Когда он выходил из дома, чтобы отправиться в аэропорт, я пожелала ему по привычке: «Будь счастлив!» – но тут же укорила себя в неискренности – теперь я не верила в его счастье. Хуже: он стал мне чужим.
Я стыдила себя, принуждала думать и чувствовать по-иному, как прежде, но не могла, нет, не могла: сын отдалился от меня, и чем больше я думала о нем, тем быстрее он удалялся.
Где ночевало твое достоинство столько долгих и лживых лет, запоздало спрашивала я его и сама себе отвечала: значит, не было достоинства, ведь любовь без достоинства унизительна, а значит, немыслима.
Что означало многолетнее твое терпение, спрашивала я про себя, ведь потом-то любви уже не было, выходит, оставалось выжидание, голый расчет, откуда это у тебя, мой сын? От безволия, от бесхарактерности? Не слишком ли утешительное объяснение?
А новая семья – может, ты снова плывешь по течению? И это плавание опять станет губительным? Не прячешь ли ты, как страус, голову в песок? Боишься жизни, не хочешь ее изменить.
Игорь, наконец, что с ним?
Неведомая мне Эльга, двое чужих детей, новый Саша, дом, его работа, все совершенно не задевало, не трогало меня.
Игорь!
Чувства, точно высвобожденные отсутствием сына, сфокусировались на Игоре – внуке и сыне сразу.
Поворочавшись неделю в бессонницах, я принялась за активные действия. Пошла в читалку, позвонила немногим друзьям, выход, хоть и неважнецкий, нашелся: я наняла к Але студентку из медицинского института с питанием, ночевкой, пристойной платой и помчалась в Москву.
Опускаю подробности встречи, я давно не видела Игоря, года три, пожалуй, только фотографии, однако, их тоже давненько не было, и с трудом узнала внука – высокий, выше матери, сухощавый, с лицом, чуть вытянутым, как у отца, но ярким, материнским, и глаза, конечно, ее. Красивый мальчик – и мой и какой-то чужой.
Ласковое детство истаяло вдалеке, он не бросился мне на шею, как прежде, сдержанно поцеловал, взял из рук вещи, стал помогать стягивать пальто. Я смутилась, передо мной был другой человек, однако прикрывать волнение болтовней уже не хватало сил, только спросила:
– Не прогонишь? Приехала пожить к тебе!
– И ты? – он отступил в комнату, смотрел на меня улыбчиво, но неприязненно.
– Что значит «и ты»? Кто-то уже приехал?
– Да просто так, – усмехнулся он.
Просто так ничего не бывает, но и дом сразу не строится, мне требовалось немало терпения, чтобы все увидеть и все понять.
Говорят, для человека лет шестнадцати год равен эпохе. Игорю выпало несколько за один год.
Свой визит я начала с инспекционного осмотра квартиры.
Холодильник был набит едой по крайней мере на семью из трех человек – мясо, всевозможные колбасы, сыры, готовые котлеты по-киевски, пельмени, в нижнем, для овощей, отсеке банки с соками и икрой – красной и черной. Комната как с иголочки, сияет чистотой. Ванна, великолепно отремонтированная, блещет кафелем, громадным зеркалом, возле которого, будто здесь есть женщина, разноцветная вереница шампуней, на стене, рядом с большими, тоже цветными, полотенцами, роскошный, иностранного происхождения, малиновый махровый халат.
Я решила не форсировать событий, а говорить с Игорем осторожно, как бы частями, – сегодня об одном, завтра о другом, – сперва осмотреться, и когда он утром отправился в школу, неспешно взялась за хозяйские заботы. Открыла шифоньер, вытащила носки, майки, рубашки.
Мне хотелось навести порядок, поштопать белье, постирать, ежели надо, но работы не нашла, и это меня поразило. Рубашки чистые, отглаженные, носки заштопаны, грязного ничего не обнаружилось. Гардероб полон вещей – два добротных костюма, замшевый, высокого качества, пиджак, новехонькие английские джинсы.
Да и квартира преобразилась. Когда-то мне казалось, что мои ближние пытаются приблизиться к мировым стандартам, но в ту пору – как давно! – желания расходились с возможностями. Потом дом менялся, я это знала, и в последнее время стал совершенно другим: сменилась мебель, возник стиль. Импортная стенка с баром, с желтым, под старину, стеклом в горке, роскошный голубой диван, мохнатый ковер. Светильники расставлены так, что вечером в комнате уютно приглушенное освещение с яркими точками у дивана да на столе. Ненашенские картинки овеществлены, и хоть ничего плохого в этом нет – одно удовольствие, напротив, – мне видится во всем какая-то выспренность: натянутость, отсутствие простоты, которая так нужна в доме.
