На ногах кожаные штиблеты, на голове — атласный котелок. Было видно, что до «карасей» и «бобров», коих он некогда обрабатывал десятками на «гоп-стопе», ему не было уже никакого дела — не по рангу. Проведя нежданного гостя в кабинет и усадив его в кресло, Родионов сел напротив и приготовился слушать.
— Я чего к тебе, Савелий Николаевич, пришел… Дело у меня до тебя есть, — начал Митрофан.
— Слушаю тебя, — уселся поудобнее в кресле Савелий.
— Я тут с человечком одним знакомство свел. Тот еще «карась». Ксива у него целиковая на иноземного гражданина Северо-Американских Штатов, — ухмыльнулся Митрофан. — Однако по-русски гутарит, как мы с тобой. В «Эрмитаже» познакомились, случайно как бы, но, думается мне, встреча нашенская была им нарочно подстроена, чтобы на тебя, значица, выйти.
— Чего ему надо? — коротко спросил Савелий.
— Он хочет корону императрицы Екатерины Великой, — после некоторого молчания ответил Митрофан. — Он и приехал специально за ней.
— Что? — вскинул брови Савелий.
— Корону императрицы Екатерины, — ухмыляясь, повторил бывший громила.
— Замечательное желание, — констатировал Савелий. — Но я-то тут при чем?
— А при том, что корона эта вот уже пять лет как лежит-полеживает в одном из личных сейфов управляющего Государственным банком в Казани.
— В Казани?
— Да. Так сказал американец. Ты слышал о краже чудотворной иконы, которую умыкнули в девятьсот четвертом году из Казанского монастыря?
— Да, помнится, читал в газетах что-то такое.
— Корона Екатерины была вделана в ризу этой иконы. Икона пропала, до сих пор ее ищут, а корону — нашли. Вернее, ее части, кроме одной. Вор разрезал корону на куски, чтобы потом продать ее частями. Но его быстро взяли и заперли в крытке. А корону починили…
— Отреставрировали, — поправил Митрофана Савелий.
— …отреставрировали и упрятали в банк до лучших времен, чтобы, когда икона найдется, все вернуть на прежнее место.
— Ты сказал, что какой-то одной части не хватает, — заметил Савелий. — Какой?
— Я этого не ведаю, Савелий Николаевич. Все знает этот американец. Я потому и пришел, чтобы предложить тебе это дело.
— Ты сказал американцу обо мне?
— Нет, что ты. Намекнул только, что знаю одного медвежатника, который мог бы потянуть подобное дельце.
— И что американец?
— Предложил мне организовать с тобой встречу в месте, которое ты выберешь сам, — как само собой разумеющееся, доложил Савелию Митрофан.
Вор в чине маза, лучший медвежатник Российской империи Савелий Николаевич Родионов, дворянский сын, надолго задумался. Намечающееся дельце, несомненно, было весьма интересным, такого ему давно не подворачивалось. Вскрыть сейф в губернском отделении Государственного банка — это вам, господа мазурики, не копейки в базарный день из карманов зевак тырить.
— Хорошо, я согласен, — кивнул наконец Савелий. — Зеленая беседка на Тверском бульваре против дома актрисы Ермоловой. Знаешь?
Митрофан молча наклонил голову.
— Ровно в полдень…
— Лады, — поднялся Митрофан.
* * *
Тверской бульвар был уже иным, чем, скажем, при прадеде Савелия, секунд-майоре Павле Петровиче Родионове, поселившемся в Москве после выхода в отставку. Не было липовых аллей — их вырубили на дрова французы еще осенью 1812 года; не было шелковичных деревьев, изничтоженных в одну ночь по приказанию генерал-губернатора графа Арсения Андреевича Закревского, узнавшего о недовольстве ими («не деревья, палки какие-то») императора Николая Павловича, коему злые языки припомнили сей случай с шелковичными деревьями, когда прилепилось к нему обидное прозвище Палкин. Вместо английских дорожек, аккуратно посыпанных некогда мелким гравием, стелились теперь под ногами гуляющей публики залитые асфальтом тротуары. Но, как и прежде, бульвар оставался излюбленным местом прогулок москвичей.
Самых разных людей можно было встретить на сем бульваре в погожий день!
Здесь выгуливали своих собачек дородные московские барыни из старых боярских родов; важно прохаживались, сверкая золотом эполет, генерал-адъютанты свиты Его Величества государя императора Николая Александровича и статские генералы в чинах действительных и просто тайных советников.
