Поликарп, вернувшийся с месяц тому назад, собирался исполнить и заказать в каменоломнях отца целый ряд работ крупного размера, так как ему было поручено украсить новый Двор великолепного здания в Александрии, так называемого Себастейона или Цезареума, двадцатью гранитными львами. Более тридцати ваятелей добивались одновременно с ним этой работы; но его модели были признаны лучшими по единогласному решению сведущих судей.
Архитектор, которому было поручено построение портиков и кладка мостовой, был с ним дружен и согласился брать гранит, плиты и катки, которые для него требовались, из каменоломен Петра, а не из Сиены у первого катаракта, как обыкновенно делалось.
Антоний и Поликарп стояли теперь с отцом перед большим столом и объясняли ему план, начерченный ими на доске, покрытой тонким слоем воска.
Молодой архитектор предлагал построить мост через глубокое, но узкое ущелье, проложить новую дорогу от каменоломен к морю и таким образом сократить путь для перевоза камней на целую треть против прежнего.
Издержки, объяснял он, могут быть покрыты сбережениями на рабочей силе и, без малейшего сомнения, окупятся, если транспортные суда вдобавок не будут возвращаться пустыми, как делалось до сих пор, а будут нагружаться в Клизме выгодными товарами с александрийских фабрик.
Петр, известный в собрании городского совета как блистательный оратор, в обыденной жизни говорил мало.
При каждом новом предложении сына он поднимал глаза, точно желая увериться, в своем ли уме молодой человек, но губы его, полуприкрытые седыми усами, одобрительно улыбались. Когда же Антоний начал излагать свой план насчет ущелья, преграждавшего путь, сенатор пробормотал:
— А сделай-ка так, чтобы у рабов отросли перья, да черные обратились в ворон, а белые в чаек, тогда они и будут просто-напросто перелетать. И чему только не научатся в столице-то!
А едва сын заикнулся про мост, он уставился на молодого художника и сказал:
— Спрашивается только, одолжит ли нам небо радугу? Когда же потом Поликарп предложил заказать при посредничестве своих александрийских друзей несколько кедровых бревен из Сирии, а старший сын начал объяснять рисунок моста, который, по его уверению, должен был представить вполне безопасный путь через ущелье, отец следил с напряженным вниманием за его словами. При этом он так сдвинул брови и глядел так мрачно, точно выслушивал рассказ о каком-то злодействе; но он дал сыну договорить до конца и пробормотал только вначале: «все фокусы» и «да, если бы я был императором».
Наконец, он начал задавать сыну ясные и определенные вопросы и получил точные и обдуманные ответы. Антоний доказал ему цифрами, что барыши с одного подряда для Цезареума уже покроют более трех четвертей всех расходов. Затем заговорил Поликарп, уверяя, что гранит священной горы и по крепости, и по цвету лучше сиенского.
— Мы работаем здесь дешевле, чем там у катаракта, — перебил его Антоний. — Перевоз камня обойдется недорого, если будет построен мост и проведена дорога к морю, да если еще будем пользоваться рекой Траяна, которая соединяет Чермное море с Нилом и как раз через немного месяцев станет опять судоходной.
— А если мои львы понравятся, — сказал Поликарп, — да Зенодот останется доволен нашим камнем и нашей работой, то очень возможно, что мы опередим Сиену и нам будет дана часть тех огромных заказов, которые теперь идут от новой столицы Константина в каменоломни близ катаракт.
— Надежды Поликарпа вполне основательны, — прибавил Антоний, — ибо с лихорадочным рвением заботится император об увеличении и украшении древней Византии. Кто построит новый дом, тому ежегодно поставляется хлеб, а чтобы привлекать как можно больше народу из наших, он обещает скульпторам и архитекторам и даже опытным рабочим полную свободу от всяких податей. Если мы уже здесь, на месте, будем предварительно обделывать камни и колонны по рисункам, то они не будут занимать лишнего места на судах и никто не будет в состоянии доставлять материал по такой дешевой цене, как мы.
— Да еще такой хороший материал! — воскликнул Поликарп. — Ведь ты сам художник, отец, и понимаешь толк в камне лучше, чем кто-либо. Я еще никогда не видал гранита более красивого, равномернее окрашенного, как тот, который ты мне выбрал для первого льва. Я отделаю его здесь же на месте и думаю, будет на что посмотреть. Конечно, где же ему равняться с замечательными произведениями из блистательного века искусства, которыми полон Цезареум; но я постараюсь отличиться.