Приехала я, как и в первый раз когда-то, без всяких звонков и телеграмм, так что наша встреча с бывшей невесткой произошла, минуя подготовку – и для нее и, главное, для меня.
Замок щелкнул, напугав меня, дверь отворилась, и передо мной явилась Ирина с большой модной сумкой для продуктов, оттягивавшей руку.
Вот и встретились!
Она молчит, взгляд неприятно напряжен, боится меня, моих слов, вопросов. Мое лицо тоже, пожалуй, не конфетка, вряд ли мне удается совладать с чувствами лучше, чем Ирине.
Немая сцена. Как у Гоголя.
У нее большой опыт неискренности, к тому же ей следует избрать тональность будущих со мной разговоров, Ирина восклицает с поддельной радостью:
– Ах, Софья Сергеевна! – Правда, «ах» чуть-чуть припоздало, но ничего, я отвечаю ей в тон:
– Здравствуй, Ириночка!
Мы целуемся как ни в чем не бывало, но я при этом едва стою на ногах: сердце готово выскочить из груди, будто я – мой сын и это мне когда-то изменила Ирина.
Она проходит на кухню, освобождает сумку, доставая отварную курицу в кастрюльке, батон финской колбасы, какие-то мудреные, мной невиданные консервы, апельсины.
Только тут – неправдоподобно для женщины, вот как застит глаза материнская ревность! – я замечаю ее беременность: свободного покроя зеленое платье, туфли на низком каблуке. Смирись, женщина, смирись, оставь свои надежды.
Странное дело, в пору смеяться – когда-то ведь откровенно не любила невестку, жалела Сашу, а теперь готова все простить, лишь бы сошлись, вернулись друг к другу. Ради Игорька.
Но нет, теперь невозможно – вижу собственными глазами.
Вижу размеренные, округлые движения, беременность вернула ей естественность, напряженная гибкость исчезла, взгляд сосредоточен на простом деле, но одухотворен предчувствием материнства. Что ж, надо жить дальше.
– Представляете, Софья Сергеевна, Игорек ничего не ест, – заводит Ирина новую мелодию, – полный холодильник продуктов, а у него нет аппетита, – что-то невероятное, в его возрасте ребята лопают как слоны, растут, но он не ест, худющий, словно спичка, вы его, конечно, видели?
Даже речь меняется у человека, отметила я. Припомнила первое столкновение тогда, на лестнице, – Ирина взяла меня за локоть, решительно повернула к себе и объяснила свою высокую нравственность. Ее фразы были четкими, рваными – короткие вопросы и такие же краткие, будто удары, ответы. Теперь речь лилась – журчливый ручеек! – многословие становилось удобной формой, прикрывающей правду. Как ее расклешенное платье.
Наконец она прошла в комнату, уютно, словно кошка, устроилась в углу дивана.
– Ну, Софья Сергеевна, – сказала она, – мы одни, многое позади, и нам, наверное, следует объясниться?
Вот оно что, объясниться? А стоит ли? Объясняться со мной – пустое дело, я ничего не решаю, да и вообще. Снова всколыхнуть тяжкий разговор с сыном, повторить его, перевернув простыню наизнанку? Простыня ваша, вы ее и вертите, меня не следует посвящать в подробности.
– Я слишком стара для объяснений.
– Слишком стара? – переспросила Ирина. Она как-то осеклась, не ждала такого поворота, опустила глаза. Мы молчали, и молчание становилось тягостным, тишина звенела в ушах.
– Почему ты оставила Игоря? – спросила наконец я. Единственное, что меня волновало в их общих делах. – Бывает всякое, но сын?
– Вы же знаете! Он сам отказался. В этом здравый смысл. – Ирина волновалась, я попала в точку, не сын, не сын, – уверена в этом, – а моральная сторона волновала ее. Пожалуй, не мне первой доказана целесообразность здравого смысла, лишь один он оправдывал поступок Ирины. И Саши тоже, впрочем.
– Здравый смысл состоит в том, – с трудом сдерживая себя, проговорила я, – чтобы у ребенка была мать. Хотя бы мать.
Я пронзительно разглядывала Ирину, пыталась пробраться в ее взгляд, но там отражался лишь свет включенного ею торшера.