Здесь можно было повстречать какую-нибудь мировую знаменитость, которую вопреки ее воле и желанию притащили на Тверской бульвар, дабы показать всем, вот, дескать, какие мы — запросто гуляем и держим беседу с академиком (членом-корреспондентом) таким-то такой-то Академии наук.
Поэты и художники в беретах и касторовых шляпах, целыми днями высиживающие в кофейнях и кондитерских, выплескивались на бульвар шумными стайками, похожие на воробьев, собирающихся позавтракать конским навозом.
Древние старушенции, коим давно уже пора бы перестать коптить небо, с такими же, как они, дряхлыми компаньонками или мамками да няньками гусиным шагом дефилировали по бульвару, в упор лорнетируя прохожих и вслух возмущаясь вольными нравами нынешней молодежи.
А сколько здесь было франтов и франтих! По ним запросто можно было составлять каталоги новейших французских и италианских мод, а затем рассылать их по самым модным московским магазинам — Циммермана на Сретенке и Отто Краузе на Кузнецком мосту.
А сколько здесь завязывалось новых знакомств! Сколько плелось хитроумных интриг! Словом, настоящая московская жизнь кипела только здесь, на Тверском бульваре.
Когда Савелий подъехал на извозчике к дому Ермоловой, вознице едва удалось развернуться: все проезды по Тверскому бульвару и около были заставлены каретами, крытыми колясками и уже нередкими для Москвы «Бенцами» и «Роллс-Ройсами».
Гуляющей публики было много. Не меньше, чем в Троицын день. У фонтанов, стилизованных под арабский Восток, резвились дети — гувернанткам стоило больших трудов блюсти их, у кондитерских и кофеен буквально толпились страждущие откушать мороженого, бисквитов или чашечку дымящегося «мокко».
Разрезав поперек фланирующую по бульвару толпу, Савелий подошел к беседке, увитой плющом, взглянул на наручные часы. Ровно двенадцать. Из беседки тотчас вышел улыбающийся Митрофан:
— Здравствуй, Савелий Николаевич.
— Здравствуй, Митрофан, — пожал протянутую руку Савелий.
— Проходи, — отступил в сторону король Хитровки.
Навстречу Родионову из-за стола поднялся полный господин в белом летнем костюме и солнцезащитных очках.
— Савелий Николаевич Родионов, дворянин.
— Берк Гендлер, подданный Северо-Американских Штатов, коммерсант.
— Очень приятно, — присел за стол Савелий. — Митрофан сказал мне, что вы хотели со мной встретиться. Чем могу служить?
— О да, — рассмеялся Гендлер. — Вы сразу, как это, быка за рога?
— Ну а что тянуть вола за хвост, — поговоркой на поговорку ответил Савелий.
— Верно, верно, — поспешил согласиться американец. — Вы, конечно, человек деловой, для вас время — деньги. Признаться, я много слышал о вас. В своем роде вы человек-легенда. Поэтому я и попросил господина Митрофана устроить мне встречу с вами. У меня к вам есть деловое предложение.
— Слушаю вас, — спокойно ответил Родионов.
Гендлер полез в узенький кейс и достал папку. Развязав тесемки, он поворошил пухлой ладонью газетные вырезки, потрогал книжицу в коричневом переплете, ненатурально вздохнул и глянул выпуклыми рыбьими глазами на Савелия.
— Господин Митрофан, очевидно, ввел вас в курс дела. Я хочу, чтобы вы достали мне корону вашей бывшей императрицы Екатерины Великой.
Савелий поднял бровь.
— То есть вы хотите, чтобы я выкрал ее из банка? Я вас правильно понимаю?
Толстяк слегка скривился, но быстро взял себя в руки.
— Ну, если вы желаете быть столь откровенным… Да, я хочу, чтобы вы выкрали нужную мне вещь из банка. Мне говорили, что вы есть самый знаменитый взломщик сейфов в вашей империи.
— Это правда, — подал голос Митрофан. — Савелий Николаевич — лучший медвежатник России.
— А вы знаете, что Государственный банк — это сигнализация, специальный штат караульных, неспящие сторожа и сейфы с секретными замками?
— Да, я знаю. Поэтому и плачу за работу полмиллиона рублей.
Митрофан шумно сглотнул и уставился на американца. Савелий, надо признаться, тоже был крепко ошарашен таким солидным гонораром.
