— Мелио предполагал, что я, может быть, откажусь от своих ангажементов, — сказала Ева. — Не пойму, что он там замышляет. По-моему, хочет продвинуть эту девку, Брюнстейн.
Лепра не ответил. Он молча шел рядом с Евой. Ему хотелось схватить ее в объятия, склониться над ней, втолкнуть ее в угол за какой-нибудь дверью, чтобы наконец нацеловаться всласть. Плевать ему было на Мелио и на Флоранс, на карьеру Евы и на свою собственную. Он чувствовал себя просто мальчишкой, который слишком много работал, вкалывал, ишачил и который хотел теперь одного — жить, жить и жить! Помеха исчезла. Нельзя было терять ни минуты. Он остановил такси, назвал адрес Евы.
— Спасибо, — сказала она. — Какой ты милый. Вес эти визиты меня вымотали!
Лепра придвинулся к ней вплотную, взял ее за руку.
— Ну же, ну, — шепнула она. — Будь благоразумен.
— Мне кажется, ты на меня сердишься, — сказал Лепра.
— Я? Бедный мой мышонок, с какой стати мне на тебя сердиться? Надо просто пережить это неприятное время, только и всего. И потом, в самом деле, есть одно обстоятельство — я не была Морису такой женой, какой мне следовало быть. Он… это невероятно, но он любил меня, на свой лад.
Лепра хорошо знал это еще одно обличье Евы — он называл его ее Северным ликом. Эта женщина, которая вела такую бурную жизнь, которая не умела противиться своим желаниям и так гордилась своей независимостью, могла терзаться угрызениями. Не обычными угрызениями. Она угрызалась тем, что не выложилась до конца, что не смогла удивить того, кого любила.
— Я знаю, о чем ты сожалеешь, — сказал Лепра. — Теперь, когда он умер, тебе хотелось бы быть его служанкой, правда ведь?
— Ну, все же не служанкой. Другом. Почему между мужчиной и женщиной невозможна дружба? Я говорю не очень вразумительно. Но я это именно так чувствую.
— Мы с тобой друзья.
— Ты слишком молод, Жанно.
— Прошу тебя, — заворчал Лепра. — Ты говоришь обо мне, словно я пудель. С ним можно поиграть, а…
Она закрыла ему рот рукой в черной перчатке.
— Честное слово, ты злишься! Он резко отстранился от нее.
— Да! С меня хватит. Ты когда-нибудь пыталась поставить себя на мое место? Вообразила хоть раз, что я вытерпел с субботы? И как раз тогда, когда ты мне особенно нужна… ты…
Он запнулся, в отчаянии чувствуя, что волнение исказило его черты. Ева презирала эти всплески эмоций, эти приступы слабости. Ей нравились люди бесстрастные, те, кто мог улыбаться под дулом пистолета. Когда он хотел ее поддразнить, он говорил ей: «Ты героиня в поисках роли». Но он знал также, что она обожает залечивать раны, нанесенные ею самой. Вот почему у него хватило хладнокровия прильнуть к ней всем телом.
— Ева, любимая, прости… Ты была права. Я нуждаюсь в тебе. Я несчастлив. Я все время думаю о… о том, что тогда случилось. Мне кажется, ты стала другой.
— Молчи. И будь осторожней.
— Ответь мне. Что изменилось с тех пор?
Она рассмеялась, наклонив голову, сразу вновь став кокетливой, бесконечно желанная в своем траурном платье, и он понял, что она вновь одарила его своим вниманием, увидел в ее зрачках влажный блеск любви. Он сжал ее запястье и большим пальцем погладил ее ладонь под перчаткой.
— Ева!
Бывали минуты, когда в его голосе помимо воли тоже появлялась хрипота, этот звук был ей хорошо знаком, она впитывала его всеми порами, как свет, который ее сжигал.
— Ева! Я люблю тебя больше прежнего. Теперь я могу тебе в этом признаться. Ведь нас ничто больше не разделяет, правда? То, что случилось, — мы ведь не хотели этого. Мы не виноваты. Ты согласна?
— Ну конечно, Жанно.
Он шептал, приблизив губы к ее уху, к тому месту, которое она всегда слегка опрыскивала духами прежде, чем раздеться.
— Ты ведь хочешь, чтобы я поехал с тобой?
