– Я подумаю, дон Нестор. Подумаю об этом. И если когда-нибудь изменю свое мнение, явлюсь к вам посоветоваться, обещаю.
Дон Нестор налил ему бокал вина из Руэды и поблагодарил за то, что дон Бернардо лично привез шерсть. «Мы даже сэкономили один день», – сказал дон Бернардо с некоторым хвастовством. Затем сеньор Малуэнда сообщил ему, что нынешний год исключительный, что караваны идут в Бильбао упряжками цугом по двенадцать или пятнадцать мулов и что более семисот тысяч кинталов Кинтал – испанская мера веса, равная 100 фунтам (или 46 килограммам).

шерсти уже громоздятся на баскских пристанях. Что в этом году он погонит более восьмидесяти тысяч мулов, чего не бывало в Кастилии с 1509 года. Из уст его так и сыпались крупные числа, и завершил он свое экономическое рассуждение не без тщеславия:
– Ныне, друг Сальседо, я в состоянии предложить заем королевскому двору.
Оба сидели у противоположных концов большого стола орехового дерева и глядели друг на друга, подобно нарядным венецианским сундукам. Дон Бернардо подумал, что, хотя хозяин дома был трижды женат, ни одну из жен дона Нестора он никогда не видел: да, женщина – просто некая запасная часть мужчины. Дон Нестор при своих деловых встречах никогда не показывал их. По его мнению, женщина должна украшать мужчину только в светском обществе. Такова ее роль. Черный слуга подал им куриный бульон. Дон Бернардо вздрогнул, заметив цвет его кожи, но смолчал и подождал, пока слуга выйдет, да и тут не спешил высказаться, а только посмотрел вопросительно на хозяина дома.
– Дамиан, – совершенно естественно ответил тот на его немой вопрос, – раб из Мозамбика. Мне его подарил пять лет тому назад граф Ривадавия. Он мог бы мне подарить и мориска Мориск – крещеный мавр.

, но это было бы банально. А он хотел оказать мне милость исключительную, и мориск для этого не годился. В нынешнее время раб из Мозамбика – роскошь, достойная аристократа. Я попросил окрестить его в пятнадцать лет, и теперь он служит мне верой и правдой.
С каждой минутой дон Бернардо чувствовал себя все более униженным. На скромного мещанина, вроде него, роскошь обстановки дона Нестора действовала подавляюще. Богатство дона Нестора, пожалуй, можно было бы сравнить с состоянием графа де Бенавенте. А деньги в сознании дона Бернардо занимали чрезвычайно большое место. После куриного бульона слуга подал им форель и великолепное бордосское вино. Двигался он бесшумно – ни один нож или ложка не звякнули о серебряное блюдо, ни один бокал богемского стекла не зазвенел, задетый кувшином. Раб ходил легко, как привидение, высоко подымая ноги, чтобы туфли без задков не шаркали по ковру. В минуты его отсутствия дон Нестор дополнял его историю, говорил о своих намерениях касательно его судьбы.
– Он ленив и необщителен, но очень предан. Я выбрал его как надежного человека, и остальные слуги за это недолюбливают его. Для меня он член моей семьи. Хотя он черный, душа у него белая, как наша, и она достойна спасения. Правда, я покамест не разрешаю ему жениться. Вообразите себе такого бычка-производителя в моих палатах. Брр! Но когда ему исполнится сорок лет, я дам ему свободу. Такова будет награда за службу.
Поездка в Бургос, вечер, проведенный с доном Нестором Малуэндой, оказались для сеньора Сальседо очень полезны. Он позабыл о своем унынии, о своей притворной скорби – короче, он наконец освободился от трупа доньи Каталины. И как только вернулся домой, не расстегнув еще ни кожаных гетр, ни овчинной куртки, он поднялся на верхний этаж, где спал Сиприано, и стал в ногах кроватки, вперив взгляд в малыша. Тот, как обычно, проснулся, открыл глазенки и, не мигая, испуганно уставился на отца. Но вопреки тому, что можно было ожидать, наивный детский взгляд нисколько не смягчил дона Бернардо.
– Что там задумал этот хитрец-матереубийца? – процедил он сквозь зубы.
От взора отца веяло ледяным холодом, и ребенок, вместо того, чтобы, вытянув свою тоненькую шейку, оглядеться вокруг, разразился отчаянным плачем. Поспешно прибежала, изгибаясь всей своей тоненькой фигуркой, кормилица Минервина.