— Львы будут великолепны, — сказал Антоний и взглянул с гордостью на брата. — За последние десятилетия никто не создал ничего подобного, а уж я знаю александрийцев. Как только начнут расхваливать мастерское произведение из камня со священной горы, то так все и захотят иметь гранит оттуда же и только оттуда. Все дело только в том, чтобы провоз камня до моря был менее затруднителен и дорог.
— Ну, попробуем, — сказал Петр, молча расхаживавший перед сыновьями в продолжение последних их высказываний. — Попробуем, с Божьим благословением, построить мост. А дорогу проведем, если гражданство согласится взять на себя половину расходов, не иначе; вам же скажу: вы оба вышли дельными людьми!
Младший сын схватил его руку и поднес ее с горячею любовью к губам.
Петр быстро провел рукою по его темно-русым кудрям, подал затем руку старшему сыну и сказал:
— Придется увеличить число наших рабов. Позови мать, Поликарп.
Поликарп охотно поспешил исполнить это поручение, и когда он вдруг прибежал с пылающими щеками на женскую половину, Дорофея, сидевшая с дочерью Марфаной и с несколькими рабынями за ткацким станком, встала, несмотря на свою полноту, с юношеской поспешностью и встретила его восклицанием:
— Он согласился на ваши планы?!
— И на построение моста, матушка, и на все, на все! — воскликнул юноша. — Лучшего гранита, чем тот, который отец выбирает для моих львов, мне нигде не найти, и как я рад за Антония. Только с постройкой дороги придется повременить. Он хочет сейчас поговорить с тобою.
Ласковым движением Дорофея остановила сына, который было схватил ее за руку и хотел увести за собой; но слезы, навернувшиеся на ее добрых глазах, ясно показывали, насколько она разделяет радостное волнение своего любимца.
— Тише, тише, иду, — сказала она, освобождая руку, чтобы поправить платье и седые волосы, которые пышно и красиво обрамляли ее лицо, все еще не лишенное некоторой прелести и совершенно еще без морщин. — Так я и предсказывала! Если вы явитесь к отцу с толковыми предложениями, то он выслушает вас и согласится на все, без всякого посредничества с моей стороны. Женщине нечего вмешиваться в мужские дела. Молодежь любит напрягать лук слишком туго, а стрела-то и перелетит через цель. Вот было бы хорошо, если бы я из неразумной любви к вам вздумала разыгрывать какую-то сирену да льстивыми словами увлекать мудрый ум кормчего этого дома, вашего отца. Вы смеетесь над седоволосою сиреной? Но любовь не замечает, что разрушают годы, и не забывает ничего, что было когда-то в нас прелестного. А у мужчин и без того уши не всегда залеплены воском, когда это бывает нужно. Ну, пойдем к отцу!
Дорофея пошла, за нею последовал Поликарп с Марфаной.
Он удержал сестру за руку и спросил:
— Сирона не заходила к вам?
Поликарп старался казаться совершенно спокойным, и все-таки покраснел при этом вопросе.
Марфана это заметила и ответила многозначительно:
— Она показала нам свое прелестное личико; но важные дела помешали ей остаться.
— Важные дела у Сироны? — спросил Поликарп недоверчиво.
— Да, да! — ответила, смеясь, Марфана. — Надо сшить новое платье для куклы детей.
— Зачем же смеяться над ее добротой? — спросил Поликарп с упреком.
— Однако какой ты обидчивый! — сказала Марфана тихо. — Сирона ласкова и добра, как ангел; но ты лучше не заглядывайся на нее; ведь она не из наших, и как мне ни противен этот желчный центурион, однако…
Она вдруг замолчала, потому что мать как раз подошла к дверям комнаты отца и оглянулась.
Петр встретил жену с привычной серьезностью, но левый прищуренный глаз его глядел как-то плутовато, когда он обратился к ней с вопросом:
— Ты хочешь узнать, в чем дело?
— Смельчаки вы, до неба достать хотите, — ответила она весело.
— Если предприятие не удастся, — возразил Петр, указывая на сыновей, — то им дольше придется чувствовать последствия, чем нам.
— Вам уж, конечно, удастся! — воскликнула Дорофея. — Со старым полководцем да с молодыми солдатами выигрываются сражения.