Такси притормозило. Поискав мелочь, Лепра заплатил шоферу и быстро обошел машину вокруг, чтобы открыть дверцу с другой стороны. Ему хотелось унести Еву на руках. Но главное, он был горд своей властью. Она считала его слабым. А из них двоих сильнее был он. Благодаря красивой внешности, благодаря таланту. Но в особенности потому, что он в совершенстве владел искусством быть именно таким, каким она желала его видеть. Он с необычайной легкостью перевоплощался в человека, ведомого инстинктом, не способного притворяться. Он играл как виртуоз, привыкший сначала будить в публике любопытство, а потом мало-помалу полностью ее завоевывать. Его настоящей, единственной публикой была Ева. Это для нее он придумывал Жана Лепра, тоскующего, страстного, великодушного. Ева ничего не имела против того, чтобы жизнь напоминала литературу.
Лифт поднял их на пятый этаж.
— Дома никого нет, — сказала Ева. — Старуха Жанна уволилась.
Она впустила его в квартиру и, едва захлопнулась дверь, очутилась в его объятиях. Они долго стояли в прихожей, прижавшись друг к другу и покачиваясь, словно под порывами шквального ветра. Маленькая шляпка Евы соскользнула, упала на пол. Она наступила на нее, не замечая этого. И Лепра, снова, в который раз, отрешившись от самого себя, постигал доброту, нежность, забвение.
— Идем, — шепнул он.
Потерянная, тяжело дыша, она покорно дала увести себя за руку. В гостиной, перед роялем Фожера, она попыталась отстраниться.
— Жан… Это нехорошо… Не здесь…
Но свободной рукой она уже расстегивала воротник. Лепра открыл дверь в спальню. В прихожей раздался звонок.
Они замерли и внезапно увидели друг друга, увидели лица, на которых было написано желание. Оторвавшись друг от друга, они настороженно прислушались.
— Не открывай, — взмолился Лепра.
Звонок раздался снова, уже настойчивей.
— Это почта, — шепнула Ева. — Наверно, консьержка нас заметила…
Она медленно вернулась в прихожую, по пути перед каждым зеркалом, маленьким или большим, оглядывая себя, поправляя прическу, приводя в порядок одежду. Лепра со вздохом закурил сигарету. Делать нечего — придется уйти. На мольберте стоял портрет Фожера кисти Ван Донгена. Лепра повернулся к нему спиной, но на рояле стояла фотография Фожера. Лепра стал нервно мерить шагами гостиную. Почему она замешкалась в прихожей? Конечно, читает почту и, вернувшись, удивится, обнаружив его здесь. Лепра вышел в прихожую. Нет, Ева не распечатывала писем. Она внимательно рассматривала плоскую, аккуратно перевязанную бечевкой бандероль.
— Что это? — спросил Лепра.
— Не знаю. Адрес отправителя не указан. Пакет легкий. Взгляни.
Лепра подбросил бандероль на руке.
— Разрезной нож в гостиной, — добавила Ева.
Лепра разрезал бечевку, в бандероли оказалась прямоугольная картонная коробка. Он не торопился, желая проучить Еву. Ведь ничего не стоило отбросить пакет на кресло и вскрыть его позднее… после.
— Это пластинка, — сказал он.
Перевернув коробку, он вытряхнул пластинку на раскрытую ладонь.
— Фирма не обозначена, — заметил он. — Наверно, запись какого-нибудь любителя… Ничего интересного.
Ева получала множество пластинок, чаще всего из провинции, иногда из-за границы. Незнакомые люди сочиняли песни, кое-как записывали их на пластинку и посылали Еве в надежде, что она их исполнит.
— Все равно, давай послушаем, — сказала она.
Она имела обыкновение всерьез прослушивать эти записи. Два или три раза она таким образом помогла пробиться совсем еще молодым людям и потом опекала их с великодушием, которое Жану Лепра казалось чрезмерным. В любом бескорыстном поступке ему мерещились любовные побуждения, и он страдал. Ева поставила пластинку на проигрыватель и, улыбнувшись Лепра, села.
— Поверь, я не обольщаюсь!
Но с первых же нот она подалась вперед, уставившись в одну точку, а он застыл, не обращая внимания на зажатую в пальцах горящую сигарету. Простая, свежая мелодия лилась так, как льется мотив, который машинально напевают, не слушая себя, глядя на потоки дождя. Пианист был не слишком искусен, да он и не старался щегольнуть мастерством. Он играл, как чувствовал, запинаясь, с пленительной нескладностью.
— Это он! — прошептала Ева.
Лепра уже и сам узнал манеру Фожера. Но главное — он сразу понял, что этой песне суждено стать шедевром, и, по мере тога как вырисовывался нежный, горестный и в то же время иронический мотив, в его душе что-то корчилось, съеживалось, словно разъедаемое кислотой. В припеве, коротком и игривом, была живость танцевальной мелодии. Эта музыка завладевала твоим телом: плечи, голова порывались двигаться ей в такт. Лепра до мозга костей ощущал ее смертоносное очарование. Он посмотрел на Еву. Она была бледна как мел. Он хотел остановить проигрыватель.
