Казалось, им не будет конца. Эту груду документов не разобрать никогда. Никогда на поверхности его стола не обнаруживалось его просвета. Он утопал в бумажной пыли.
Иногда среди этих бумаг попадались срочные депеши. Их украшали грозные восклицательные знаки, выразительно подчеркнутые строки, крупные, настойчиво надвигавшиеся буквы, но и эти послания терялись среди никем не читанных сводок. Одни приказы вторили другим или отменяли их, но хозяин этой бумажной массы, возможно, не был знаком ни с теми приказами, ни с другими.
Во всяком случае Геринг постоянно требовал от профессора Герлаха отчетов об атомном проекте, но в сохранившихся документах было найдено лишь два таких отчета, и то их оформление свидетельствует, что других отчетов могло и не быть. Так, на одном из них дата «Maerz 1944» ( «Март 1944») рукой Герлаха переправлена на «Mai 1944» ( «Май 1944»). Другой документ, хоть и датирован концом 1944 года, являет собой лишь карандашный набросок – профессор Герлах так и не успел его закончить к концу войны.
Таким образом неосведомленный Геринг, сидя уже на скамье обвиняемых в Нюрнберге, возможно, в деталях и не знал, чем у них там, ядерщиков, все кончилось.
Впрочем, Герлаха нельзя было обвинить в равнодушии к атомному проекту. Просто задачи, возложенные на него, были непомерно велики. Одному человеку было трудно руководить всей немецкой физикой в целом и атомным проектом в частности.
Свидетельством тому – дневник, который профессор вел в первые недели после своего назначения. Мы видим, что он постоянно курсирует из Берлина в Мюнхен и обратно (города разделяет 600 километров). Он бувально поселяется в спальном вагоне. Здесь он срочно встречается с Хартеком, Эзау, Менцелем, Шуманом. Вместе с доктором Бютефишем едет в Лейну, на завод, принадлежавший концерну «ИГ Фарбениндустри», и заносит в дневник лаконичные строки: «Тяжелая вода, потом доктор Дибнер». И неизменно мы замечаем присутствие доктора Росбауда, который два-три раза в неделю обедает с Герлахом, беседуя с ним с полным знанием дела о проблемах ядерной физики. «Он считал меня своим личным другом», – позднее скажет Росбауд, допрашиваемый американцами.
В феврале 1944 года, при посещении завода в Лейне, где собирались изготавливать тяжелую воду, Герлах простудился и заболел. Однако он и больной все так же исправно ходил на работу, ночи напролет просиживая у себя в кабинете под завывание сирены. В Мюнхене же он и вовсе останавливался в квартире, где были выбиты оконные стекла и отсутствовало центральное отопление. Немецкие города постепенно превращались в руины.
В дневнике профессора Герлаха запечатлена также та среда, в которой вынуждены были вращаться немецкие ученые. Так всплывают фамилии Фишера и Шпенглера – двух функционеров СС, бдительно озиравших немецкую науку.
Находились и другие стражи от лукавого. Однажды вечером Герлаха вызвали к телефону. Ему приказали ближайшей ночью не смыкать глаз в забвении сна и не закрывать домашнюю дверь, поскольку его «навестят несколько высших офицеров СС». Ночью дверь и впрямь распахнулась, окатывая бессонного Герлаха холодом. На пороге вознесся эсэсовский генерал. «Знаете ли вы, кто такой Нильс Бор? Вы знакомы с ним? Что он за человек? Он опасен?» «Да, я встречал его несколько раз», – невпопад отвечал Герлах, сражаясь со сном и разглядывая видение генерала. «Так вот, – продолжал ночной командор, Бора ищут, чтобы ликвидировать. И уже знают, где он? Он разве еще в Стокгольме?» Стараясь не оскорбить эсэсовца недостаточным пиететом, Герлах заметил, что убийство всемирно известного ученого, скрывающегося за границей, серьезно подорвет репутацию страны, хотя никак не приблизит окончание войны. «Похоже, вы забываетесь, – резко отозвался офицер, – вы думаете, что человеческая жизнь слишком ценна? Скоро вы об этом забудете!» «Все равно с Бором трудно расправиться, – профессор пытался успокоить своего бессердечного гостя. Да его и не застать в Стокгольме, он наверняка в логове врага, в Лондоне». «Это же великолепно!» – просиял генерал. – В Лондоне у меня очень надежные люди. Они устроят все так, что англичане не догадаются, отчего умер Бор».
