Нужно рискнуть спросить, есть ли у нее планы на субботний вечер, а когда спросишь – всегда оказывалось, что ей нужно мыть голову, записать упущенное в дневнике, вычесать спаниеля или просто ждать у телефона звонка кого-то другого.
Но Паук жил в ином мире.
Они направились к Вест-энду и остановились у переполненного паба. Народу там было столько, что часть перебралась с выпивкой на тротуар. И Паук вдруг бросил «привет» девушке по имени Сильвия, чей день рождения (как выяснилось) праздновали. Именинница была польщена, услышав, что Паук пообещал в честь такого случая угостить выпивкой ее с друзьями. Потом стал рассказывать анекдоты («…«нескафе»? Да это же лучшая банка для окурков!») и сам над ними хохотал – радостным раскатистым смехом. Он с ходу запомнил, как кого зовут. Он заговаривал с людьми и слушал, что ему рассказывают в ответ. Когда Паук объявил, что пора поискать другой паб, вся вечеринка решила (все до одной женщины), что пойдет с ним…
К третьему пабу Паук походил на рок-певца после концерта: девушки на нем просто висли. Ластились. Несколько наполовину в шутку, наполовину всерьез поцеловали. Толстый Чарли глядел на происходящее с неподдельным ужасом.
– Ты его телохранитель? – спросила одна.
– Что?
– Его телохранитель? Да?
– Нет, – ответил Толстый Чарли. – Я его брат.
– Ух ты! Даже не знала, что у него есть брат. Он потрясающий, правда?
– Правда, правда, – согласилась другая, которая некоторое время прижималась к Пауку, пока ее не оттеснили другие тела с теми же намерениями. Толстого Чарли она только сейчас заметила. – Ты его менеджер?
– Нет. Он его брат, – сказала первая и многозначительно добавила: – Он как раз мне это объяснял.
Вторая пропустила ее слова мимо ушей.
– Ты тоже из Штатов? У тебя такой странный акцент.
– Когда я был маленьким, мы жили во Флориде. Мой папа – американец, а мама… ну, родилась она на Сан Андреасе, но выросла в…
Никто его не слушал.
Когда они двинулись дальше, запоздалые гуляки с дня рождения потянулись следом. Женщины обступили Паука, спрашивая, куда идут теперь, предлагали рестораны и ночные клубы, но Паук только улыбался и шел себе вперед.
Толстый Чарли тащился сзади, чувствуя себя как никогда чужим.
Спотыкаясь, вся компания брела через мир желтых фонарей и разноцветных неоновых вывесок. Паук обнимал нескольких женщин разом. На ходу он целовал их без разбора – как человек, надкусывающий сперва один, потом другой летний плод. Никто как будто не обижался.
«Это не нормально, – думал Толстый Чарли. – Ни в коем случае не нормально». Он даже не пытался нагнать, просто старался не отставать.
И все еще чувствовал на языке горькое вино.
Тут он сообразил, что одна из девушек идет с ним рядом. Она была невысокой, худенькой, с хорошим лукавым личиком – точь-в-точь проказливый эльф – и сейчас тянула его за рукав.
– Что мы собираемся делать? – спросила она. – Куда идем?
– Мы оплакиваем моего отца, – ответил Толстый Чарли. – Кажется.
– Это что, реалити-шоу?
– Надеюсь, что нет.
Паук тем временем остановился и повернулся. Глаза у него блеснули так, что Толстому Чарли стало не по себе.
– Пришли, – объявил Паук. – Мы у цели. Он бы этого хотел.
На листке ярко-оранжевой бумаги на дверях паба было написано от руки: «Сегодня. Наверху. КАРАОКЕ».
– Песни, – сказал Паук и добавил: – Шоу начинается.
– Нет! – вырвалось у Толстого Чарли, и он застыл как вкопанный.
– Ему бы понравилось, – улыбнулся Паук.
– Я не хочу петь. Только не на людях. К тому же я пьян. И вообще это не самая удачная мысль.
– Это отличная мысль, – с чарующей улыбкой возразил Паук. «Включенная» в нужный момент, такая улыбка способна развязать священную войну. Однако Толстого Чарли она не убедила.
– Послушай, – начал он, стараясь подавить панику, – у каждого из нас есть что-то, чего он просто не делает. Верно? Кое-кто не летает. Кое-кто не занимается сексом на публике. Кое-кто не растворяется в дым. Я ничего такого не делаю. И, главное, не пою.
– Даже ради папы?
– Особенно ради папы. Он уже в могиле и больше меня опозорить не сможет. Во всяком случае, больше, чем уже опозорил.
