Повелитель Грома, нахмурившись, закурил сигару.— Не бросай трубку. Я должен подумать. — Когда клубы дыма заполнили вигвам, Хаук прервал молчание: — Скоро бритты заговорят обо мне — вот увидишь, упомянут мое имя.— Думаю, да.— Пусть тогда один из наших попранных братьев сообщит им, будто мой вигвам находится примерно в двухстах прыжках антилопы от северного пастбища, позади места, где спариваются буйволы у тех огромных дубов, где орлы откладывают свои бесценные яйца. В этом уединенном уголке Повелитель Грома, мол, общается с лесными божествами и предается созерцанию. Уловил?— Ни слова! Коровы у нас еще есть, но не буйволы, и я нигде не видел орлов, кроме как в зоопарке в Омахе.— Но что лес есть, это-то ты признаешь?— Ну, лес, может быть, и есть, но не помню, чтобы там были огромные деревья.— Черт бы тебя побрал, сынок, замани их в лес и все! О'кей?— А по какой тропе их направить? Они все хорошо видны, но некоторые лучше других: прошел этот чертов туристский сезон.— Ты подсказал мне идею, паренек! — воскликнул Повелитель Грома. — Придумал! Скажи им, чтобы они разделились, если хотят побыстрее разыскать вождя. И что тот, кто увидит его, покличет остальных, дорожки ведь не настолько уж удалены одна от другой.— Идея твоя мне не по душе. Поскольку тебя в лесу не будет, они попросту заблудятся.— Надеюсь на это, сынок, надеюсь.— На что на «это»?— Учитывая характер этого предприятия, противник использует неординарную стратегию. В этой неортодоксальности, черт подери, нет ничего плохого, я и сам не раз прибегал к подобным приемам. Но это не имеет никакого смысла, если не содействует дальнейшему продвижению вперед. В сложившейся ситуации лобовая атака наилучший выход для наших недругов. Но они почему-то предпочитают обходить нас с флангов да палить из пушек дерьмом.— Ты снова не понял меня, вождь, — заметил собеседник.— Итак, этнографы ищут следы великого племени? — иронизировал Повелитель Грома. — Дикарей с берегов реки Шенандоа Шенандоа — приток реки Потомок, протекает по территории Вирджинии.
, поставленных под власть британской короны Уолтером Рейли? Неужто ты и впрямь поверил во всю эту чепуху?— Ну, я полагаю, что такое возможно. Уопотами пришли откуда-то с востока.— Из долины Гудзона, а не Шенандоа. Вероятно, их сумели прогнать могауки, потому что те не знали земледелия и скотоводства и не выходили из своих вигвамов, если шел снег. Они не были великим племенем. Они были неудачниками с первого же дня и до тех пор, пока не добрались в середине восемнадцатого века до берегов реки Миссури, где и обрели свое подлинное призвание: сперва занимались вымогательством, а потом — совращением белых поселенцев.— И ты все это знаешь?— Не много найдется в истории твоего племени, чего бы я не знал. Нет, сынок, за этой тайной операцией определенно кто-то стоит, и я собираюсь выяснить, кто это. А теперь за работу. Отправь-ка их в лес! * * * Прошло двадцать три минуты, и участники поисковой экспедиции Хаймана Голдфарба двинулись по четырем разным тропинкам в глубь лесной чащобы. Разделиться они решили потому, что сведения, полученные ими в лавочке сувениров, были крайне неопределенны и противоречивы. Толпа орущих скво повела грубыми голосами дебаты о том, какая из тропинок может привести гостей к вигваму великого вождя Повелителя Грома, чья обитель приравнивалась, по-видимому, к раке святого.В течение же последующих сорока шести минут все четверо угодили поочередно в засаду. Трое из них со вставленными в рот кляпами из фальшивых бобровых шкур были привязаны по рукам и ногам к толстоствольным деревьям. Поверженным противникам доверительно сообщили, что они могут рассчитывать на быстрое освобождение, но только до тех пор, пока не вытащат каким-либо образом изо рта кляпы и не закричат. Ибо в данном случае гнев угнетаемого, нещадно эксплуатируемого народа падет на их головы, причем буквально, поскольку со скальпами им придется расстаться.С каждым, естественно, обошлись во время пленения соответственно его поведению и полу. Английская леди оказалась существом куда более разумным, чем ее спутник, попытавшийся опрометчиво применить какой-то восточный приемчик, что окончилось вывихом его левой руки в локтевом суставе. Коротенький сопящий американец понадеялся, что ему удастся снять потихоньку с плеча короткоствольный армейский автомат, а в результате растянулся на земле со сломанными ребрами. Однако самую тяжкую участь вождь Повелитель Грома — урожденный Маккензи Лохинвар Хаукинз, хотя его второе имя обычно вычеркивали из деловых бумаг, — уготовил четвертому лазутчику. Хаук всегда считал уместным приберечь самый мощный удар для последней атаки. Нельзя же было рассчитывать взять Роммеля Роммель Эрвин (1891 — 1944) — генерал-фельдмаршал. Командовал немецкими войсками в Северной Африке во время Второй мировой войны.
