Я снова перечитал всю книгу и убедился в правильности д
огадки. Во всех сочинениях персонажи, встречающие многие альтернативы, в
сегда выбирают что-то одно и отвергают другое. В романе прихотливого Цюй
Пена они выбирают Ц одновременно Ц все открывающиеся перед ними пути.
Он «создает», таким образом, для одних и тех же лиц разные будущие времена
, разные «завтра», которые в свою очередь множатся и ветвятся. Отсюда Ц вс
е видимые противоречия романа. Фанг, например, что-то прячет; кто-то ломит
ся к нему в дверь, Фанг хочет убить пришельца. Понятно, есть много возможны
х развязок: Фанг убивает наглого гостя, гость убивает Фанга, оба спасаютс
я, оба гибнут и так далее. В произведении Цюй Пена имеют место сразу все ра
звязки, и каждая служит исходным пунктом для остальных возможных линий.
Иногда дорожки этого лабиринта сливаются в одну: например, вы являетесь
ко мне в дом, причем в одном из возможных прочных времен вы Ц мой враг, а в д
ругом Ц мой друг. Если вам не режет слух мое косноязычное произношение, я
прочитаю пару страниц. Его лицо в праздничном свете лампы было, конечно, л
ицом старца, но в нем виделась какая-то незыблемость, даже вечность. Медле
нно и отчетливо прочитал он два варианта одной и той же истории. В первом
Ц войско идет к полю боя через безлюдные горы; ужас, вселяемый мраком и го
лыми скалами, заставляет не думать о жизни и смерти, и ему легко достается
победа. Во втором Ц то же войско в канун сражения оказывается в замке, где
идет пир; шум и пламень битвы кажутся тем же пиром Ц и победа тоже одержа
на. Я слушал с надлежащим вниманием эти старинные сказки, сами по себе мен
ее примечательные, чем тот факт, что их породил мой предок, моя кровь, а это
т человек из далекой империи их мне воскрешает, Ц именно теперь, когда я
пускаюсь в отчаянную авантюру на этом западном острове. Помню последние
слова, повторявшиеся в каждом из двух вариантов и звучавшие как тайный н
аказ: «Так сражались герои Ц спокойны их отважные сердца и яростны их са
бли, Ц герои, готовые убить и умереть».
С этого момента я почувствовал, как вокруг меня и в темной глубине моего т
ела всколыхнулось, затрепетало что-то невидимое, неосязаемое. Нет, не кол
ыхание войск Ц сначала далеких, потом двигавшихся параллельно и в своей
конечной цели совпавших, Ц а волнение, более непостижимое и более лично
е, которое вызвал во мне их неясный образ. Стивен Ольберт излагал свои мыс
ли дальше:
Ц Я не думаю, чтобы ваш именитый предок лишь скрашивал свой досуг изобре
тением подобных вариантов. Я не могу поверить, чтобы он посвятил все трин
адцать лет проведению нескончаемых риторических экспериментов. Роман
в вашей стране невысоко ценится, а в прежние времена он считался презрен
ным жанром. Цюй Пен был гениальным прозаиком, но он был из тех писателей, к
оторые не считают себя только писателями. Как говорят его современники
Ц и подтверждает вся его жизнь, Ц он увлекался метафизикой, мистикой. Фи
лософская контроверза занимает немалое место в его романе. Знаю, что из в
сех проблем его особенно волновала и мучила неистощимая проблема време
ни. И тем не менее только одна эта проблема не дебатируется на с
траницах «Сада». Здесь даже не употребляется слово «время». Как вы объяс
ните такую преднамеренную недосказанность?
Я сделал несколько предположений, впрочем, явно неубедительных. Мы обсуд
или их. И наконец Стивен Ольберт сказал:
Ц Какое слово не произносится в тексте загадки, если загадано слово «ша
хматы»?
Я, недолго думая, отвечал:
Ц «Шахматы».