– Прошу прощения, – сказала одна из молодых женщин. – Прошу прощения, но мы идем? Потому что мне холодно, а Сильвии нужно по маленькому.
– Идем, – решил Паук и улыбнулся ей.
Толстый Чарли хотел запротестовать, настоять на своем, но его уже затянули внутрь – он сам себя ненавидел. На лестнице он нагнал Паука.
– Я войду, – сказан он. – Но петь не буду.
– Ты уже вошел.
– Знаю. Но петь не буду.
– Нет смысла говорить, что не войдешь, когда уже вошел.
– Я не умею петь.
– Хочешь сказать, что я унаследовал и музыкальные таланты тоже?
– Я хочу сказать, что, если открою рот, чтобы петь на людях, меня стошнит.
Паук ободряюще сжал ему локоть.
– Бери пример с меня.
Именинница и две ее подруги неуверенно поднялись на небольшую сцену и прохихикали через «Танцующую королеву». Толстый Чарли пил джин с тоником (кто-то сунул ему в руку стакан) и морщился на каждой ноте, где они фальшивили, на каждой перемене тональности, которой не случалось. Остальные гости с дня рождения зааплодировали.
Их место заняла другая девушка – та самая, которая спрашивала Толстого Чарли, куда они идут. Зазвучали вступительные аккорды «Поддержи меня», и она запела – если только понимать это выражение в самом приблизительном и широком смысле: она не попадала ни в одну ноту, вступала слишком рано или слишком поздно, да и вообще неправильно читала слова. Толстому Чарли стало ее жаль.
Спустившись со сцены, она направилась к стойке. Толстый Чарли уже собрался сказать что-нибудь сочувственное, но она просто светилась от радости.
– Так здорово! – выдохнула она. – Просто изумительно.
Толстый Чарли принес ей выпивку, большой стакан «отвертки».
– Я так повеселилась! – продолжала она. – А ты попробуешь? Давай же! Ты просто должен это сделать! Готова поспорить, хуже меня тебе не спеть.
Толстый Чарли пожал плечами, надеясь так показать, что в нем скрываются еще не разведанные глубины «хужести».
А вот Паук на маленькую сцену поднялся с таким видом, словно за ним следовал луч прожектора.
– Спорим, что он замечательно споет? – сказала девушка с «отверткой». – Кто-то, кажется, говорил, что ты его брат?
– Нет, – нелюбезно буркнул Толстый Чарли. – Это я сказал, что он мой брат.
Паук запел «Под променадом на пляже».
Ничего бы не случилось, если бы Толстому Чарли меньше нравилась эта песня. Когда ему было тринадцать, он считал ее лучшей на свете. (К тому времени, когда он стал пресытившимся и уставшим от мира четырнадцатилеткой, его любимой стала «Нет женщины, нет слез» Боба Марли.) А теперь Паук пел его песню и делал это хорошо. Он попадал в тон и пел так, словно слова шли у него из сердца. Люди вокруг забыли про выпивку, замолчали – только смотрели на него и слушали.
Когда Паук допел, раздались крики «браво». Будь на присутствующих шляпы, они, несомненно, подбросили бы их в воздух.
– М-да, понятно, почему тебе не хочется петь после него, – сказала Толстому Чарли девушка с «отверткой». – С таким не потягаешься, верно?
– Ну… – протянул Толстый Чарли.
– Я хочу сказать, сразу видно, кому в вашей семье достались все таланты, – улыбнулась она.
Говоря это, она склонила голову набок и вздернула подбородок. Именно вздернутый подбородок его доконал. Направляясь к сцене, Толстый Чарли ставил одну ногу впереди другой – впечатляющий подвиг физической ловкости. Пот с него катился градом.
Следующие несколько минут прошли как в тумане. Он поговорил с ди-джеем, выбрал себе из списка песню «Незабываемая», выждал, казалось, целую вечность и получил микрофон.
Во рту у него пересохло. Сердце в груди трепыхалось.
На экране возникло первое слово: «Незабываемая…»
Видите ли, в чем дело: в действительности Толстый Чарли умел петь. У его голоса был и диапазон, и глубина, и экспрессия. Когда он пел, все его тело превращалось в инструмент.
Зазвучала музыка.
Мысленно Толстый Чарли уже открыл рот, чтобы пропеть «Незабываемая…». Потом он споет «Вот какая ты…» и будет петь в честь покойного отца, в честь брата и ночи.
Вот только он не мог. На него же смотрели. В помещении над пабом было меньше двух десятков человек. Большинство женщины. Перед аудиторией Толстый Чарли даже рта не мог открыть.