Радостно и сердечно подала она мужу свою маленькую пухлую ручку. Он радостно пожал ее и заметил:
— Я полагаю, что вопрос насчет дороги пройдет в сенате. А для построения моста придется нам набрать вспомогательные силы, при этом требуется твоя помощь. Наших рабов мало для этого.
— Постой, — перебила его Дорофея с живостью, подошла к окну и крикнула: — Иофор, Иофор!
Позванный, старый ключник дома, тотчас же явился, и Дорофея начала советоваться с ним, кто из обитателей оазиса мог бы согласиться уступить им дельных рабочих и нельзя ли отрядить того или другого из домашних рабов для работ при постройке.
Все, что она говорила, было умно и точно и показывало, что она знала свой домашний обиход до последних мелочей и привыкла распоряжаться здесь вполне неограниченно.
— Высокого Анубиса, — решила она наконец, — я думаю, можно отставить от конюшни?
Ключник, все время отвечавший коротко и осмысленно, теперь вдруг замялся. При этом он взглянул на Петра, стоявшего к нему спиною, углубившись в рассматривание плана, и сделал движение рукою, ясно показывая и взглядом, и этим движением, что имеет сказать что-то такое, о чем не решается говорить в присутствии господина.
Дорофея сразу поняла и знак, и мысль Иофора; но потому-то именно она и сказала не столько гневным, как удивленным тоном:
— Что за подмигивание? Что я могу знать, то и Петр может слышать.
Сенатор обернулся и окинул ключника с головы до ног таким мрачным взглядом, что тот отступил на шаг и тотчас же заговорил.
Но речь его была в самом же начале прервана криком детей на лестнице и появлением галлиянки Сироны, которая привела Ермия к сенатору и сказала со смехом:
— Вот этого высокого парня я подобрала на лестнице, где он искал тебя.
Петр окинул юношу не особенно ласковым взглядом с головы до ног и спросил:
— Кто ты такой? Зачем пришел?
Ермий тщетно силился заговорить; присутствие столь многих людей, да в том числе еще трех женщин, смутило его окончательно.
Пальцы его покручивали курчавую шерсть на овечьей шубе, и губы шевелились беззвучно. Наконец ему удалось произнести, запинаясь:
— Я сын старика Стефана, который был ранен при последнем набеге сарацин. Мой отец вот уже пять ночей плохо спал, а Павел послал меня к тебе, благочестивый Павел из Александрии, ты знаешь, конечно, чтобы я…
— Вот как, вот как, — перебил его Петр одобрительно ласковым тоном. — Ты хочешь получить лекарство для старика? Посмотри-ка, Дорофея, какой молодец вышел из мальчугана, которого антионтиохиец притащил с собою на гору.
Ермий покраснел и выпрямился, заметив при этом с чувством удивления, что он выше ростом, чем сыновья сенатора, почти его ровесники, которые возбудили в нем сразу какое-то нерасположение и перед которыми он оробел даже более, чем перед их строгим отцом.
Поликарп смерил его взглядом и сказал громко Сироне, с которой только что поздоровался и с которой все время не сводил глаз:
— Если бы нам удалось набрать двадцать рабов с такими плечами, то дело пошло бы на лад. Здесь будет над чем поработать, рослый парень…
— Меня зовут не «парень», а Ермий, — сказал анахорет, и жилы на его лбу раздулись.
Поликарп, который уже видал несколько престарелых анахоретов, посвятивших себя созерцательной жизни и покаянию на святой горе, но которому никогда еще не приходило на ум, что среди этих отшельников мог находиться и сильный юноша, почувствовал, что гость его отца не так жалок, как заставляла предполагать его бедная одежда, и что он его оскорбил. Поэтому он сказал приветливым тоном:
— Так тебя зовут Ермием? Никто из нас не сидит, сложа руки, и работа — не позор. Какое же твое ремесло?
Этот вопрос взволновал молодого анахорета до глубины души, и Дорофея, заметившая это волнение, поспешила сказать с решимостью:
— Он ухаживает за своим больным отцом. Не так ли, сын мой? Петр не откажет вам в своей помощи.
— Конечно, нет, — подхватил сенатор. — Потом я зайду к нему вместе с тобою. Знайте, дети, отец этого юноши был знатным человеком и отказался от всех богатств, чтобы забыть мир, в котором он испытал много горя, и служит Богу своим способом, который мы должны уважать, хотя сами и не придерживаемся его. Присядь там, сын мой. Нам надо еще кончить одно важное дело, а потом я пойду с тобою.