— А сколько будет стоить эта корона на ваших аукционах? Полтора миллиона, два? А может, пять? — придя в себя от названной суммы, спросил Савелий.
Берк мягко улыбнулся.
— Извините, господин Родионов, но это коммерческая тайна. Впрочем, точной цифры на данный момент вам не сможет назвать никто. К тому же корона имеет один изъян.
— Какой же? — осторожно спросил Савелий.
— Корону венчал золотой крест с брильянтовой осыпью. Ищейки, что искали сию реликвию, его так и не нашли. И теперь на короне его нет. А это значительно снижает ее цену. Человек же, похитивший корону, некий церковный вор Стоян, о кресте молчит. Очевидно, надеется воспользоваться им, когда выйдет или сбежит из тюрьмы.
— А где он сидит? — непринужденно поинтересовался Савелий.
— О, в вашем самом ужасном узилище, — закатил глаза Гендлер. — В Шлиссельбургской крепости.
Савелий кивнул и в упор посмотрел на американца:
— Мне нужен аванс.
— Нет проблем, господин Родионов. Сколько?
— Половину всего гонорара, — безапелляционно сказал Савелий.
— Согласен, — быстро ответил Гендлер и положил кейс на стол.
— Если предприятие сорвется, — скажем, вы проболтаетесь или короны вдруг не окажется в Казани, — аванс не возвращается. Ежели меня заметут — аванс не возвращается, — жестко продиктовал свои условия Савелий.
— Резонно, — после некоторого раздумья ответил Берк. — Я согласен.
— Ну вот и славненько, — потеплел взглядом Савелий. — Значит, договорились. Митрофан, прими деньги у господина Гендлера.
В кейсе американца — случайно? — оказалось ровно двести пятьдесят тысяч, состояние, на которое десяток рядовых обывателей могли бы прожить вполне сносно лет тридцать пять — сорок. Отдал Берк Гендлер и папку с тесемками, где были собраны материалы о краже летом 1904 года знаменитой чудотворной иконы, в которую была вделана интересующая американца корона.
— Думаю, вам полезно будет ознакомиться с этим делом, — заявил Гендлер, передавая папку в руки Савелия.
Выходили они из беседки не враз, а друг за другом по прошествии некоторого времени. Так предложил американец.
— Я остановился в отеле «Метрополь». Позвоните мне, когда все закончится. Мой нумер сорок шестой, — заявил он вместо прощания и ушел, безмятежно насвистывая какой-то мотивчик. Минут через пять-семь оставили беседку и Савелий с Митрофаном.
— И не боязно тебе с такими деньжищами? — усмехаясь, спросил Митрофана Савелий, когда они поджидали извозчика.
— Не, — ответил бывший громила. — Ежели что, то у меня волына имеется.
— Ну, тогда другое дело, — усмехнулся Родионов. Сам он предпочитал работать без оружия и только в самых редких случаях брал с собой небольшой «бульдог» самой новейшей марки, так, попугать, ежели что. Потому как путать благородное ремесло вскрывателя несгораемых шкафов и сейфов с мокрухой он считал самым наипоследнейшим делом. Он никогда еще не стрелял в людей и не намеревался делать это и впредь. В отличие от Митрофана, за душой коего числилось несколько успокоенных им навечно людей.
Подошла крытая двухместная пролетка.
— На Большую Дмитровку, дом Стрешнева, — сказал Савелий, усевшись рядом с Митрофаном.
Щеголеватый «ванька» кивнул и залихватски свистнул. Когда пролетка тронулась, к тому месту, где Савелий с Митрофаном дожидались извозчика, подошел неприметный человек с невыразительным лицом мелкого чиновника, такое можно встретить в любой из московских канцелярий, и долго смотрел вслед пролетке, покуда она не скрылась из виду.
Глава 3 ФИЛЕР
— …а затем означенный Савелий Родионов, взяв извозчика, отправился к себе на квартиру на Большой Дмитровке.
Исправляющий обязанности полицмейстера пристав Тверской части Херувимов промокнул лысину платком и шмыгнул носом.
— Что с вами? — спросил обер-полицмейстер. — Вы больны?
— Инфлюэнца, ваше превосходительство, — ответил Херувимов, как учили, поедая глазами начальство.
— Хорошо, продолжайте, — сказал начальник полиции Первопрестольной.
— Это все, господин генерал. Услышав из их разговора с извозчиком, что фигурант направляется к себе на квартиру, наш агент прекратил наблюдение.