Однако неумолимый «ночной генерал», – человек, явившийся из тьмы, – был обречен на неудачу. Нильс Бор исчез. Его не отыскали в Стокгольме. Его не встречали в Лондоне. Он скрылся, исчез. А точнее, под именем «мистер Николас Бейкер» он проживал в Лос-Аламосе (США), где уже разрабатывал конструкцию американской атомной бомбы.
Между тем британские самолеты начали непрерывные бомбежки Берлина. Грохот бомб мешался с воем сирен, зарево пожаров – с тучами пыли… Однако в неприметном бункере, утаившемся вблизи Института физики в Далеме, все же продолжали готовиться к грандиозному опыту с реактором. Вот только работать стало неизмеримо труднее. Не хватало материалов, постоянно отключалось электричество, все мрачнее было настроение ученых.
В ночь на 15 февраля произошел очередной воздушный налет. Герлах в своем дневнике назвал его «катастрофическим». Бомба угодила точно в здание Института химии, где Отто Ган и его коллеги исследовали продукты расщепления урана. К счастью, дорогостоящий ленточный генератор Ван-де-Граафа (на нем работал Маттаух) уцелел. Однако после этого случая институт перевели в Тайльфинген, местечко на юге Германии в 15-ти километрах к югу от Хехингена, где уже находилась большая часть Института физики.
Доктор Багге все еще оставался в Далеме, не видя близкой катастрофы и считая, что «решение о переводе в Хехинген было принято несколько поспешно» (запись в дневнике от 20. 02. 44). Однако в конце марта «небо над Берлином» разверзлось и над ним. Во время воздушного налета была полностью разрушена новая модель «изотопного шлюза». Первого апреля 1944 года Багге вместе с женой покинул Берлин. Надо было в третий раз начинать все сначала.
* * *
Производство тяжелой воды тоже надо было налаживать с самого начала. Всего несколько месяцев назад руководители концерна «ИГ Фарбениндустри» собирались строить завод по обогащению низкоконцентрированной тяжелой воды. Теперь от этих планов отказывались: рассчитывать на поставки тяжелой воды из Норвегии было уже нельзя, а фабрика в итальянском городке Мерано могла изготовить лишь несколько сотен килограммов в год воды очень низкой концентрации. Этого количества было явно недостаточно.
В середине апреля профессор Хартек, пытаясь спасти атомный проект, предложил властям четыре новых способа получения тяжелой воды:
1. Свой собственный способ (дистилляция воды при пониженном давлении).
2. Метод Клузиуса-Линде. Дистилляция водорода при низкой температуре.
3. Метод Хартека-Зюсса. Ионообмен при двух различных температурах.
4. Совершенно новый способ, предложенный доктором Гайбсом. Ионообмен сероводорода при двух различных температурах.
По его словам, можно было немедленно начинать строительство промышленных установок, работающих по второму или третьему методу. Вот только одной лишь фабрикой обойтись было уже нельзя. «Если мы будем изготовливать тяжелую воду в одном-единственном месте, то нам следует опасаться новых воздушных налетов, направленных лишь на уничтожение этого производства». Вообще же, продолжал Хартек, лучше было бы выпускать тяжелую воду низкой концентрации в качестве побочного продукта на ряде действующих уже предприятий. Опасаясь вражеских шпионов, Хартек даже не называл в своем секретном докладе эти «перспективные заводы». Заканчивая доклад, он сообщал, что на строительство небольшой установки, выпускающей до двух тонн тяжелой воды в год, уйдет всего два года. Она обойдется в несколько миллионов рейхсмарок и начнет действовать весной 1946 года.
Профессор Герлах осторожничал, выбирая метод попроще и подешевле. Наконец, ему приглянулась схема установки, которая будет выпускать до полутора тонн тяжелой воды в год по методу Клузиуса-Линде. Стоимость ее – всего 1,3 миллиона марок. И еще он наметил соорудить на заводе в Лейне (концерн «ИГ Фарбениндустри») колонну низкого давления для дистилляции промышленных сточных вод. Стоимость ее – 1,2 миллиона рейхсмарок. Обе установки тоже начнут действовать весной 1946 года.