Ц Верно, Ц сказал Ольберт. Ц «Сад ветвящихся дорожек» Ц это гигантск
ая загадка или притча, где задуманный «предмет» Ц «время». Именно по это
й скрытой причине запрещено упоминание этого слова. А всегда избегать ка
кое-то слово, употреблять неловкие метафоры и заведомо надуманные периф
разы Ц и есть, как я думаю, лучший способ натолкнуть на мысль о нем. Таковы
околичности, к которым прибегал в каждом поворотном пункте своего кропо
тливого труда хитроумный Цюй Пен. Я сличил сотни рукописей, исправил оши
бки переписчиков, выявил логику в этом хаосе, нашел или верю, что нашел, ос
нову строя произведения, перевел весь роман целиком и уверился, что авто
р ни разу не употребил слова «время». Объяснение одно: «Сад ветвящихся до
рожек» Ц не совершенный, но и не ошибочный образ вселенной: именно такой
ее видел Цюй Пен. В отличие от Ньютона и Шопенгауэра ваш предок не верил в
единообразное, абсолютное время. Он видел нескончаемые ветви времен, до
умопомрачения огромную сеть расходящихся, смыкающихся и параллельных
отрезков времени. И это переплетение времен, которые сближаются, ветвятс
я, обрываются или не соприкасаются в наших жизнях, охватывает все возмож
ные варианты. Мы не существуем в большинстве этих времен, в одних существ
уете вы, а я Ц нет; в других живу я, а вы Ц нет; в каких-то существуем мы оба. В
последнем случае, дарованном мне счастливой судьбой, вы у меня в гостях. В
другом Ц вы, войдя в мой дом, находите меня мертвым, а в третьем Ц я произн
ошу эти же самые слова, но я Ц лишь видение, призрак.
Ц Во всех временах, Ц пробормотал я, внутренне содрогнувшись, Ц благо
дарю вас и глубоко почитаю за воссоздание сада Цюй Пена.
Ц Не во всех, Ц заметил он улыбаясь. Ц Время постоянно ветвится, создав
ая бесчисленные варианты будущего. Где-то в одном из них я Ц ваш враг.
Я почувствовал, как во мне снова что-то затрепетало и всколыхнулось. Стал
о казаться, что росистый сад возле дома до бесконечности полнится незрим
ыми лицами. Этими лицами были Ольберт и я Ц неведомые нам самим, что-то тв
орящие и что-то чувствующие в других измерениях времени. Я поднял глаза, и
хрупкий мираж рассыпался. В желто-черном саду был только один человек, и
этот человек был осязаем и крепок, как статуя, и этот человек шел по дорожк
е к дому, и это был капитан Ричард Мадден.
Ц Такое будущее уже настало, Ц ответил я, Ц но я вам друг. Можно еще раз в
зглянуть на письмо?
Ольберт встал. Очень высокий, он отпер ящик высокого бюро, на миг повернув
шись ко мне спиной. Я уже сжимал револьвер. Выстрелил, точно прицелившись.
Ольберт упал без единого стона, сразу. Готов поклясться, что его смерть бы
ла мгновенна, как вспышка.
Остальное Ц вне реальности и не имеет значения. Мадден вошел и арестова
л меня. Я приговорен к повешению. Я победил, хотя и подлейшим образом; я сум
ел сообщить в Берлин название города, который следует подвергнуть бомба
рдировке. Вчера его разбомбили. Я прочитал об этом в тех же самых газетах,
которые преподнесли Англии загадочную весть о странном убийстве учено
го-синолога Стивена Ольберта неким Ю Цуном. Мой шеф разгадал загадку. Он з
нает, что я должен был сообщить (сквозь громы войны) о французском городе п
од названием Ольбер и что у меня не было иного выхода, как убить человека,
чье имя пишется так же. Но он не знает (и никому не узнать) о моей безмерной с
корби и отчаянии.
