Я, смеясь, напомнил ему о моей избирательной неразборчивости. Он вскоре ушел, заклиная меня быть осторожным. Славный он, жаль, сын на него не очень похож – слишком… «здоровый», что ли?

* * *

Да, еще – уходя, Элендил сообщил мне по секрету, что Верные собираются потихоньку перебираться на материк. Уж слишком тут, в Эленне, жареным начинает пахнуть. Воистину, в том числе в буквальном смысле. Сколько можно быть сырьем и топливом для Храма?
Кстати, звал с ними – если что. Я поблагодарил – право, это все-таки трогательно. Но я хочу досмотреть спектакль до конца.

* * *

Холодно. Снова холодно. Руки все время ледяные, это замечают все, кому выпадает их коснуться. Все вокруг приобрело удивительную четкость очертаний, но цвета несколько поблекли. Словно чуть подкрашенный чертеж…

* * *

Зрение, кажется, исправилось – просто надо было сосредоточиться и поработать над собой. Краски даже слишком яркие, вижу намного больше оттенков, кажется, даже такие, что обычное зрение не улавливает.
Вот в солнечном луче различается еще один красный, рядом с, казалось, крайним красным цветом… Описать трудно, но он есть. Он и в темноте есть…

* * *

Странно: теперь временами пропадает чувствительность – не душевная, разумеется, стоит ли это вообще отмечать…
Занятно то, что – телесная. Вот уж, казалось бы, мечта живущих! Впрочем, и это не без издержек. Схватился недавно по ошибке за горячий светильник и не заметил, пока горелым не запахло. Забавно ладонь дымилась… Боль вернулась, словно спохватившись, позже, но как-то невнятно и отдаленно, смутным отголоском. Может, это вообще – память тела и, не обрати я внимания, вовсе ничего бы не почувствовал?
Да и зажило все на удивление быстро. Даже слишком быстро. Почти на глазах.
Это уже вовсе занятно, тут даже эльфы ни при чем. Что там Зигур говорил о майарских корнях?
Ну право, это уже слишком. Размечтались вы, друг мой Аллор. И вообще смотрите, за что хватаетесь.
Раньше, похоже, смотреть надо было…

* * *

Почему-то неприятно смотреться в зеркало. Что-то неуловимо скользкое и угрожающее мелькает, лицо несколько чужое. Но – все же красивое, хотя… Да, пожалуй, так: не располагающее. И – чужое. Даже в зеркале оно не на месте…

* * *

Все почти вижу насквозь, как стеклянное. И – всех. Раньше это могло показаться безумно интересным, ныне – скучно. Не менее серо и плоско, чем при обычном взгляде. Внутреннее вполне соответствует внешнему, а порой даже примитивней. Все очень легко делится на несколько простейших категорий. Сказал об этом Гортхауэру, тот фыркнул: «А мне-то каково?» А он еще и бессмертный…. Наверное, на иных уровнях восприятия есть еще что-то интересное, надо просто проникнуть еще глубже…

* * *

Дядя рвется в Валинор. Эскадра скоро будет готова, почти все ругают Валар и благоговейно взывают к Мель-кору, словно тот из-за Грани может что-то для них сделать. Воистину, у народа и с воображением, и с образованием крайне плохо. Да если бы Мелькор что-то мог, Гортхауэр бы так не переживал и не злился! Я даже не уверен, питает ли он иллюзию, что хотя бы часть энергии от проливаемой в Храме крови попадает по адресу… не говоря уж о том, какой может быть с того Мелькору прок…

* * *

Кажется, дядя меня слегка побаивается. Следствие одно: если за столько лет не удалось приручить – уничтожить. Что же, пусть попробует.

* * *

Слухи вокруг моей персоны гуще: магия, со всеми ее разновидностями, чернокнижие и проэльфийские взгляды… Все в кучу.
Вот ведь люди, всюду нос сунуть норовят! Приятно, что с Ломизиром мы до сих пор вполне даже дружим. Из того, что к нему стекается, всегда можно выловить что-то интересное. А уж о своей драгоценной личности байку сыскать – и говорить нечего…
Некто заявил, что от картин моих веет жутью. Необъяснимой, но от этого не менее ощутимой. А с какой радости им добрыми быть? Вообще, что это за критерии для искусства – доброе, злое, приятное, жуткое? Есть красивое и уродливое, изысканное и примитивное, оригинальное и банальное, умелое и неумелое, в конце концов! А радовать я никого не стремлюсь.