– Ваша милость напугали его, – сказала она, беря дитя на руки и стараясь успокоить.
Дон Бернардо пробурчал, что ребенку уже несколько месяцев, и он, как мужчина, должен быть покрепче и посмелей. А затем, заглядевшись на миловидную девушку с младенцем на руках, произнес слова, которые наверняка удивили бы дона Нестора Малуэнду:
– Куда это годится, милочка, что с таким хорошеньким личиком и такой красивой фигурой ты занимаешься таким скучным делом – кормишь своим молоком ребенка?
Сам дон Бернардо тут же устыдился своей смелости. Вечером оидор дон Игнасио обнял его с таким волнением, точно он прибыл из Индий «Индиями» называли в Испании до XVII в. Америку.

. Он нашел, что Бернардо изменился, обрел снова аппетит к жизни. И впрямь, после поездки в Бургос у дона Бернардо начался период лихорадочного возрождения. Уже через неделю, соблазненный ярмаркой скота в Риосеко, он взялся за одно из дел, которые откладывал с 1516 года – отправился в Парамо, чтобы посетить своих клиентов в Торососе и навести там порядок. Действительно, все тонкошерстные овцы Вальядолида были собраны там. Вокруг города уже не осталось пастбищ, окрестные земли были заняты уэртами, а за ними простирались виноградники и поля зерновых. Для выпасов годились только гористые места, где травянистые заросли чередовались с дубовыми рощами. Городские власти стремились запретить пасти на гористых местах овец и коз, разрешалось иметь в отаре только одного барана, – от овец мало толку, они уже всем надоели, утверждали местные чиновники. Но, с другой стороны, овцеводы и изготовители овчинных курток боролись за мясо и теплый мех. Ведь в этой глупой покорной скотинке все идет в дело, и ее разведение куда прибыльнее, чем полагают городские власти. И когда муниципалитет издал постановление, запрещающее пасти стада ближе, чем за две лиги от границ города, перемещение отар в Парамо стало неизбежным и окончательным. Тогда не только заняли земли Торососа – а именно луга селений Пеньяфлор, Риосеко, Масарьегос, Торрелобатон, Вамба, Сигуньюэла, Вильянубла и других, но пришлось арендовать пастбища еще подальше, на других территориях, например, в Вильяльпандо и Бенавенте.
Дорогу дон Бернардо знал как свои пять пальцев. Едучи в Риосеко, он думал о тамошних постоялых дворах, трактирах и домах вдов, ожидавших его на пути. Вспомнилась ему вдовушка Пельика в Кастродесе, где он спал на железной кровати с двумя матрасами и двумя подушками, ел три раза в день и платил за свою лошадь восемь мараведи. Поездка была задумана так, что ему приходилось каждую ночь спать на другой кровати и проезжать каждый день две-три лиги. Дон Сальседо был уверен, что проедет Парамо с востока на запад за несколько недель, а потом спустится в долину перед Торо и остановится в Педросе, где у него была усадьба. Вдыхая приятный запах соломенных крыш, он думал о своих поставщиках, и тут показались первые каменные дома Вильянублы. Справа, у самой дороги, находился постоялый двор Флоренсио, который приветствовал Сальседо, как было у него в обычае, вежливо и немногословно. Жители Парамо славились лаконизмом своих речей. Порой Сальседо беседовал об этих людях со своим братом Игнасио, и они приходили к оптимистическому заключению: да, люди в Торососе грубоваты и неразговорчивы, однако трудолюбивы и тверды в своих решениях. В Вильянубле, кроме полудюжины обывателей, занимавшихся определенными ремеслами, все остальные существовали благодаря сельским работам: считанные зажиточные хозяева да десяток бедняков и батраков, кормившихся случайными заработками у тех, кто побогаче. Словом, большинство здесь составляли люди неимущие, бедные, жившие в лачугах из кирпича-сырца с земляными полами.
Дон Бернардо остановился на постоялом дворе Флоренсио и провел день в беседе с Эстасио дель Валье, своим управляющим в Парамо. Дела шли неплохо, вернее, не так плохо, как в прошлом году. Поголовье скота увеличилось на тысячу двести овец, и последние месяцы выпаса прошли успешно. Два пастуха из независимых крестьян ушли, и их пришлось заменить двумя неопытными батраками, которые, однако, были хорошими стригальщиками, так что одно возмещалось другим. Единственной бедой этой местности было то, что безземельные батраки, перебивавшиеся случайными, плохо оплачиваемыми работами во время сбора урожая, стремились покинуть эти края. Если так будет продолжаться, то Вильянубла может в недалеком будущем прийти в запустение. Жизнь бедняков, питающихся неизменно одними овощами и свининой, чересчур однообразна, подрывает здоровье и огрубляет нравы. Эстасио дель Валье, бедняк без каких-либо претензий на лучшее, в своих холщовых штанах и абарках Абарки – крестьянская кожаная обувь.

