каким-то странным и совершенно непонятным для меня образом ее тоненький музыкальный голос вдруг заставляет резонировать мою совесть.
Вот эта уверенность в своем праве не жаловаться мне, ее хозяину, но взывать прямо к нравственности – что совершенно недопустимо в общении с теми, кого разделяют крутые ступени некой незримой иерархической пирамиды, – и наводит на размышления. Ведь своим вторжением в сферу этического кошка как бы заявляет о равенстве со мной; но поражают не столько сами эти претензии, сколько другое – то, что там, где обычно дремлет моя совесть, вдруг совершенно неожиданно для меня самого пробуждается какой-то отклик на них. Другими словами, я ловлю себя на том, что где-то в глубине души я – «царь природы»! полновластный хозяин этого дома!! – признаю справедливость дерзких притязаний моей кошки!!!
Словом, все это требует анализа, и я погружаюсь в раздумья.
На первый взгляд, в настойчивых претензиях моей питомицы сквозит элементарная забота о чем-то своекорыстном, иными словами, о каких-то своих, диктуемых ритмикой повседневности нуждах и ставших привычными маленьких удовольствиях. В самом деле, кто же любит ждать, когда, наконец, ему подадут ужин? В кресле же у телевизора настает то счастливое время, когда, истосковавшаяся за часы одиночества в пустынной квартире, она может отогреться своею душой у меня на коленях. Но – разумеется же! – самые сладкие мгновения ее небогатой событиями жизни – это те полчаса в обнимку со мною в постели, когда мы оба, отходя от дневного и возносясь над суетным, думая каждый о своем, наконец обращаемся к непреходящему; в это время она начинает приводить в порядок какие-то свои накопившиеся за целый день мысли, я же под ритмичный аккомпанемент ее наполняющих всю спальню размышлений погружаюсь в очередную книгу.
Однако в действительности все обстоит куда как серьезней, сиюминутная корысть если и занимает мою (и в самом деле никогда не забывающую о собственных интересах) кошку, то лишь отчасти. Под видимой поверхностью явлений лежит совсем иное: во всех отклонениях от сложившегося распорядка она видит гораздо большее. Впрочем, все это справедливо и по отношению к домашней кошке «вообще», ибо здесь обнаруживается некое общее правило, закономерность, свойственная всему ее роду, и разница состоит лишь в степени педантизма, свойственного той или иной его особи. Нерушимость размеренного течения событий – это, если угодно, центральный элемент самого символа ее исповедания, ее, выражаясь высоким слогом, Credo, – это некий залог веры в свой собственный завтрашний день. Иными словами, веры в то, что и завтра (и послезавтра, и после-послезавтра, всегда…) в урочный вечерний час будет наполнена чем-то теплым и вкусным ее заветная миска; что хозяин вот так же удобно устраиваясь в своем кресле-качалке перед телевизором будет брать ее к себе на колени; что и завтра (и послезавтра, и после-послезавтра, никогда…) никто и ничто не сможет потревожить плавное течение ее мысли, когда она под тихий шелест перелистываемых книжных страниц удобно устраивает свою голову на теплом плече отходящего ко сну хозяина. А эта кошкина вера, как, наверное, и всякая вера вообще, – нечто гораздо большее, чем просто рефлекторная уступка давлению сиюминутных физиологических позывов.
Словом, несмотря на то, что здесь при желании можно с достаточной степенью отчетливости различить и обычный голос регулярных потребностей, одними физиологическими ритмами объяснить ее поведение все же не удается. Не объяснить его и проявлением врожденных животных инстинктов: ведь если бы дело заключалось именно в них, с точно такой же требовательностью и настойчивостью вела бы себя и любая бездомная кошка, когда что-то выходит за рамки сложившихся в ее незадавшейся жизни стереотипов. Между тем бездомная кошка ведет себя совершенно иным образом, и не только потому, что ей некому высказать свою требовательность, – она уже в интересах одного только самосохранения чаще всего просто стремится избежать угрозы чужого внимания.
