– Вы - бывший пират? - я не сумел сдержать досады и пренебрежения.
– Нет, просто знался с морскими ребятами. Но вас не это должно занимать, «Том, - как говорят друзья, - Чёрный Жемчуг», или «Том, - как говорят завистники, - Сопливый Счастливчик». Я вам предлагаю купить у меня секрет лично для вас преполезный, и заплатить за него пятьдесят тысяч фунтов, причём деньги выдать до оглашенья секрета.
Я в растерянности оглянулся на запалившего-таки огонь в камине Давида:
– Он шутит?
– Совершенно не представляю, о чём может идти речь, - прижал тот руку к груди. - Ручаюсь лишь, что рекомендации у мистера Мухуши - надёжные. И он заверил меня, что мистер Локк Лей будет очень доволен покупкой. В остальном - решай сам.
– Да что же это делается! - воскликнул я, обнаружив, что против воли тянусь к сундуку с только что пересчитанным золотом. - Это ведь не кружка пива, и не тюк табаку! Это пятьдесят тысяч! За уверение, что я буду рад… Вот вам!!
И я поставил на стол пять тяжёлых кожаных портфунтов. - В каждом - ровно по десять тысяч. Считайте!
Но, к моему удивлению, считать Мухуши не стал. Он поднялся со стула, развязал свой мешок и вытащил из него какого-то деревянно-металлического уродца, с пружинами на дубовой раме и четырьмя железными лапками. Торговец секретами подошёл к одному из окон, раскрыл его и, усадив своего уродца на подоконник, быстро сжал винтами его острые лапки. После этого он покачал, натягивая пружины, затейливым рычагом, отложил его, вернулся к столу, взял один из портфунтов, устроил его в центре уродца - и спустил звонко щёлкнувший рычажок. Кошель с золотом мелькнул за окно и исчез. (Я переглянулся с Давидом. Лица у нас были вытянуты.) Проделав этот фокус ещё четыре раза, Мухуши снял уродца с подоконника, опустил в мешок и замер, приложив руку к уху наподобие ковшика. С улицы донёсся резкий пронзительный свист.
– Ну что же, - произнёс, довольно потирая свои чёрные руки, изумительный гость. - Деньги получены. Теперь - то, за что они плачены.
– Я впервые вижу, - произнёс оторопело Давид, - такую предусмотрительность!
– И такую подготовку и такой тонкий расчёт! - поддержал его я.
– Это зрелище - бесплатно, - повёл головой, состроив серьёзную физиономию, чёрный старик. - А вот за это - заплачено только что. Прошу получить.
И он выложил на стол какую-то карту.
– Что это? - одновременно спросили мы с Давидом.
– Имение «Шервуд», - ответил Мухуши. - Хотя, честно сказать, оно не очень-то «вуд»*. (* Wood (англ.) - лес.) Вот - бывшая роща дубов. Там сейчас одни пни. Вот это - бывшая буковая роща. Там тоже пни. Это - река. Ущелье, скалы, четыре оврага, шесть ручьёв, большое пахотное поле, три озерца, - одно довольно большое, - два сосновых и два смешанных леса, невеликие. Вот здесь, - видите? - замок «Шервуд». Небольшой, и не сильно разрушен. Красная линия - граница с соседями. Всё это выставлено на продажу и оценено в двести двадцать три тысячи фунтов. Однако, желающих приобрести это имение - нет. Так как, во-первых, вырублены до последнего дерева знаменитые Шервудские леса, а во-вторых, к имению присовокуплен участок совсем негодной земли с ущельем и скалами - длинное ущелье, правда? И этот участок оценен ещё в семнадцать тысяч фунтов. В совокупности, за такое имение и такой замок - не очень-то дорого, но - нет желающих. Нет. Кроме, - старик поднял похожий на корявую ветку палец к потолку, - Томаса Локка.
– Ну и почему же? - поинтересовался «Томас Локк», усилием воли заставляя себя казаться спокойным.
– По трём причинам, - старик отпустил карту и та, прошуршав, свернулась в толстую трубку. - Первая: у Томаса Локка есть деньги. Вторая: Томас Локк получает титул баронета - а если повезёт - то барона, с правом передачи этого титула по наследству. Ну а третья - вот она.
И старик, наклонившись, снова взялся за мешок и вытащил из него другой, поменьше. Развязав горлышко, он высыпал прямо на стол его содержимое. Три крупных маслянисто-чёрных камня.
– О, Боже! - пробормотал Давид. - Это же…
– Горный уголь, - закончил за него Мухуши. - Горит дольше дерева и несравненно жарче. Если бы бывшие владельцы «Шервуда» знали, что у них под боком расположена угольная жила - они ни за что не стали бы вырубать деревья. А жила - вот она, - старик снова развернул карту, - в ущелье, на том самом никому не нужном участке.
