В водке плавали какие-то травы. Комбат знал лишь одну, длинную, плоскую, – зверобой. Остальные травы ему были неизвестны. Ни сопроводительного письма, ни даже маленькой записки в бауле не нашлось. Хотя, что тут пояснять, и так все видно, и так все ясно.Комбат резал мясо, рыбу, хлеб, мазал бутерброды, ставил на плиту чайник. Все делал быстро, расторопно, умело – так, как это может делать лишь мужчина, умудренный жизненным опытом, и никогда не научится делать женщина.Все, что оказалось на столе, выглядело настолько соблазнительно и аппетитно, что Рублеву хотелось тут же сесть на табуретку, набросать себе на тарелку всего понемногу, выпить рюмку сибирской водки, настоянной на, травах, затянуться крепкой сигаретой и улыбнуться в усы.Но делать этого Комбат не стал.«Всему свое время, каждому овощу и фрукту свой час и свой черед», – подумал Борис Рублев и услышал, что вода в ванной уже перестала шуметь.– Ну, как ты там? – громко спросил Рублев.– Ничего, – услышал в ответ чуть испуганный голосок.А голос у Сережи уже начинал ломаться и из детского превращаться в подростковый, юношеский. Иногда звучали басовитые нотки.– Все хорошо, Борис Иванович, все хорошо.– Ну-ну, давай поторопись, а то чай остынет.Борис Рублев на кухне разлил по чашкам кипяток, добавил заварки, себе много, а гостю чуть-чуть, для аромата.Уже через десять минут мужчина и паренек сидели напротив друг друга. Комбат почти не ел, он смотрел, как жадно, огромными кусками отправляет себе в рот мясо и рыбу его гость.– Ты не стесняйся, ешь, – говорил Комбат, а сам лишь прихлебывал круто заваренный чай.У него даже сердце сжималось, когда он смотрел, как ест паренек.– Давай не стесняйся. Вот этот кусок возьми, он повкуснее будет, – и Комбат, аккуратно подцепив вилкой снедь, накладывал и накладывал гостю то из одной тарелки, то из другой.А паренек все ел и ел.– Давненько ты, наверное, не сидел за столом? – произнес Рублев.– А что, заметно? – двигая челюстями, с полным ртом, пробурчал Никитин.– Говорю, за столом ты давно не сидел.– Да, давно, Борис Иванович, – почему-то Сергею хотелось называть этого мужчину по имени-отчеству. Он даже не делал для этого над собой какие-либо усилия, получалось самопроизвольно, словно бы Рублев был его классным руководителем или любимым учителем.– В школу ты, конечно, не ходишь.– Конечно, не хожу.– А хочешь?– Не очень, – признался Никитин.– А почему так?– Да я уже полтора года в школу не хожу.– А сколько классов закончил?– Пять, – признался Никитин.– Всего пять?– Пять классов закончил, и даже без троек.– Потом что?– А потом началось. Но я не хочу рассказывать про это.– Про что – «про это»?Паренек замкнулся, даже жевать перестал, лишь пил чай.– Закурить можно?– Нет, нельзя, – строго сказал Комбат.– Хоть одну сигарету, хоть половинку…– Я же сказал нельзя, значит, нельзя!– Тогда какого черта они лежат прямо на подоконнике? Издевательство форменное!– Силу воли надо воспитывать.– Какую силу? Какой воли? Зачем?– В жизни пригодится.– Ничего мне уже не пригодится! Да и к "черту такую жизнь!Паренек говорил убежденно, у Комбата от его слов даже мурашки по спине побежали. Как это можно в тринадцать лет так не любить жизнь? И он почему-то вспомнил себя в таком возрасте. Вспомнил, как не мог дождаться лета, вспомнил все свои развлечения, рыбалку, речку, лес, теплую воду, теплые дожди, смех друзей. Почему-то вспомнил лошадей, велосипед.– Послушай, Серега, а где твои родители?– Нет у меня родителей.– Слушай, с ними случилось что-то, погибли?– Да, погибли.– Родственники у тебя есть, братья, сестры?– Сестра была.– Ас ней что случилось? – негромко осведомился Рублев.– Ее изнасиловали, а потом застрелили.– Кто? – задал вопрос Комбат.– Бандиты.– Какие бандиты?– Кто ж их разберет, какие они? Фамилию я у них не спрашивал.– Ас тобой что случилось?– Они думали, что меня тоже убили, а я вот взял и выжил.– Тебя убить хотели или случайно вышло?– Не спрашивал. Сюда мне саданули, – Никитин слез со стула, задрал тельняшку, показал на правом боку под ребрами большой красный шрам. Такие шрамы Комбат знал очень хорошо, он даже вздрогнул.– Сейчас уже ничего, зашили, вылечили, в больнице три месяца лежал. Есть у меня тетка, да она меня видеть не хочет.