Но даже и символ кошачьего вероисповедания, как бы мы (с иронией или всерьез, с уважением) к нему ни отнеслись, не исчерпывает объяснение. Ведь в действительности в этой пунктуальности и в этом педантизме – моей ли питомицы, домашней ли кошки вообще – явно прослеживается наличие каких-то глубинных, фундаментальных измерений всего существующего уже не одно тысячелетие на нашей планете симбиотического сообщества людей и зверей. Если угодно, – даже наличие каких-то основополагающих устоев всей нашей шеститысячелетней цивилизации. Здесь (дыма без огня и в самом деле никогда не бывает) можно увидеть, что тот густой туман легенд и преданий, который уже на самой заре истории окружил нашу героиню, возникает совсем не на пустом месте. Впрочем, и в любом мифотворчестве вообще ничто не возникает просто так, из ниоткуда, в конечном счете всему находится какая-то опора в реальной действительности.
Вот так и здесь. В известной степени кошка – и в самом деле таинственная посланница к нам, людям, почему-то возомнившим себя царями природы. Ее миссия – это устойчивость и стабильность, мир и покой в человеческом доме, быть хранительницей которого назначила ее судьба. Вот только вовсе не обязательно в судьбе, стоящей за этим благодатным для нас назначением, видеть что-то сверхестественное и потустороннее, – ею может быть и сама природа. Важно только отрешиться от свойственной нам гордыни и понять, что в этом большом мире взаимосвязано все, и даже наша собственная жизнь, то есть жизнь гордого «царя природы» в действительности представляет собой лишь одну из сюжетных линий какого-то единого великого эпоса, в котором сплетаются судьбы всего нашедшего место на нашей планете.
Вглядимся пристальней в остановивший наше внимание факт, и мы обязательно обнаружим, что всякое отклонение от привычного вызывает у любого животного – без какого бы то ни было исключения – чувство тревоги, служит ему знаком некой неведомой и от того куда более грозной, нежели ожидаемая, опасности.
В одном из стихотворений африканского цикла («Восемь дней от Харрара я вел караван…») Николай Гумилев подмечает:
И, мыча, от меня убегали быки,
Никогда не видавшие белых.
В сущности та же самая реакция проявляется и в поведении бродячей собаки, пригревшейся у какого-нибудь уличного лотка. Мимо нее течет нескончаемый поток людей, на которых она не обращает решительно никакого внимания, и неожиданно с лаем бросается на кого-то одного. Откуда вдруг такая реакция? Да потому, например, что его походка чем-то отличается от походки остальных, – предположим, человек хромает. В этом отличии его движений от стандартной пластики бесчисленного множества всех прочих прохожих – загадка, в которой ей мнится скрытая угроза (а не напрягаемся ли мы, люди, когда к нам какой-нибудь нескоординированной поступью приближается незнакомый человек?), и собака, не зная состава стоящей за этим опасности, просто пытается защитить себя от нее. Многие собаки не любят пьяных, но и здесь дело совсем не в отвратительном сивушном запахе, который исходит от тех, а все в том же отклонении от некоего привычного ей стандарта человеческой пластики.
Здесь нет ничего удивительного, в сущности все живое стремится установить какие-то стабильные устойчивые отношения с окружающим его миром. В речевом обиходе для обозначения этого обстоятельства мы применяем слово «норма», биология употребляет категорию «равновесия», иногда (научные тексты часто пестрят какими-то малопонятными иноязычными терминами) – «гомеостаза» (от homoios… – подобный, одинаковый и греч. stasis – неподвижность, состояние), обозначающего собой, как пишут в словарях, «относительное постоянство состава и свойств среды и одновременно устойчивость основных физиологических функций организма». Но все это, по совести сказать, обезличенные, отдающие чем-то механистичным и бездушным понятия; между тем думается, что куда более правильным здесь было бы говорить о стремлении любого живого существа к гармонии со средой своего обитания.