– Да-а, - протянул Давид. - Если всё так… Уголь - это деньги. Или - собственные кузни, рудоплавильни, стеклозаводы, - и уже большие деньги.
Я же, потирая лоб, думал не о горном угле, а о замке и титуле. - Мистер Мухуши! - торжественно проговорил между тем Давид. - Если угольная жила существует - моё слово прибавится к вашим рекомендациям.
– Весьма признателен, - ответил торговец секретами. - Заверяю, что она действительно существует, и что человек, нашедший её - умер.
– Случайно, не вы ему помогли… - я поднял голову.
– Нет! - вскинул руки старик. - Он сам. Это можно проверить.
– А когда, - спросил Давид, - можно подать прошение о покупке?
– Как только мистер Локк предъявит в таможню привезённые им на «Дукате» товары и получит уведомление, что он на законных основаниях обладает суммой в двести сорок тысяч фунтов. А я на свои пятьдесят тысяч, которые скачут сейчас из Бристоля в мой загородный домишко, никакого подтверждения в их законности брать не намерен. При этом позвольте откланяться - и, мистер Дёдли, не забудьте об обещанной рекомендации.
Давид проводил чернолицего гостя и вернулся. Сел за стол. Я сел напротив. Мы развернули карту, ещё раз всмотрелись.
– Эвелин будет баронессой, - сказал я шёпотом. - А я сам - всю жизнь буду сажать и растить дубовый и буковый леса.
– Томас, - так же шёпотом ответил Давид. - Нужно немедленно и отчаянно выпить.
– Есть бочка ямайского рома в подвале. Идём, Давид.
– Идём, Томас.

МИСТЕР ШЕРВУД

После этой ночи я уехал из дома и отсутствовал две недели. С Давидом, Готлибом и Робертсоном мы находились в Лондоне, где совершали необходимые нотариальные действия по регистрации покупки имения. На обратном пути, прихватив ещё землемера, завернули в Шервудский замок. Робертсон и Готлиб, навьючив на свободную лошадь тюк с едой и связку длинных землемеровых кольев-вешек, отправились сопровождать самого землемера в его унылом и обыденном путешествии: он должен был на месте, «на земле» подтвердить границы имения. (Спешу заметить, что в нашем случае этому путешествию не пришлось быть унылым, так как в тюке с едой находились анкер с вином и дюжина бутылок с ромом. Ром был нужен не только для благополучного завершения межевых работ. Просто становилось уже ощутимо холодно.)
Мы же с Давидом, верхом на двух лошадях, въехали в центральные ворота замка.
– Странно, - сказал Давид, - а где сторожа? Ведь несколько сторожей от префектуры должны охранять замок до исхода торгов! И, смотри-ка - нет никого.
– Всё к лучшему, - рассмеялся я, привставая на стременах. - Осмотрим владения без посторонних зевак!
Медленным шагом мы ехали по широкой мощёной булыжником улице. Я вертел головой во все стороны. Слева и справа высились стены каких-то древних зданий - массивные, с добротной, крупной каменной кладкой. Несколько раз встречались отводы от главной улицы в стороны, изредка - тёмные дверные проёмы без дверей, но мы никуда не сворачивали. Въездной путь закончился толстой башней с распахнутыми настежь красными от ржавчины огромными воротами. Здесь лежал белый, отмытый дождями скелет то ли козы, то ли собаки. Потянулись складские постройки - классические длинные, с узкими окнами под самой крышей цейхгаузы; конюшни, трёхстенная кузня, в глубине которой были видны наковальня и - вот странность! - два, друг супротив друга, горна. - Надо же! Никто не спёр наковальню!
– Станина наверняка вкопана в землю, и тяжесть… Четвёркой лошадей не своротишь!
Начались жилые постройки - многоярусные, с лабиринтами ходов, балконов, лестниц и лесенок. Вдруг Давид придержал лошадь: - Смотри, Томас! Что это там?
– Кажется, мост. - Если есть мост, значит, там ручей. Хорошо бы местную воду испробовать!
И точно, мы свернули, и через минуту копыта лошадей зацокали о каменную, выгнутую изящной аркой над ручьем спину небольшого моста. Миновав его, мы подъехали к маленькому одноэтажному зданию, из недр которого, с шумом и клёкотом выбегал искристый, прозрачный ручей.
– Сильный родник, - уважительно заявил Давид, слезая с лошади.
Он передал мне поводья, подобрался к ручью, кряхтя, наклонился и отведал воды.