в первом же выступлении против Африканского корпуса: Aфpикaнcкий корпус — подразделение английских сил в Северной Африке.
такого просто не бывает.Хаукинзу предстоял поединок с верзилой, мозги которого, судя по всему, находились в обратной пропорции к его росту. В соответствии с хорошо проработанным планом единоборства с мужчиной вдвое моложе себя Хаук ловко уклонился от удара и тут же вонзил выставленные вперед твердые, словно камень, пальцы в живот супостата: по запаху, исходившему изо рта противника, он заранее определил, что это подействует. И действительно, из горла разведчика взметнулся вверх фонтан индейской пищи. Воспользовавшись этим, Мак завернул амбалу руку за спину, что и завершило схватку.— Имя, звание и твой номер, солдат?!— О чем вы? — выдавил из себя между двумя рвотными позывами лазутчик, окрещенный службой охраны Повелителя Грома Быком.— Я требую, чтобы ты назвал свое имя и сообщил, на кого работаешь. Ну, живее!— У меня нет никакого имени, и я ни на кого не работаю.— Ложись брюхом вниз!— Черт бы вас побрал, имейте сострадание!— С какой стати? Разве ты не пытался вырвать сердце из моей груди? И в том, что угодил в переделку, ты сам виноват, солдат.— От земли так скверно пахнет!— Не так плохо, как ото всех вас, четверка клоунов. Делай, что приказывают: ты у меня в плену.— Там мокро... Хорошо, хорошо, меня зовут Заступом!— Как кличка сойдет. Кто твой командир?— О чем вы?— На кого ты работаешь?— Да вы что, спятили?— Хорошо, солдат, придется тебе расстаться с остальным содержимым твоего желудка... Ну и как, нравится тебе наша жратва? Если «да», то жри это снова, ты, почитатель краснокожих.— Иисусе, жрите это сами! Я ничего не должен бы вам говорить. Но вы сами назвали «Краснокожих»!— Опять за свое, мурло?— Он играл за них! За «Краснокожих»... Дайте же встать, Христа ради!— Играл за краснокожих? Говори яснее, ты, чистильщик нужников! Что за чушь пытаешься мне подсунуть?— Неужто так трудно понять? Ведь вы были так близки к истине, когда упомянули о «Краснокожих»! Пока он находился на поле, остальной команде нечего было делать. Он не нуждался в других защитниках. Срывался с места и несся вперед, сбивая с ног нападающих из «Намата»! Прямо еврейский Геркулес какой-то.— Нападающие... «Намат»... Краснокожие... О Господи, это же так ясно: речь идет о футболе! Ну, и кто же такой Геркулес?.. Был только один защитник подобного рода во всей истории Национальной футбольной лиги — Хайми Ураган!— Я ничего не говорил! Это вы сказали!— Ты, солдат, не имеешь ни малейшего представления о том, что я сказал, — тихо произнес Хаук скороговоркой. Освобождая этого быка человеческой породы от веревок, которыми прикрутил он своего пленника к дереву, генерал бубнил хрипло себе под нос: — Золотой Голдфарб... Игра слов: «голд» по-английски — золото.