Херувимов снова промокнул лысину вышитым батистовым платочком и воззрился на генерала.
— А зачем Родионову понадобилось встречаться с этим американцем, как его?.. — пощелкал пальцами обер-полицмейстер.
— Берком Гендлером, — подсказал Херувимов.
— Да, Гендлером?
— Выясняем, господин генерал. За Гендлером тоже установлено наблюдение.
— Хорошо, свободны, — произнес обер-полицмейстер и обернулся к портрету государя. Император Николай смотрел строго, как бы говоря взглядом: «Выяснить немедленно!»
Оперативное совещание у обер-полицмейстера закончилось. Напольные часы показывали десять тридцать утра. С этого времени, собственно, и начиналась у полицмейстеров живая работа.
Вообще, каждое утро московских полициантов начиналось с обстоятельных докладов. В семь часов утра городовые докладывали о происшествиях за сутки околоточным. В восемь часов околоточные надзиратели спешили с докладами к приставам полицейских частей. В девять частные приставы отчитывались полицмейстерам, а те, в свою очередь, должны были не позднее десяти часов явиться с докладами к обер-полицмейстеру. Последний же, если была необходимость, по принятии докладов от полицмейстеров отправлялся в Департамент полиции. Такой порядок был заведен почти три десятка лет назад покойным Вячеславом Константиновичем Плеве в бытность его директором Департамента полиции и с тех пор соблюдался неукоснительно.
Надворный советник Херувимов был доволен. «Исправляющий обязанности полицмейстера» — это ласкало слух и звучало неплохо. Нет, даже очень хорошо! Сегодня — исправляющий обязанности, завтра — полицмейстер со всеми вытекающими отсюда последствиями: казенная квартира, жалованье в году на целую треть от прежнего, чин коллежского советника, что соответствует чину армейского полковника. Полковник! Эдак и до генерала рукой подать! Надо только проявить себя. Показать, что обстоятельнее и деятельнее полицмейстера во всей Москве и не сыскать. Еще надобно, чтобы остальные приставы не смотрели на него волками, не считали выскочкой и лизоблюдом, но видели его трудолюбие и… Стоп! Родионов. Вот кто поможет ему заявить о себе.
Зачем вор встречался с американцем? Конечно, он затевает новое дело, не иначе. Затосковал, верно, по своей работе, ведь сколь времени ни за что не брался. Стало быть, следует не спускать с него глаз. И поймать его с поличным. Самолично!
«Кто поймал сего злостного преступника?» — спросит генерал-губернатор.
«Я», — скромно заявит он.
«А дать ему чин статского советника и пожаловать орден Святой Анны первой степени!»
И вот он уже обер-полицмейстер, потом директор Департамента полиции и — почему нет? — товарищ министра внутренних дел, то есть лицо, заменяющее министра во время его отсутствия!
В его приемной толпится народ, генералы ждут аудиенции, полковники жмутся по стенам, потому как он, Херувимов, — начальник грозный и безапелляционный. И уж ежели кто в чем провинен, то спуска у него не жди. Так-то вот!
— Вот так! — вырвалось у Херувимова так громко, что «ванька» обернулся:
— Чо сказали, вашескородие?
— Ничего, — буркнул Херувимов и посмотрел в сторону. — Погоняй давай.
В свою часть он приехал, когда на часах было без пяти минут одиннадцать. Прошел к себе в кабинет, достал пухлую папку, открыл. С фотографической карточки, приклеенной к заглавному листу дела, на него глянул безбородый и безусый Савелий Николаевич Родионов, вор, известный маз и непревзойденный медвежатник. Словом, фигура.
Херувимов еще раз взглянул на любительскую карточку, невесть каким способом добытую несколько лет назад. И ему показалось, что изображенный на ней приятный молодой человек фамильярно кивнул будущему товарищу министра.
* * *
Свой первый замочек Савушка вскрыл спицей, когда ему только-только стукнуло восемь годков. То была шкатулка Парамона Мироновича, хитрованского туза. Но вместо тычка или подзатыльника мальчишка получил от приемного отца горсть шоколадных конфет.
— Ишь ты, ловок, — похвалил Парамон Миронович. — Далеко пойдешь, малый.
Затем шустрый приемыш начал расправляться с замками входных дверей, и к двенадцати годам не было такого замка, который бы не смог открыть без ключа Савушка.