— Не трогай! — крикнула она.
Фортепиано повторило музыкальную тему. Против воли в тебе начинали рождаться слова, фразы. Это была песня любви с привкусом слез, с отзвуком патетической муки прощания. Но припев был мужественным, бодрящим. Он утверждал торжество жизни. Лепра не смел шевельнуться, встретиться глазами с портретом. Фожер был здесь, спокойный, уверенный в своей силе. Ева поникла головой. Может, так ей легче было вообразить мужа, сидящего за инструментом: окурок прилип к губе, толстые пальцы шарят по клавишам, подбирая ноты. Запись была такой отчетливой, что слышно было, как скрипит табурет, а временами — как шумно дышит композитор.
«Недурно, а?» — произнес Фожер.
Они так и подскочили, Ева не удержалась от негромкого возгласа. Игла все бежала по пластинке, едва заметно шурша.
«Пожалуй, это лучшее, что я написал», — продолжал голос.
Они поняли, что запись не окончена, и на этот раз обменялись испуганным взглядом.
«Эту песню я написал для тебя, Ева… Слышишь?.. Это наверняка моя последняя песня…»
Голос делал паузы, продолжал с усилием. Фожер говорил прямо в микрофон, доверительно, выделяя каждое слово, звучавшее с пронзительной задушевностью. Ева отпрянула от проигрывателя, словно лицо мужа коснулось ее щеки.
«Ева, прости меня… я человек вульгарный, ты мне часто это говорила… У меня есть только этот способ, немного смешной… Но зато ты меня не прервешь… Заметь, эта пластинка — мое завещание…»
Лепра растер в пепельнице окурок, который обжег ему пальцы. Ева слегка улыбнулась дрожащими губами, как бы призывая его не двигаться, и он замер.
«Я давно наблюдаю за тобой… Ты не против, что я говорю тебе „ты“… Теперь это уже не имеет значения, а мне приятно… Ты жестока, Ева… Мы не были счастливы с тобой… И все же я тебя любил… Господи, как я тебя любил… И ревновал… У тебя несносный характер…»
В голосе послышалась улыбка, раздался сдержанный смех. Ева плакала.
«Ты хочешь иметь сразу и права мужчины, и привилегии женщины! Из такой пары, как мы с тобой, ничего хорошего получиться не могло… Ладно, не стоит об этом… У тебя были любовники. Бог с ними! Но я хочу поговорить с тобой о малыше Лепра…»
Ева потянулась к проигрывателю, чтобы его остановить, но теперь Лепра удержал ее за руку. Он медленно опустился на палас к ногам любовницы.
«Обольстительный паренек. Даже слишком обольстительный. В нем есть все, что должно тебе нравиться, а главное — он послушен. Ты влипла, основательно влипла. А я лишний. Если в один прекрасный день ты услышишь эту пластинку — это как раз и докажет тебе, что я был лишним… Женщина твоих страстей и готовый на все мужчина, как он… Я знаю, что это значит. Не представляю, как это случится, но случится обязательно… Так вот я хочу тебе дать совет, дорогая моя Ева, берегись…»
Оба похолодели. Никогда еще голос не звучал так дружелюбно.
«Я дарю тебе эту песню. Я написал ее, думая о тебе. Ты не откажешься ее исполнить… Ты поможешь мне пережить мою смерть… Это твой долг передо мной… Твой долг передо мной… Твой долг передо мной…»
Игла кружила по одной и той же бороздке.
Голос сразу стал каким-то механическим. Но нелепое повторение придало ему призвук угрозы. Лепра остановил пластинку. Когда он обернулся, его поразило потерянное лицо Евы. Он схватил ее за плечи.
— Ева… родной мой, приди в себя… Это нас так потрясло, потому что застигло врасплох. Но в конце концов, это же не серьезно.
— Очень серьезно, — прошептала Ева. — Для тебя, может, и нет. А меня это сводит с ума. Он считал меня способной… О-о! Жан!
Она прижалась головой к плечу Лепра. Она признавала себя побежденной. Он хотел обвить рукой ее плечи. Она его оттолкнула.
— Погоди…
Она хотела снова включить проигрыватель, но волновалась так, что никак не могла попасть иглой в нужную бороздку. Из микрофона вылетали нелепые обрывки фраз. «Ты не против, что я говорю тебе „ты“… У тебя были любовники… дорогая моя Ева, берегись… Ты поможешь мне пережить мою смерть…»
— Хватит, хватит! — закричала она. — Жан, умоляю… Заткни ему рот!
Он рывком поднял звукосниматель, пластинка остановилась. Началась пытка молчанием. Лепра, сунув руки в карманы, упершись в грудь подбородком, разглядывал узор на паласе.