– Хрусталь! - поднявшись, Давид повернул ко мне мокрое, с довольной улыбкой лицо. - Лёд и хрусталь!
Сбоку от родника стояло громадное здание - не с дверями, а высокими дубовыми воротами, которые сохранились, видимо, лишь потому, что снять их было никому не под силу. Мы въехали на лошадях - по ступенькам и внутрь.
– Ну что, - сказал Давид, - вполне приличное помещение.
Мало сказать - приличное. Квадрат, шагов сорок на сорок, с дюжиной окон, заколоченных рогожей и досками. На полу - не плахи, а тёсанные в брус брёвна. Камин, в который можно въехать на лошади. В нём - вертел, на котором можно зажарить быка. Вдоль одной из стен - на сорок же шагов лавка, такая широкая, что на ней можно было, откинувшись, лечь, а перед ней - такой же длины стол. Многочисленные ноги его уходили вниз, сквозь брёвна, и, очевидно, это также было причиной того, что стол не унесли, - хотя один край был изрядно выщеплен топором: какой-нибудь заблудившийся странник не нашёл другого топлива для костра. Встав на седло ногами, я дотянулся и содрал с одного окна полусгнившие доски с рогожей. Будет хоть немного света, когда закроется дверь. Мы отвели к ручью и напоили лошадей и, вернувшись, сняли с них сбрую и привязали в углу, насыпав в торбы овса. - Камин затопить нечем, - посетовал Давид, устраиваясь на боку на длинной лавке. - В Англии и без того дерева мало. А тут - всё, что можно - пожгли.
– Подожди-ка, - сказал я в ответ и, натянув снятый было сапог, вышел из «каминного» зала.
Вернувшись к мосту, я взялся и крепко потряс одно из перил. Подгнившие концы его легко вывернулись из удерживающих их железных колец. «Всё равно новые ставить!» Обратно я вернулся с тяжёлой охапкой длинных, потемневших от времени деревянных жёрдок. С грохотом сбросив эту ношу возле камина, я потянул за висящий сбоку него шест, который вверху, почти под потолком был кольцом соединён с рычагом шибера. Потянул - и шибер, проскрипев, отворился. Через полчаса в камине пылал огонь, Давид негромко похрапывал на лавке, а я сидел за огромным столом и, разложив перед собой новенькие, хрустящие, с гербами бумаги, перебирал их, выхватывая взглядом случайные строчки: «собственность на строения… собственность на угодья… на лес… на ущелье с участком реки… итоговая собственность…» И везде владельцем этого необъятного имущества был вписан некий «Сопливый Счастливчик» Том Локк. Давид перестал храпеть, поднял голову, бросил взгляд на бумаги. - Скоро всё надо будет менять, - сказал он с некоторым пренебрежением.
– Почему? - удивлённо поинтересовался я.
– Ты теперь не Локк, - сказал равнодушно Давид. - Ты теперь Шервуд. Все бумаги надо будет переписывать на новую фамилию, с учётом титула. Мистер барон.
– Да-а, - мечтательно сказал я, - «барон Шервуд» - это звучит. Конечно, было бы лучше «граф Шервуд», но это как-нибудь после. Главное - как благородно звучит «баронесса Эвелин Шервуд»!
Надвинулась тёмная ночь. Слабо трещал, догорая, огонь в необъятном камине. Мирно хрупали овёс лошади. Посапывал Давид. Где-то в замке прокричал поселившийся под одной из крыш филин. Невесомое, сладкое ощущение торжественности и удовольствия не давало мне спать. «Вы знаете, кто я такой? - мысленно говорил я всем знакомым мне людям. - Я - барон Шервуд!»
За стенами поднялся ветер, и в чёрный проём окна стали залетать редкие снежинки. Очень странно, ведь ещё не зима… Так и не уснув, я развёл, - едва только стало светать, - новый огонь в остывшем камине. Встал озябший Давид, охая, прошлёпал к ручью, умылся. - Нет, - бормотал он, вытирая покрасневшее от ледяной воды лицо, - не по моим годам сны на жёстком дереве, да на холоде…
Его прервал дробный топот копыт. Спустя минуту к нам подъехал молчаливый, долговязый Робертсон. Он слез с лошади, снял пару тяжёлых мешков.
– Хорошо, - проговорил, взглянув в небо, - что идёт дым. Быстро вас нашёл.
И развязал мешок.
Мы заглянули. Чёрные, маслянисто поблёскивающие камни. «Уголь!» - В ущелье не просто жила, мистер Том, - сказал Робертсон. - Там целый пласт - длинный и толстый. Уходит вглубь скалы. Вот, набрал из-под ног.
