А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Партнер созерцает стены,
серый язык воды подле кирпичных десен. где узоры обоев спустя восемь лет превратились в "Сцены
Как я люблю эти звуки - звуки бесцельной, но скачек в Эпсоме". - Флаги. Наездник в алом
длящейся жизни, к которым уже давно картузе рвется к финишу на полуторогодовалом
ничего не прибавить, кроме шуршащих галькой жеребце. Все слилось в сплошное пятно. В ушах завывает ветер.
собственных грузных шагов. И в небо запустишь гайкой. На трибунах творится невообразимое... - "не ответил
Только мышь понимает прелести пустыря - на второе письмо, и тогда я решила..." Голос
ржавого рельса, выдернутого штыря, представляет собою борьбу глагола с
проводов, не способных взять выше сиплого до-диеза, ненаставшим временем. Молодая, худая
поражения времени перед лицом железа. рука перебирает локоны, струящиеся не впадая
Ничего не исправить, не использовать впредь. никуда, точно воды многих
Можно только залить асфальтом или стереть рек. Оседлав деревянных четвероногих,
взрывом с лица земли, свыкшегося с гримассой вкруг стола с недопитым павшие смертью храбрых
бетонного стадиона с орущей массой. на чужих простынях джигитуют при канделябрах
И появится мышь. Медленно, не спеша, к подворотне в -Ском переулке, засыпанном снегом.- Флаги
выйдет на середину поля, мелкая, как душа жухнут. Ветер стихает; и капли влаги
по отношению к плоти, и, приподняв свою различимы становятся у соперника на подбородке,
обезумевшую мордочку, скажет "не узнаю". и трибуны теряются из виду... - В подворотне
светит желтая лампочка, чуть золотя сугробы,
словно рыхлую корочку венской сдобы. Однако, кто бы
ни пришел сюда первым, колокол в переулке
не звонит. И подковы сивки или каурки
в настоящем прошедшем, даже достигнув цели,
не оставляют следов на снегу. Как лошади карусели.

-46-
IV И на камине маячит чучело перепелки,
понадеявшейся на бесконечность леса,
ИСТ ФИНЧЛИ ваза с веточкой бересклета
и открытка с видом базара где-то в Алжире - груды
Вечер. Громоздкое тело тихо движется в узкой пестрой материи, бронзовые сосуды,
стриженной под полубокс аллее с рядами фуксий сзади то ли верблюды, то ли просто холмы;
и садовой герани, точно дредноут в мелком люди в тюрбанах. Не такие, как мы.
деревенском канале. Перепачканный мелом
правый рукав пиджака, так же как самый голос, Аллегория памяти, воплощенная в твердом
выдает род занятий - "Розу и гладиолус карандаше, застывшем в воздухе над кроссвордом.
поливать можно реже, чем далии и гиацинты, Дом на пустынной улице, стелющейся покато,
раз или два в неделю". И он мне приводит цифры в чьих одинаковых стеклах солнце в часы заката
из "Советов любителю-садоводу" отражается, точно в окне экспресса,
и строку из Вергилия. Земля поглощает воду уходящего в вечность, где не нужны колеса.
с неожиданной скоростью, и он прячет глаза. В гостинной, Милая спальня (между подушек - кукла),
скупо обставленной, нарочито пустынной, где ей сняться ее "кошмары". Кухня;
жена - он женат вторым браком - как подобает женам, издающая запах чая гудящая хризантема
раскладывает, напевая, любимый Джоном газовой плитки. И очертанья тела
Голсуорси пасьянс "Паук". На стене акварель: в воде оседают на кресло, как гуща, отделяющая от жижи.
отражается вид моста неизвестно где.
Всякий живущий на острове догадывается, что рано
или поздно все это кончается, что вода из-под крана,
прекращая быть пресной, делается соленой,
и нога, хрустевшая гравием и соломой,
ощущает внезапный холод в носке ботинка.
В музыке есть место, когда пластинка
начинает вращаться против движенья стрелки.

-47-
Посредине абсурда, ужаса, скуки жизни За щелчком аппарата следует вспышка - род
стоят за стеклом цветы, как вывернутые наизнанку выстрела (все, что нас отбрасывает вперед,
мелкие вещи - с розой, подобной знаку на стену будущего, есть как бы выстрел). Три
бесконечности из-за пучка восьмерок, рыцаря, не шелохнувшись, повторяют внутри
с колесом георгина, буксующим меж распорок, камеры то, что уже случилось - либо при Пуатье,
как расхристанный локомотив Боччони, либо в Святой Земле: путешественник в канотье
с танцовщицами-фуксиями и с еще не для почивших заради Отца и Сына
распустившейся далией. Плавающий в покое и Святого Духа ужаснее сарацина.
мир, где не спрашивают "что такое?
что ты сказал? повтори" - потому что эхо Аббатство привольно раскинулось на берегу реки.
возвращает того воробья неизменно в ухо Купы зеленых деревьев. Белые мотыльки
от китайской стены; потому что ты порхают у баптистерия над клумбою и т.д.
произнес только одно: "цветы". Прохладный английский полдень. В Англии, как нигде
природа скорей успокаивает, чем увлекает глаз;
V и под стеной ротонды, как перед раз
навсегда опустившимся занавесом в театре,
ТРИ РЫЦАРЯ аплодисменты боярышника ты не разделишь на три.
В старой ротонде аббатства, в алтаре, на полу,
спят вечным сном три рыцаря, поблескивая в полу-
мраке ротонды, как каменные осетры,
чешуею кльчуги и жабрами лат. Все три
горбоносы и узколицы, и с головы до пят
рыцари: в панцире, в шлеме, с длинным мечом. И спят
дольше, чем бодрствовали. Сумрак ротонды. Руки
скрещены на груди, точно две севрюги.

