А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

В таком полулетаргическом состоянии он провел три, четыре, семь месяцев.
В начале весны семьдесят восьмого года, когда Герат пропал в затяжных дождях, а утренняя свежесть все никак не могла расстаться с заморозками, как-то в сумерки Холл дремал в правой колоннаде с журналом на коленях, надвинув на глаза козырек кепки. Его потревожил то ли ветер, занесший под крышу холодные брызги, то ли какое-то внутреннее брожение — он поднял голову, наткнулся рукой на журнал и почти машинально приказал:
— Готлиб, света.
Киборг поставил рядом торшер, включил и снова растворился в полутьме. Холл взглянул на название — «Арт энд сайнс». Странно. Неужели Абрахамс все это читает? Холл открыл на середине. Знакомое лицо. Ботье. Когда-то такой же молодой нахал, как и Холл. Что-то он там расчистил, какую-то Византию на доске, «...при толщине многослойного грунта более 700 мкм...» Так. «...несомненно указывает на Паленсийскую школу иконописи...» Забавно, «...что подтверждается наличием штриховки короткими перекрывающимися мазками (см. фото) краской на основе свинцовых белил при полной сохранности зеленого подмалевка».
Помнится, он вскоре улегся спать и проснулся в непривычную для себя рань, часов около шести. Дождя не было, на двери и потолке лежал неясный квадрат света от окна; Холл опустил руку и прикоснулся к прохладному паркету; было тихо. Он поднялся, натянул олимпийку, направился было к выходу, вернулся, открыл шкаф — петли хрипло взвыли — взял с верхней полки фуражку — целое архитектурное сооружение со шнурами, адамовой головой и бронзовыми листьями — и вышел на колоннаду.
Небо было чистым, меж построек еще висели редеющие пряди тумана, и холод мгновенно пробрался под тонкую шерстяную ткань; Холл в задумчивости остановился, снял сандалии и зашлепал по мокрому мрамору босиком.
Внизу, в телетайпном зале, в кресле у пульта спал дежурный, аппаратура тоненько пела, подтверждая боевую готовность. Вид Холла — в фуражке, но без сапог — был, вероятно, настолько необычен, что парень проснулся и оторопело уставился на загадочного профессора-полковника. Полковник сел, пошевелил костлявыми пальцами ног, снял с подошвы прилипший палый лист и сказал:
— Дай-ка мне Центральную.
Центральная явилась после тридцатисекундной паузы — на экране Холл увидел точно такого же радиста в зеленой рубашке и погонах, как и рядом с собой.
— Я могу дать телеграмму по адресу?
— Слушаю вас, сэр.
— Значит, так. Гелиос, Гея, четыреста шестнадцать ноль двадцать восемь, Брюссель, Академия изящных искусств, доктору Гийому Ботье. Уважаемый доктор. Прочитав вашу статью в «Арт энд Сайнс», хочу задать вам два вопроса. Первый — давно ли Италия и Византия стали одним и тем же? И второй — не проглядели ли вы в своей Паленсии синьяковский грунт? С глубоким удивлением полковник Боуэн.
— Кодовую расшифровку давать? — спросил стимфальский радист.
— Нет, не нужно, пусть так и остается.
Наверху, в колоннаде, стоял Абрахамс и смотрел на холловские сандалии.
— Майор, — обратился к нему Холл, — от лица политзаключенных крепости предлагаю вам захватить власть и основать в Герате демократическую республику.
Абрахамс засиял, как свежеотчеканенная монета.
— С восторгом присоединяюсь, профессор. С чего начнем?
— Я полагаю, что с завтрака.
Ботье прислал в ответ сразу два письма. Первое свидетельствовало о том, что в докторе не угас еще молодой задор и романтическое стремление исправить мир. «Уважаемый полковник, — писал он, — Судя по индексу, вы работаете в стимфальской военной администрации. Я благодарен Вам за внимание к моим скромным исследованиям, и от души желаю успехов на профессиональном поприще».
Второе послание звучало иначе. «Дорогой коллега. Прошу простить мне некоторую запальчивость моего предыдущего письма. К сожалению, я не сразу понял смысл Вашей ссылки на Синьяка. Вы оказались совершенно правы — икона, безусловно, принадлежит кисти автора южно-итальянской школы...» Заканчивал Ботье так: «...нигде не встречал Ваших работ ранее и желал бы познакомиться с ними...» Вскоре после этих двух писем и приехал Мэрфи.