Он слышал музыку, но просто стоял. Ему было очень холодно. Ноги словно бы терялись в дальнем далеке.
Толстый Чарли заставил себя разжать челюсти.
– Думаю, – перекрывая музыку, очень внятно сказал он в микрофон и услышал, как слова эхом отдались от стен, – думаю, меня сейчас стошнит.
Уход со сцены вышел не слишком элегантным.
А после все несколько затуманилось.
Есть на свете мифические места. Каждое из них существует на свой собственный лад. Одни наложены поверх мира, другие прячутся под ним, словно нижний слой краски на картине.
А еще есть горы. Это каменистые пространства, которые нужно пройти, прежде чем выйти к горам на краю света, а в этих горах есть глубокие пещеры, которые были обитаемы задолго до того, как разжег костер первый человек.
Они и по сей день обитаемы.
Глава пятая,
в которой речь идет об утренней расплате
Толстому Чарли хотелось пить…
Толстому Чарли хотелось пить, и голова у него болела, во рту было гадостно, глаза – слишком маленькие для головы. Все зубы зудели, желудок жгло огнем, а спина болела такой болью, которая начинается от коленей и доходит до лба, мозги у него как будто изъяли и заменили ватными тампонами, иголками и булавками, вот почему тяжело было даже попытаться думать, а глаза стали слишком круглыми и за ночь выкатились, а потом их прибили назад кровельными гвоздями…
К тому же любые звуки громче трения друг о друга молекул в броуновском движении – выше его болевого порога. А еще ему хотелось умереть.
Толстый Чарли открыл глаза. Большая ошибка: ведь так он впустил внутрь дневной свет, а от него стало больно. С другой стороны, теперь стало ясно, где он (в собственной кровати, в своей спальне) и (поскольку прямо перед ним стоял будильник) что времени половина двенадцатого.
А самое ужасное (думал он по одному слову зараз) – у него такое похмелье, каким ветхозаветный бог поражал мадианитян, и при следующей же встрече с Грэхемом Хориксом, без сомнения, он услышит, что уволен. Интересно, не удастся ли разыграть по телефону нечеловеческие муки? Тут Толстый Чарли сообразил, что большим подвигом была бы попытка изобразить хоть что-то другое.
Он не помнил, как вчера ночью попал домой.
Наверное, надо позвонить в офис. Как только сумеет вспомнить номер телефона. Тогда он извинится… какая-нибудь чудовищная двадцатичетырехчасовая простуда… дескать, лежит пластом и ничего поделать не может…
– Знаешь, – сказал кто-то рядом с ним в кровати, – кажется, бутылка воды с твоей стороны. Не можешь передать?
Толстому Чарли хотелось объяснить, что никакой бутылки с его стороны кровати нет и что вообще ближайшая вода в раковине ванной, и если он промыл стакан для полоскания зубов… а потом сообразил, что смотрит на одну из нескольких бутылок, стоящих у него на тумбочке. Протянув руку, он почувствовал, как показавшиеся чужими пальцы сомкнулись на горлышке, а после с усилием, которое обычно приберегают для того, чтобы втянуться на последние несколько футов по отвесной скале, перекатился в кровати.
Это была девушка с «отверткой». К тому же голая. Во всяком случае, те части, которые ему были видны.
Забрав у него бутылку, она натянула себе на грудь простыню.
– Спасибо. Он просил тебе передать, когда проснешься, чтобы ты из-за работы не беспокоился. Не нужно звонить и говорить, что заболел. Он просил передать, что уже обо всем позаботился.
Толстого Чарли это не успокоило. Его заботы и тревоги отнюдь не улеглись. Впрочем, учитывая его нынешнее состояние, в голове у пего хватало места лишь для одной мысли, и сейчас он беспокоился, успеет ли вовремя добраться до туалета.
– Тебе нужно побольше пить, – сказала «Отвертка». – Восстановить водный баланс.
Толстый Чарли успел в ванную. Затем (раз он уже был на месте) постоял под душем, пока стены не перестали покачиваться, а после почистил зубы, не сблевав.
Когда он вернулся в спальню, «Отвертки» там уже не было, что принесло большое облегчение Толстому Чарли, который начал надеяться, а вдруг она алкогольная галлюцинация, как розовые слоны или кошмарная мысль, что вчера вечером он поднимался на сцену, чтобы петь.
Халата он не нашел, поэтому надел тренировочный костюм – лишь бы почувствовать себя достаточно одетым для визита на кухню в дальнем конце коридора.
Зазвонил мобильный телефон, и он стал ощупывать куртку, которая лежала на полу у кровати, пока не нашел аппарат и щелчком не отбросил крышку. Потом он, насколько возможно маскируя голос, в него хмыкнул – на случай, если это кто-нибудь из «Агентства Грэхема Хорикса» пытается определить его местонахождение.