Первый свой сейф Савелий Родионов взял, будучи студентом Берлинского университета, — все же старый Парамон, послав его учиться, желал для Савелия иной доли, нежели воровской, выпавшей ему самому.
1 2 3 4 5
— Я чего к тебе, Савелий Николаевич, пришел… Дело у меня до тебя есть, — начал Митрофан.
— Слушаю тебя, — уселся поудобнее в кресле Савелий.
— Я тут с человечком одним знакомство свел. Тот еще «карась». Ксива у него целиковая на иноземного гражданина Северо-Американских Штатов, — ухмыльнулся Митрофан. — Однако по-русски гутарит, как мы с тобой. В «Эрмитаже» познакомились, случайно как бы, но, думается мне, встреча нашенская была им нарочно подстроена, чтобы на тебя, значица, выйти.
— Чего ему надо? — коротко спросил Савелий.
— Он хочет корону императрицы Екатерины Великой, — после некоторого молчания ответил Митрофан. — Он и приехал специально за ней.
— Что? — вскинул брови Савелий.
— Корону императрицы Екатерины, — ухмыляясь, повторил бывший громила.
— Замечательное желание, — констатировал Савелий. — Но я-то тут при чем?
— А при том, что корона эта вот уже пять лет как лежит-полеживает в одном из личных сейфов управляющего Государственным банком в Казани.
— В Казани?
— Да. Так сказал американец. Ты слышал о краже чудотворной иконы, которую умыкнули в девятьсот четвертом году из Казанского монастыря?
— Да, помнится, читал в газетах что-то такое.
— Корона Екатерины была вделана в ризу этой иконы. Икона пропала, до сих пор ее ищут, а корону — нашли. Вернее, ее части, кроме одной. Вор разрезал корону на куски, чтобы потом продать ее частями. Но его быстро взяли и заперли в крытке. А корону починили…
— Отреставрировали, — поправил Митрофана Савелий.
— …отреставрировали и упрятали в банк до лучших времен, чтобы, когда икона найдется, все вернуть на прежнее место.
— Ты сказал, что какой-то одной части не хватает, — заметил Савелий. — Какой?
— Я этого не ведаю, Савелий Николаевич. Все знает этот американец. Я потому и пришел, чтобы предложить тебе это дело.
— Ты сказал американцу обо мне?
— Нет, что ты. Намекнул только, что знаю одного медвежатника, который мог бы потянуть подобное дельце.
— И что американец?
— Предложил мне организовать с тобой встречу в месте, которое ты выберешь сам, — как само собой разумеющееся, доложил Савелию Митрофан.
Вор в чине маза, лучший медвежатник Российской империи Савелий Николаевич Родионов, дворянский сын, надолго задумался. Намечающееся дельце, несомненно, было весьма интересным, такого ему давно не подворачивалось. Вскрыть сейф в губернском отделении Государственного банка — это вам, господа мазурики, не копейки в базарный день из карманов зевак тырить.
— Хорошо, я согласен, — кивнул наконец Савелий. — Зеленая беседка на Тверском бульваре против дома актрисы Ермоловой. Знаешь?
Митрофан молча наклонил голову.
— Ровно в полдень…
— Лады, — поднялся Митрофан.
* * *
Тверской бульвар был уже иным, чем, скажем, при прадеде Савелия, секунд-майоре Павле Петровиче Родионове, поселившемся в Москве после выхода в отставку. Не было липовых аллей — их вырубили на дрова французы еще осенью 1812 года; не было шелковичных деревьев, изничтоженных в одну ночь по приказанию генерал-губернатора графа Арсения Андреевича Закревского, узнавшего о недовольстве ими («не деревья, палки какие-то») императора Николая Павловича, коему злые языки припомнили сей случай с шелковичными деревьями, когда прилепилось к нему обидное прозвище Палкин. Вместо английских дорожек, аккуратно посыпанных некогда мелким гравием, стелились теперь под ногами гуляющей публики залитые асфальтом тротуары. Но, как и прежде, бульвар оставался излюбленным местом прогулок москвичей.
Самых разных людей можно было встретить на сем бульваре в погожий день!
Здесь выгуливали своих собачек дородные московские барыни из старых боярских родов; важно прохаживались, сверкая золотом эполет, генерал-адъютанты свиты Его Величества государя императора Николая Александровича и статские генералы в чинах действительных и просто тайных советников.
