А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Она сдуру полезла в комнату к гулям и, видимо, круто наглоталась дыма опиума. А на девчонок наркотики действуют гораздо быстрее... Короче, когда я туда вломился, она уже вовсю наяривала танец живота с одновременным стриптизом. Ей-богу, у неё хорошо получалось! Гули прихлопывали, принц армянский балдел так откровенно, что грех будить, а я вроде встал, как дурак, и не знаю, с чего начать... Ну, конечно, позже... Хм, вот честно говоря, что было потом, я и не помню. Но что-то было, да?
- О да! Клянусь святыми мощами старого Хызра и следами от колесницы пророка Мухаммеда, ещё как было!
- Ой-ё... - разом понурился Лев. - Слушай, я что, под этим делом наговорил чего не надо? Частушки матерные пел, анекдоты похабные рассказывал, девушек щупал, приставал ко всем, да?
- Не-е-т, ничего подобного, - ласково успокоил Ходжа, и от его тёплой улыбки Оболенскому окончательно стало не по себе. - Я лежал вот здесь, у забора, почти отдышавшийся от белого дыма опиума, и видел всё. Ты вышел в обнимку с гулями, убеждая их, что только сейчас преподобный Ричард Бах открыл тебе тайну Дара Крыльев! Кстати, что это за пророк? Не помнишь... Ну так вот, потом вы все, кроме девушки, пошли и поднялись на вон тот минарет, дабы познать небо и сладость безграничного полёта. Джамиля не дошла до ворот, сон сморил её прямо здесь... Я кое-как встал, укрыл её своим халатом и, держась за забор, поковылял за вами. Я кричал тебе, но увы... Твой слух был подчинён исключительно твоему же голосу. Кроме себя ты не слышал никого!
Лев изо всех сил напрягал мозговые извилины, в надежде хоть что-то вспомнить, но память, плотно укутавшись в чадру тумана, категорически отказывалась показать своё личико.
- Дверь, ведущую на верх минарета, гули для тебя просто выломали. Я сам видел, стоя внизу, как сверху спланировал первый кровосос... Он рухнул на камни, расшибаясь в брызги, под твой ободряющий крик: "Лети, Икар, сын мой!" Второго ты почему-то назвал Гастелло, третьего АН-124, остальные тоже получали какие-то немусульманские имена. Но как они падали, разрази меня аллах! Шумно, ярко, с выдумкой и фантазией, разбиваясь на тысячи лоскутков и горсти серой пыли! После четвёртого я собрал волю в кулак и пополз по ступенькам наверх... Пока добрался до самой высокой площадки, ты уже сбрасывал вниз довольно хихикающего принца.
- Что?! - ахнул Лев. - И он... насмерть?!
- Увы, - покривился Ходжа. - Он зацепился воротником за какую-то железяку и повис. Высота не более чем в два локтя, думаю, его уже сняли.
- Он, наверное, кричал?
- Зачем кричал? Как повис, так сразу и уснул. Что ты так на меня смотришь, не веришь? Ты тоже там уснул, и я едва успел тебя подхватить, прежде чем ты развернулся бы на другой бок. Лёва, ты крупный мужчина... Один поворот во сне - и тебе пришлось бы рассказывать о нём самым прекрасным гуриям рая.
- Как же ты меня допёр? - с уважением протянул Оболенский.
- Пришлось бежать за Рабиновичем, - пояснил домулло. - Он честно привёз тебя домой, сгрузил здесь, и мы с ним от усталости так и уснули оба в обнимку за сараем.
- Тэк-с... Ну, что бог ни делает - всё к лучшему, а на... в смысле, какого... короче, поливать-то нас зачем было?
- Знаешь... от зависти! - подумав, решительно признал Насреддин. - Уж больно хорошо вы там лежали с этой луноликой вдовой бесстыжего злодея. А я там, как... не знаю кто, в обнимку с ослом... прости аллах меня грешного!
* * *
Не умница не красавица, а кому что нравится...
Парадоксы любви.
Они ушли от Джамили после обеда. Не спрашивайте почему. Лев мог назвать тысячу причин, и все они были чрезвычайно весомыми в той же степени, как и ровно ничего не значащими. Официальная версия их возвращения в лавку башмачника Ахмеда такова: в домике вдовы никак нельзя больше оставаться, не подвергая хозяйку риску ареста за укрывательство опаснейших преступников. Возмутителей спокойствия искали повсюду, а не в меру любопытные соседи вполне могли, прельстившись наградой, заложить друзей со всеми потрохами. Наскоро переловив всех индусов, дервишей, лекарей и астрологов, глава городской стражи пообещал награду в двести золотых динаров только за указание убежища Багдадского вора и его напарника. Рисковать жизнью приютившей их девушки Оболенский не смог бы никогда... На самом деле всё было гораздо тоньше и глубже, но вряд ли сейчас имеет смысл копаться в душевных метаниях молоденькой персиянки и голубоглазого россиянина. Я не лез к моему другу с дотошными расспросами, а он сам не хотел об этом говорить. К тому же это всё равно была не последняя их встреча...