– Что же это за тетка такая?– Она с мужем живет, мне, в общем, не родная. Сволочи они, мешочники.– Чего?– Мешочники они.– А ты откуда сам?– Из Таджикистана. Мы жили возле границы.– Если не хочешь, не рассказывай.– Не хочу.У Никитина уже дергалась щека и левое веко. Комбат .понял, его гость нервничает и разговор этот для него слишком тяжел.– Ладно, на, закури, – Комбат взял пепельницу, сигареты, зажигалку и положил все это перед гостем. – Бери, бери, если уж так тебе тяжело, закури, может, легче станет.– Не-а, – сказал Никитин, – не станет. Но я закурю.Парень для своих лет говорил слишком серьезно, слишком по-взрослому.– А занимаешься ты чем?– Когда?– Ну вообще.Никитин передернул плечами.– Ворую, машины мою.– Что воруешь?– Что придется, Борис Иванович.– Так ты вор или кто?– Наверное, вор.Борис Рублев заметил на тонкой худой шее Никитина черную тонкую нитку.– Что это у тебя, крестик? – спросил он.– Нет, не крестик.Паренек вытащил из-под тельника, который был ему велик, небольшой медальон величиной с пятикопеечную монету. Комбат смотрел. Сережа снял через голову черный шнурок, несколько секунд медлил, затем протянул Комбату.– Он открывается? – спросил Рублев.– Да, только плохо. Давайте я сам.Через полминуты медальон открылся.– Вот, смотрите, это мать, а это я с сестрой.В медальоне была очень маленькая фотография.– А отец где?– Как это где, – улыбнулся Сергей, – он же нас фотографировал.– Документы у тебя какие-нибудь есть?– Не-а, никаких. Зачем они мне?– Как это зачем? У каждого человека должны быть документы.– Так это у человека. А я ведь кто – вор, попрошайка, мойщик машин.– А если тебя милиция схватит?– Они, Борис Иванович, документы не спрашивают, завезут в спецприемник, а там уже разбираются. Меня, кстати, там знают, уже четыре раза там побывал.– И что? – как-то грустно задавал вопросы Комбат.– Ничего. Я от них убегал.– Как убегал?– Не могу я там находиться, душа свободы просит.– Чего-чего? – переспросил Комбат.– Свободы душа просит, – Сережка взял сигарету, сунул в рот, щелкнул зажигалкой, затянулся. И тут же закашлялся.– Нельзя тебе курить, Серега, молод ты еще.– Но я, между прочим, не только курю, но и пью, – принялся перечислять свои пороки Сергей Никитин.– И что в этом хорошего?– А что плохого? Выпью – легче становится.– Наркотиками не балуешься?– На наркоту деньги нужны, а их у меня нет. Правда, иногда бывают.– Когда что-нибудь сопрешь?– Ага.– Наелся?– Я могу есть долго, я, кстати, могу все это съесть.– Тогда съедай, не стесняйся.– Вот передохну, Борис Иванович, а потом все съем.– Ну, ну, давай, – улыбнулся Комбат.– А вам не жалко?– Чего? – спросил Рублев.– Ну, еды, например…– Не жалко, Серега. Мне тебя жалко.– А чего меня жалеть? Вы меня жалеть не должны, вы же мне не родня.«Да, не родня, к сожалению», – подумал Комбат и почувствовал ужасное одиночество, такое одиночество, от которого даже в висках закололо. Глава 3 Виталий Конопацкий уже второй месяц околачивался в Москве. Не жил, не работал, а именно околачивался – так он сам определял свою теперешнюю жизнь. Приехал он в российскую столицу из Горловки, которая под Донецком. В свое время отслужил в воздушном десанте. Демобилизовавшись, подался в милицию, но к тридцати годам не заработал ни на квартиру, ни на машину. Друзья, его одноклассники, кое-как устраивались в жизни, кто хуже, кто лучше, но все уже обзавелись семьями. И жены бывших друзей не очень-то радостно встречали холостяка, когда тот приходил в гости, хотя за глаза и любили поставить его в пример мужьям. Мол, много не пьет, не курит, каждое утро занимается спортом.И наконец-то по прошествии десяти лет – после армии – Виталий Конопацкий понял, что его неустроенность в жизни идет от нехватки денег. Не хватало их ему катастрофически. Завод, на котором он работал, простаивал три недели в месяц, зарплату же выдавали чем придется и когда придется, обычно сахаром. А попробуй продай его за живые деньги на Украине, когда всему городу выдали зарплату тем же самым, чем и тебе! Российские перекупщики, иногда приезжавшие в Горловку, скупали сахар мешками за смешные деньги, которые позволяли хоть как-то прожить месяц.