– Извините, Владимир Владиславович.– Думать надо всегда, всегда и обо всем. Иначе грош нам цена. Вы за что получаете деньги? За то, что думаете и бдительно несете охрану, – сам же и принялся отвечать на поставленный вопрос отставной полковник. – А еще за то, что не думая, выполняете мои приказания.Деньги-то вы получаете немалые?– Да-да, так точно, – чуть ли не хором ответили охранники, двое из которых стояли у стены, заложив руки за спину, а один – рядом с потерявшим сознание Барышевым.– Так вот, подождем, пока он придет в себя. Хорошо его накормите, а затем поступим как всегда. Главное, чтобы в его крови не было этого вещества и никто не догадался, если, конечно, этого капитана когда-нибудь найдут, как его убили и что с ним делали до того, как лишить жизни. Понятно, друзья мои?– Так точно. Понятно, Владимир Владиславович, – снова почти в один ответили голос охранники.– Хорошо, – отставной полковник еще раз взглянул в лицо капитана Барышева."Такой молодой, такой красивый, такой сильный! Жить и жить бы тебе, парень. И зачем ты сунулся в это дело?Подобные дела не для твоих мозгов. Вот и лоб у тебя низкий, а значит, интеллектуальное развитие явно хромает".Отставной полковник, конечно же, не произнес свой монолог вслух. Он только подумал это, испытывая к Барышеву даже некоторое сострадание.– Я пошел. Потом позвоню. Охраняйте его. Охраняйте как зеницу ока. А если попытается бежать – убейте. Только желательно, чтобы все было тихо.Савельев поднялся наверх, в ту комнату, где стоял в углу серый, стального цвета сейф. Владимир Владиславович быстро набрал код, затем открыл массивную дверь, извлек из сейфа дипломат коричневой кожи, поставил его на стол и поднял крышку. Увидев содержимое дипломата, отставной полковник облизнул языком свои полные губы.– Да… Есть из-за чего стараться, ой есть, – прошептал он сам себе.В двери стоял охранник. Но охранник не мог видеть, что находится в дипломате.А там лежали аккуратные пачки стодолларовых банкнот. Даже не считая, Владимир Владиславович Савельев знал, сколько здесь денег. Знал он также и то, что все эти деньги должны будут завтра утром оказаться в сейфе Матвея Фроловича Санчуковского.А вот кто стоит над Санчуковским – об этом отставной полковник не знал. Более того, он даже боялся думать об этом, хотя и догадывался. Но от подобных догадок у него начинали дрожать руки, пересыхало во рту и язык приклеивался к небу.– Фу ты, черт подери! – Владимир Владиславович опустил крышку дипломата и быстро повернул кодовые замочки. – Возьми этот чемоданчик, – обратился он к охраннику.Тот приблизился к столу и взял в руки роскошный дипломат.А сам Владимир Владиславович быстро закрыл сейф, но перед этим вытащил из папки разграфленный лист и в одной из граф поставил своим «вечным пером» маленькую аккуратную птичку. Затем спрятал документы в сейф.– Пойдем, – обратился Савельев к охраннику. – Этот чемодан повезете во второй машине. Остальным скажешь, чтобы оставались здесь.Загородный дом охраняли девять человек.Были отданы последние распоряжения, и два черных «мерседеса» умчались по Волоколамскому шоссе. * * * Железная дверь подвала со скрипом закрылась, щелкнул ключ и проскрежетал засов. Охранники, поднявшись наверх, расположились в гостиной. В подвале, глубоко под землей, горела одна-единственная лампочка, слабая, желтая, схваченная проволочным колпаком, словно спрятанная за решетку. * * * Через полтора часа капитан Барышев пришел в себя.Почти сразу он осознал, что с ним произошло. Единственное, чего Андрей не мог знать, так это какие распоряжения оставил маленький лысый человек, имя которого – Владимир Владиславович – пробилось сквозь густую пелену тумана в сознание Андрея и засело там очень крепко – так, как застревает под кожей острая сухая заноза. Вытащить ее можно, но для этого надо приложить усилия и изрядно повозиться.– Владимир Владиславович… Владимир Владиславович, – шептал потрескавшимися окровавленными губами капитан Барышев. "Где-то я слышал это имя, но где и когда? Хотя какая к черту разница? Если они мне сделали укол… Значит, я обо всем рассказал, значит, им известно, откуда я и кто меня послал. Значит, судьба моя решена.