Ведь это я завербовал этого сукина сына, когда служил в Пентагоне!— Что вы сделали?— Ты никогда ничего не слышал об этом, Заступ! Поверь мне: никогда ничего не слышал! Мне необходимо тотчас бежать отсюда! Я пришлю кого-нибудь за вами, идиотами, но ты... ты никогда ничего не говорил мне, понял?— Конечно! Но я был бы счастлив услужить вам, мистер великий вождь индейцев!— Надо уладить одно дельце, сынок, так, пустячок, впереди же нас ждут большие свершения. Ударим же по нежному воздыхателю с самой чувствительной во всем этом Городе Чудес нервной системой!.. Золотой Голдфарб, так вот оно что... Мне немедленно нужен мой поверенный, и я знаю, где находится эта неблагодарная скотина! * * * Винсент Манджекавалло, директор Центрального разведывательного управления, смотрел на телефонную трубку в своей простертой руке с таким видом, будто сей неодушевленный предмет был носителем заразной болезни. Когда истерический голос на линии умолк, поскольку его обладатель нуждался в глотке воздуха, главный разведчик страны резко приставил трубку к уху и произнес спокойно и мрачно:— Ты, печеное яблоко, слушай меня. Я делаю все, что в моих силах, и должен заметить, что хотя ваша свора и оплачивает мой талант, но разговаривать со мной вы не умеете и к тому же захлопываете перед моим носом двери в ваши ублюдские загородные клубы. Ты берешься за это дело? Тогда будь моим гостем. Я посмеюсь до упаду, когда ты утонешь в нашей кастрюле с обеденным варевом... Еще что-то хочешь узнать, ты, решительная личность? — Манджекавалло замолчал, потом заговорил снова, но уже более мягким и дружелюбным тоном: — Кто кого дурачит? Не исключено, что мы все утонем в этом бочонке супа. Пока что у нас по существу ничего нет. Этот суд так же чист, как мысли моей матушки. И никаких изъянов!.. Да-да, благодарю тебя от всего сердца.— Прости, что я тебя рассердил, старина, — сказал насморочным голосом государственный секретарь на другом конце провода. — Но сам понимаешь, с какими трудностями столкнемся мы на предстоящем совещании в верхах. Боже мой, подумать страшно, какие неприятности нас ждут! Как может президент вести переговоры с позиции силы, используя предоставленные ему широкие полномочия, если суд всерьез ломает голову над тем, позволить или нет никому не известному крошечному индейскому племени смять нашу главную линию обороны? Небеса, что с нами всеми происходит, а, старина?!— Не то, что хотелось бы, bambino vecchio Рано состарившийся ребенок (ит.).
.— Прошу прощения?— Так говорят итальяшки о людях твоего типа, чего я никак не могу понять. Разве мальчик может быть старым?— Ну, видишь ли, это просто словосочетание. Вроде таких выражений-символов, как «старая школа», «старые узы». Так я это себе представляю. Право же, все очень просто.— Может быть, что-то вроде «famiglia antuca maledizione» Проклятая семья (ит.).