Виталий из газет знал, сколько стоит сахар в Москве, и поэтому чувствовал себя обделенным, когда подсчитывал истинную стоимость мешков, скопившихся в квартире, где он жил вместе с родителями. Из теленовостей он знал, что деньги у русских в провинции такая же редкость, как и в Горловке, водятся они лишь в крупных городах да в столице, там и сто баксов, казавшихся ему заоблачным богатством, не деньги.Дни проходили за днями, а уверенность в том, что перекупщики бессовестно наживаются на нем, не покидала Конопацкого. Не раз в мечтах он уже представлял себе, как со своим сахаром отправляется в Москву и продает его по настоящей цене за российские рубли. Меняет рубли на доллары, а потом преспокойно живет целый год в Горловке не опасаясь очередного витка инфляции, вновь собирав мешки, заставляя ими подвал, кухню и коридор. Он представлял себе это так отчетливо, что даже слышал хруст новеньких купюр, полученных в обменнике. Но вся загвоздке состояла в том, что ему не на чем было отправиться в Москву, не загрузишь же свой неподъемный товар в проходящий поезд!Возможно, мечты так и остались бы мечтами, если бы не сосед Виталия, работавший водителем грузовой машины – тягача с фурой – в одном из автопредприятий города. Сосед любил выпить и постоянно ходил по подъезду, одалживая деньги. Отдавал их, правда, регулярно, но не из зарплаты, которую полностью забирала жена, а из сэкономленных командировочных. Деньги соседи давали ему не с большой охотой, но с уверенностью, что они вернутся назад. Командировки случались часто, иногда и в Россию, и тогда соседу Конопацкого платили огромные по местным понятиям деньги – по десять долларов в день.Вот уже неделю Виталий Конопацкий находился в отпуске. Он специально придержал его до осени, потому что летом на заводе работы было больше, цеха старались загрузить на тот период, когда не надо тратиться на отопление. С наступлением же осенних холодов работа на заводе замирала окончательно.После обычной утренней пробежки Виталий вернулся домой и, облившись холодной водой, – горячую в дом не подавали уже с полгода – принялся за завтрак. На кухне было не повернуться, всю стену от самого холодильника и до двери занимали мешки с сахаром, колючие и серые, на вид абсолютно несъедобные. Но, как бывшему десантнику, Виталию такой интерьер даже нравился, словно бы дом готовили к долговременной осаде и через день-два мешки водрузят на окнах, соорудив из них огневые точки.В дверь позвонили. А чайник в этот момент, как назло, лишь закипал, его свисток отдавался глухим сипением.«Черт, – пронеслось в голове Конопацкого, – может, опять инспектор из Энергонадзора? У меня за электричество уже полгода не плачено, вновь начнут грозить, что отключат от сети…»Но потом вспомнил, что оба последних раза инспектор Энергонадзора наведывался вечером, когда люди приходят с работы.«Можно и открыть», – решил Конопацкий и пошел к двери.Сквозь неплотно прилегающую дверь он уловил резкий запах перегара, адскую смесь дешевой водки, лука, чеснока и залежалого сала.«Снова Иван Деньги одолжить пришел», – подумал Виталий и захотел на цыпочках отойти от входной двери. Отказывать соседу он не умел, а денег оставалось в кошельке всего двадцать гривен.– Эй, Виталик, – в дверь несколько раз ударили кулаком, – это сосед, открой!Виталик затаился, боясь выдать свое присутствие.– Да я же слышал, ты дома. Думаешь, я деньги одалживать пришел?«Именно так я и подумал», – решил Конопацкий, но тут же сосед поспешил уверить его в обратном.– Отдать, сосед, пришел, открывай!Получалось неудобно: сперва притворился, что его нет, а потом открыл. Но Иван был человеком без комплексов.Он широко улыбался, упершись двумя руками в дверной проем, чтобы не упасть, по его глазам было видно, выпил он совсем недавно, глаза еще не утратили утренней свежести и здорового блеска.– Во иду и думаю, надо же деньги отдать, прежде чем домой идти, – произнеся слово «домой», Иван вспомнил о жене и покосился на нижнюю площадку, где располагалась его квартира. – Дай, думаю, сосед, к тебе зайду, а то моя змея услышит, выбежит и вмиг отберет.– Мог бы и позже отдать, – сказал Виталий, пропуская Ивана в дом.Иван тут же закрыл дверь и навалился на нее спиной.