– Вы напрасно так воинственны, дорогая Софья Сергеевна, – сказала она вкрадчиво. – У нас с Игорем ничего не изменилось. Я прихожу каждый день. Приношу продукты. Дважды в неделю появляется наша домработница – мне трудно сейчас убирать. Мы следим за его гардеробом, я бываю в школе. Следует ли говорить, что мы оплачиваем квартиру и, кроме того, даем в месяц сто рублей. Пятьдесят добавляет Саша. Наконец, я прописана по-прежнему здесь, чтобы сохранить квартиру за Игорем, до его совершеннолетия.
Она ненадолго задумалась. Наверное, собственная речь казалась ей достойной – мягкой, уверенно-убедительной. Здравой. Чего-то не хватало из сферы морали, и она нашла.
– Ему намного лучше, чем было. Не слышит ссор. Не видит нелюбви. А это не так мало.
Вот ведь как. Плохо, когда ребенок не видит любви. Хорошо, когда не видит нелюбви.

Нашла ли она хоть зерно истины в разговоре со мной? Сумела. По крайней мере, тогда я согласилась с этим, совершив ошибку. Кто бы знал заранее цену наших ошибок…
– Он ведь уже взрослый, – сказала Ирина, – ему будет трудно в новой семье. Моей или Саши, все равно. Новый отец – не отец, кто он? Новая мать – или мачеха?..
Это верно, подумала я. Трудно, слов нет. Согласилась, будь проклято такое согласие… Пусть живет один, раз так повернулась судьба. Думала тогда: выше головы не прыгнешь, обстоятельства!
Всю-то жизнь покорялась я обстоятельствам, подчинилась и этим.
Ирина таскала авоськи, щедро сыпала деньгами, Саша будто соревновался с ней.
В первый же день, едва успела уйти она, как явился сын. Запыхавшийся, ворвался в прихожую – в руке бечевка, на которую, словно сушки, нанизаны рулоны с туалетной бумагой. Увидев меня, обомлел, бросился целовать, радостный сверх всякой естественной меры. Я отстранила его, усмехнулась:
– Даже об этом заботитесь?
Он не услышал иронии, вернее, не захотел:
– Что ты, такой дефицит!
Освободившись от груза, замахал брелоком с ключами, стал спрашивать разные пустяки – как летела, как здоровье…
– Ты что, купил машину? – кивнула я на брелок.
– Да нет, это Эльги, – бойко, не задумываясь, ответил он и тотчас покраснел, устыдившись меня. Он не ошибся, я опустила голову, чтобы не видеть сына: персональный шофер собственной жены? Или осчастливленный дуралей? Кто еще он там, мой бедный Саша?
– И квартира хорошая? – спросила я тоскливым голосом.
– Трехкомнатная, – ответил он, не поняв меня.
– И дача есть?
– И дача!
Все-то у вас есть, дорогие мои, думала я ворчливо, ругая себя за то, что не могу сдержаться, превратилась, поди-ка, в старую хрычовку, ненавистную всем. Но душа моя ум перешибала, не зря толкуют, будто чувство верней головы.
Все-то у вас есть, думала я, только призадуматься, так ничего нет, всем этим ценностям – алтын в базарный день: дунул, и не стало. А в толк не возьмете, глупцы, если что и есть – дорогого, настоящего, незаменимого – так это сын, родная кровь, такое не скоро наживешь, не просто получишь, а потеряешь, так не найдешь. И вы, бедняки, от этого отказываетесь!
Что ж! Жизнь вам судья, она и рассудит. Рано ли, поздно ли, а назначит судный день.
Каким он станет, никто не знает. Может, отвернется собственный же сын, скажет: нет у меня родителей, может, когда вам сиро да одиноко на свете станет, поступит так же, как вы…
Я не каркаю, не вещаю, не желаю зла, только думаю, с судорожным отчаянием и непониманием думаю – неужто так трудно осознать и принять эту простую истину? Так невозможно?
Или знают люди, наперед все знают, а прячутся от самих себя, от долга, от любви, от жалости прячутся, делая вид, будто не для них эти чувства, на которых мир держится.
Когда-то и я подумала глупо – такие ли уж это истины?
Да, да – такие, без них никуда. Нет смысла без них жить. Хвататься за барахло, за имущество всякое, за диссертацию, связи, личное спокойствие, считать, что это и есть высшая мудрость, истина, а любовь, долг – тьфу, пустой звук?
А как же дети, к примеру, памятливость людская, Мария, моя благодетельница, – как же она? Неужто ее жизнь – пустой звук?
А я?
Нет, не так-то просто стереть доброту – этак надо много чего вычеркнуть, забыть, слишком много.
Чего только не коптится в старушечьей голове, да все не скажешь, и некому особенно-то слушать тебя.