Пока же в течение двух лет остается довольствоваться лишь теми скудными запасами, что уцелели после экспериментов, диверсий, лабораторных взрывов и воздушных налетов. В Германии оставалось лишь две тонны и шестьсот килограммов тяжелой воды. Эти запасы надо было растянуть на два года, а потом все будет хорошо.
Однако проблемы начались немедленно. Власти посчитали строительство двух этих установок делом третьестепенным. Зачем нужны эти фабрики, раз вы вот-вот научитесь обогащать изотопы урана? Ученым нечего было возразить на это, разве что заметить: «Вопрос о том, сумеем ли мы изготовить достаточное количество сильно обогащенного препарата 38, чтобы производство SH 200 сделалось ненужным, пока еще остается открытым» (Хартек).
В Америке эту дилемму решили просто: назвали оба проекта «сверхважными». В Германии же власти, зная, что успех на одном из «поприщ» делает ненадобным другое производство, – а значит, лишними и все траты на него, – поступили «бережливее»: урезали ассигнования на оба этих проекта, дабы в случае успеха одного из них удалось избежать существенных потерь в другом. Это лишь замедлило работу в обоих направлениях.
Среди технологий обогащения урана-235 ученых привлекали прежде всего ультрацентрифуга и «изотопный шлюз», а также фотомеханический метод (к нему благоволил Герлах): в раствор соединения урана направляли световые лучи определенной длины, что и разделяло изотопы.
Нашли, наконец, и удачное покрытие, защищавшее урановые пластины от коррозии. Его получали, погружая металл в смесь, состоявшую из расплава щелочных или щелочноземельных металлов и цианида.
В конце мая Герлах радостно сообщал начальству, что первый реактор с критической массой ядерного топлива будет построен уже в ближайшее время. Вот только из-за постоянных воздушных налетов никак не удавалось отлить нужное количество урановых пластин. В местечке Грюнау под Берлином, – благо, бомбардировки его не очень затронули, – спешно строилась новая печь для вакуумного литья.
Наконец, «ряд профессоров геологии получил задание разведать наличие месторождений урана на территории Германии» – на тот случай, если начнутся перебои с этим сырьем.
Так воплощался в жизнь нацистский лозунг – «Немецкая наука на службе войны!», – выдвинутый еще несколько лет назад. Впрочем, оценивая деятельность Герлаха, мы вправе сказать, что он-то руководствовался иным принципом: «Война на службе немецкой науки!» Пользуясь своим главенствующим положением, профессор смело поддерживал перспективные научные проекты, не имевшие военного значения, и пренебрегал нуждами ядерщиков, которые как раз могли принести пользу в войне.
Так, он поддерживал сотрудников Института физики, определявших магнитные моменты и спектры атомных ядер и измерявших коэффициенты теплового расширения урана. Работы эти имели чисто теоретический смысл, и только ярлык «ядерная физика» да настойчивость Герлаха помогали молодым ученым и впредь безмятежно исследовать тайны атомного ядра в те дни, когда страна близилась к катастрофе. Вот еще пример поведения Герлаха: в Германии не хватало циклотронов, так помогавших американцам при создании атомной бомбы. И вот «главный физик» страны – наперекор ее военным нуждам – решает использовать циклотроны также для биологических и медицинских опытов.
При таком обилии целей, нужд, направлений сам атомный проект как-то терялся. Не случайно в 1944 году лишь две программы из множества, его составлявших, имели высшую степень срочности: «изотопный шлюз» и изготовление трех коррозионостойких урановых пластин (фирма «Ауэр»). Правда, некоторые исследования все еще щедро ассигновались. Так, Хартек должен был получить 265 000 рейхсмарок, Отто Ган – 243 000 марок, Эзау – 150 000 марок. Зато какими разительными были контрасты. Дибнеру полагалось лишь 25 000 марок, доктору Гроту, занимавшемуся ультрацентрифугами, каких-то 4200 марок. Всего 8500 марок было выделено и Гейзенбергу. Деньги текли в основном в промышленность. Их получали фирмы «Ауэр» и «Дегусса», изготавливавшие металлический уран, концерн «ИГ Фарбениндустри» – на строительство установки по производству тяжелой воды, фирмы «Хеллиге» и «Аншютц», строившие опытные образцы ультрацентрифуг.