В саму квартиру дальше прихожей Виталий соседа никогда не пускал, зная, что стоит тому сесть, как поднять его можно будет только подъемным краном, настолько словоохотливым родился Иван.– Я вот что подумал, если не отдам сразу, то с утра пропить могу.– Что ж, справедливо, – ответил Виталий, подумав, как это его соседа еще держат на автобазе шофером, как он ухитряется проходить медкомиссии, не попадаться ГАИ за рулем с остаточным алкоголем.Ненадежнее прислонившись к двери, Иван принялся копаться в многочисленных карманах пиджака. Из каждого он доставал несколько купюр, мятых, переложенных в несколько раз.– Я их чего в разных карманах держу, – пояснял Иван, – как пить начинаю, то вытащу из одного кармана и подумаю, что уже все, а потом, утром, – хлоп, смотрю, еще есть! Сколько я тебе должен?Эту фразу Иван произносил каждый раз, когда приходил отдавать деньги. Одалживал он понемногу, но часто, иногда приходил в таком виде, что сразу становилось понятно: через десять минут он забудет, где брал деньги и брал ли вообще. Какую бы сумму долга ему ни называли, он всегда соглашался. Можно было бы и сейчас сыграть на этом, но у Виталия совесть имелась.– Сейчас, – он сбегал на кухню и вернулся очень быстро, боясь, что Иван пройдет в квартиру. Но тот нетвердо держался на ногах и не рискнул лишиться опоры. – Вот, – Виталий развернул помятый блокнотик, где на одной из страниц имелись графы, сколько и когда одалживал Иван.– Молодец, что записываешь, а то Петренко, – и Иван несильно стукнул головой в дверь, тем самым он хотел напомнить, что Петренко живет в квартире напротив, – никогда, гад, не записывает. А потом я сам должен помнить. А где ж ты упомнишь, я же пьяный беру, сколько дал, столько и взял! Говорит, мол, сам вспоминай! А я и ошибиться могу. Нет-нет, ты мне не показывай, – тут же замахал руками Иван, когда Конопацкий попытался показать ему записи, – верю тебе. Сколько?– Двадцать две гривны.– Ни хрена себе, – вырвалось у Ивана, – это сколько же я водки выпил! Нет, – тут же призадумался он, – сам столько выпить не мог. Друзья, сволочи, сами денег не дают, бутылочку принесут, а потом за добавкой мне бегать.Нет-нет, ты не подумай, я не отказываюсь, – к он принялся мусолить деньги.Расставался с ними Иван легко, зная, что, раздав долги, сможет снова с легкой душой ходить и побираться по соседям вновь хоть сегодняшним вечером.– Я же не бомж какой, – приговаривал он, – а водитель, зарабатываю, в командировки езжу. Если я взял, то знай – отдам. Вот теперь в Москву посылают. А знаешь, сколько платят? – Иван хитро улыбнулся. – Одних командировочных десять баксов в день.Эту новость Иван сообщал каждый раз на протяжении всех последних лет.– В Москву? – переспросил Виталий сперва машинально, лишь для того, чтобы поддержать разговор, а затем повторил более осознанно:– В Москву командировка, говоришь?– Наши в гараже заказ исполняли, коммерсанты какие-то пять движков от «ЗиЛа» отгрузили. Наши им капитальный ремонт сделали, теперь назад повезу. Они хитрые, нашим копейки платят, а свои, московские, за такую работу не берутся. Вот, двадцать и две, – Иван протянул деньги. – Чего не берешь? Если сейчас не отдам, то пропью.– Один едешь или с экспедитором?– Один. На кой хрен мне экспедитор, если всего пять движков на всю фуру? Что я, не посчитаю до пяти, что ли?Не дурак.– А пассажиров тебе брать можно?– Место в кабине есть, – еще не поняв, к чему клонит сосед, сказал Иван.– Сахар мой завезти сможешь?– Завезти-то не проблема… А на кой хрен его тебе в Москву переть, родственники там живут, что ли?– Нет, я продать хочу.– А, – заулыбался Иван, – так я и свой сахар везу, у меня тоже два мешка дома стоит. Сеструха у меня там живет, мужик у нее в ментовке работал, а потом посадили его, так она теперь в однокомнатной осталась. Я ей сахар вместо квартирных заплачу, а она мне – бумажку организует, будто я в гостинице жил, – Иван захихикал, потому что, глядя на него, невозможно было представить, что такой человек может останавливаться в гостинице, ведь там живыми деньгами платить надо, а их куда приятнее пропить.– Надолго ты туда?– Дня на четыре, на пять, как получится. Начальник говорил, будто попутный груз из Москвы есть, ждать придется.
1 2 3 4 5 6