* * *

Кажется, что все тело – натянутые нити, свитые в кольцо. По ощущению, это – единственно живое, что во мне осталось, остальное – оболочка. Мне кажется, что я рассыплюсь, развеюсь туманом, ежели попробую снять его. Воистину, оно сильнее, чем все зелья вместе взятые. О, подарки, конечно, не отбирают, но…

* * *

Попробовал. Снять. Прах ходячий, точнее – лежачий. Это то, что отражается в зеркале. Именно «что», а не «кто». Никто. Нарисовал бы себя, но сил нет, руки дрожат. Спальня – склеп. У-сы-паль-ни-ца. Воздух склеился, слипся, залепил, как строительный раствор, Замурован. Зрение почти отказало, слух – еще хуже: часть звуков – как сквозь плотную ткань просачиваются, часть – иглами впиваются. Кажется, это предел. Кольцо почти выпило меня – это и есть – «третья составляющая»? Тогда последний шаг – освободиться от тела. Ну это явно не за горами.

* * *

Дядя прислал гонца с приглашением. Что еще ему надо? Необходимо встать, хотя бы отдать распоряжения по дворцу. Кто знает, вернусь ли к себе. Пришлось надеть кольцо – вряд ли еще какое-то зелье поможет. Вполне пришел в себя. Ох уж этот подарочек! Впрочем, какая разница, сам же хотел жить быстрее и ярче. Сжигая себя – сгораешь, простейший закон бытия. Что же, не так уж на многое меня хватило… Впрочем, больше, меньше – какая разница? Одно приятно – старость меня все же не догонит. Воистину – стареть в этом балагане? Глупее – только оставаться здесь вечно юным.
Остается лишь заметить, что хоть немного развлечься все же удалось…

* * *

(Почерк очень ровный, перо почти прорезало пергамент.)
А смерть и правда – Дар. Не самый плохой, надо сказать. И не самый бесполезный. Только теперь – не для меня.
Что же, получай что хотел, нелюдь…
Почему-то это даже не удивляет. Смешно даже, почему я раньше не уяснил, зачем это надо было Зигуру.
Видимо, при всей гордыне у меня все же несколько заниженная самооценка. Саурон доволен, только что руки не потирает. Не знаю, отчего он так радуется. Обманул, скажите-ка на милость…
Впрочем, в какой-то момент он перехитрит сам себя, раз такой умный. Когда-нибудь он основательно загремит, с треском и фейерверком, а уж я этому поспособствую. Ладно, «поживем – увидим», как говорят покойники.
Дядя, извини, но на Валинор я с тобой не пойду – да и не собирался.
К тому же у меня теперь иные счета и долги.
Я – проиграл и неплатежеспособен. Пока. Ведь игра, как это ни смешно, продолжается. Просто надо уметь проигрывать. И – отыграться.

* * *

Нуменорец захлопнул тетрадь. Он ощущал легкую дрожь во всем теле, стало совсем холодно. И неуютно. С трудом повернул голову – отчего-то на мгновение показалось, что за плечом он увидит того, чей дневник он только что прочел. Лицо Аллора ясно рисовалось в памяти – то, что он видел при последней мимолетной встрече, – неестественно бледное, с застывшей ухмылкой и обжигающе холодными, замороженными глазами…
Робко постучали в дверь. Вошел дворецкий, держа в руках свиток. Документ – завещание – был в образцовом порядке, удивительном для столь безалаберной личности. Начальник сыска обратил внимание на листок, отдельно зажатый в дрожащих пальцах слуги. «Советую покинуть остров, и чем тише и быстрее, тем лучше. А.».
Нуменорец, кивнув дворецкому, вышел из комнаты, по узкой лестнице поднялся на башню. Город вскипал праздником, с улицы доносились звуки марша. Бежать, предупредить, остановить? «Поздно», – лязгнуло в голове. Он постоял с минуту и быстро направился вниз – из замка – домой. Слишком, многое надо успеть…



1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63