– Это я, – произнес голос Паука. – Все в норме.
– Ты сказал, что я умер?
– Еще лучше. Я сказал, что я это ты.
– Но… – Толстый Чарли постарался собраться с мыслями. – Но ты же не я!
– Ха, я-то это знаю! Я им так сказал.
– Ты даже не похож на меня.
– Не создавай лишних проблем. Все под контролем. Ох! Пора бежать. Большой босс хочет меня видеть.
– Грэхем Хорикс? Послушай, Паук…
Но Паук уже отключился, экранчик мобильного погас.
В дверь вошел халат Толстого Чарли. В халате была девушка, и на ней он смотрелся гораздо лучше, чем на самом Толстом Чарли. В руках она несла поднос со стаканом воды, в которой шипел «алка-зельтцер», и кружкой с еще чем-то.
– Выпей и то и другое, – велела она. – Сначала из кружки. Залпом.
– Что в ней?
– Яичный желток, острый вустерский соус, табаско, соль, чуточка водки и так далее. Исцелит или прикончит. Давай! – сказала она не допускавшим возражений тоном. – Пей!
Толстый Чарли влил в себя жидкость.
– О Господи! – выдохнул он.
– Ага, – согласилась девушка. – Но ты все еще жив.
В этом он был не уверен, но все равно выпил «алка-зельтцер». Тут ему кое-что пришло в голову.
– М-м-м… – сказал Толстый Чарли. – Э-э-э… Послушай. Вчера ночью. Мы. Э-э-э…
«Отвертка» недоуменно расширила глаза.
– Мы – что?
– Ну, мы… Сама знаешь. Делали?
– Ты хочешь сказать, что не помнишь? – Ее лицо упало. – Ты сказал, такого у тебя никогда не было, словно ты раньше никогда не занимался любовью с женщиной. Ты был на одну треть – бог, на одну треть – животное и еще на одну – неостановимая секс-машина.
Толстый Чарли не знал, куда девать глаза. «Отвертка» захихикала.
– Шучу. Я помогла твоему брату доставить тебя домой, мы тебя почистили, а после сам знаешь…
– Нет, – отозвался он. – Не знаю.
– Ты был в отключке, а кровать у тебя большая. Не знаю, где спал твой брат. У него, наверное, здоровье, как у быка. Встал с рассветом ясный, как солнышко.
– Он пошел на работу, – пробормотал Толстый Чарли, – Выдал себя за меня.
– А они не заметят разницы? Я хочу сказать, на близнецов вы не похожи.
– По всей видимости, пока не заметили.
Он покачал головой, потом посмотрел надевушку, которая показала ему маленький, исключительно розовый язычок.
– Как тебя зовут?
– Ты что, забыл? Я-то твое имя помню. Ты Толстый Чарли.
– Чарльз, – сказал он. – Просто Чарльз сойдет.
– Я Дейзи. – Она протянула руку. – Приятно познакомиться.
Они серьезно пожали друг другу руки.
– Мне чуть лучше, – неожиданно заключил Толстый Чарли.
– Как я и сказала, прикончит или исцелит.
А в «Агентстве Грэхема Хорикса» Паук великолепно проводил время. Он никогда не работал в офисах. Он вообще никогда не работал. Все было новым, все было чудесным и странным – начиная с крохотного лифта, который рывками поднял его на пятый этаж в «муравейник» «Агентства Грэхема Хорикса». Он с изумлением постоял у стеклянной витрины с пыльными грамотами в прихожей. Он побродил по офисам, а когда его спрашивали, кто он такой, отвечал «Толстый Чарли Нанси» и произносил эти слова «божественным» голосом – тогда все, что он говорил, становилось правдой.
Он нашел комнату отдыха и приготовил себе несколько чашек чая. Потом отнес их на стол Толстого Чарли и расставил в художественном беспорядке. Потом решил поиграть с компьютерной сетью. Сеть спросила у него пароль. «Я Толстый Чарли Нанси», – сказал он компьютеру, но все равно оставались места, куда его не пускали, поэтому он сказал: «Я Грэхем Хорикс», – и директории раскрылись перед ним как лепестки цветка.
Он покопался в компьютере, открывал то один, то другой файл, пока ему не наскучило. Разобрался с входящими документами и папками. Разобрался с незаконченными делами. Тут ему пришло в голову, что Толстый Чарли, наверное, уже проснулся, поэтому он позвонил ему домой успокоить. Он как раз счел, что неплохо потрудился за одно утро, когда в дверь просунул голову Грэхем Хорикс, который, проведя пальцем по губам, как у хорька, поманил его к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Но Паук жил в ином мире.