В апреле и мае 1944 года профессор Герлах обновил планы научных исследований, и тогда к категории срочных были отнесены лишь работы по разделению изотопов, проводившиеся профессором Хартеком. Все остальные работы «человек с трезвым, циническим умом», ныне правивший немецкой ядерной физикой, отнес к низшей степени срочности – «SS», – хотя и считал все эти определения «туфтой» и, следовательно, вправе был, по своим личным воззрениям и не кривя душой, присудить этим многострадальным проектам любую степень срочности. Он выбрал для них худшую. Составляя же план на следующий год, урезал все финансовые вливания. Теперь ни один из проектов не смел претендовать на сумму, большую 65 000 марок. С таким «отеческим радением» атомный проект вскорости должен был благополучно заглохнуть.
Год назад на атомный проект было выделено 3,6 миллиона рейхсмарок (смета на апрель 1944 – март 1945 годов), теперь каких-то полмиллиона марок, в том числе 69 000 марок на связанные с ним биологические исследования (25 000 – Рицлеру, 24 000 – Раевскому и 20 000 – Штеттеру (Вена) – все имена, далекие от основных работ по проекту) и 46 000 марок на изучение химических свойств урана (Отто Ган). Центрифуги, реакторы, шлюзы и теромядерные бомбы, залитые тяжелой водой, шли чуть ли не одной строкой – жалкие четыреста тысяч «на все про все». В конце мая 1944 года рейхсмаршал Геринг одобрил миролюбивые планы профессора.
Строить бункер начали еще при докторе Дибнере. Стены, пол, потолок выкладывались железобетонными плитами. Чтобы защитить людей от радиации, толщина этих ограждений равнялась двум метрам. Весь 1943 год новый глава ведомства Эзау ждал, что опыты с реактором вот-вот начнутся. Но его сняли раньше, чем бункер был готов.
Бункер напоминал небольшой плавательный бассейн. Здесь имелись свое насосное устройство, вентилятор, резервуар для хранения тяжелой воды и даже комнатка, где тяжелую воду можно было очистить (весной 1944 года она была еще не готова). Специальный воздухозаборник удалял радиоактивные газы. Автомат, управляемый дистанционно, перемещал урановое топливо. Особые «телекамеры» позволяли наблюдать за реактором издали, не подвергая жизнь опасности. Двойные, герметичные стальные двери отделяли эту лабораторию от других подземных комнат, – а здесь имелись также мастерская для обработки урана и лаборатории для исследования тяжелой воды.
Жить в Берлине становилось все опаснее. Город бомбили каждый день, и потому некоторые ученые, не обремененные близко проживавшей семьей, – например, Гейзенберг, – попросту переселились в бункер, днюя там и ночуя. Однако военные неурядицы и перебои со снабжением не давали сосредоточиться на работе, которой теперь отдавалось все свободное время. Работа продвигалась тем не менее медленно, и эксперимент с реактором откладывался до конца лета.
Как мы уже сказали, ни Гейзенберг, ни помогавший ему Вирц не вняли выводам Дибнера и решили, что реактор будет состоять из урановых пластин толщиной один сантиметр, чередующихся с тяжелой водой. Оболочку для него изготовили из очень легкого магниевого сплава, поглощавшего крайне мало нейтронов (высота и диаметр цилиндра были одинаковы – 124 см). Ученые хотели опробовать четыре схемы расположения пластин. Каждая из них требовала от 900 до 2100 килограммов урана. Реактор устанавливали стоймя, а пластины располагали в нем горизонтально. Друг от друга их отделяли с помощью «распорок» из того же магниевого сплава. В готовый реактор вливали полторы тонны тяжелой воды и помещали его в яму, заполненную обычной водой.
Сборы были долгими. Схему реактора – то есть количество пластин и расстояние между ними – успели поменять четыре раза. В конце концов, после долгих расчетов и прикидок теоретики, отдавшиеся во власть эксперимента, поняли, что расстояние между пластинами должно равняться восемнадцати сантиметрам, дабы размножение нейтронов протекало интенсивнее всего. Печально только, что еще в ноябре 1943 года гейдельбергские физики Боте и Фюнфер опытным путем уже определили это расстояние, и несколько месяцев подряд, напрягая все силы, ученые группы Гейзенберга «открывали Америку».