1 2
огадки. Во всех сочинениях персонажи, встречающие многие альтернативы, в
сегда выбирают что-то одно и отвергают другое. В романе прихотливого Цюй
Пена они выбирают Ц одновременно Ц все открывающиеся перед ними пути.
Он «создает», таким образом, для одних и тех же лиц разные будущие времена
, разные «завтра», которые в свою очередь множатся и ветвятся. Отсюда Ц вс
е видимые противоречия романа. Фанг, например, что-то прячет; кто-то ломит
ся к нему в дверь, Фанг хочет убить пришельца. Понятно, есть много возможны
х развязок: Фанг убивает наглого гостя, гость убивает Фанга, оба спасаютс
я, оба гибнут и так далее. В произведении Цюй Пена имеют место сразу все ра
звязки, и каждая служит исходным пунктом для остальных возможных линий.
Иногда дорожки этого лабиринта сливаются в одну: например, вы являетесь
ко мне в дом, причем в одном из возможных прочных времен вы Ц мой враг, а в д
ругом Ц мой друг. Если вам не режет слух мое косноязычное произношение, я
прочитаю пару страниц. Его лицо в праздничном свете лампы было, конечно, л
ицом старца, но в нем виделась какая-то незыблемость, даже вечность. Медле
нно и отчетливо прочитал он два варианта одной и той же истории. В первом
Ц войско идет к полю боя через безлюдные горы; ужас, вселяемый мраком и го
лыми скалами, заставляет не думать о жизни и смерти, и ему легко достается
победа. Во втором Ц то же войско в канун сражения оказывается в замке, где
идет пир; шум и пламень битвы кажутся тем же пиром Ц и победа тоже одержа
на. Я слушал с надлежащим вниманием эти старинные сказки, сами по себе мен
ее примечательные, чем тот факт, что их породил мой предок, моя кровь, а это
т человек из далекой империи их мне воскрешает, Ц именно теперь, когда я
пускаюсь в отчаянную авантюру на этом западном острове. Помню последние
слова, повторявшиеся в каждом из двух вариантов и звучавшие как тайный н
аказ: «Так сражались герои Ц спокойны их отважные сердца и яростны их са
бли, Ц герои, готовые убить и умереть».
С этого момента я почувствовал, как вокруг меня и в темной глубине моего т
ела всколыхнулось, затрепетало что-то невидимое, неосязаемое. Нет, не кол
ыхание войск Ц сначала далеких, потом двигавшихся параллельно и в своей
конечной цели совпавших, Ц а волнение, более непостижимое и более лично
е, которое вызвал во мне их неясный образ. Стивен Ольберт излагал свои мыс
ли дальше:
Ц Я не думаю, чтобы ваш именитый предок лишь скрашивал свой досуг изобре
тением подобных вариантов. Я не могу поверить, чтобы он посвятил все трин
адцать лет проведению нескончаемых риторических экспериментов. Роман
в вашей стране невысоко ценится, а в прежние времена он считался презрен
ным жанром. Цюй Пен был гениальным прозаиком, но он был из тех писателей, к
оторые не считают себя только писателями. Как говорят его современники
Ц и подтверждает вся его жизнь, Ц он увлекался метафизикой, мистикой. Фи
лософская контроверза занимает немалое место в его романе. Знаю, что из в
сех проблем его особенно волновала и мучила неистощимая проблема време
ни. И тем не менее только одна эта проблема не дебатируется на с
траницах «Сада». Здесь даже не употребляется слово «время». Как вы объяс
ните такую преднамеренную недосказанность?
Я сделал несколько предположений, впрочем, явно неубедительных. Мы обсуд
или их. И наконец Стивен Ольберт сказал:
Ц Какое слово не произносится в тексте загадки, если загадано слово «ша
хматы»?
Я, недолго думая, отвечал:
Ц «Шахматы».