Здесь можно было повстречать какую-нибудь мировую знаменитость, которую вопреки ее воле и желанию притащили на Тверской бульвар, дабы показать всем, вот, дескать, какие мы — запросто гуляем и держим беседу с академиком (членом-корреспондентом) таким-то такой-то Академии наук.
Поэты и художники в беретах и касторовых шляпах, целыми днями высиживающие в кофейнях и кондитерских, выплескивались на бульвар шумными стайками, похожие на воробьев, собирающихся позавтракать конским навозом.
Древние старушенции, коим давно уже пора бы перестать коптить небо, с такими же, как они, дряхлыми компаньонками или мамками да няньками гусиным шагом дефилировали по бульвару, в упор лорнетируя прохожих и вслух возмущаясь вольными нравами нынешней молодежи.
А сколько здесь было франтов и франтих! По ним запросто можно было составлять каталоги новейших французских и италианских мод, а затем рассылать их по самым модным московским магазинам — Циммермана на Сретенке и Отто Краузе на Кузнецком мосту.
А сколько здесь завязывалось новых знакомств! Сколько плелось хитроумных интриг! Словом, настоящая московская жизнь кипела только здесь, на Тверском бульваре.
Когда Савелий подъехал на извозчике к дому Ермоловой, вознице едва удалось развернуться: все проезды по Тверскому бульвару и около были заставлены каретами, крытыми колясками и уже нередкими для Москвы «Бенцами» и «Роллс-Ройсами».
Гуляющей публики было много. Не меньше, чем в Троицын день. У фонтанов, стилизованных под арабский Восток, резвились дети — гувернанткам стоило больших трудов блюсти их, у кондитерских и кофеен буквально толпились страждущие откушать мороженого, бисквитов или чашечку дымящегося «мокко».
Разрезав поперек фланирующую по бульвару толпу, Савелий подошел к беседке, увитой плющом, взглянул на наручные часы. Ровно двенадцать. Из беседки тотчас вышел улыбающийся Митрофан:
— Здравствуй, Савелий Николаевич.
— Здравствуй, Митрофан, — пожал протянутую руку Савелий.
— Проходи, — отступил в сторону король Хитровки.
Навстречу Родионову из-за стола поднялся полный господин в белом летнем костюме и солнцезащитных очках.
— Савелий Николаевич Родионов, дворянин.
— Берк Гендлер, подданный Северо-Американских Штатов, коммерсант.
— Очень приятно, — присел за стол Савелий. — Митрофан сказал мне, что вы хотели со мной встретиться. Чем могу служить?
— О да, — рассмеялся Гендлер. — Вы сразу, как это, быка за рога?
— Ну а что тянуть вола за хвост, — поговоркой на поговорку ответил Савелий.
— Верно, верно, — поспешил согласиться американец. — Вы, конечно, человек деловой, для вас время — деньги. Признаться, я много слышал о вас. В своем роде вы человек-легенда. Поэтому я и попросил господина Митрофана устроить мне встречу с вами. У меня к вам есть деловое предложение.
— Слушаю вас, — спокойно ответил Родионов.
Гендлер полез в узенький кейс и достал папку. Развязав тесемки, он поворошил пухлой ладонью газетные вырезки, потрогал книжицу в коричневом переплете, ненатурально вздохнул и глянул выпуклыми рыбьими глазами на Савелия.
— Господин Митрофан, очевидно, ввел вас в курс дела. Я хочу, чтобы вы достали мне корону вашей бывшей императрицы Екатерины Великой.
Савелий поднял бровь.
— То есть вы хотите, чтобы я выкрал ее из банка? Я вас правильно понимаю?
Толстяк слегка скривился, но быстро взял себя в руки.
— Ну, если вы желаете быть столь откровенным… Да, я хочу, чтобы вы выкрали нужную мне вещь из банка. Мне говорили, что вы есть самый знаменитый взломщик сейфов в вашей империи.
— Это правда, — подал голос Митрофан. — Савелий Николаевич — лучший медвежатник России.
— А вы знаете, что Государственный банк — это сигнализация, специальный штат караульных, неспящие сторожа и сейфы с секретными замками?
— Да, я знаю. Поэтому и плачу за работу полмиллиона рублей.
Митрофан шумно сглотнул и уставился на американца. Савелий, надо признаться, тоже был крепко ошарашен таким солидным гонораром.
— А сколько будет стоить эта корона на ваших аукционах? Полтора миллиона, два? А может, пять? — придя в себя от названной суммы, спросил Савелий.
Берк мягко улыбнулся.