По базару наши герои ехали молча. Вернее, ехал-то как раз Ходжа Насреддин, а Лёва шествовал чуть позади хвоста Рабиновича, держа под мышками по большой узбекской дыне и мысленно проклиная всё того же модельера, придумавшего для восточных женщин чадру! Любой другой в его положении шёл бы себе тихонечко и радовался, что по сей день находится на свободе. Однако же Оболенский, чересчур всерьёз относящийся к своей карьере профессионального вора почему-то был убеждён, что просто обязан каждый раз нарываться на неприятности. "Вор должен сидеть в тюрьме!" - как говаривал незабвенный Глеб Жеглов, и это правильно. Всё прочее время ему (вору!) следовало вести разгульный образ жизни, сорить деньгами, менять женщин, ибо век короток, а эмирская плаха всегда голодна... Исходя из этих взглядов Лев, не выпуская дынь, обворовывал прохожих, чисто для профилактики. Не всех подряд, а вполне респектабельных на вид, так что к середине пути его "бюст" увеличился аж на пять кошельков с деньгами. Правда, из-за нечетного числа и разницы в количестве монет левая грудь казалась гораздо больше и тяжелее правой, но... По большому счету, всё это такие мелочи! Кстати, Ходжа, восседающий на осле и периодически оглядывающийся, так ни разу и не заметил, чем именно развлекается его друг. Домулло старательно вертел головой, подобно морской губке впитывая все базарные разговоры, слухи и сплетни. А слухов в Багдаде в тот день витало видимо-невидимо... Из уст в уста передавали волшебную сказку о неуловимом Багдадском воре, о цене, назначенной за его голову, о его бесстрашных проделках и о полном бессилии власть имущих остановить отчаянного наглеца. Разумеется, всех "задержанных по делу об оскорблении высокородного господина Шехмета и его благопристойного племянника Али Каирского" отпустили без разговоров. После очной ставки с грозным начальником городской охраны несчастным давали десять палок по пяткам (так, на всякий случай) и выкидывали из зиндана вон. Забивать тюрьму впустую - бессмысленно, и Шехмет прекрасно понимал всю сложность поставленной перед ним задачи. В идеале он вообще мог рассчитывать исключительно на силу денег - поймать двух ловких аферистов в многолюдном и шумном Багдаде было делом совершенно запредельным... А народ вовсю веселился! Оно и понятно, разве можно удержаться от улыбки, если кто, мнящий себя царём и богом, надменно взирающим свысока на простых людей, поскальзывается и садится в лужу? Да не один раз, а с завидным постоянством... Всё правильно, так и должно это быть - везде, всегда, во все времена и в любую эпоху! Я не пытаюсь критиковать тогдашнюю власть Багдада: во-первых, это слишком легко (с высоты нашего с вами опыта!), а во-вторых, надо было видеть ситуацию их глазами. А с их точки зрения, город подвергался настоящему террору со стороны потерявших всякий стыд криминальных элементов. То есть совершенно очевидно, что надо приложить все силы для ликвидации негодяев, пока общественный порядок не захлебнулся в хаосе безвластия и беззакония. По совести говоря, я даже в чём-то на стороне эмира, хотя Лев всё-таки мой друг...
Ахмед, отдохнувший и подлечившийся, встретил наших героев не очень ласково. Нет, не то чтобы попытался выгнать из дома или как-то на это намекнуть, но... Некая суетливость в нём присутствовала. Рабинович первый уловил завуалированные нотки неискренности и категорически отказался встать за лавкой, предпочитая занять пост у входа, как бдительный часовой.
- Вах, как я рад, как я рад! Какое счастье, что вы наконец вернулись целыми и невредимыми! Какая жалость, что у меня сегодня столько дел... сплошные заказы! И все такие срочные! Я сейчас буду раскладывать подошвы от чувяков по всему полу...
- Салам алейкум! - непринуждённо поздоровался Лев, крепко пожимая руку башмачника. - А уж как мы рады тебя видеть в здравом уме и трезвой памяти... Давай, сворачивай своё ателье и сгоняй, по дружбе, в ближайший ресторанчик - у меня Ходжа некормленый,
- А... э... у... уважаемый и почтеннейший Лёва-джан, ты же знаешь - на всём базаре у тебя нет более преданного и верного друга! - Владелец лавочки начал ходить вокруг Оболенского кругами, старательно поджимая хвост. - Увы, я не знал, что именно сегодня вы осчастливите мой дом своим приходом... Горе мне! Видите, как тут неприбрано, пыльно, пахнет мокрой кожей, а вот вон в той чайхане - совсем другое дело... Как они готовят плов! А шурпу повар варит по специальному монгольскому рецепту, и говорят, что странники со всех земель спешат туда, дабы вкусить...