В начале июня 1944 года в очередной раз был готов изотопный шлюз. На этот раз его строили в местечке Буцбах, неподалеку от Франкфурта. Доктор Багге решил опробовать модель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Иногда среди этих бумаг попадались срочные депеши. Их украшали грозные восклицательные знаки, выразительно подчеркнутые строки, крупные, настойчиво надвигавшиеся буквы, но и эти послания терялись среди никем не читанных сводок. Одни приказы вторили другим или отменяли их, но хозяин этой бумажной массы, возможно, не был знаком ни с теми приказами, ни с другими.
Во всяком случае Геринг постоянно требовал от профессора Герлаха отчетов об атомном проекте, но в сохранившихся документах было найдено лишь два таких отчета, и то их оформление свидетельствует, что других отчетов могло и не быть. Так, на одном из них дата «Maerz 1944» ( «Март 1944») рукой Герлаха переправлена на «Mai 1944» ( «Май 1944»). Другой документ, хоть и датирован концом 1944 года, являет собой лишь карандашный набросок – профессор Герлах так и не успел его закончить к концу войны.
Таким образом неосведомленный Геринг, сидя уже на скамье обвиняемых в Нюрнберге, возможно, в деталях и не знал, чем у них там, ядерщиков, все кончилось.
Впрочем, Герлаха нельзя было обвинить в равнодушии к атомному проекту. Просто задачи, возложенные на него, были непомерно велики. Одному человеку было трудно руководить всей немецкой физикой в целом и атомным проектом в частности.
Свидетельством тому – дневник, который профессор вел в первые недели после своего назначения. Мы видим, что он постоянно курсирует из Берлина в Мюнхен и обратно (города разделяет 600 километров). Он бувально поселяется в спальном вагоне. Здесь он срочно встречается с Хартеком, Эзау, Менцелем, Шуманом. Вместе с доктором Бютефишем едет в Лейну, на завод, принадлежавший концерну «ИГ Фарбениндустри», и заносит в дневник лаконичные строки: «Тяжелая вода, потом доктор Дибнер». И неизменно мы замечаем присутствие доктора Росбауда, который два-три раза в неделю обедает с Герлахом, беседуя с ним с полным знанием дела о проблемах ядерной физики. «Он считал меня своим личным другом», – позднее скажет Росбауд, допрашиваемый американцами.
В феврале 1944 года, при посещении завода в Лейне, где собирались изготавливать тяжелую воду, Герлах простудился и заболел. Однако он и больной все так же исправно ходил на работу, ночи напролет просиживая у себя в кабинете под завывание сирены. В Мюнхене же он и вовсе останавливался в квартире, где были выбиты оконные стекла и отсутствовало центральное отопление. Немецкие города постепенно превращались в руины.
В дневнике профессора Герлаха запечатлена также та среда, в которой вынуждены были вращаться немецкие ученые. Так всплывают фамилии Фишера и Шпенглера – двух функционеров СС, бдительно озиравших немецкую науку.
Находились и другие стражи от лукавого. Однажды вечером Герлаха вызвали к телефону. Ему приказали ближайшей ночью не смыкать глаз в забвении сна и не закрывать домашнюю дверь, поскольку его «навестят несколько высших офицеров СС». Ночью дверь и впрямь распахнулась, окатывая бессонного Герлаха холодом. На пороге вознесся эсэсовский генерал. «Знаете ли вы, кто такой Нильс Бор? Вы знакомы с ним? Что он за человек? Он опасен?» «Да, я встречал его несколько раз», – невпопад отвечал Герлах, сражаясь со сном и разглядывая видение генерала. «Так вот, – продолжал ночной командор, Бора ищут, чтобы ликвидировать. И уже знают, где он? Он разве еще в Стокгольме?» Стараясь не оскорбить эсэсовца недостаточным пиететом, Герлах заметил, что убийство всемирно известного ученого, скрывающегося за границей, серьезно подорвет репутацию страны, хотя никак не приблизит окончание войны. «Похоже, вы забываетесь, – резко отозвался офицер, – вы думаете, что человеческая жизнь слишком ценна? Скоро вы об этом забудете!» «Все равно с Бором трудно расправиться, – профессор пытался успокоить своего бессердечного гостя. Да его и не застать в Стокгольме, он наверняка в логове врага, в Лондоне». «Это же великолепно!» – просиял генерал. – В Лондоне у меня очень надежные люди. Они устроят все так, что англичане не догадаются, отчего умер Бор».