— Извините, господин Родионов, но это коммерческая тайна. Впрочем, точной цифры на данный момент вам не сможет назвать никто. К тому же корона имеет один изъян.
— Какой же? — осторожно спросил Савелий.
— Корону венчал золотой крест с брильянтовой осыпью. Ищейки, что искали сию реликвию, его так и не нашли. И теперь на короне его нет. А это значительно снижает ее цену. Человек же, похитивший корону, некий церковный вор Стоян, о кресте молчит. Очевидно, надеется воспользоваться им, когда выйдет или сбежит из тюрьмы.
— А где он сидит? — непринужденно поинтересовался Савелий.
— О, в вашем самом ужасном узилище, — закатил глаза Гендлер. — В Шлиссельбургской крепости.
Савелий кивнул и в упор посмотрел на американца:
— Мне нужен аванс.
— Нет проблем, господин Родионов. Сколько?
— Половину всего гонорара, — безапелляционно сказал Савелий.
— Согласен, — быстро ответил Гендлер и положил кейс на стол.
— Если предприятие сорвется, — скажем, вы проболтаетесь или короны вдруг не окажется в Казани, — аванс не возвращается. Ежели меня заметут — аванс не возвращается, — жестко продиктовал свои условия Савелий.
— Резонно, — после некоторого раздумья ответил Берк. — Я согласен.
— Ну вот и славненько, — потеплел взглядом Савелий. — Значит, договорились. Митрофан, прими деньги у господина Гендлера.
В кейсе американца — случайно? — оказалось ровно двести пятьдесят тысяч, состояние, на которое десяток рядовых обывателей могли бы прожить вполне сносно лет тридцать пять — сорок. Отдал Берк Гендлер и папку с тесемками, где были собраны материалы о краже летом 1904 года знаменитой чудотворной иконы, в которую была вделана интересующая американца корона.
— Думаю, вам полезно будет ознакомиться с этим делом, — заявил Гендлер, передавая папку в руки Савелия.
Выходили они из беседки не враз, а друг за другом по прошествии некоторого времени. Так предложил американец.
— Я остановился в отеле «Метрополь». Позвоните мне, когда все закончится. Мой нумер сорок шестой, — заявил он вместо прощания и ушел, безмятежно насвистывая какой-то мотивчик. Минут через пять-семь оставили беседку и Савелий с Митрофаном.
— И не боязно тебе с такими деньжищами? — усмехаясь, спросил Митрофана Савелий, когда они поджидали извозчика.
— Не, — ответил бывший громила. — Ежели что, то у меня волына имеется.
— Ну, тогда другое дело, — усмехнулся Родионов. Сам он предпочитал работать без оружия и только в самых редких случаях брал с собой небольшой «бульдог» самой новейшей марки, так, попугать, ежели что. Потому как путать благородное ремесло вскрывателя несгораемых шкафов и сейфов с мокрухой он считал самым наипоследнейшим делом. Он никогда еще не стрелял в людей и не намеревался делать это и впредь. В отличие от Митрофана, за душой коего числилось несколько успокоенных им навечно людей.
Подошла крытая двухместная пролетка.
— На Большую Дмитровку, дом Стрешнева, — сказал Савелий, усевшись рядом с Митрофаном.
Щеголеватый «ванька» кивнул и залихватски свистнул. Когда пролетка тронулась, к тому месту, где Савелий с Митрофаном дожидались извозчика, подошел неприметный человек с невыразительным лицом мелкого чиновника, такое можно встретить в любой из московских канцелярий, и долго смотрел вслед пролетке, покуда она не скрылась из виду.
Глава 3 ФИЛЕР
— …а затем означенный Савелий Родионов, взяв извозчика, отправился к себе на квартиру на Большой Дмитровке.
Исправляющий обязанности полицмейстера пристав Тверской части Херувимов промокнул лысину платком и шмыгнул носом.
— Что с вами? — спросил обер-полицмейстер. — Вы больны?
— Инфлюэнца, ваше превосходительство, — ответил Херувимов, как учили, поедая глазами начальство.
— Хорошо, продолжайте, — сказал начальник полиции Первопрестольной.
— Это все, господин генерал. Услышав из их разговора с извозчиком, что фигурант направляется к себе на квартиру, наш агент прекратил наблюдение.
Херувимов снова промокнул лысину вышитым батистовым платочком и воззрился на генерала.