Ц Верно, Ц сказал Ольберт. Ц «Сад ветвящихся дорожек» Ц это гигантск
ая загадка или притча, где задуманный «предмет» Ц «время». Именно по это
й скрытой причине запрещено упоминание этого слова. А всегда избегать ка
кое-то слово, употреблять неловкие метафоры и заведомо надуманные периф
разы Ц и есть, как я думаю, лучший способ натолкнуть на мысль о нем. Таковы
околичности, к которым прибегал в каждом поворотном пункте своего кропо
тливого труда хитроумный Цюй Пен. Я сличил сотни рукописей, исправил оши
бки переписчиков, выявил логику в этом хаосе, нашел или верю, что нашел, ос
нову строя произведения, перевел весь роман целиком и уверился, что авто
р ни разу не употребил слова «время». Объяснение одно: «Сад ветвящихся до
рожек» Ц не совершенный, но и не ошибочный образ вселенной: именно такой
ее видел Цюй Пен. В отличие от Ньютона и Шопенгауэра ваш предок не верил в
единообразное, абсолютное время. Он видел нескончаемые ветви времен, до
умопомрачения огромную сеть расходящихся, смыкающихся и параллельных
отрезков времени. И это переплетение времен, которые сближаются, ветвятс
я, обрываются или не соприкасаются в наших жизнях, охватывает все возмож
ные варианты. Мы не существуем в большинстве этих времен, в одних существ
уете вы, а я Ц нет; в других живу я, а вы Ц нет; в каких-то существуем мы оба. В
последнем случае, дарованном мне счастливой судьбой, вы у меня в гостях. В
другом Ц вы, войдя в мой дом, находите меня мертвым, а в третьем Ц я произн
ошу эти же самые слова, но я Ц лишь видение, призрак.
Ц Во всех временах, Ц пробормотал я, внутренне содрогнувшись, Ц благо
дарю вас и глубоко почитаю за воссоздание сада Цюй Пена.
Ц Не во всех, Ц заметил он улыбаясь. Ц Время постоянно ветвится, создав
ая бесчисленные варианты будущего. Где-то в одном из них я Ц ваш враг.
Я почувствовал, как во мне снова что-то затрепетало и всколыхнулось. Стал
о казаться, что росистый сад возле дома до бесконечности полнится незрим
ыми лицами. Этими лицами были Ольберт и я Ц неведомые нам самим, что-то тв
орящие и что-то чувствующие в других измерениях времени. Я поднял глаза, и
хрупкий мираж рассыпался. В желто-черном саду был только один человек, и
этот человек был осязаем и крепок, как статуя, и этот человек шел по дорожк
е к дому, и это был капитан Ричард Мадден.
Ц Такое будущее уже настало, Ц ответил я, Ц но я вам друг. Можно еще раз в
зглянуть на письмо?
Ольберт встал. Очень высокий, он отпер ящик высокого бюро, на миг повернув
шись ко мне спиной. Я уже сжимал револьвер. Выстрелил, точно прицелившись.
Ольберт упал без единого стона, сразу. Готов поклясться, что его смерть бы
ла мгновенна, как вспышка.
Остальное Ц вне реальности и не имеет значения. Мадден вошел и арестова
л меня. Я приговорен к повешению. Я победил, хотя и подлейшим образом; я сум
ел сообщить в Берлин название города, который следует подвергнуть бомба
рдировке. Вчера его разбомбили. Я прочитал об этом в тех же самых газетах,
которые преподнесли Англии загадочную весть о странном убийстве учено
го-синолога Стивена Ольберта неким Ю Цуном. Мой шеф разгадал загадку. Он з
нает, что я должен был сообщить (сквозь громы войны) о французском городе п
од названием Ольбер и что у меня не было иного выхода, как убить человека,
чье имя пишется так же. Но он не знает (и никому не узнать) о моей безмерной с
корби и отчаянии.
1 2