Однако неумолимый «ночной генерал», – человек, явившийся из тьмы, – был обречен на неудачу. Нильс Бор исчез. Его не отыскали в Стокгольме. Его не встречали в Лондоне. Он скрылся, исчез. А точнее, под именем «мистер Николас Бейкер» он проживал в Лос-Аламосе (США), где уже разрабатывал конструкцию американской атомной бомбы.
Между тем британские самолеты начали непрерывные бомбежки Берлина. Грохот бомб мешался с воем сирен, зарево пожаров – с тучами пыли… Однако в неприметном бункере, утаившемся вблизи Института физики в Далеме, все же продолжали готовиться к грандиозному опыту с реактором. Вот только работать стало неизмеримо труднее. Не хватало материалов, постоянно отключалось электричество, все мрачнее было настроение ученых.
В ночь на 15 февраля произошел очередной воздушный налет. Герлах в своем дневнике назвал его «катастрофическим». Бомба угодила точно в здание Института химии, где Отто Ган и его коллеги исследовали продукты расщепления урана. К счастью, дорогостоящий ленточный генератор Ван-де-Граафа (на нем работал Маттаух) уцелел. Однако после этого случая институт перевели в Тайльфинген, местечко на юге Германии в 15-ти километрах к югу от Хехингена, где уже находилась большая часть Института физики.
Доктор Багге все еще оставался в Далеме, не видя близкой катастрофы и считая, что «решение о переводе в Хехинген было принято несколько поспешно» (запись в дневнике от 20. 02. 44). Однако в конце марта «небо над Берлином» разверзлось и над ним. Во время воздушного налета была полностью разрушена новая модель «изотопного шлюза». Первого апреля 1944 года Багге вместе с женой покинул Берлин. Надо было в третий раз начинать все сначала.
* * *
Производство тяжелой воды тоже надо было налаживать с самого начала. Всего несколько месяцев назад руководители концерна «ИГ Фарбениндустри» собирались строить завод по обогащению низкоконцентрированной тяжелой воды. Теперь от этих планов отказывались: рассчитывать на поставки тяжелой воды из Норвегии было уже нельзя, а фабрика в итальянском городке Мерано могла изготовить лишь несколько сотен килограммов в год воды очень низкой концентрации. Этого количества было явно недостаточно.
В середине апреля профессор Хартек, пытаясь спасти атомный проект, предложил властям четыре новых способа получения тяжелой воды:
1. Свой собственный способ (дистилляция воды при пониженном давлении).
2. Метод Клузиуса-Линде. Дистилляция водорода при низкой температуре.
3. Метод Хартека-Зюсса. Ионообмен при двух различных температурах.
4. Совершенно новый способ, предложенный доктором Гайбсом. Ионообмен сероводорода при двух различных температурах.
По его словам, можно было немедленно начинать строительство промышленных установок, работающих по второму или третьему методу. Вот только одной лишь фабрикой обойтись было уже нельзя. «Если мы будем изготовливать тяжелую воду в одном-единственном месте, то нам следует опасаться новых воздушных налетов, направленных лишь на уничтожение этого производства». Вообще же, продолжал Хартек, лучше было бы выпускать тяжелую воду низкой концентрации в качестве побочного продукта на ряде действующих уже предприятий. Опасаясь вражеских шпионов, Хартек даже не называл в своем секретном докладе эти «перспективные заводы». Заканчивая доклад, он сообщал, что на строительство небольшой установки, выпускающей до двух тонн тяжелой воды в год, уйдет всего два года. Она обойдется в несколько миллионов рейхсмарок и начнет действовать весной 1946 года.
Профессор Герлах осторожничал, выбирая метод попроще и подешевле. Наконец, ему приглянулась схема установки, которая будет выпускать до полутора тонн тяжелой воды в год по методу Клузиуса-Линде. Стоимость ее – всего 1,3 миллиона марок. И еще он наметил соорудить на заводе в Лейне (концерн «ИГ Фарбениндустри») колонну низкого давления для дистилляции промышленных сточных вод. Стоимость ее – 1,2 миллиона рейхсмарок. Обе установки тоже начнут действовать весной 1946 года.