— А зачем Родионову понадобилось встречаться с этим американцем, как его?.. — пощелкал пальцами обер-полицмейстер.
— Берком Гендлером, — подсказал Херувимов.
— Да, Гендлером?
— Выясняем, господин генерал. За Гендлером тоже установлено наблюдение.
— Хорошо, свободны, — произнес обер-полицмейстер и обернулся к портрету государя. Император Николай смотрел строго, как бы говоря взглядом: «Выяснить немедленно!»
Оперативное совещание у обер-полицмейстера закончилось. Напольные часы показывали десять тридцать утра. С этого времени, собственно, и начиналась у полицмейстеров живая работа.
Вообще, каждое утро московских полициантов начиналось с обстоятельных докладов. В семь часов утра городовые докладывали о происшествиях за сутки околоточным. В восемь часов околоточные надзиратели спешили с докладами к приставам полицейских частей. В девять частные приставы отчитывались полицмейстерам, а те, в свою очередь, должны были не позднее десяти часов явиться с докладами к обер-полицмейстеру. Последний же, если была необходимость, по принятии докладов от полицмейстеров отправлялся в Департамент полиции. Такой порядок был заведен почти три десятка лет назад покойным Вячеславом Константиновичем Плеве в бытность его директором Департамента полиции и с тех пор соблюдался неукоснительно.
Надворный советник Херувимов был доволен. «Исправляющий обязанности полицмейстера» — это ласкало слух и звучало неплохо. Нет, даже очень хорошо! Сегодня — исправляющий обязанности, завтра — полицмейстер со всеми вытекающими отсюда последствиями: казенная квартира, жалованье в году на целую треть от прежнего, чин коллежского советника, что соответствует чину армейского полковника. Полковник! Эдак и до генерала рукой подать! Надо только проявить себя. Показать, что обстоятельнее и деятельнее полицмейстера во всей Москве и не сыскать. Еще надобно, чтобы остальные приставы не смотрели на него волками, не считали выскочкой и лизоблюдом, но видели его трудолюбие и… Стоп! Родионов. Вот кто поможет ему заявить о себе.
Зачем вор встречался с американцем? Конечно, он затевает новое дело, не иначе. Затосковал, верно, по своей работе, ведь сколь времени ни за что не брался. Стало быть, следует не спускать с него глаз. И поймать его с поличным. Самолично!
«Кто поймал сего злостного преступника?» — спросит генерал-губернатор.
«Я», — скромно заявит он.
«А дать ему чин статского советника и пожаловать орден Святой Анны первой степени!»
И вот он уже обер-полицмейстер, потом директор Департамента полиции и — почему нет? — товарищ министра внутренних дел, то есть лицо, заменяющее министра во время его отсутствия!
В его приемной толпится народ, генералы ждут аудиенции, полковники жмутся по стенам, потому как он, Херувимов, — начальник грозный и безапелляционный. И уж ежели кто в чем провинен, то спуска у него не жди. Так-то вот!
— Вот так! — вырвалось у Херувимова так громко, что «ванька» обернулся:
— Чо сказали, вашескородие?
— Ничего, — буркнул Херувимов и посмотрел в сторону. — Погоняй давай.
В свою часть он приехал, когда на часах было без пяти минут одиннадцать. Прошел к себе в кабинет, достал пухлую папку, открыл. С фотографической карточки, приклеенной к заглавному листу дела, на него глянул безбородый и безусый Савелий Николаевич Родионов, вор, известный маз и непревзойденный медвежатник. Словом, фигура.
Херувимов еще раз взглянул на любительскую карточку, невесть каким способом добытую несколько лет назад. И ему показалось, что изображенный на ней приятный молодой человек фамильярно кивнул будущему товарищу министра.
* * *
Свой первый замочек Савушка вскрыл спицей, когда ему только-только стукнуло восемь годков. То была шкатулка Парамона Мироновича, хитрованского туза. Но вместо тычка или подзатыльника мальчишка получил от приемного отца горсть шоколадных конфет.
— Ишь ты, ловок, — похвалил Парамон Миронович. — Далеко пойдешь, малый.
Затем шустрый приемыш начал расправляться с замками входных дверей, и к двенадцати годам не было такого замка, который бы не смог открыть без ключа Савушка.
Первый свой сейф Савелий Родионов взял, будучи студентом Берлинского университета, — все же старый Парамон, послав его учиться, желал для Савелия иной доли, нежели воровской, выпавшей ему самому.
1 2 3 4 5