Скорее всего, меня убьют и постараются при этом, чтобы я исчез бесследно. Зачем им свидетели? Разве можно оставить в живых человека, знающего их в лицо, слышавшего их имена? Но вот маленький фотоаппарат с пленкой, на которой отсняты кадры передачи денег и наркотиков, – у меня. Фотоаппарат лежит под черным комодом в коридоре. Вот если бы этот фотоаппарат и пленку как-то переправить своим, тогда можно было бы считать, что погиб я не бессмысленно, принес хоть какую-то пользу… Но почему я поступил так неосмотрительно? Почему не подумал, что может существовать аппаратура, видеокамеры, что за каждым самым дальним углом этого здания установлена слежка и любое движение в доме снимается на пленку? Как я об этом не подумал?!"Нестерпимо болели заломленные руки, раскалывалась голова. Кровь стучала в висках, и казалось, голова от боли может разлететься на куски, рассыпаться на тысячу осколков, взорваться так, как взрывается лампочка от слишком большого напряжения. Андрей с трудом приподнял голову и взглянул на тусклую лампочку у противоположной стены.«Неужели нет выхода? Неужели я не смогу отсюда выбраться?» – и капитан Барышев с неистовым отчаянием попытался высвободиться из оков.Его суставы захрустели, и в какой-то момент он почувствовал, что кожаные ремни, которыми стянуты руки, немного ослабели. Андрей судорожно вздохнул. Пот заливал глаза. Каждая мышца дрожала от невыносимого напряжения.– Надо.., надо., надо… – шептал Барышев, делая одно усилие за другим.Заскрежетали засовы, звякнул ключ. Железная дверь отворилась. На пороге подвала появились два дюжих охранника. Они были явно выпивши, а может быть, одурманены наркотиками.– Ну что, мент, хотел, чтобы нас всех перестрелял ОМОН? – сказал тот охранник, который делал укол. – Так вот, не вышло по-твоему, – и он, широко размахнувшись, ударил Барышева по лицу. – Давай повесим его на крюк, – предложил охранник своему напарнику.И уже через пару минут Андрей Барышев, капитан регионального управления по борьбе с организованной преступностью, висел на крюке. Он был до пояса голым, рубаху с него сорвали.– А сейчас мы тебе, сволочь, выпустим кишки, и ты будешь на это смотреть, – куражились охранники. – Нам не привыкать, ты не первый, кто подохнет такой смертью.И Барышев вспомнил. Действительно, двое его друзей из их же управления, старший лейтенант и майор, с прозаическими фамилиями Синицын и Петров, бесследно исчезли. А ведь они занимались этим же делом.– Ну, Малыш, давай, – пробурчал высокий, вытаскивая из кармана нож с выкидным лезвием. – На, возьми.– Да у меня есть свой, – отозвался невысокий коренастый охранник и повертел маленькой коротко стриженной головой.– Ну, что ты стоишь? Выпусти ему кишки, выпусти.– А может, не надо? – коренастый поморщился. – Не хочется мне этой грязи..: С уборкой потом придется возиться.– Ну, ну, привыкай к крови, полюбуйся видом развороченных внутренностей. Давай.– Да не хочется мне.– Я кому сказал?! – рявкнул высокий.– Ладно…Коренастый нагнулся, поднял штанину, и в его руке появился нож. Лезвие ярко сверкнуло. Он провел ногтем по острию.– Какой замечательный нож!И, подойдя к подвешенному за руки капитану Барышеву, коренастый охранник быстро полоснул его по животу. Андрей судорожно сжался и закричал. Охранник полоснул ножом еще раз, и кишки вывалились к ногам Барышева.– А теперь покрути его. Ну, покрути!Коренастый охранник взял Андрея за плечи и резко крутанул слева направо. Тело Барышева завертелось, и кишки потянулись по полу, наматываясь ему на ноги.Охранники принялись гоготать и смотреть в искаженное предсмертной судорогой лицо капитана Андрея Барышева.– Ну, мент, как ты себя чувствуешь теперь? Ты хотел, чтобы нас всех перестреляли твои дружки? Так не будет этого. Не будет! – кричал тот, что вспорол живот Андрею Барышеву. – Никогда не будет, мент, никогда!Он подбежал и ножом полоснул по кишкам. Но Барышев уже не видел и не чувствовал, как над ним глумились и издевались накачавшиеся наркотиками охранники. * * * Потом, когда стемнело, изуродованное, исполосованное тело Андрея Барышева всунули в брезентовый мешок, предварительно положив туда кусок чугунного рельса и еще какую-то тяжелую железяку. Брезентовый мешок завязали, погрузили в лодку, и когда луна спряталась за тучу, вывезли на середину озера и сбросили с лодки. Мешок тяжело перевалился через борт и бесшумно ушел на дно.