Они направились к Вест-энду и остановились у переполненного паба. Народу там было столько, что часть перебралась с выпивкой на тротуар. И Паук вдруг бросил «привет» девушке по имени Сильвия, чей день рождения (как выяснилось) праздновали. Именинница была польщена, услышав, что Паук пообещал в честь такого случая угостить выпивкой ее с друзьями. Потом стал рассказывать анекдоты («…«нескафе»? Да это же лучшая банка для окурков!») и сам над ними хохотал – радостным раскатистым смехом. Он с ходу запомнил, как кого зовут. Он заговаривал с людьми и слушал, что ему рассказывают в ответ. Когда Паук объявил, что пора поискать другой паб, вся вечеринка решила (все до одной женщины), что пойдет с ним…
К третьему пабу Паук походил на рок-певца после концерта: девушки на нем просто висли. Ластились. Несколько наполовину в шутку, наполовину всерьез поцеловали. Толстый Чарли глядел на происходящее с неподдельным ужасом.
– Ты его телохранитель? – спросила одна.
– Что?
– Его телохранитель? Да?
– Нет, – ответил Толстый Чарли. – Я его брат.
– Ух ты! Даже не знала, что у него есть брат. Он потрясающий, правда?
– Правда, правда, – согласилась другая, которая некоторое время прижималась к Пауку, пока ее не оттеснили другие тела с теми же намерениями. Толстого Чарли она только сейчас заметила. – Ты его менеджер?
– Нет. Он его брат, – сказала первая и многозначительно добавила: – Он как раз мне это объяснял.
Вторая пропустила ее слова мимо ушей.
– Ты тоже из Штатов? У тебя такой странный акцент.
– Когда я был маленьким, мы жили во Флориде. Мой папа – американец, а мама… ну, родилась она на Сан Андреасе, но выросла в…
Никто его не слушал.
Когда они двинулись дальше, запоздалые гуляки с дня рождения потянулись следом. Женщины обступили Паука, спрашивая, куда идут теперь, предлагали рестораны и ночные клубы, но Паук только улыбался и шел себе вперед.
Толстый Чарли тащился сзади, чувствуя себя как никогда чужим.
Спотыкаясь, вся компания брела через мир желтых фонарей и разноцветных неоновых вывесок. Паук обнимал нескольких женщин разом. На ходу он целовал их без разбора – как человек, надкусывающий сперва один, потом другой летний плод. Никто как будто не обижался.
«Это не нормально, – думал Толстый Чарли. – Ни в коем случае не нормально». Он даже не пытался нагнать, просто старался не отставать.
И все еще чувствовал на языке горькое вино.
Тут он сообразил, что одна из девушек идет с ним рядом. Она была невысокой, худенькой, с хорошим лукавым личиком – точь-в-точь проказливый эльф – и сейчас тянула его за рукав.
– Что мы собираемся делать? – спросила она. – Куда идем?
– Мы оплакиваем моего отца, – ответил Толстый Чарли. – Кажется.
– Это что, реалити-шоу?
– Надеюсь, что нет.
Паук тем временем остановился и повернулся. Глаза у него блеснули так, что Толстому Чарли стало не по себе.
– Пришли, – объявил Паук. – Мы у цели. Он бы этого хотел.
На листке ярко-оранжевой бумаги на дверях паба было написано от руки: «Сегодня. Наверху. КАРАОКЕ».
– Песни, – сказал Паук и добавил: – Шоу начинается.
– Нет! – вырвалось у Толстого Чарли, и он застыл как вкопанный.
– Ему бы понравилось, – улыбнулся Паук.
– Я не хочу петь. Только не на людях. К тому же я пьян. И вообще это не самая удачная мысль.
– Это отличная мысль, – с чарующей улыбкой возразил Паук. «Включенная» в нужный момент, такая улыбка способна развязать священную войну. Однако Толстого Чарли она не убедила.
– Послушай, – начал он, стараясь подавить панику, – у каждого из нас есть что-то, чего он просто не делает. Верно? Кое-кто не летает. Кое-кто не занимается сексом на публике. Кое-кто не растворяется в дым. Я ничего такого не делаю. И, главное, не пою.
– Даже ради папы?
– Особенно ради папы. Он уже в могиле и больше меня опозорить не сможет. Во всяком случае, больше, чем уже опозорил.
– Прошу прощения, – сказала одна из молодых женщин. – Прошу прощения, но мы идем? Потому что мне холодно, а Сильвии нужно по маленькому.