Гармония отношений с окружающим миром – это ведь не только категория абстрактной эстетики, она раскрывается еще и как некая мера одушевленного бытия, одно из достоинств которой состоит в принципиальной предсказуемости его ключевых событий. Собственно, именно там, где предсказуемость вдруг исчезает, и возникает смутное чувство тревоги, знак грозящей опасности. При этом столкновение с неизвестным не может не нервировать, ибо там, где переступается порог изведанного, из-под самых ног индивида выбивается опора оберегающих его поведенческих стереотипов, и живое существо, не зная как повести себя в эту минуту, впадает в стресс. Именно таким стрессом и объясняется (как в случае с нашей бродячей собакой) его, казалось бы, ничем не спровоцированная агрессия.
Кстати, все это справедливо не только по отношению к обделенному разумом животному, но и применительно к самому человеку. Ведь и у нас рознь между племенами порождается чем-то таким, что несет в себе отличия от заведенных в нашем быту порядков, наших обычаев, традиций, если угодно, – предрассудков. Больше того, анналы истории хранят в себе память о вражде, которая делила единые народы; причиною же служили именно нововведения в устоявшийся быт – будь то новые богослужебные ритуалы, будь то просто невозможность согласиться с тем, что обыкновенное яйцо (вспомним Джонатана Свифта и его Лилипутию) может разбиваться с какого-то иного конца. Да и старинная китайская пословица «Не дай Бог жить в эпоху перемен» говорит все о том же – о чувстве тревоги, которое порождается давлением нововведений, ускользающей способностью человека ориентироваться в надвигающихся событиях.
Словом, в неприятии, скажем резче – в инстинктивном отторжении всего того, что отклоняется от некоего стандарта, что нарушает гармоническое равновесие с окружающим миром, прослеживается единый незыблемый закон природы, которому подчиняется существование всего живого на нашей планете.
Однако есть все же и принципиальное отличие между животными «вообще» и племенем, к которому относится героиня нашего повествования, в частности. Ведь если обычно внешнее окружение биологического существа – это тот (довольно пространный) островок природы, в границах которого протекает его полная событиями жизнь, то средой домашней кошки становится не что иное, как ее приемный дом.
В особенности это касается кошек больших современных мегаполисов. Да, этот их мир значительно уже того, в котором живут вольные подданные единого животного царства и в частности дикие, бездомные и даже сельские кошки.
Правда, не следует чрезмерно преувеличивать лишения, которые выпадают на долю четвероногих жительниц больших городов. В сельской местности под Канберрой (Австралия) было проведено исследование охотничьих привычек домашних кошек. Мечение животных радиомаяками показало, что половина из них в своих прогулках и охотничьих экспедициях не уходят дальше собственного двора. Остальные кошки разгуливают более широко, в среднем охватывая участки площадью по 5–7 гектаров, но и эти, предпринимаемые главным образом ночью, походы означают собой удаление не более чем на 200–300 метров от родного очага. Зоологи попросили хозяев 214 кошек в течение года регистрировать приносимые домой трофеи. Выяснилось, что большинство за год ловит всего около десятка жертв. Но некоторые оказались гораздо более активными, принося в среднем один трофей в неделю. Около 65 процентов добычи – мыши, крысы и другие мелкие грызуны. Остальное – лягушки, разные пресмыкающиеся, рыбки и представители 47 видов птиц. А впрочем, правильно оценить то, чего лишает домашнюю кошку городской быт, может, наверное, только сама кошка.
Но – мы уже говорили об этом – вечная пленница городской квартиры, она компенсирует свои утраты более глубоким проникновением в законы своего, неведомого никакому другому биологическому виду, окружения. Степень постижения внутреннего устройства этого сложного мира, его энергетических узлов, приводных ремней, передаточных шестеренок и так далее, с успехом заменяет ей меру пространственной экспансии всех тех, кто живет на воле. Меж тем стихии, которые управляют ее домом, – это не что иное, как чувства, привязанности, настроения всех тех, кто разделил с нею общий кров. Отсюда самым непосредственным образом следует, что то равновесие с внешним миром, о котором говорит биологическая наука, для прижившейся в человеческом жилище кошки – это (во многом, если не в главном) гармония человеческих отношений, что правят здесь.