, a?— Слово «семья» я понял и думаю, что в широком плане это красивая фраза из иностранного языка.— Мы придерживаемся иного мнения. За такие слова и убить могут.— Прошу прощения...— Не важно... Мне все никак не удается собраться с мыслями.— И я в том же положении: не могу сосредоточиться, да и только!— И все же, приятель, попробуем сконцентрировать внимание на вопросах, включенных в повестку дня предстоящего совещания в верхах. Первое, не может ли босс отложить его под тем предлогом, что у него, например, грипп или, скажем, герпес? Или это грубо, как ты думаешь?— Это ужасно, Винсент! Никак не годится.— А если сообщить, что у его жены удар? Я могу это устроить.— И снова не то, старина. Он должен быть выше личной трагедии и в любом случае вести себя как герой. Это же прописная истина!— Ну тогда не на что рассчитывать... Ой-ой, кажется, я придумал! А что, если дебаты в суде будут проходить публично и наш Большой Мальчик возьмет да и скажет, что он выступает в поддержку права на то, что вы называете подачей петиции?— Да у тебя не все дома!— У кого? У меня?— Конечно! С какой стати станет он поддерживать такую позицию? Это не сугубо теоретический вопрос — «за» или «против», а сама жизнь. Здесь каждый должен определить свою позицию, а единственная позиция, которую он может занять в этом вопросе, ставит его в невыгодное положение, поскольку приводит к нарушению предусмотренного конституцией баланса сил. Он вынужден будет ввязаться в драку между исполнительной и судебной властями. Ив результате все проигрывают!— Парень, ты наговорил слишком много высоких слов. Знаешь, печеное яблоко, я вовсе не имел в виду его одобрение или неодобрение. Я хотел лишь сказать, что он может поучаствовать в публичных дебатах в том смысле, что заявит, будто он неустанно проявляет заботу об этих находящихся внизу людишках, — ну, как это утверждали вечно комми, хотя в действительности все было не так, — и, как бы там дело ни повернулось, он знает, что у него есть ещё двадцать две базы командования стратегической авиации только на территории нашей страны и одиннадцать или двенадцать в других местах. Так в чем же его трудности?— По самым приблизительным подсчетам, речь идет о семидесяти миллиардах долларов, составляющих стоимость оборудования в Омахе, которое он не сможет вывезти оттуда.— И кто об этом знает?— Главное контрольно-финансовое управление!— Надо пошевелить мозгами. По-видимому, придется заткнуть глотки этим ребятам. Я могу это устроить.— Ты человек относительно новый в нашем городишке, Винсент. Еще до того, как тебе удастся осуществить свой замысел, начнется утечка информации. Семьдесят миллиардов немедленно превратятся в сто и больше, и при малейшей попытке немедленно воспрепятствовать слухам эти цифры возрастут до девятисот миллиардов, и тогда по сравнению с ними потерянные сбережения и займы покажутся мелочью. Поскольку в этих дурно пахнущих документах истца содержится, по-видимому, рациональное с юридической точки зрения зерно, мы все подвергнемся преследованию в судебном порядке по законам конгресса за сокрытие чего-то, о чем мы даже не подозревали на протяжении ста с лишним лет. И все это — в целях политической саморекламы. Более того, несмотря на то, что мы как профессионалы действовали исключительно разумно, нам будут грозить штрафы и тюрьма, не говоря уже о том, что у нас могут еще отобрать служебные лимузины.— Баста! — завопил Манджекавалло, прикладывая трубку к другому, не столь чувствительному уху. — Это время безумных!— Добро пожаловать в реальный мир Вашингтона, Винсент!.. Ты твердо уверен, что нет ничего, скажем так, «примечательного» на счету у этих пяти-шести идиотов из Верховного суда? А как насчет черного парня? Он всегда казался мне олицетворением наглости и спеси.— Он будет делать свое дело, а ты — свое, хотя, возможно, он самый чистый и умный из всех них.— Ты так считаешь?— Да. К тому же за него горой стоят эти придурки. Это я говорю на тот случай, если он следующий в твоем списке лиц, заслуживающих самого пристального внимания.— Знаешь, так оно и есть. Однако ничего личного здесь нет: я же люблю оперу.— Итак, ничего личного... Что же касается оперы, то она отвечает тебе взаимностью, особенно в лице сеньора Пальяччи.— Ах, это ты о викингах...— И о викингах, и о грохочущем на сцене громе...— А гром-то при чем?— То есть как «при чем»? Разве не ждем мы все еще известий об этом безумном вожде, называющем себя Повелителем Грома? Только после того, как мы заполучим его, нам удастся покончить с этой ужасной ситуацией.— Каким образом?