– Идем, – решил Паук и улыбнулся ей.
Толстый Чарли хотел запротестовать, настоять на своем, но его уже затянули внутрь – он сам себя ненавидел. На лестнице он нагнал Паука.
– Я войду, – сказан он. – Но петь не буду.
– Ты уже вошел.
– Знаю. Но петь не буду.
– Нет смысла говорить, что не войдешь, когда уже вошел.
– Я не умею петь.
– Хочешь сказать, что я унаследовал и музыкальные таланты тоже?
– Я хочу сказать, что, если открою рот, чтобы петь на людях, меня стошнит.
Паук ободряюще сжал ему локоть.
– Бери пример с меня.
Именинница и две ее подруги неуверенно поднялись на небольшую сцену и прохихикали через «Танцующую королеву». Толстый Чарли пил джин с тоником (кто-то сунул ему в руку стакан) и морщился на каждой ноте, где они фальшивили, на каждой перемене тональности, которой не случалось. Остальные гости с дня рождения зааплодировали.
Их место заняла другая девушка – та самая, которая спрашивала Толстого Чарли, куда они идут. Зазвучали вступительные аккорды «Поддержи меня», и она запела – если только понимать это выражение в самом приблизительном и широком смысле: она не попадала ни в одну ноту, вступала слишком рано или слишком поздно, да и вообще неправильно читала слова. Толстому Чарли стало ее жаль.
Спустившись со сцены, она направилась к стойке. Толстый Чарли уже собрался сказать что-нибудь сочувственное, но она просто светилась от радости.
– Так здорово! – выдохнула она. – Просто изумительно.
Толстый Чарли принес ей выпивку, большой стакан «отвертки».
– Я так повеселилась! – продолжала она. – А ты попробуешь? Давай же! Ты просто должен это сделать! Готова поспорить, хуже меня тебе не спеть.
Толстый Чарли пожал плечами, надеясь так показать, что в нем скрываются еще не разведанные глубины «хужести».
А вот Паук на маленькую сцену поднялся с таким видом, словно за ним следовал луч прожектора.
– Спорим, что он замечательно споет? – сказала девушка с «отверткой». – Кто-то, кажется, говорил, что ты его брат?
– Нет, – нелюбезно буркнул Толстый Чарли. – Это я сказал, что он мой брат.
Паук запел «Под променадом на пляже».
Ничего бы не случилось, если бы Толстому Чарли меньше нравилась эта песня. Когда ему было тринадцать, он считал ее лучшей на свете. (К тому времени, когда он стал пресытившимся и уставшим от мира четырнадцатилеткой, его любимой стала «Нет женщины, нет слез» Боба Марли.) А теперь Паук пел его песню и делал это хорошо. Он попадал в тон и пел так, словно слова шли у него из сердца. Люди вокруг забыли про выпивку, замолчали – только смотрели на него и слушали.
Когда Паук допел, раздались крики «браво». Будь на присутствующих шляпы, они, несомненно, подбросили бы их в воздух.
– М-да, понятно, почему тебе не хочется петь после него, – сказала Толстому Чарли девушка с «отверткой». – С таким не потягаешься, верно?
– Ну… – протянул Толстый Чарли.
– Я хочу сказать, сразу видно, кому в вашей семье достались все таланты, – улыбнулась она.
Говоря это, она склонила голову набок и вздернула подбородок. Именно вздернутый подбородок его доконал. Направляясь к сцене, Толстый Чарли ставил одну ногу впереди другой – впечатляющий подвиг физической ловкости. Пот с него катился градом.
Следующие несколько минут прошли как в тумане. Он поговорил с ди-джеем, выбрал себе из списка песню «Незабываемая», выждал, казалось, целую вечность и получил микрофон.
Во рту у него пересохло. Сердце в груди трепыхалось.
На экране возникло первое слово: «Незабываемая…»
Видите ли, в чем дело: в действительности Толстый Чарли умел петь. У его голоса был и диапазон, и глубина, и экспрессия. Когда он пел, все его тело превращалось в инструмент.
Зазвучала музыка.
Мысленно Толстый Чарли уже открыл рот, чтобы пропеть «Незабываемая…». Потом он споет «Вот какая ты…» и будет петь в честь покойного отца, в честь брата и ночи.
Вот только он не мог. На него же смотрели. В помещении над пабом было меньше двух десятков человек. Большинство женщины. Перед аудиторией Толстый Чарли даже рта не мог открыть.
Он слышал музыку, но просто стоял. Ему было очень холодно. Ноги словно бы терялись в дальнем далеке.
Толстый Чарли заставил себя разжать челюсти.