Охранники закурили.– Ну, греби к берегу, – сказал тот, что был повыше.Коренастый навалился на весла. Заскрипели уключины, и лодка поплыла к берегу, к длинным мосткам.Возле них лодку привязали.– А какая там глубина? – поинтересовался коренастый, передавая ключ от лодки высокому.– Метров восемь или девять. Я один раз ловил там рыбу.– Ну, нормально.– Да, дно там заболоченное, и я думаю, мент этот ушел в ил.– И превратится он в сапропель, – сказал коренастый, тяжело ступая по мосткам.Доски поскрипывали, прогибались, охранник докурив сигарету, швырнул окурок в воду. Он пролетел красной точкой и с шипением погас.– Это третий, – заметил коренастый.– Нет, уже пятый, – разминая затекшие ноги, откликнулся высокий.– Ну и хрен с ними. Не жалко этих гадов.– Чего же их жалеть? – удивился высокий и двинулся к дому. Глава 2 Федор Иванович Зубов очень гордился своим кабинетом. К тому же, окна кабинета выходили на кремлевские соборы, а Федор Иванович любил иногда смотреть, как гаснет закат в золоченых куполах. В эти минуты он чувствовал себя маленьким царьком. Открывавшаяся из окон картина, казалось, написана рукой художника, настолько она была величественна и прекрасна. Золоченые кресты, золоченые купола – все это приносило радость и удовлетворение Зубову.Федор Иванович восседал в кресле за огромным письменным столом. Над ним висел на стене портрет Президента. Зубов и сам был немного похож на первого человека России – та же прическа, только седых волос поменьше. А вот костюм и галстук – почти такие же.А если учесть, что Зубов был крупный мужчина, то и комплекцией он напоминал Президента.Последние пару дней Федора Ивановича мучил радикулит. Спина болела не так уж сильно, но эта монотонная боль делала Зубова раздражительным и злым. На все происходящее вокруг он реагировал взвинченно и буквально исходил желчью Когда на его столе появлялась папка с документами, Федор Иванович презрительно открывал ее и принимался читать, вооружась остро отточенным карандашом. Его очки в золотой оправе поблескивали, а губы, словно у ученика младших классов, шептали текст, который прочитывали глаза, спрятанные за стеклами очков.– Ну и ну! Кто же так пишет?!Зубов отчеркивал строку или абзац, затем вызывал своих помощников. Те появлялись словно из-под земли. И если хозяин кабинета не приглашал сесть, все уже знали – сейчас Зубов начнет распекать и мучить придирками. * * * Так случилось и на этот раз. Зубов отвернулся от окна. Спина заныла, боль предательски поползла вверх и захватила шею.– Вот несчастье! И с работы не уйдешь, дел невпроворот.Зубов взял карандаш и постучал по столешнице.Этот жест говорил о том, что Федор Иванович раздражен дальше некуда. Проклиная изматывающую боль, Зубов открыл папку, только что принесенную помощником и оставленную на столе, поправил очки в тонкой золотой оправе и принялся читать. Он уже много тысяч раз видел подобные документы. Внизу, для того, чтобы бумага обрела силу, должна была появиться его размашистая подпись.Федор Иванович просмотрел первый документ, затем перевернул его и взялся за следующий, так и не украсив своей подписью предыдущую бумагу.– Болваны! Сколько учил, что так писать нельзя!Он прочел несколько страниц, изрядно почеркал остро отточенным карандашом и только после этого, нажав кнопку, вызвал своих помощников. Те появились мгновенно, словно в этот момент стояли за дверью и только и ждали разрешения хозяина войти в кабинет.Зубов не предложил им сесть и сам не выбрался из-за стола. И его помощники поняли, что предстоит тяжелый разговор, вдвойне неприятный, так как был уже конец рабочего дня, и служебные машины ждали своих пассажиров, чтобы развезти их по домам.– Так, – сказал Федор Иванович, не поднимая глаз на своих помощников. Он нервно забарабанил концом карандаша по столу. – Сколько я вам говорил, так писать нельзя! Ведь эти бумаги пойдут не в сортир и не в бухгалтерию, а прямиком на стол к Президенту! Вы что, не понимаете этого?! Подставить меня хотите?!