Пока же в течение двух лет остается довольствоваться лишь теми скудными запасами, что уцелели после экспериментов, диверсий, лабораторных взрывов и воздушных налетов. В Германии оставалось лишь две тонны и шестьсот килограммов тяжелой воды. Эти запасы надо было растянуть на два года, а потом все будет хорошо.
Однако проблемы начались немедленно. Власти посчитали строительство двух этих установок делом третьестепенным. Зачем нужны эти фабрики, раз вы вот-вот научитесь обогащать изотопы урана? Ученым нечего было возразить на это, разве что заметить: «Вопрос о том, сумеем ли мы изготовить достаточное количество сильно обогащенного препарата 38, чтобы производство SH 200 сделалось ненужным, пока еще остается открытым» (Хартек).
В Америке эту дилемму решили просто: назвали оба проекта «сверхважными». В Германии же власти, зная, что успех на одном из «поприщ» делает ненадобным другое производство, – а значит, лишними и все траты на него, – поступили «бережливее»: урезали ассигнования на оба этих проекта, дабы в случае успеха одного из них удалось избежать существенных потерь в другом. Это лишь замедлило работу в обоих направлениях.
Среди технологий обогащения урана-235 ученых привлекали прежде всего ультрацентрифуга и «изотопный шлюз», а также фотомеханический метод (к нему благоволил Герлах): в раствор соединения урана направляли световые лучи определенной длины, что и разделяло изотопы.
Нашли, наконец, и удачное покрытие, защищавшее урановые пластины от коррозии. Его получали, погружая металл в смесь, состоявшую из расплава щелочных или щелочноземельных металлов и цианида.
В конце мая Герлах радостно сообщал начальству, что первый реактор с критической массой ядерного топлива будет построен уже в ближайшее время. Вот только из-за постоянных воздушных налетов никак не удавалось отлить нужное количество урановых пластин. В местечке Грюнау под Берлином, – благо, бомбардировки его не очень затронули, – спешно строилась новая печь для вакуумного литья.
Наконец, «ряд профессоров геологии получил задание разведать наличие месторождений урана на территории Германии» – на тот случай, если начнутся перебои с этим сырьем.
Так воплощался в жизнь нацистский лозунг – «Немецкая наука на службе войны!», – выдвинутый еще несколько лет назад. Впрочем, оценивая деятельность Герлаха, мы вправе сказать, что он-то руководствовался иным принципом: «Война на службе немецкой науки!» Пользуясь своим главенствующим положением, профессор смело поддерживал перспективные научные проекты, не имевшие военного значения, и пренебрегал нуждами ядерщиков, которые как раз могли принести пользу в войне.
Так, он поддерживал сотрудников Института физики, определявших магнитные моменты и спектры атомных ядер и измерявших коэффициенты теплового расширения урана. Работы эти имели чисто теоретический смысл, и только ярлык «ядерная физика» да настойчивость Герлаха помогали молодым ученым и впредь безмятежно исследовать тайны атомного ядра в те дни, когда страна близилась к катастрофе. Вот еще пример поведения Герлаха: в Германии не хватало циклотронов, так помогавших американцам при создании атомной бомбы. И вот «главный физик» страны – наперекор ее военным нуждам – решает использовать циклотроны также для биологических и медицинских опытов.
При таком обилии целей, нужд, направлений сам атомный проект как-то терялся. Не случайно в 1944 году лишь две программы из множества, его составлявших, имели высшую степень срочности: «изотопный шлюз» и изготовление трех коррозионостойких урановых пластин (фирма «Ауэр»). Правда, некоторые исследования все еще щедро ассигновались. Так, Хартек должен был получить 265 000 рейхсмарок, Отто Ган – 243 000 марок, Эзау – 150 000 марок. Зато какими разительными были контрасты. Дибнеру полагалось лишь 25 000 марок, доктору Гроту, занимавшемуся ультрацентрифугами, каких-то 4200 марок. Всего 8500 марок было выделено и Гейзенбергу. Деньги текли в основном в промышленность. Их получали фирмы «Ауэр» и «Дегусса», изготавливавшие металлический уран, концерн «ИГ Фарбениндустри» – на строительство установки по производству тяжелой воды, фирмы «Хеллиге» и «Аншютц», строившие опытные образцы ультрацентрифуг.