, был еще более или менее прилично одет сравнительно с другими, бродившими босиком по немощеным глинистым улицам в грязных штанах по колено. Таковы нравы обитателей Парамо, где общественная иерархия определялась по виду твоих ног – голые ли у тебя икры или же прикрыты штанами, а то и гетрами на пуговицах, как у пастухов.
На следующий день дон Бернардо уехал из Вильянублы. Жизнь в глубинке Месеты была достаточно однообразна, и все же ярмарка в Риосеко оказалась необычно оживленной. Само селение на первый взгляд мало изменилось, разве что разрослось по сравнению с другими селениями Парамо. Численность отар держалась на прежнем уровне, и стригальщики уже готовили свои инструменты к июню месяцу. Запасы дров и сена были достаточные, и сеньор Сальседо провел на постоялом дворе Эвенсио Реглеро спокойную ночь несмотря на обилие клопов.
Поездка по Парамо все же преподнесла ему некоторые неожиданности. Приятным сюрпризом было увеличение численности овец в Пенья-флор-де-Орниха, где она превзошла десять тысяч голов, но были и две неприятные новости: вдова Пельика умерла, а Эрнандо Асевеса, арендатора в Торрелобатоне, разбил паралич, и хотя цирюльник из Вильянублы дважды делал ему кровопускание, он так и не поправился и теперь целыми днями сидел в плетеном кресле в сенях своего дома, став совершенным инвалидом. И сам же бедняга Эрнандо Асевес, обливаясь слезами, называл ему имена и адреса тех, кто мог бы его заменить.
Как и было задумано, дон Бернардо Сальседо уехал из Парамо в начале мая по направлению к Торо. День стоял теплый, солнце светило ярко, и кузнечики на обочинах дороги стрекотали оглушительно. Осенью и весной дожди шли исправно, колосья обещали обильную жатву. Также и виноградные лозы курчавились листвой, и если не будет преждевременного зноя, гроздья созреют в должное время, и, в отличие от прошлого года, урожай будет хорош. Со склонов Ла-Волюты Сальседо увидел холм Пикадо и у его основания среди виноградников селение Педросу, по левую сторону от церкви. Воздух был настолько чист, что с Мота-дель-Ниньо можно было разглядеть прибрежный лес у Дуэро, с первой зеленью тополей и полуодетых вязов, а за ним – темную зелень молодых сосновых рощ, посаженных на песчаных землях в начале века.
Дон Бернардо обогнул бугор с прослойками кристаллического гипса; два кролика, обезумев от страха, со всех лап побежали и юркнули в свою нору. Арендатор Бенхамин ждал его. Был он мужчина тучный, приземистый, как почти все в этой округе, как и его сыновья, преждевременно облысевший, с крупными, негроидными чертами лица, настолько характерными, что сеньор Сальседо узнал бы его среди тысячи. Распахивающийся кафтан из грубого сукна, холщовые штаны до середины голени, из-под которых виднелись волосатые ноги, были его неизменным одеянием. В эту эпоху чванства и тщеславия Бенхамин был одним из немногих, кому нравилось выглядеть беднее, чем он был на самом деле. Его доходы и общественное положение арендатора, человека, от которого в известной степени зависела работа наемных батраков, давали ему право выглядеть иначе, однако их семья этим пренебрегала. И его жена Лукресия дель Торо, равно как сыновья Мартин, Антонио и Худас Тадео, ходили в латаных-перелатаных бурых кафтанах и куртках, на которых Лукресия сделала больше стежков, чем все ткачи Сеговии. Бенхамин подтвердил благоприятные предсказания дона Бернардо: пшеница и ячмень растут хорошо и, хотя о винограде судить пока рановато, но коль не случится чего-либо непредвиденного, урожай его может на одну пятую превзойти прошлогодний. За дверью крытой соломой хижины слышалось нетерпеливое ржанье Лусеро, коня дона Бернардо, а внутри, в сенях, где они беседовали, было прохладно и пахло сенным пажитником. Дон Бернардо сидел, выпрямившись, на скамье со спинкой, а Бенхамин – на невысокой скамеечке рядом с сундуком, в котором Лукресия хранила простыни и белье с пахучими травами. В доме Бенхамина все было просто и не слишком опрятно. Мебель самая необходимая, никаких украшений – только как величайшая ценность висел коврик с фигурами, изображавшими Рождество Господа Нашего, да полог из тисненой кожи, под которым он и его супруга спали вот уже двадцать пять лет.