— Выступая в роли главного истца, как выражаетесь вы, он должен будет показаться в Верховном суде со своими поверенными и со всеми документами, которые они смогут представить. Таково правило.— Совершенно верно, но почему это что-то изменит?— Предположим, — только предположим, — что этот тип будет вести себя в зале заседаний как пациент психиатрической лечебницы и кричать, что вся эта поднятая им кутерьма не более чем шутка? И что он собрал все эти исторические документы лишь ради того, чтобы выступить со скандальным заявлением? Что скажешь, а?— Блестяще, Винсент!.. Но как ты устроишь это?— У меня на службе есть несколько медиков, получающих вознаграждение за свой труд по особой платежной ведомости. Они знают кое-какие препараты, не удостоившиеся одобрения Управления по контролю за пищевыми продуктами и лекарствами. Ну как?— Великолепно! Но почему ты ничего не говорил об этом?— Мне надо было сперва разыскать этого сукина сына!.. И еще насчет того, что я ничего не говорил тебе... Прости, печеное яблоко, я перезвоню тебе: замигал мой второй телефон подземной линии связи.— Не забудь позволить, старина: я буду ждать.— Баста, кончим на этом! — Почтенный директор Центрального разведывательного управления, положив одну трубку, тут же взял другую и нажал на две кнопки. — Вас слушают.— Я понимаю, что не должен лично связываться с тобой, но, учитывая характер имеющейся в моем распоряжении информации, я решил, что ты, пожалуй, ни от кого не согласился бы получить ее, кроме как от меня.— Кто это говорит?— Голдфарб.— Хайми Ураган? Позволь сказать тебе, приятель, что ты был величайшим...— Прекрати это, глупыш, теперь у меня иная сфера деятельности.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Маккензи Хаукинз - 02. Дорога в Омаху'
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
, поставленных под власть британской короны Уолтером Рейли? Неужто ты и впрямь поверил во всю эту чепуху?— Ну, я полагаю, что такое возможно. Уопотами пришли откуда-то с востока.— Из долины Гудзона, а не Шенандоа. Вероятно, их сумели прогнать могауки, потому что те не знали земледелия и скотоводства и не выходили из своих вигвамов, если шел снег. Они не были великим племенем. Они были неудачниками с первого же дня и до тех пор, пока не добрались в середине восемнадцатого века до берегов реки Миссури, где и обрели свое подлинное призвание: сперва занимались вымогательством, а потом — совращением белых поселенцев.— И ты все это знаешь?— Не много найдется в истории твоего племени, чего бы я не знал. Нет, сынок, за этой тайной операцией определенно кто-то стоит, и я собираюсь выяснить, кто это. А теперь за работу. Отправь-ка их в лес! * * * Прошло двадцать три минуты, и участники поисковой экспедиции Хаймана Голдфарба двинулись по четырем разным тропинкам в глубь лесной чащобы. Разделиться они решили потому, что сведения, полученные ими в лавочке сувениров, были крайне неопределенны и противоречивы. Толпа орущих скво повела грубыми голосами дебаты о том, какая из тропинок может привести гостей к вигваму великого вождя Повелителя Грома, чья обитель приравнивалась, по-видимому, к раке святого.В течение же последующих сорока шести минут все четверо угодили поочередно в засаду. Трое из них со вставленными в рот кляпами из фальшивых бобровых шкур были привязаны по рукам и ногам к толстоствольным деревьям. Поверженным противникам доверительно сообщили, что они могут рассчитывать на быстрое освобождение, но только до тех пор, пока не вытащат каким-либо образом изо рта кляпы и не закричат. Ибо в данном случае гнев угнетаемого, нещадно эксплуатируемого народа падет на их головы, причем буквально, поскольку со скальпами им придется расстаться.С каждым, естественно, обошлись во время пленения соответственно его поведению и полу. Английская леди оказалась существом куда более разумным, чем ее спутник, попытавшийся опрометчиво применить какой-то восточный приемчик, что окончилось вывихом его левой руки в локтевом суставе. Коротенький сопящий американец понадеялся, что ему удастся снять потихоньку с плеча короткоствольный армейский автомат, а в результате растянулся на земле со сломанными ребрами. Однако самую тяжкую участь вождь Повелитель Грома — урожденный Маккензи Лохинвар Хаукинз, хотя его второе имя обычно вычеркивали из деловых бумаг, — уготовил четвертому лазутчику. Хаук всегда считал уместным приберечь самый мощный удар для последней атаки. Нельзя же было рассчитывать взять Роммеля Роммель Эрвин (1891 — 1944) — генерал-фельдмаршал. Командовал немецкими войсками в Северной Африке во время Второй мировой войны.
в первом же выступлении против Африканского корпуса: Aфpикaнcкий корпус — подразделение английских сил в Северной Африке.