— Мы живем высоко на горе, — сказал Ермий, заикаясь.
— Тем чище будет там воздух, — сказал сенатор. — Но стой! Может быть, старик остался один?.. Нет? Благочестивый Павел, говоришь ты, при нем? Тогда он в хороших руках, и ты можешь повременить.
Петр остановился на минуту в раздумье, потом подмигнул сыновьям и сказал:
— Антоний, ты пойди сейчас же поискать рабов; а ты, Поликарп, справься насчет рабочего скота. Ты обыкновенно не скупишься на деньги, но здесь вопрос в самой крайней цене. Чем скорее вы вернетесь с ответом, тем лучше. Исполнение не должно ковылять за решением, но должно следовать за ним, как звук за ударом молота. Ты, Марфана, изготовь лекарство против лихорадки и дай перевязок для раны. Вот тебе ключ.
— Я помогу ей, — воскликнула Сирона, которая всегда была готова оказать услугу при случае. Ей стало жаль больного отшельника, а Ермий являлся ей, кроме того, чем-то ей же самою открытым, к чему она уже невольно начала относиться с большим вниманием с того мгновения, как узнала, что он сын знатного человека.
Пока молодая женщина и девушка занялись у шкафа с лекарствами, Антоний и Поликарп вышли из комнаты.
Уже переступив порог, последний еще раз оглянулся и посмотрел долгим взором на Сирону. Затем он отступил с быстрым движением, затворил дверь и, тяжко вздохнув, сошел с лестницы.
Как только сыновья удалились, Петр снова обратился к ключнику и сказал:
— Что же случилось с рабом Анубисом?
— Да он… — отвечал Иофор. — Он ранен и несколько дней не будет в состоянии работать. Пастушка Мириам, эта дикая кошка, раскроила ему лоб серпом.
— И это я теперь только узнаю? — воскликнула Дорофея тоном упрека. — Что же сделали с девчонкой?
— Мы заперли ее на сеновале, — отвечал Иофор, и там она кричит и беснуется.
Хозяйка покачала укоризненно головой и сказала:
— Так вы ее не исправите. Пойди сейчас же и приведи ее ко мне!
Когда ключник ушел, она обратилась к мужу и воскликнула:
— Просто можно отчаяться в этих несчастных, когда видишь, как они поступают друг с другом. Тысячу раз я уже видела это! Нет приговора более жестокого, как если раб судит раба!
Иофор и одна из служанок привели Мириам в комнату.
Руки девушки были связаны толстой веревкой, а в ее черных, всклоченных волосах и на платье висели клочья сена.
Мрачный огонь пылал в ее глазах, и мускулы лица судорожно подергивались.
Когда Дорофея взглянула на нее, девушка выпрямилась и оглянулась вокруг, точно присматриваясь к своим врагам. Вдруг она заметила Ермия.
Губы ее побледнели, быстрым движением она высвободила свои маленькие руки из стягивавшей их петли, закрыла ими лицо и бросилась к двери. Но Иофор загородил ей дорогу и цепко схватил за плечо.
Мириам громко вскрикнула, а дочь сенатора, отставившая в сторону склянки с лекарствами и следившая с видом участия за всеми движениями девушки, подбежала к пастушке, оттолкнула руку старика, все еще не выпускавшего ее, и сказала:
— Не бойся, Мириам. Что бы ты ни сделала, отец может все простить.
Эти слова были произнесены с задушевностью и любовью сестры, и пастушка последовала без малейшего сопротивления за Марфаной к столу, на котором лежали планы, и остановилась там возле нее.
Какое-то время длилось общее молчание.
Наконец, Дорофея подошла поближе к пастушке и спросила:
— Что случилось с тобою, дитя мое, и как ты могла забыться до такой степени?
Мириам не понимала, что происходит с нею. Она ждала жестокой брани и побоев, даже оков и заключения, и вдруг эти кроткие слова, эти приветливые взоры! Упорство ее было сломлено, глаза ее встретились с добрым взглядом госпожи, и она сказала тихим голосом:
— Он уже давно все преследовал меня и хотел просить у вас разрешения на мне жениться; но он мне противен, и я ненавижу его, как и всех ваших рабов.
При последних словах глаза ее опять сверкнули диким блеском, и она продолжала с своей привычной горячностью:
— Лучше было бы, если бы я ударила его палкой, а не серпом, но я схватила, что попалось под руку, чтобы защищаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27