Был он невысокого роста, плотный, в синем, с иголочки, костюме, аккуратный и подтянутый, похожий на новенький перочинный нож — только что сложенный и упакованный. Весь его вид дышал бодростью и оптимизмом.
— Здравствуйте, доктор, — сказал он, протягивая Холлу маленькую крепкую ладонь; в другой руке он держал хромово-рельсовый «атташе». — Пол Мэрфи. Абрахамс вам говорил обо мне.
Они прошли в библиотеку. Дом в это время как будто вымер — Абрахамс убрал куда-то весь персонал и исчез сам. Холл предоставил гостю стул, единственный предмет из мебели в комнате — кроме стола и кровати, — на котором можно было сидеть.
— Даже не знаю, с чего начать, — заговорил Мэрфи. — Давайте знаете как сделаем: я вам представлюсь еще раз, покончим с бумажками и больше к ним возвращаться не будем. Я в таком же чине, как и вы, и являюсь начальником специального отдела Четвертого десантного управления и, таким образом, вашим формальным начальством, хотя почти на десять лет моложе вас. Я приехал бы намного раньше, но медицина не пускала.
Говорил Мэрфи в чрезвычайно доброжелательной, даже доверительной манере, нарочито иронизируя над собственными словами, но под этой иронией ощущалась несокрушимая твердь уверенности и достоинства.
— Я думаю, сейчас нет смысла заводить разговор о справедливости.
— Да, не стоит, — согласился Холл.
— Практически все, кто читал ваше дело, считали, что вы пострадали незаслуженно, это и мое мнение. Но что толку, если я сейчас, через восемнадцать с лишним лет, стану извиняться за кого-то и за что-то. Также, я полагаю, вряд ли мне стоит распространяться на тему, какой вы герой, — Мэрфи внимательно смотрел на Холла. — Думаю, мои восторги вам ничего не прибавят и не убавят.
Он сделал паузу.
— Как бы то ни было, вот здесь у меня в портфеле постановление о вашей полной реабилитации, о компенсационных выплатах, указы о награждениях и так далее. Понимаю, что это неважно звучит, но вы свободный, уважаемый и весьма обеспеченный человек, доктор Холл. Кроме того, замечу, что мнения в верхах за последнее время очень сильно изменились.
Тут Холлу стало противно. Еще немного, и красавец запоет серенаду.
— Вот этого не надо, — попросил он.
Мэрфи кивнул.
— Разумеется, я приехал не за тем, чтобы обсуждать наши с вами политические взгляды. У меня к вам есть конкретное предложение, работа, и сразу хочу сказать, что и руководство, и непосредственно мой отдел крайне заинтересованы в том, чтобы вы согласились. Но сначала вот что. Вы имеете полное право сказать «нет». Без всяких опасений. Вы сможете жить и работать где захотите, у вас очень приличная пенсия — и от нашего министерства, и от Сталбриджа, и вас никто ни в чем не упрекнет.
— Ладно, рассказывайте.
— Нет, полковник, вы уж простите мне мою назойливость, но я хочу, чтобы вы стопроцентно осознали — никакого давления на ваш выбор не оказывается.
Сволочь, беззлобно подумал Холл.
— Я осознал, говорите.
— Итак, если вы согласитесь, вам надо будет ехать к Аналогам, по ту сторону Окна, к вашим старым знакомым в Институт Контакта. Там сейчас появилось много новых людей, но вас хорошо помнят — например. Скиф. Сейчас идут переговоры о создании смешанной гео-институтской группы по изучению одной штуковины. Вам предлагается место руководителя этой группы.
Мэрфи щелкнул замками «дипломата», достал жемчужно-серую папку и открыл.
— Вот фотография. Узнаете?
— Что-то знакомое. А, да. Это панно в вестибюле ИК.
— Абсолютно верно. Аппликатурное панно работы Рассохина, сорок на двенадцать метров. У меня с собой выжимка из всех существующих материалов, но вкратце история звучит так: с недавних пор обнаружилось, что панно — мы называем его просто Картина — обладает некоторыми свойствами Окна, то есть в этом месте возможен переход из пространства ИК в наше. Люди Скифа утверждают, что переход можно произвести лишь при помощи Картины. Мистика, правда?
— Ваша Картина висит в ИК чуть не сто лет.