– Думаю, – перекрывая музыку, очень внятно сказал он в микрофон и услышал, как слова эхом отдались от стен, – думаю, меня сейчас стошнит.
Уход со сцены вышел не слишком элегантным.
А после все несколько затуманилось.
Есть на свете мифические места. Каждое из них существует на свой собственный лад. Одни наложены поверх мира, другие прячутся под ним, словно нижний слой краски на картине.
А еще есть горы. Это каменистые пространства, которые нужно пройти, прежде чем выйти к горам на краю света, а в этих горах есть глубокие пещеры, которые были обитаемы задолго до того, как разжег костер первый человек.
Они и по сей день обитаемы.
Глава пятая,
в которой речь идет об утренней расплате
Толстому Чарли хотелось пить…
Толстому Чарли хотелось пить, и голова у него болела, во рту было гадостно, глаза – слишком маленькие для головы. Все зубы зудели, желудок жгло огнем, а спина болела такой болью, которая начинается от коленей и доходит до лба, мозги у него как будто изъяли и заменили ватными тампонами, иголками и булавками, вот почему тяжело было даже попытаться думать, а глаза стали слишком круглыми и за ночь выкатились, а потом их прибили назад кровельными гвоздями…
К тому же любые звуки громче трения друг о друга молекул в броуновском движении – выше его болевого порога. А еще ему хотелось умереть.
Толстый Чарли открыл глаза. Большая ошибка: ведь так он впустил внутрь дневной свет, а от него стало больно. С другой стороны, теперь стало ясно, где он (в собственной кровати, в своей спальне) и (поскольку прямо перед ним стоял будильник) что времени половина двенадцатого.
А самое ужасное (думал он по одному слову зараз) – у него такое похмелье, каким ветхозаветный бог поражал мадианитян, и при следующей же встрече с Грэхемом Хориксом, без сомнения, он услышит, что уволен. Интересно, не удастся ли разыграть по телефону нечеловеческие муки? Тут Толстый Чарли сообразил, что большим подвигом была бы попытка изобразить хоть что-то другое.
Он не помнил, как вчера ночью попал домой.
Наверное, надо позвонить в офис. Как только сумеет вспомнить номер телефона. Тогда он извинится… какая-нибудь чудовищная двадцатичетырехчасовая простуда… дескать, лежит пластом и ничего поделать не может…
– Знаешь, – сказал кто-то рядом с ним в кровати, – кажется, бутылка воды с твоей стороны. Не можешь передать?
Толстому Чарли хотелось объяснить, что никакой бутылки с его стороны кровати нет и что вообще ближайшая вода в раковине ванной, и если он промыл стакан для полоскания зубов… а потом сообразил, что смотрит на одну из нескольких бутылок, стоящих у него на тумбочке. Протянув руку, он почувствовал, как показавшиеся чужими пальцы сомкнулись на горлышке, а после с усилием, которое обычно приберегают для того, чтобы втянуться на последние несколько футов по отвесной скале, перекатился в кровати.
Это была девушка с «отверткой». К тому же голая. Во всяком случае, те части, которые ему были видны.
Забрав у него бутылку, она натянула себе на грудь простыню.
– Спасибо. Он просил тебе передать, когда проснешься, чтобы ты из-за работы не беспокоился. Не нужно звонить и говорить, что заболел. Он просил передать, что уже обо всем позаботился.
Толстого Чарли это не успокоило. Его заботы и тревоги отнюдь не улеглись. Впрочем, учитывая его нынешнее состояние, в голове у пего хватало места лишь для одной мысли, и сейчас он беспокоился, успеет ли вовремя добраться до туалета.
– Тебе нужно побольше пить, – сказала «Отвертка». – Восстановить водный баланс.
Толстый Чарли успел в ванную. Затем (раз он уже был на месте) постоял под душем, пока стены не перестали покачиваться, а после почистил зубы, не сблевав.
Когда он вернулся в спальню, «Отвертки» там уже не было, что принесло большое облегчение Толстому Чарли, который начал надеяться, а вдруг она алкогольная галлюцинация, как розовые слоны или кошмарная мысль, что вчера вечером он поднимался на сцену, чтобы петь.
Халата он не нашел, поэтому надел тренировочный костюм – лишь бы почувствовать себя достаточно одетым для визита на кухню в дальнем конце коридора.
Зазвонил мобильный телефон, и он стал ощупывать куртку, которая лежала на полу у кровати, пока не нашел аппарат и щелчком не отбросил крышку. Потом он, насколько возможно маскируя голос, в него хмыкнул – на случай, если это кто-нибудь из «Агентства Грэхема Хорикса» пытается определить его местонахождение.