Вздохни да промолчи…
В начале июня Ирина объявила мне, что хочет отметить окончание Игорем девятого класса. Я кивнула, не зная, что грядет.
Век живи, век удивляйся. Не такая уж я темная, многое слыхала, многое знавала, друзья были – с разной судьбой, в университетской библиотеке сколько отслужила, но первый раз увидела, что и такое случается.
Я все думала: как же Игорьку это событие отметить? Ну то и то испеку, другое приготовлю – разговор не об этом. Главная дума о родителях, ведь если соберутся оба, старая семья, как-то ведь неудобно, неправдиво, что ли. Игорек расстроится в свой праздник, к чему?
Какая моя тут участь? Думай не думай, без тебя дело катится. И прикатилось. Ни часу я не назначала, ни гостей не звала, а вдруг звонок, на пороге Ирина, за нею здоровенной тушей расфранченный мужчина, ее дипломат. Что делать, думаю, надо быть поприветливей, а они входят этак основательно, снимают обувь, как заведено в московских квартирах, дипломат жмет мне руку, представляется – Борис Владимирович! – хлопает по плечу Игорька так, что тот вздрагивает и вопросительно взглядывает на меня.
Ирина начинает хлопотать, расставлять на столе посуду, Борис Владимирович сотрясает диванные пружины, басит оптимистично какую-то песенку.
Я, грешным делом, подумала, не пришел бы Саша, неудобно получится, еще выйдет какая неприятность, скандал, и, будто нарочно, загремел звонок.
Возник такой момент: звонок, Ирина ближе меня к двери, но глядит в мою сторону, надо сказать, без всякого выражения, а я смотрю на Игоря. У него настроение не поймешь какое – не смурное и не веселое – равнодушно озирается вокруг, и глаза отсутствующие, даже безразличные. Он чувствует мой взгляд, но не оборачивается, ничего не делает, чтоб открыть дверь. Я иду к входу.
За порогом пышнотелая немолодая блондинка с цветами, в строгом, но плоховато сидящем темном костюме. Шагает ко мне, бесцеремонно берет за плечо, притягивает к себе, целует в щеку, говорит приятно вибрирующим властным голосом:
– Саша поднимает груз. А я – Эльга.
Новая жена моего сына уверенно проходит в квартиру, весело здоровается с Ириной и ее мужем, сказывается, она тоже Владимировна, тут же начинают смеяться, оживленно говорить о какой-то ерунде, а я не знаю, куда мне деться, как себя вести.
Бывшие мужья и жены, по всем законам литературы, – вечные враги, привели своих новых жен и мужей, и те чуть ли не лобызаются, – не поймешь, то ли невероятная широта и интеллигентность, то ли безграничное лицемерие. Интеллигентность устраивает их куда больше, и Борис и Эльга пытаются разговорить меня, задают всевозможные вопросы из разных областей жизни, по их мнению, понятных и доступных мне – от погоды до библиотечного дела.
Меня коробит их наступательная вежливость, но постепенно я начинаю разбирать, что они и сами основательно смущаются, прикрывают растерянность болтливостью, такая мода, да и деваться им некуда.
С шумом и грохотом в дверях возникает Саша, не один, с двумя помощниками, шаркая ботинками, они втаскивают громадный короб, это цветной телевизор, подарок Игорю. Я ахаю совершенно естественно – первичная реакция, – в комнате начинается переполох, черно-белый убирают, новый достают, подсоединяют, регулируют – возникает более или менее нормальная обстановка обычной суеты. Я вижу Игоря. Разглядывает зрелище с интересом, похоже, цветной телевизор ему не безразличен, но он не по летам сдержан, и толком не поймешь, что больше его забавляет – подарок или суета вокруг него.
Ирина ахает и охает тоже, будто подарок приволок не ее бывший муж, а добрый друг и старый знакомый, добродушно улыбается, весело напевает, выкрикивает с кухни всевозможные реплики. Наконец телевизор работает, помощники удалились, Саша, переполненный ликованием, разливает по рюмкам, Эльга, как с доброй приятельницей, символически чокается с Ириной – той пить нельзя, – взоры взрослых обращены к Игорю, отец произносит длинный и несвязный тост о благе сына и всех, так необходимых обществу возможных его достоинствах: честности, порядочности, доброте, аккуратности.
Перехватываю взгляд Игоря, идущий по касательной – от отца, под стол, но взгляд закрыт на замок, в нем ничего не прочтешь. Будто говорят о нем – о человеке, которого тут нет. А Игорь приглашен в гости – просто приглашен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12