— Семьдесят пять. Кстати, с датами тут масса неясностей, и авторство Рассохина вызывает на сегодняшний день серьезные сомнения, да и много еще чего — вы здесь прочитаете. Картина столько лет была на виду, что на нее никто не обращал внимания. Загвоздка в том, что пока ни наша, ни их физика и химия никакого ответа не дали, и теперь встает задача разобраться с изображением. Что же там, в конце концов, нарисовано, и какую роль играет? Этим вам и предстоит заняться, доктор Холл.
— Дурацкий вопрос — почему я?
Думал он в тот момент совсем о другом. Окно, бесконтрольная зона, что за черт, они что же, меня отпускают? Аналоги, Институт, у них там тоже была своя война, и сколько-то лет назад — свой Кромвель. Возможно, там и доныне живет и здравствует Холл номер два. Вполне вероятно, но откуда такой поворот?
Мэрфи в ответ засмеялся:
— А почему мы? Вы идеально подходите для этого задания. Вы специалист по Контакту, специалист по живописи и атрибуции, у вас непревзойденный талант к нестандартным решениям в сложной обстановке. Кроме того, буду откровенен, мы рассчитываем на старые связи — ваш авторитет как первого директора Комиссии по Контактам по-прежнему высок, а наши отношения с Аналогами складываются сейчас отнюдь не безоблачно. Администрация Института уже дважды блокировала Окно, и маршал, например, отменил свой ежегодный визит в Институт — кстати, если все пройдет по плану, жить вы будете в его апартаментах, в бывшем доме Скифа. Так что сейчас для нас особенно важен такой человек, как вы.
— Понятно, почетная ссылка.
— Доктор, мы же с вами договорились. Вы вправе отказаться в любой момент. Не стану скрывать, что по той же программе, что и вы, проходят подготовку еще два дублера. Мы обязаны свести риск к минимуму.
— А все же, почему у командования такая любовь к искусствоведению?
Мэрфи, кажется, ожидал подобного хода беседы.
— Интерес действительно большой. Есть подозрение, что Картина — или зона Картины, как хотите — открывает проход не только в наше пространство, но и в какие-то пространства еще. Возможно, это чепуха. Но вы знаете формулу — если в нашем доме запахло серой...
Он отодвинул «дипломат» и положил руки на стол. Ногти у Мэрфи были подстрижены предельно коротко.
— Доктор Холл, не знаю, стоит ли говорить, насколько велика может оказаться ответственность — моя и ваша. Вы вправе ненавидеть режим, Кромвеля, меня, наконец, как представителя той машины, которая сломала вам жизнь, но невозможно взваливать вину за наши грехи на все человечество. Представьте на минуту, что такая вероятность реальна — чем черт не шутит, в ИК все бывает, — выход в смежные пространства по сути дела на Земле, в сорока минутах езды от Окна!
Он помолчал.
— Не будем закрывать глаза и на аспект менее приятный. До сих пор наше общение с Аналогами было зарегулировано Окном: хотим — пускаем, не хотим — не пускаем. Теперь же на нашей, так сказать, границе появился участок никак не контролируемый. Это не значит, что мы не доверяем ИК или их Совету и опасаемся какой-то экспансии, они наши союзники, существуют договора и прочее, но вы не хуже меня знаете, что их руководство стабильностью взглядов не отличается и тенденции там самые противоречивые.
Мэрфи, похоже, собирался сказать еще что-то, но остановился, словно не желая навязывать Холлу чужое мнение.
— Вы заранее получаете полную индульгенцию за все, что сочтете нужным сделать для того, чтобы Земля в результате ваших исследований приобрела максимум возможного.
— Хотелось бы взглянуть на эту самую Землю, — заметил Холл.
— Разумеется, у вас будет возможность навестить места, которые пожелаете, но на подготовку у нас мало времени — переговоры со Скифом на самом ходу, а медики сулят вам еще долгую реабилитацию.
Мэрфи снова открыл папку.
— Я оставляю вам материалы. Эта штука изготовлена из кристаллического силликола и устроена так, что открыть ее могут только двое — вы и я, замок реагирует на дактилоскопический рисунок моей и вашей руки. Нежелательно, чтобы еще кто-то, кроме вас, видел ее открытой, включая, разумеется, и Абрахамса — проследите за этим хотя бы из альтруистических соображений. Здесь документы по четырем темам: ваше собственное досье — думаю, будет небезынтересно почитать — в тех пунктах, где у меня возникли какие-то вопросы, отмечено красным — я прошу вас написать вот так же, по цифрам. Второе — данные по Картине, так сказать, история изучения. Далее — компиляция из различных отчетов и докладов по нашим теперешним отношениям с ИК. Вы увидите, что Институт сегодня несколько отличается от того, каким он был в шестидесятом году. Четвертое — личное дело Генриха Мэйсона, это ваш напарник, второй человек от отдела, который едет в Институт.