-48-
VI Человек приносит с собою тупик в любую
точку света; и согнутое колено
ЙОРК размножает тупым углом перспективу плена,
как журавлиный клин, когда он берет
W.H.A курс на Юг. Как все движущееся вперед.
Бабочки Северной Англии пляшут над лебедою Пустота, поглощая солнечный свет на общих
под кирпичной стеной мертвой фабрики. За средою основаньях с боярышником, увеличивается наощупь
наступает четверг, и т.д. Небо пышет жаром, в направленьи вытянутой руки, и
и поля выгорают. Города отдают лежалым мир сливается в длинную улицу, на которой живут другие.
полосатым сукном, георгины страдают жаждой. В этом смысле он - Англия. Англия в этом смысле
И твой голос - "Я знал трех великих поэтов. Каждый до сих пор Империя и в состояньи - если
был большой сукин сын" - раздается в моих ушах
с неожиданной четкостью. Я замедляю шаг верить музыке, булькающей водой -
и готов оглянуться. Скоро четыре года,как ты править морями. Впрочем - любой средой.
умер в австрийской гостиннице. Под стрелой перехода
ни души: черепичные кровли, асфальт, известка, Я в последнее время немного сбиваюсь: скалюсь
тополя. Честер тоже умер - тебе известно отраженью в стекле витрины; покамест палец
это лучше, чем мне. Как костяшки на пыльных счетах, набирает свой номер, рука опускает трубку.
воробьи восседают на проводах. Ничто так Стоит закрыть глаза, как вижу пустую шлюпку,
не превращает знакомый под'езд в толчею колонн, замерзшую на воде посредине бухты.
как любовь к человеку; особенно если он Выходя наружу из телефонной будки,
мертв. Отсутствие ветра заставляет тугие листья слышу голос скворца, в крике его - испуг.
напрягать свои мышцы и нехотя шевелиться.
Танец белых капустниц похож на корабль в бурю.

-49-
Но раньше, чем он взлетает, звук VII
растворяется в воздухе. Чьей беспредметной сини
и сродни эта жизнь, где вещи видней в пустыне, Английские каменные деревни.
ибо в ней тебя нет. И вакуум постепенно Бутылка собора в окне харчевни.
заполняет местный ландшафт. Как сухая пена, Коровы, разбредшиеся по полям.
овцы покоятся на темнозеленых волнах Памятники королям.
иоркширкского вереска. Кордебалет проворных
бабочек, повинуясь невидимому смычку, Человек в костюме побитом молью,
мельтешит над заросшей канавой, не давая зрачку провожает поезд, как все тут, к морю,
ни на чем задержаться. И вертикальный стебель улыбается дочке, уезжающей на Восток.
иван-чая длинней уходящей на Север Раздается свисток.
древней Римской дороги, всеми забытой в Риме.
Вычитая из меньшего большее, из человека - Время, И бескрайнее небо над черепицей
получаешь в остатке слова, выделяющиеся на белом тем синее, чем громче птицей
фоне отчетливей, чем удается телом оглашаемо. И чем громче поет она,
это сделать при жизни, даже сказав "лови!" тем все меньше видна.
Что источник любви превращает в объект любви.

-50-
САН-ПЬЕТРО В два часа пополудни силуэт почтальона
приобретает в под'езде резкие очертанья,
I чтоб, мгновенье спустя, снова сделаться силуэтом.
Удары колокола в тумане
Третью неделю туман не слезает с белой повторяют эту же процедуру.
колокольни коричневого, захолустного городка, В итоге невольно оглядываешься через плечо
затерявшегося в глухонемом углу самому себе вслед, как иной прохожий,
Северной Адриатики. Электричество стремясь рассмотреть получше щиколотки прошелестевшей
продолжает в полдень гореть в таверне. мимо красавицы, но - ничего не видишь,
Плитняк мостовой отливает желтой кроме хлопьев тумана. Безветрие, тишина.
жареной рыбой. Оцепеневшие автомобили
пропадают из виду, не заводя мотора. Направленье потеряно. За поворотом
И вывеску не дочитать до конца. Уже фонари обрываются, как белое многоточье,
не терракота и охра впитывают в себя за которым следует только запах
сырость, но сырость впитывает охру и терракоту. водорослей и очертанья пирса.
Безветрие; и тишина как ржанье
Тень, насыщяющаяся от света, никогда не сбивающейся с пути
радуется при виде снимаемого с гвоздя чугунной кобылы Виктора-Эммануила.
пальто совершенно по-христиански. Ставни
широко растопырены, точно крылья II
погрузившихся с головой в чужие
неурядицы ангелов. Там и сям Зимой обычно смеркается слишком рано;
слезающая струпьями штукатурка где-то вовне, снаружи, над головою.
обнажает красную, воспаленную кладку, Туго спеленутые клочковатой
и третью неделю сохнущие исподники марлей стрелки на городских часах
настолько привыкли к дневному свету отстают от меркнущего вдалеке
и к своей веревке, что человек рассеянного дневного света.
если выходит на улицу, то выходит
в пиджаке на голое тело, в туфлях на босу ногу.