такого просто не бывает.Хаукинзу предстоял поединок с верзилой, мозги которого, судя по всему, находились в обратной пропорции к его росту. В соответствии с хорошо проработанным планом единоборства с мужчиной вдвое моложе себя Хаук ловко уклонился от удара и тут же вонзил выставленные вперед твердые, словно камень, пальцы в живот супостата: по запаху, исходившему изо рта противника, он заранее определил, что это подействует. И действительно, из горла разведчика взметнулся вверх фонтан индейской пищи. Воспользовавшись этим, Мак завернул амбалу руку за спину, что и завершило схватку.— Имя, звание и твой номер, солдат?!— О чем вы? — выдавил из себя между двумя рвотными позывами лазутчик, окрещенный службой охраны Повелителя Грома Быком.— Я требую, чтобы ты назвал свое имя и сообщил, на кого работаешь. Ну, живее!— У меня нет никакого имени, и я ни на кого не работаю.— Ложись брюхом вниз!— Черт бы вас побрал, имейте сострадание!— С какой стати? Разве ты не пытался вырвать сердце из моей груди? И в том, что угодил в переделку, ты сам виноват, солдат.— От земли так скверно пахнет!— Не так плохо, как ото всех вас, четверка клоунов. Делай, что приказывают: ты у меня в плену.— Там мокро... Хорошо, хорошо, меня зовут Заступом!— Как кличка сойдет. Кто твой командир?— О чем вы?— На кого ты работаешь?— Да вы что, спятили?— Хорошо, солдат, придется тебе расстаться с остальным содержимым твоего желудка... Ну и как, нравится тебе наша жратва? Если «да», то жри это снова, ты, почитатель краснокожих.— Иисусе, жрите это сами! Я ничего не должен бы вам говорить. Но вы сами назвали «Краснокожих»!— Опять за свое, мурло?— Он играл за них! За «Краснокожих»... Дайте же встать, Христа ради!— Играл за краснокожих? Говори яснее, ты, чистильщик нужников! Что за чушь пытаешься мне подсунуть?— Неужто так трудно понять? Ведь вы были так близки к истине, когда упомянули о «Краснокожих»! Пока он находился на поле, остальной команде нечего было делать. Он не нуждался в других защитниках. Срывался с места и несся вперед, сбивая с ног нападающих из «Намата»! Прямо еврейский Геркулес какой-то.— Нападающие... «Намат»... Краснокожие... О Господи, это же так ясно: речь идет о футболе! Ну, и кто же такой Геркулес?.. Был только один защитник подобного рода во всей истории Национальной футбольной лиги — Хайми Ураган!— Я ничего не говорил! Это вы сказали!— Ты, солдат, не имеешь ни малейшего представления о том, что я сказал, — тихо произнес Хаук скороговоркой. Освобождая этого быка человеческой породы от веревок, которыми прикрутил он своего пленника к дереву, генерал бубнил хрипло себе под нос: — Золотой Голдфарб... Игра слов: «голд» по-английски — золото.