— А кто остальные?
— Все. Землю и Стимфал будете представлять вы двое. От ИК тоже утвердили пока двоих, но, по-видимому, их будет больше, сейчас этот вопрос вентилируется. Генрих Мэйсон — очень интересный человек, психологическая совместимость у вас высокая, и он просто занимательный собеседник. Он кадровый разведчик, бывший глава нашей резидентуры на Дархане.
— Вы не посылаете никого из сенсов?
— Нет. Вам придется рассчитывать только на свой здравый смысл, ну и на чутье.
— Почему?
Мэрфи чуть приметно шевельнул плечом.
— Вы же знали Гвен Стюарт. В общем-то с тех времен все наши попытки сотрудничества в области экстраперцепции заканчивались плачевно. А потом, тащить экстрасенса в ведомство Скифа — да Господь с вами. Это же смешно.
Опять врет, сразу подумал Холл, прокол, дорогой коллега Мэрфи, хотя и врешь ты виртуозно, в миллиметре от истины. Возможно, институтские сверхи могли сломать любого из земных сенсов, или даже с Изабеллы, но никогда ничего подобного не происходило и произойти не могло, в ИК бытуют совсем другие методики. Просто есть некая причина оставить их у Аналогов без сенсорной поддержки. И еще одно ясно почувствовал Холл в тот момент — Мэрфи и рядом не стоял с тем, кто придумывал всю эту комбинацию вокруг Картины; он явно толковый профессионал, но он исполнитель, а изобретатель, похоже, устроился гораздо дальше, чем все их штабы и управления.
Как ни опускай эти сидения, голова все равно оказывается на весу. Холл до предела задвинул фиксатор подголовника, потом взглянул на часы. Двадцать пятнадцать. Еще полчаса езды. Если вся эта история не сплошная хитроумная подстава, и его перед входом в аэропорт не засунут, например, под грузовик, то данные по Картине не придуманы. Тогда похоже на правду и то, что Мэрфи и его людям и в самом деле понадобился он. Холл. Вот только зачем. Для чего с одного края света на другой надо тащить сомнительного полубольного, которого всю жизнь подозревали в семи смертных грехах, чтобы в никому не подвластной области дать ему в руки то, что с точки зрения Кромвеля — явное оружие? С Аналогами ни телефонной, ни радиосвязи нет, там разве что до Окна добежать — твори что хочешь.
Контактер-искусствовед? Мэрфи сам признал, что это не довод. Таких не выезжая из Стимфала можно отыскать две дюжины. Старые связи? Слишком старые, дружище Пол, ты что-то напутал, не та фирма ИК, чтобы человеку из кромвелевской разведки там помогли какие-то связи; что же до Скифа, то его, как следует из переписки, в Институте не будет больше года.
И все же Мэрфи, не скупясь на расходы, вез именно его. Зачем? Затем, думал Холл, что идет какая-то игра, и в этой игре предвидится ситуация, в которой необходима его, Холла, реакция, кем-то наперед высчитанное решение. Ему явственно отводится роль проходной пешки. И не случайно же Четвертое управление, брусницынские бритые затылки. Что же до свободы выбора, о которой так много толковал Мэрфи, то здесь сомнений никаких: в случае отказа у бравого начальника отдела Холлу уже заготовлен гроб, флаг и бархатная подушка для орденов. А также холостые заряды для салюта.
Нет, думал Холл, следя за тем, как мимо проносятся оранжевые ответвления аварийных стоянок, дело не в этом. Дело в таинственной, но очевидной нестыковке. По договору им предлагается тихий, спокойный мониторинг, неспешные рутинные исследования — не торопитесь, ребята, подходите к делу вдумчиво. А его вытащили с Герата на половине срока, и на посещение Земли дали не месяц, не две недели, а три дня, и то со скрежетом зубовным. Гонка. Вот в чем загадка, и разгадка тут может быть только одна — надвигаются события, и события серьезные, не вписанные ни в какие графики, ни на Земле, ни в ИК не ожидаемые, даже Мэрфи, судя по всему, не в курсе, а в курсе лишь один человек. И у этого человека есть какие-то причины очень спешить. Он один-единственный знает то, чего не знает никто, и только он может решить судьбу государственного преступника такого масштаба, как Хедли Холл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21