- Минуточку, - дошло до Льва. - Ходжа, чего он хочет?
- Если мы осчастливили его дом своим приходом, то своим уходом - просто вознесём его в райские кущи, - сурово подсказал Насреддин, пристально глядя в пристыженные глазки башмачника.
- Ахмед, ты непрозрачно намекаешь, что мы должны отвалить?
- Кто? Я?! Да разрази меня шайтан огромным чирием на поясницу! Да отсохни мой язык, как осенний лист чинары! Да поглотят мою печень муравьи, растаскивая её по кусочку! Да ниспошлет Аллах паршу на мою бритую голову! Да иссякнет животворящий сок в моих... Просто я сегодня такой больной, такой усталый - где уж мне принимать дорогих гостей? Может, всё-таки в чайхану, а, ребята? И без меня... желательно.
Друзья переглянулись. Ослик, сунув морду, обозрел диспозицию и коротко всхрапнул, как бы говоря: "Мочите его, братаны. На улице никого нет, ежели чё - я посемафорю". Видимо, и сам башмачник прочёл приговор в обоюдном молчании Льва и Ходжи. Он невольно попятился, запнулся о брошенные тапки, опрокинувшись на старый коврик:
- А-а-а-а! Ну, бейте меня! Убивайте меня! Режьте меня живьём, раз так вам всем хочется-а-а!!!
- Пойдём, Лёва-джан... - тихо повернулся Насреддин. - Если прямое дерево изогнуло под лёгким ветром свой ствол, представь, как оно будет гнуться под настоящей бурей? Нам лучше уйти до урагана...
- Эх, Ахмед, Ахмед... - Оболенский горько вздохнул, сплюнув себе под ноги. - Был мужиком, а сейчас орёшь, как стыдливая старуха на приёме у рентгенолога. Деньги-то наши ещё не все в расход пустил? И не верещи... Аллах тебе судья, мы рук марать не будем...
- Какие деньги?! - взвился уязвленный в самое сердце башмачник. - Кому нужны ваши деньги?! Вон они, в углу, в мешочке, забирайте к иблису!
- Тогда какого ты тут...
- Не выражайся в доме мусульманина! Пришёл, нашумел, нагрубил... Я вам не подряжался всю жизнь за кебабом на палочках бегать! У меня, может... дела свои. Я, может... ко мне тут... прийти должна... должны... а тут вы со своей пьянкой! У, злостные нарушители законов Шариата...
- Ба-а... - ошалело вытаращился Оболенский, - так у тебя тут вовсю кипит личная жизнь?! Что ж ты сразу не сказал, харя твоя немытая... Ходжа, но это же в корне меняет дело! За это надо выпить!
Домулло солидно кивнул, башмачник уронил лицо в ладони и глухо зарычал, но в эту минуту в лавку кубарем влетел перепуганный Рабинович, и раскатистый женский бас оповестил:
- Тьфу, зараза, понаставили тут... Ахмед, ты уже дома?
* * *
Лучше прогневить Аллаха, чем женщину.
Из стенаний вынужденных евнухов.
То, что вошло в лавку следом, - трудно назвать одним словом. Одной фразой? Попробуем... Тогда это примерно звучало бы так: "В дом вошла Женщина с Большой Буквы!" Причём с самой большой. В Оболенском было под два метра, да с метр в плечах. Так вот, вошедшая красавица вряд ли была намного ниже и уж никак не уже в груди. Даже наоборот, за счет впечатляющего бюста, более напоминающего два четырёхлитровых кувшина, девушка казалась куда крупнее Багдадского вора. Лицо округлое, нос крупный, губы пухлые, щёки румяные, брови чернёные; одета в свободное зелёное платье, синие шаровары и ярко-красные туфли без задников. Но самое удивительное, что на ней не было чадры! Так, лёгкая серебристая вуаль на расшитой тюбетейке, и всё...
- Салам алейкум, уважаемые! Ахмед, тебя что здесь, обижают?!
- Нет, нет! - поспешил встать с пола влюблённый башмачник. - Ты... я... о! Позволь представить тебе двух моих, самых любимых, друзей!
- Не поняла-а... - В голосе девушки зазвучала явная смесь ревности и недоверия. - Ты не говорил, что у тебя есть другие любимые друзья... кроме меня!
- О свет моих очей! Как ты могла подумать?! Они... любимые, но не в этом смысле... Ты для меня - единственная и неизменная любовь, вот уже второй день сжигающая пожаром страсти моё бедное сердце!