Ведь это я завербовал этого сукина сына, когда служил в Пентагоне!— Что вы сделали?— Ты никогда ничего не слышал об этом, Заступ! Поверь мне: никогда ничего не слышал! Мне необходимо тотчас бежать отсюда! Я пришлю кого-нибудь за вами, идиотами, но ты... ты никогда ничего не говорил мне, понял?— Конечно! Но я был бы счастлив услужить вам, мистер великий вождь индейцев!— Надо уладить одно дельце, сынок, так, пустячок, впереди же нас ждут большие свершения. Ударим же по нежному воздыхателю с самой чувствительной во всем этом Городе Чудес нервной системой!.. Золотой Голдфарб, так вот оно что... Мне немедленно нужен мой поверенный, и я знаю, где находится эта неблагодарная скотина! * * * Винсент Манджекавалло, директор Центрального разведывательного управления, смотрел на телефонную трубку в своей простертой руке с таким видом, будто сей неодушевленный предмет был носителем заразной болезни. Когда истерический голос на линии умолк, поскольку его обладатель нуждался в глотке воздуха, главный разведчик страны резко приставил трубку к уху и произнес спокойно и мрачно:— Ты, печеное яблоко, слушай меня. Я делаю все, что в моих силах, и должен заметить, что хотя ваша свора и оплачивает мой талант, но разговаривать со мной вы не умеете и к тому же захлопываете перед моим носом двери в ваши ублюдские загородные клубы. Ты берешься за это дело? Тогда будь моим гостем. Я посмеюсь до упаду, когда ты утонешь в нашей кастрюле с обеденным варевом... Еще что-то хочешь узнать, ты, решительная личность? — Манджекавалло замолчал, потом заговорил снова, но уже более мягким и дружелюбным тоном: — Кто кого дурачит? Не исключено, что мы все утонем в этом бочонке супа. Пока что у нас по существу ничего нет. Этот суд так же чист, как мысли моей матушки. И никаких изъянов!.. Да-да, благодарю тебя от всего сердца.— Прости, что я тебя рассердил, старина, — сказал насморочным голосом государственный секретарь на другом конце провода. — Но сам понимаешь, с какими трудностями столкнемся мы на предстоящем совещании в верхах. Боже мой, подумать страшно, какие неприятности нас ждут! Как может президент вести переговоры с позиции силы, используя предоставленные ему широкие полномочия, если суд всерьез ломает голову над тем, позволить или нет никому не известному крошечному индейскому племени смять нашу главную линию обороны? Небеса, что с нами всеми происходит, а, старина?!— Не то, что хотелось бы, bambino vecchio Рано состарившийся ребенок (ит.).
.— Прошу прощения?— Так говорят итальяшки о людях твоего типа, чего я никак не могу понять. Разве мальчик может быть старым?— Ну, видишь ли, это просто словосочетание. Вроде таких выражений-символов, как «старая школа», «старые узы». Так я это себе представляю. Право же, все очень просто.— Может быть, что-то вроде «famiglia antuca maledizione» Проклятая семья (ит.).
, a?— Слово «семья» я понял и думаю, что в широком плане это красивая фраза из иностранного языка.— Мы придерживаемся иного мнения. За такие слова и убить могут.— Прошу прощения...— Не важно... Мне все никак не удается собраться с мыслями.— И я в том же положении: не могу сосредоточиться, да и только!— И все же, приятель, попробуем сконцентрировать внимание на вопросах, включенных в повестку дня предстоящего совещания в верхах. Первое, не может ли босс отложить его под тем предлогом, что у него, например, грипп или, скажем, герпес? Или это грубо, как ты думаешь?— Это ужасно, Винсент! Никак не годится.— А если сообщить, что у его жены удар? Я могу это устроить.— И снова не то, старина. Он должен быть выше личной трагедии и в любом случае вести себя как герой. Это же прописная истина!— Ну тогда не на что рассчитывать... Ой-ой, кажется, я придумал! А что, если дебаты в суде будут проходить публично и наш Большой Мальчик возьмет да и скажет, что он выступает в поддержку права на то, что вы называете подачей петиции?— Да у тебя не все дома!— У кого? У меня?— Конечно! С какой стати станет он поддерживать такую позицию? Это не сугубо теоретический вопрос — «за» или «против», а сама жизнь. Здесь каждый должен определить свою позицию, а единственная позиция, которую он может занять в этом вопросе, ставит его в невыгодное положение, поскольку приводит к нарушению предусмотренного конституцией баланса сил. Он вынужден будет ввязаться в драку между исполнительной и судебной властями. Ив результате все проигрывают!