В апреле и мае 1944 года профессор Герлах обновил планы научных исследований, и тогда к категории срочных были отнесены лишь работы по разделению изотопов, проводившиеся профессором Хартеком. Все остальные работы «человек с трезвым, циническим умом», ныне правивший немецкой ядерной физикой, отнес к низшей степени срочности – «SS», – хотя и считал все эти определения «туфтой» и, следовательно, вправе был, по своим личным воззрениям и не кривя душой, присудить этим многострадальным проектам любую степень срочности. Он выбрал для них худшую. Составляя же план на следующий год, урезал все финансовые вливания. Теперь ни один из проектов не смел претендовать на сумму, большую 65 000 марок. С таким «отеческим радением» атомный проект вскорости должен был благополучно заглохнуть.
Год назад на атомный проект было выделено 3,6 миллиона рейхсмарок (смета на апрель 1944 – март 1945 годов), теперь каких-то полмиллиона марок, в том числе 69 000 марок на связанные с ним биологические исследования (25 000 – Рицлеру, 24 000 – Раевскому и 20 000 – Штеттеру (Вена) – все имена, далекие от основных работ по проекту) и 46 000 марок на изучение химических свойств урана (Отто Ган). Центрифуги, реакторы, шлюзы и теромядерные бомбы, залитые тяжелой водой, шли чуть ли не одной строкой – жалкие четыреста тысяч «на все про все». В конце мая 1944 года рейхсмаршал Геринг одобрил миролюбивые планы профессора.
Строить бункер начали еще при докторе Дибнере. Стены, пол, потолок выкладывались железобетонными плитами. Чтобы защитить людей от радиации, толщина этих ограждений равнялась двум метрам. Весь 1943 год новый глава ведомства Эзау ждал, что опыты с реактором вот-вот начнутся. Но его сняли раньше, чем бункер был готов.
Бункер напоминал небольшой плавательный бассейн. Здесь имелись свое насосное устройство, вентилятор, резервуар для хранения тяжелой воды и даже комнатка, где тяжелую воду можно было очистить (весной 1944 года она была еще не готова). Специальный воздухозаборник удалял радиоактивные газы. Автомат, управляемый дистанционно, перемещал урановое топливо. Особые «телекамеры» позволяли наблюдать за реактором издали, не подвергая жизнь опасности. Двойные, герметичные стальные двери отделяли эту лабораторию от других подземных комнат, – а здесь имелись также мастерская для обработки урана и лаборатории для исследования тяжелой воды.
Жить в Берлине становилось все опаснее. Город бомбили каждый день, и потому некоторые ученые, не обремененные близко проживавшей семьей, – например, Гейзенберг, – попросту переселились в бункер, днюя там и ночуя. Однако военные неурядицы и перебои со снабжением не давали сосредоточиться на работе, которой теперь отдавалось все свободное время. Работа продвигалась тем не менее медленно, и эксперимент с реактором откладывался до конца лета.
Как мы уже сказали, ни Гейзенберг, ни помогавший ему Вирц не вняли выводам Дибнера и решили, что реактор будет состоять из урановых пластин толщиной один сантиметр, чередующихся с тяжелой водой. Оболочку для него изготовили из очень легкого магниевого сплава, поглощавшего крайне мало нейтронов (высота и диаметр цилиндра были одинаковы – 124 см). Ученые хотели опробовать четыре схемы расположения пластин. Каждая из них требовала от 900 до 2100 килограммов урана. Реактор устанавливали стоймя, а пластины располагали в нем горизонтально. Друг от друга их отделяли с помощью «распорок» из того же магниевого сплава. В готовый реактор вливали полторы тонны тяжелой воды и помещали его в яму, заполненную обычной водой.
Сборы были долгими. Схему реактора – то есть количество пластин и расстояние между ними – успели поменять четыре раза. В конце концов, после долгих расчетов и прикидок теоретики, отдавшиеся во власть эксперимента, поняли, что расстояние между пластинами должно равняться восемнадцати сантиметрам, дабы размножение нейтронов протекало интенсивнее всего. Печально только, что еще в ноябре 1943 года гейдельбергские физики Боте и Фюнфер опытным путем уже определили это расстояние, и несколько месяцев подряд, напрягая все силы, ученые группы Гейзенберга «открывали Америку».
В начале июня 1944 года в очередной раз был готов изотопный шлюз. На этот раз его строили в местечке Буцбах, неподалеку от Франкфурта. Доктор Багге решил опробовать модель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61