Оболенский и Ходжа молчали как рыбы, прижавшись к стене и не делая ничего, что могло бы быть истолковано как непредумышленная угроза. Впечатляющий объём бицепсов у девицы читался даже через свободного покроя одежду. Пока она не проявляла особой агрессии, но возражать ей почему-то не хотелось. Как, собственно, и вообще раскрывать рот без разрешения...
- О мой нежный персик!
- О моя спелая дынька!
Вслед за этим последовали бурные восхищения друг другом, тихие поцелуи и довольно откровенные объ ятия. Пользуясь тем, что влюблённые несколько от влеклись, Лев подпихнул в зад распластанного на полу
Рабиновича, делая ему знак сваливать побыстрее. Ос лик кивнул и уполз по-пластунски, прижав уши к спине и заметая след кисточкой хвоста.
- О хрустальная звезда моих снов! Обними меня-я-а-а-а...
- О бесценный алмаз моей души! Я не сильно тебя прижала?
- Лёва-джан... Т-с-с! Тебе не кажется, что мы лишние... - одними губами прошелестел Насреддин.
- Линяем... - не разжимая зубов, подтвердил Лев. - Тут сейчас такая эротика начнется - сам шайтан покраснеет! Уходим, пока она и нас не включила в список...
Оба свидетеля постарались не дышать и стать предельно плоскими, надеясь незамеченными выскользнуть за дверь, но не успели... Рослая девушка на миг оторвалась от расцеловывания своего щуплого любимого и обратила к ним огненный взгляд:
- Не убегайте, почтеннейшие! - В одном этом предложении было всё - и просьба, и угроза, и уговоры, и наезд.
Лев с Ходжой сделали удивлённые глаза, изо всех сил демонстрируя, что просто чешут спины о косяк. Измученный любовью башмачник рухнул в угол, на прикупленные подушки, а его подруга уволилась следом. Она расположилась легко и вольготно, подмяв под себя счастливого Ахмеда так, чтобы её спине было удобно...
- Ваши имена, аксакалы!
- M-м... Аллах не сподобил нас столь высоким званием... - начал было домулло, - Аксакалы - это многомудрые старцы, а мы с другом ещё даже не шагнули на путь постижения Истины, ибо...
- Имена! - ещё раз, без нажима, повторила гостья. Ахмед за её спиной улыбался так, словно ему вырезают аппендикс. Или, вернее, выдавливают, без наркоза...
- Лев Оболенский!
- Ходжа Насреддин!
- Ой... не может быть... Врёте, почтеннейшие?!
- Мы похожи на самоубийц? - глухо буркнул Оболенский.
- Нет, правда... Вы - те самые нарушителя порядка, злодеи, воры, обманщики и ослушники Шариата, которых днём с огнём ищет весь город?!
- Вай мэ... Вот уж не думал, что буду знаменит превыше самых учёных мужей Багдада... - скорбно покачал головой Насреддин, сегодня его вело на философский лад.
- Ахмед!
- Уп... оу-у!... Да, дорогая?
- Не будь неженкой, я и не собиралась делать тебе больно... богатырствующая девица пару раз "щекотнула" возлюбленного локотком по рёбрам. - Но не могу же я сама представляться малознакомым мужчинам...
- Так, может, и не стоит? - с надеждой вскинулся Лев.
- Стоит! - обрубила подруга владельца лавки. - Во-первых, вы ведь уже видели моё лицо...
- Мы забудем это! - вдохновенно поддержал Ходжа, но все усилия были тщетны.
- А во-вторых, я давно хотела познакомиться с отчаянными хитрецами, покрывшими вечным позором саму старую Далилу с её уродиной дочерью. Ахмед, представь меня!
- Благороднейшая и достойнейшая, скромнейшая и учтивейшая, мудрейшая и утончённейшая госпожа Ирида аль-Дюбина! - дрожащим от страсти и вожделения тенором пропел сияющий башмачник. Увы, ни Ходжа, ни Оболенский никак не разделяли его восторга, но безоговорочно предпочитали оставаться очень вежливыми. То есть - первый низко поклонился, приложив ладонь ко лбу, а второй почувствовал странное желание присесть в реверансе.
- Ну?! - новопредставленная (упаси аллах сказать - преставившаяся!) требовательно взглянула на друзей, так лихо изогнув правую бровь, что та приобрела форму разящего ятагана.
- M-м... мы это... Щас...счастливы лицезреть, так сказать! - постучав себя кулаком в грудь, выдавил Оболенский.
- А также, если не оскорбим вас излишним любопытством, очень хотели бы знать, а чем это мы, собственно, обязаны счастью лицезрения?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40