– Это я, – произнес голос Паука. – Все в норме.
– Ты сказал, что я умер?
– Еще лучше. Я сказал, что я это ты.
– Но… – Толстый Чарли постарался собраться с мыслями. – Но ты же не я!
– Ха, я-то это знаю! Я им так сказал.
– Ты даже не похож на меня.
– Не создавай лишних проблем. Все под контролем. Ох! Пора бежать. Большой босс хочет меня видеть.
– Грэхем Хорикс? Послушай, Паук…
Но Паук уже отключился, экранчик мобильного погас.
В дверь вошел халат Толстого Чарли. В халате была девушка, и на ней он смотрелся гораздо лучше, чем на самом Толстом Чарли. В руках она несла поднос со стаканом воды, в которой шипел «алка-зельтцер», и кружкой с еще чем-то.
– Выпей и то и другое, – велела она. – Сначала из кружки. Залпом.
– Что в ней?
– Яичный желток, острый вустерский соус, табаско, соль, чуточка водки и так далее. Исцелит или прикончит. Давай! – сказала она не допускавшим возражений тоном. – Пей!
Толстый Чарли влил в себя жидкость.
– О Господи! – выдохнул он.
– Ага, – согласилась девушка. – Но ты все еще жив.
В этом он был не уверен, но все равно выпил «алка-зельтцер». Тут ему кое-что пришло в голову.
– М-м-м… – сказал Толстый Чарли. – Э-э-э… Послушай. Вчера ночью. Мы. Э-э-э…
«Отвертка» недоуменно расширила глаза.
– Мы – что?
– Ну, мы… Сама знаешь. Делали?
– Ты хочешь сказать, что не помнишь? – Ее лицо упало. – Ты сказал, такого у тебя никогда не было, словно ты раньше никогда не занимался любовью с женщиной. Ты был на одну треть – бог, на одну треть – животное и еще на одну – неостановимая секс-машина.
Толстый Чарли не знал, куда девать глаза. «Отвертка» захихикала.
– Шучу. Я помогла твоему брату доставить тебя домой, мы тебя почистили, а после сам знаешь…
– Нет, – отозвался он. – Не знаю.
– Ты был в отключке, а кровать у тебя большая. Не знаю, где спал твой брат. У него, наверное, здоровье, как у быка. Встал с рассветом ясный, как солнышко.
– Он пошел на работу, – пробормотал Толстый Чарли, – Выдал себя за меня.
– А они не заметят разницы? Я хочу сказать, на близнецов вы не похожи.
– По всей видимости, пока не заметили.
Он покачал головой, потом посмотрел надевушку, которая показала ему маленький, исключительно розовый язычок.
– Как тебя зовут?
– Ты что, забыл? Я-то твое имя помню. Ты Толстый Чарли.
– Чарльз, – сказал он. – Просто Чарльз сойдет.
– Я Дейзи. – Она протянула руку. – Приятно познакомиться.
Они серьезно пожали друг другу руки.
– Мне чуть лучше, – неожиданно заключил Толстый Чарли.
– Как я и сказала, прикончит или исцелит.
А в «Агентстве Грэхема Хорикса» Паук великолепно проводил время. Он никогда не работал в офисах. Он вообще никогда не работал. Все было новым, все было чудесным и странным – начиная с крохотного лифта, который рывками поднял его на пятый этаж в «муравейник» «Агентства Грэхема Хорикса». Он с изумлением постоял у стеклянной витрины с пыльными грамотами в прихожей. Он побродил по офисам, а когда его спрашивали, кто он такой, отвечал «Толстый Чарли Нанси» и произносил эти слова «божественным» голосом – тогда все, что он говорил, становилось правдой.
Он нашел комнату отдыха и приготовил себе несколько чашек чая. Потом отнес их на стол Толстого Чарли и расставил в художественном беспорядке. Потом решил поиграть с компьютерной сетью. Сеть спросила у него пароль. «Я Толстый Чарли Нанси», – сказал он компьютеру, но все равно оставались места, куда его не пускали, поэтому он сказал: «Я Грэхем Хорикс», – и директории раскрылись перед ним как лепестки цветка.
Он покопался в компьютере, открывал то один, то другой файл, пока ему не наскучило. Разобрался с входящими документами и папками. Разобрался с незаконченными делами. Тут ему пришло в голову, что Толстый Чарли, наверное, уже проснулся, поэтому он позвонил ему домой успокоить. Он как раз счел, что неплохо потрудился за одно утро, когда в дверь просунул голову Грэхем Хорикс, который, проведя пальцем по губам, как у хорька, поманил его к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35