Приспособление или, как говорится в ученых книгах, адаптация любого биологического вида к условиям внешней среды – это, во-первых, всегда приспособление к каким-то климатическим, геофизическим, химическим, любым другим, но обязательно материальным, иными словами, способным физически воздействовать на живую плоть факторам. Ведь биологическая эволюция, миллиардами лет развертывающаяся на нашей планете, просто не знает адекватного ответа ни на какое вневещественное воздействие на живое тело. Во-вторых, – это всегда изменение (любым видом биологических организмов) самого себя. Впрочем, правильней было бы сказать, что это – пассивная уступка давлению внешних мутагенных факторов, а не активная направленная перестройка собственной организации. Первым, кто занимает активное положение, оказывается только человек, но он, в отличие от животных, начинает «подгонять» среду своего обитания к особенностям своего строения.
Специфика же адаптации домашней кошки к быту человеческого жилища состоит как раз в том, что ей приходится приспосабливаться к действию внефизических, невещественных начал, а именно – к такой неуловимой чувствами животного таинственной материи, как психология человека. Именно эта – часто непостижная даже для него самого – дисциплина отныне становится тем основным фактором, который и определяет условия существования кошки в нашем доме. Но как-то переломить себя, приспосабливаясь к этому неосязаемому фактору нашей (теперь уже совместной) жизни, наша героиня, разумеется же, не в состоянии. Правда, в чем-то непроизвольно изменяется и она (здесь уже говорилось о мутации ее голоса), – но все же повторимся: на этом пути возможности биологической эволюции ограничены, поэтому в человеческом доме ей остается только одно – каким-то образом воздействовать на свою собственную среду, иными словами, на те таинственные отношения, что властвуют там.
Это невозможно? – скажут нам, – да, признаем и мы, действительно невозможно, но ведь в природе вообще очень много странного, иными словами, того, что явно противоречит ее же собственным законам. Однако все эти странности немедленно отходят куда-то на задний план, как только мы вспоминаем, что нами познано еще далеко не все, что управляет ею, да и сами законы – это во многом результат логической схематизации, мысленного упрощения окружающей нас действительности.
Но есть еще одно обстоятельство: дело в том, что гармония с окружающим ее миром в представлении этого симпатичного зверька в сущности мало чем отличается от нашего собственного идеала человеческих отношений, который мы сами хотели бы утвердить вокруг себя. Ведь ее мир во многом сводится именно к нам. А вот уже это решительно меняет все – и логику, и внутренние механизмы адаптационных процессов. Несмотря на то, что склонность к неприятию любых отклонений от привычного стереотипа в природе любой, не только домашней, но и бездомной и дикой кошки, – только у домашней есть ясное понимание того, что она может воззвать к какой-то властной силе, способной вмешаться в течение событий и изменить их ход. Это сознание самым решительным образом меняет весь образ ее поведения при столкновении со всеми формами того, что выходит за рамки обычного в доме прирученного ею человека. Ее протест из ранее скрытого, подавляемого где-то внутри себя, теперь становится явным, более того – демонстративным, если не сказать вызывающим. Еще бы, изучая нас в течение многих веков, это наблюдательное и весьма сметливое существо подмечает, что многие предпринимаемые ею демарши рассматриваются нами как нечто, подлежащее обязательному исполнению, и это обстоятельство не может не привести к тому, чтобы незаметно, исподтишка начать манипулировать нами. Да, все обстоит именно так, ибо, строго говоря, любое выражение недовольства – особенно если оно исходит от привилегированного члена семьи – есть форма известного давления на всех остальных.
Впрочем, признаем: это ведь далеко не самый плохой вид манипуляции нами, гордыми «царями природы». В сущности, мы даже должны быть благодарны ей за нее, ведь все преследуемые кошкой цели ограничиваются только одним – покоем нашего дома, гармонией тех отношений, которые связуют всех его обитателей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31