Такой же суровостью дышал весь облик Бенхамина, когда он сидел верхом на заезженном муле, на одеяле вместо седла, и в этом не отличался от него старший его сын Мартин, на хромой тощей ослице, когда они сопровождали дона Бернардо в осмотре его земель. Позади небольшого холма дон Бернардо заметил, что на участке из-под ячменя Бенхамин насадил новый виноградник: «Видите ли, дон Бернардо, надо честно признать, только виноград дает нам прибыль», – ответил Бенхамин, ограничившись таким объяснением. Однако дона Бернардо интересовали самые худородные участки поместья, дававшие наименьший урожай. «Это земли возле Ла-Мамбии», – ответил, не задумываясь, Бенхамин. И вот они проезжают по аллеям молодых виноградников, на вид вполне пристойных, неурожайность которых скажется только в пору сбора винограда. «И это самые неурожайные?» – настаивал дон Бернардо. – «Уж куда хуже, сеньор Сальседо, и гроздья меньше и ягода кислая. Знать бы только причину».
Только на обратном пути дон Бернардо, сидя в седле, сообщил Бенхамину Мартину и его старшему сыну Мартину Мартину, что донья Каталина скончалась. Бенхамин, также сидя на своем муле, снял шляпу и перекрестился: «Да пошлет Господь здоровье вашей милости, чтобы помог упокоиться ее душеньке», – произнес он вполголоса, меж тем как Мартин Мартин, его сын-подросток, скорее стыдливо, чем огорченно, просто опустил голову.
Сеньора Лукресия подала им обед в кухне, на сосновом столе; сидели они на скамьях перед стенным шкафом, уставленным кастрюлями да горшочками, и по обе стороны шкафа стояли две миски с водой. После каждого долгого отсутствия дона Бернардо сеньора Лукресия оказывала ему эту честь – готовила для него обед. Так уж было заведено, и когда дон Бернардо без предупреждения и без приглашения сел за стол на почетное место, Бенхамин уже уплетал за обе щеки. В нахлобученной на лоб шляпе он ожесточенно жевал и через каждые восемь-десять глотков, поднося руку ко рту, беззастенчиво рыгал. Между приступами отрыжки он рассказывал новости, главным образом те, что касались его личных доходов. Плата батракам непрестанно растет. Нынче сборщик винограда меньше, чем за двадцать мараведи, не станет гнуть спину, хорошего работника не найдешь за сорок, а уж обрезчика за шестьдесят. В этом смысле дела идут скверно. В довершение беды, последний урожай зерновых был очень скудный, вследствие чего он, как дон Бернардо, конечно, заметил, не внес к Пасхе арендную плату. Дон Бернардо резонно возразил, что недород причиняет ему не меньший ущерб, чем арендатору, и что задержка с выплатой аренды отнюдь не лучший выход. «Ты, Бенхамин, кончишь тем, что попадешь в лапы ростовщиков», – изрек он, погрозив указательным пальцем.
Однако обсуждение главного вопроса Бенхамин отложил на час десерта, когда густое вино из Торо окажет свое действие. Несмотря на свой грубоватый облик, Бенхамин был отнюдь не глуп, и вместо того, чтобы прямо заговорить о замене волов мулами, подошел к делу исподволь, высказав сомнение в пользе пара – оставлять землю под паром было, по его мнению, обычаем устаревшим и бесполезным. Дон Бернардо, имевший весьма поверхностные сведения об обработке земли, но пополнявший свои знания в беседах с собутыльниками в таверне Гарабито на улице Оратес, ответил, что для разрыхления и просушивания почвы более полезны другие приемы, например, посев проса высшего сорта, которое в Кастилии мало сеют. Арендатор, глядя дону Бернардо прямо в глаза, заявил, что, чем менять выращиваемую культуру, лучше применить удобрение, и что в Торо, мол, уже два года удобряют почву и дела у них идут лучше, нежели когда держали землю под паром год и больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45