— Парень, ты наговорил слишком много высоких слов. Знаешь, печеное яблоко, я вовсе не имел в виду его одобрение или неодобрение. Я хотел лишь сказать, что он может поучаствовать в публичных дебатах в том смысле, что заявит, будто он неустанно проявляет заботу об этих находящихся внизу людишках, — ну, как это утверждали вечно комми, хотя в действительности все было не так, — и, как бы там дело ни повернулось, он знает, что у него есть ещё двадцать две базы командования стратегической авиации только на территории нашей страны и одиннадцать или двенадцать в других местах. Так в чем же его трудности?— По самым приблизительным подсчетам, речь идет о семидесяти миллиардах долларов, составляющих стоимость оборудования в Омахе, которое он не сможет вывезти оттуда.— И кто об этом знает?— Главное контрольно-финансовое управление!— Надо пошевелить мозгами. По-видимому, придется заткнуть глотки этим ребятам. Я могу это устроить.— Ты человек относительно новый в нашем городишке, Винсент. Еще до того, как тебе удастся осуществить свой замысел, начнется утечка информации. Семьдесят миллиардов немедленно превратятся в сто и больше, и при малейшей попытке немедленно воспрепятствовать слухам эти цифры возрастут до девятисот миллиардов, и тогда по сравнению с ними потерянные сбережения и займы покажутся мелочью. Поскольку в этих дурно пахнущих документах истца содержится, по-видимому, рациональное с юридической точки зрения зерно, мы все подвергнемся преследованию в судебном порядке по законам конгресса за сокрытие чего-то, о чем мы даже не подозревали на протяжении ста с лишним лет. И все это — в целях политической саморекламы. Более того, несмотря на то, что мы как профессионалы действовали исключительно разумно, нам будут грозить штрафы и тюрьма, не говоря уже о том, что у нас могут еще отобрать служебные лимузины.— Баста! — завопил Манджекавалло, прикладывая трубку к другому, не столь чувствительному уху. — Это время безумных!— Добро пожаловать в реальный мир Вашингтона, Винсент!.. Ты твердо уверен, что нет ничего, скажем так, «примечательного» на счету у этих пяти-шести идиотов из Верховного суда? А как насчет черного парня? Он всегда казался мне олицетворением наглости и спеси.— Он будет делать свое дело, а ты — свое, хотя, возможно, он самый чистый и умный из всех них.— Ты так считаешь?— Да. К тому же за него горой стоят эти придурки. Это я говорю на тот случай, если он следующий в твоем списке лиц, заслуживающих самого пристального внимания.— Знаешь, так оно и есть. Однако ничего личного здесь нет: я же люблю оперу.— Итак, ничего личного... Что же касается оперы, то она отвечает тебе взаимностью, особенно в лице сеньора Пальяччи.— Ах, это ты о викингах...— И о викингах, и о грохочущем на сцене громе...— А гром-то при чем?— То есть как «при чем»? Разве не ждем мы все еще известий об этом безумном вожде, называющем себя Повелителем Грома? Только после того, как мы заполучим его, нам удастся покончить с этой ужасной ситуацией.— Каким образом?— Выступая в роли главного истца, как выражаетесь вы, он должен будет показаться в Верховном суде со своими поверенными и со всеми документами, которые они смогут представить. Таково правило.— Совершенно верно, но почему это что-то изменит?— Предположим, — только предположим, — что этот тип будет вести себя в зале заседаний как пациент психиатрической лечебницы и кричать, что вся эта поднятая им кутерьма не более чем шутка? И что он собрал все эти исторические документы лишь ради того, чтобы выступить со скандальным заявлением? Что скажешь, а?— Блестяще, Винсент!.. Но как ты устроишь это?— У меня на службе есть несколько медиков, получающих вознаграждение за свой труд по особой платежной ведомости. Они знают кое-какие препараты, не удостоившиеся одобрения Управления по контролю за пищевыми продуктами и лекарствами. Ну как?— Великолепно! Но почему ты ничего не говорил об этом?— Мне надо было сперва разыскать этого сукина сына!.. И еще насчет того, что я ничего не говорил тебе... Прости, печеное яблоко, я перезвоню тебе: замигал мой второй телефон подземной линии связи.— Не забудь позволить, старина: я буду ждать.— Баста, кончим на этом! — Почтенный директор Центрального разведывательного управления, положив одну трубку, тут же взял другую и нажал на две кнопки. — Вас слушают.— Я понимаю, что не должен лично связываться с тобой, но, учитывая характер имеющейся в моем распоряжении информации, я решил, что ты, пожалуй, ни от кого не согласился бы получить ее, кроме как от меня.— Кто это говорит?— Голдфарб.— Хайми Ураган? Позволь сказать тебе, приятель, что ты был величайшим...— Прекрати это, глупыш, теперь у меня иная сфера деятельности.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Маккензи Хаукинз - 02. Дорога в Омаху'
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12