– Федор Иванович, – один из помощников сделал шаг вперед, – но вы же сами говорили, надиктовывали…– Что я надиктовывал?! – Зубов в негодовании поднял свою массивную голову.И в этот момент спина опять дала о себе знать.Зубов поморщился.– Что, Федор Иванович, радикулит? – участливо, с подобострастным выражением на лице второй помощник подошел к столу.– Будь он неладен! – пробурчал Зубов и посмотрел на молодое холеное лицо своего помощника. – Это ты составлял? По стилю вижу, что ты. Кто так пишет?! Я тебя сколько учил? Ты за что получаешь деньги? Документы надо составлять так, чтобы ни одна умная голова не смогла придраться. А если какая-нибудь из этих бумаг попадет к депутатам? Ты знаешь, что будет?! Рыбкин даст такому депутату слово, тот вылезет на трибуну и зачитает… А потом начнется! Да надо мной все смеяться станут.В принципе, бумаги были составлены очень толково, и Зубов придирался только потому, что этого требовала его душа. Ему хотелось немного покуражиться, – сорвать на ком-нибудь злость.– Короче, все это переделать! К завтрашнему утру.Я здесь отметил. Чтобы все было выполнено безукоризненно.Помощники переминались, стоя у длинного стола.– Понятно? Завтра утром бумаги должны быть у меня на столе. И если опять схалтурите, уже не спущу. Учтите, по головке не, поглажу. Не для того я взял вас сюда, не для того государство платит вам такие деньги.– Все понятно, Федор Иванович. Не беспокойтесь, к утру все документы будут готовы.– Мне не надо, чтобы вы проделывали все документы. Подготовьте только те, на которых стоят галочки, их я должен подписать завтра. Президент ждет эти бумаги.Завтра же они должны лежать у него, я завтра иду к нему. Вам понятно?– Да-да, – в один голос ответили помощники. – Мы можем идти? – и они направились к выходу.– А документы? – буркнул вслед Федор Иванович и попытался, опершись руками о стол, приподняться.Но спина опять заныла, и ему пришлось буквально упасть в кресло.– Передайте, чтобы принесли чай. А документы заберите.Когда оба помощника были уже в дверях, зазвонил телефон. Федор Иванович, превозмогая боль, повернул голову и посмотрел на телефонные аппараты. На одном из них красным глазком подмигивала маленькая лампочка.– Ого! – тихо прошептал Зубов, потянулся рукой и нащупал трубку телефона, среди множества других стоящего на узкой тумбе.Затем не спеша поднес се к уху.– Зубов слушает! – сказал он суровым и строгим голосом, так, как и подобает говорить человеку, занимающему роскошный кабинет и знающему себе цену.Не только окна этого кабинета напрямую связывали Зубова с Кремлем: на узкой дубовой тумбочке стоял телефон, не имеющий номеронабирателя, диск его украшал золотой двуглавый орел, а под ним надпись – «Президент».Зубов любил смотреть на этот телефон так же, как на купола и кресты кремлевских соборов. Правда, звонил этот телефон редко. Но звонил.Сейчас же тишину нарушил другой телефон, крайний, номер которого знали немногие.Зубов прижал трубку к правому уху. Он где-то давно читал или слышал, что если прижимаешь трубку к правому уху, то информация поступает именно в то полушарие мозга, которое отвечает за логику. А вот к левому уху лучше всего подносить трубку, когда разговариваешь с женщиной.На этот раз Федор Иванович держал трубку у правого уха.– Это ты? – послышался чуть осипший голос.– Конечно, я, – все еще строго сказал Федор Иванович.– Надо встретиться.– А кто это?– Ты что, не узнал? – из трубки послышался своеобразный хохоток, напоминающий одновременно скрежет металла и бульканье воды в кастрюле.Так смеялся только один человек, известный Зубову – Иван Николаевич Хромов.– Богатым будешь, – пошутил Зубов.– Да я и так не бедный, не жалуюсь.– Не зарекайся.– Я и не зарекаюсь.– Ты откуда звонишь?– А что, не слышишь?– Не слышу, – признался Зубов.– Из машины звоню.– Тогда понятно. А в чем дело?– Не по телефону, дорогой. Ты где будешь сегодня вечером?Зубов на несколько секунд задумался.– Знаешь, я себя неважно чувствую.– Что, опять с Президентом в теннис играл? – спросил Хромов, и вновь раздался булькающе-скрежещущий хохот.– Да нет, уже две недели не играл.– Тогда что, переусердствовал с молодыми интересными?
1 2 3 4 5