Мы быстро перенесли уголь к камину и, разбив его на куски помельче, набросали в огонь. Заалело и вскинулось жаркое пламя. Остро запахло непривычным «кислым» дымом. Я принёс и бросил в огонь оловянную ложку, и мы минуту смотрели, как она, плавясь, стекает сквозь побелевшие угли вниз, к поду камина. - Уголь - шептал Давид, - это и кузни, и керамический цех, и стекольная мануфактура. Это большие деньги. На всю жизнь. И детям, и внукам.


ГОРЕВЕСТНИК

Предчувствия посещали меня редко, но никогда не обманывали. Никогда. Вот и сейчас, торопясь домой с невероятной, ослепительной радостью, переполненный счастьем и ликованием от созерцания собственного замка и от свалившегося с неба дворянского титула, воображающий трепетную радость Эвелин, я вдруг почувствовал, как сквозь меня пролетело невидимое холодное облачко, заставившее мою кровь на мгновенье сделаться ледяной.
– Давид, - сказал я едущему рядом старому другу, когда ко мне вернулась способность нормально дышать. - Кажется, дома нас ждёт что-то ужасное.
– Что ты говоришь, Томас! - воскликнул Давид, перегибаясь в седле и хлопая меня по плечу. - Сейчас в твоей жизни - этап везения и удач! Что может ждать тебя дома? Только радость! Ты, может быть, не замечаешь, а со стороны хорошо видно, как радуются все, все! - когда ты приезжаешь. Эвелин сейчас покраснеет, как девочка. Анна-Луиза будет смотреть на тебя с обожанием. Знаешь, как она до сих пор зовёт тебя? Не знаешь? «Милорд». Миссис Бигль бросится хлопотать по поводу чего-нибудь «вкусненького», а непоседа Алис будет ей мешать и таскать кусочки из-под руки. И знаешь, почему это ей будет позволено? Потому, что ты - дома. Луис и Генри - знаешь ли ты, сколько вечеров они о тебе говорили? И у одного, и у второго ты изменил судьбу, - минутным безумным поступком. А мои Эдд и Корвин! Ты знаешь, что кумир у них - не морской волк Энди Стоун, и не просоленный боцман Бариль, и даже не их старый отец, а вчерашний мальчишка и новоявленный дворянин Том Шервуд! Что может ждать тебя впереди, кроме радости?
Он успокоил меня. Его уверенность была заразительной. Особенно же подействовало и унесло остатки сомнений так легко и так сладко прозвучавшее вдруг «Том Шервуд».
Но Давида, в отличие от меня, не посещали предчувствия.
Подъезжая к дому, я заметил, что в двери временно прекратившего работу мебельного салона не входят и не выходят матросы. Шторы в окнах задёрнуты. Для чего? Свечи жгут днём?
В доме действительно горели свечи. В нём, притихшем и замершем, царили безмолвие и полумрак. В сердце снова ударило холодом. Придерживая длинную неудобную шпагу (не удержался в Лондоне, понимаете ли вы меня, и купил шпагу, и стал открыто носить - всё-таки без пяти минут дворянин!), бросился вверх по лестнице, в жилые покои, перепрыгивая через три ступеньки - навстречу неизвестности, излучающей этот мертвенный холод, - запрыгал, но вдруг за спиной послышался звук отворяемой двери, и Эвелин, выходя из мебельного салона, безжизненным голосом произнесла: «Томас…»
Внутри меня словно щёлкнуло что-то. Стало легче дышать. Стало тепло. «Если и беда - то не с Эвелин. Всё остальное - переживу».
Если бы! Судьба наносит подчас такие удары, которые не то что предвосхитить - выдумать невозможно. В бывшем салоне, а ныне - временной кают-компании сидели почти все матросы «Дуката». Здесь же находились и наши домашние обитатели. Было сильно накурено, душно и тихо.
Навстречу мне поднялся и, сняв рваную треуголку, поклонился незнакомый мне человек. В летах. (Наверное, за сорок.) Невысокий, худой, с битым частыми синими шрамами лицом «похоже, в стволе взорвался порох при выстреле!» Однорукий. Пустой правый рукав заправлен за каболку, завязанную на поясе вместо ремня.
– Ради Бога, - произнёс он, выпрямляясь, надтреснутым голосом, - простите меня, Мистер Том, за то, что принёс в ваш дом злые вести.
Я, путаясь в дурацкой шпаге, сдержанно поклонился в ответ. Жестом пригласил горевестника сесть и сел сам (мне поспешно подвинули стул). Однорукий гость, сев, однако снова привстал - для того, чтобы протянуть мне четвертушку бумаги, побывавшую до этого, судя по её состоянию, во многих руках.
1 2 3 4 5 6