-51-
За сигаретами вышедший постоялец Щербатые, но не мыслящие себя
возвращается через десять минут к себе в профиль, обшарпанные фасады.
по пробуравленному в тумане Только голые икры кривых балясин
его же туловищем туннелю. одушевляют наглухо запертые балконы,
Ровный гул невидимого аэроплана где вот уже двести лет никто
напоминает жужжание пылесоса не появляется: ни наследница, ни кормилица.
в дальнем конце гостиничного коридора Облюбованные брачующимися и просто
и поглощает, стихая, свет. скучающими чудищами карнизы.
"Nebbiq*",- произносит, зевая, диктор, Колоннада, оплывшая, как стеарин.
и глаза на секунду слипаются, наподобье И слепое, агатовое великолепье
раковины, когда проплывает рыба непроницаемого стекла,
(зрачок погружается ненадолго за которым скрываются кушетка и пианино:
в свои перламутровые потемки.) старые, но именно светом дня
и подворотня с лампочкой выглядит, как ребенок, оберегаемые успешно тайны.
поглощенный чтением под одеялом;
одеяло все в складках, как тога Евангелиста В холодное время года нормальный звук
в нише. Настоящее, наше время предпочитает тепло гортани капризам эха.
со стуком отскакивает от бурого кирпича Рыба безмолвствует; в недрах материка
грузной базилики, точно белый распевает горлинка. Но ни той, ни другой не слышно.
кожанный мяч, вколачиваемый в нее Повисший над пресным каналом мост
школьниками после школы. удерживает расплывчатый противоположный берег
от попытки совсем отделиться и выйти в море.
Так, дохнув на стекло, выводят инициалы
тех, с чьим отсутствием не смириться;
* NEBBIQ (итал.) - туман

-52-
и подтек превращает заветный вензель только вода, и она одна,
в хвост морского конька. Вбирай же красной всегда и везде остается верной
губкой легких плотный молочный пар, себе - нечувствительной к метаморфозам, плоской,
выдыхаемый всплывшею Амфитритой находящейся там, где сухой земли
и ее нереидами! Протяни больше нет. И патетика жизни с ее началом,
руку - и кончики пальцев коснутся торса, серединой, редеющим календарем, концом
покрытого мелкими пузырьками и т.д. стушевывается в виду
и пахнущего, как в детстве, йодом. вечной, мелкой, бесцветной ряби.
III Жесткая, мертвая проволока виноградной
лозы мелко вздрагивает от собственного напряженья.
Выстиранная, выглаженная простыня Деревья в черном саду ничем
залива шуршит оборками, и бесцветный не отличаются от ограды, выглядящей
воздух на миг сгущается в голубя или в чайку, как человек, которому больше не в чем
но тотчас растворяется. Вытащенные из воды и - главное - некому признаваться.
лодки, баркасы, гондолы, плоскодонки, Смеркается; безветрие, тишина.
как непарная обувь, разбросанные на песке, Хруст ракушечника, шорох раздавленного гнилого
поскрипывающем под подошвой. Помни: тростника. Пинаемая носком
любое движенье, по сути, есть жестянка взлетает в воздух и пропадает
перенесение тяжести тела в другое место. из виду. Даже спустя минуту
Помни, что прошлому не уложиться не расслышать звука ее паденья
без остатка в памяти, что ему в мокрый песок. Ни, тем более, всплеска.
необходимо будущее. Твердо помни:

-53-
КВИНТЕТ II
I Иногда в пустыне ты слышишь голос. Ты
вытаскиваешь фотоаппарат запечатлеть черты.
Веко подергивается. Изо рта Но - темнеет. Присядь, перекинься шуткой
вырывается тишина. Европейские города с говорящей по-южному, нараспев,
настигают друг друга на станциях. Запах мыла обезьянкой, что спрыгнула с пальмы и, не успев
выдает обитателю джунглей приближающегося врага. стать человеком, сделалась проституткой.
Там, где ступила твоя нога,
возникают белые пятна на карте мира. Лучше плыть пароходом, качающимся на волне,
участвуя в географии, в голубизне, а не
В горле першит. Путешественник просит пить. только в истории - этой коросте суши.
Дети, которых надо бить, Лучше Гренландию пересекать, скрипя
оглашают воздух пронзительным криком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23