— Но к чему эта пластинка? — спросила наконец Ева. — Чего он добивался? Он же понимал, что я никогда не буду исполнять эту песню.
— Может, он этого и добивался, — заметил Лепра. — Чтобы ты ее не пела.
И снова молчание.
— Ты веришь, что я способен на все? — немного погодя спросил Лепра. — Ты считаешь меня таким преступным, как утверждает он?
Он настороженно вглядывался в Еву.
— А я? — сказала она. — Ты и вправду веришь, что я стремлюсь навязать тебе свою волю?
Они не знали, что ответить друг другу. Они вдруг почувствовали себя едва ли не врагами. Лепра опустился на колени перед Евой.
— Вот вопрос, который мы не должны себе задавать, — прошептал он. — Ева, то, что я сделал, произошло случайно, ты ведь это знаешь, правда?.. Ну так вот. Твой муж ошибся. Он вообразил, что против него составлен какой-то дурацкий заговор. Мы никогда и в мыслях не имели избавиться от него. Такова наша с тобой правда — настоящая правда. Поэтому я предлагаю — давай разобьем пластинку.
— Но песня…
— Тем хуже для песни… Будем логичны, дорогая. У нас хватило мужества инсценировать несчастный случай… во избежание худшего. Мы не можем сохранить пластинку. И потом, я тебя знаю. С тебя станется, оставшись одной, начать прокручивать ее и уверить себя, что мы оба — чудовища.
— Это правда.
— Вот видишь.
— Но ты забываешь одно… Кому-то известно, что пластинка существует. Кто-то прослушал ее раньше нас.
— Кто?
— Тот; кто мне ее послал. Лепра нахмурился.
— Тот, кто тебе ее послал, — повторил он изменившимся голосом. — Об этом я не подумал.
Он резким движением выпрямился, схватил бумагу, в которую была упакована пластинка. Адрес старательно выведен крупными буквами. Печать разборчива: «Почтовое отделение 17, авеню Ваграм». Отправлено накануне.
Лепра скомкал бумагу, взял в руки коробку. Обыкновенная картонная коробка.
— В самом деле, — сказал Лепра. — Кто-то в курсе… И все же нет, не может быть. Твой муж не из тех, кто будет с кем-нибудь делиться своими маленькими тайнами. Даже Мелио ни о чем не знал. Не будем поддаваться воображению. Я начинаю понимать, как он все устроил. Он записал пластинку, сам упаковал ее в коробку, надписал адрес, а поручить ее отправить он мог кому угодно — хоть посыльному в ресторане. «Если я внезапно умру, отнесите пакет на почту…»
— Но зачем это?
— Чтобы смутить твою душу. Чтобы нас разлучить. Ясно же. И вообще, такой жест! Признаюсь тебе, я был потрясен… Но теперь…
Лепра бросил взгляд на портрет Фожера. Страх его прошел.
— Я разобью пластинку, — сказал он. — Но сначала запишу мелодию. Песня хороша. Жаль ее уничтожать.
Он порылся в бумажнике, вынул листок.
— Ты можешь поставить ее снова?
Фортепиано опять заиграло мелодию. Лепра уже знал ее наизусть. Он на скорую руку набрасывал ноты, восхищаясь простым и непосредственным искусством Фожера. Никто не будет петь эту песню, но потом, позднее, он найдет слова, которые выразят чувства композитора. «Это твой долг передо мной». В памяти Лепра всплыла эта фраза Фожера. Злость пробудилась вновь. Он быстро закончил работу, взял пластинку.
— Предоставь это мне. Мы должны защищаться. Пластинка гнулась, не поддавалась. Жану пришлось растоптать ее каблуками на выступе камина. Он почти не слышал, как зазвонил телефон. Ева, словно сомнамбула, прошла через комнату, сняла трубку, лицо ее осунулось еще больше.
— Сейчас приеду, — сказала она.
— Что случилось?
— Мелио получил бандероль. Он хочет нам ее показать.
4
Серж Мелио протянул руки навстречу Еве.
— Мне очень жаль, что я потревожил вас, дорогая мадам Фожер, но я потрясен… Садитесь, прошу вас… И вы также, мсье Лепра.
Чувствовалось, что Мелио растерян, взволнован, а может быть, даже обрадован. Он указал на свой стол, где валялись клочки вскрытой бандероли, обрывки бечевки и свернутый трубкой нотный листок.
— Вот что я получил с четырехчасовой почтой, — сказал он. — С трудом верится.
Он надел очки, огромные очки в роговой оправе, почти совсем скрывавшие его лицо, и развернул ноты.
— Это песня, — продолжал он. — А автор… Впрочем, нет… взгляните сами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16