А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Точнее, не в голове, а где-то поверх нее, не затрагивая упрямого убеждения в крайней необходимости высказать милым, терпеливым слушателям все это, сто раз продуманное, выношенное, сокровенное.
- Вы куда сейчас едете? - Добрый господин вежливо прервал его разглагольствования.
- Вы думаете, я один это понимаю? - неостановимо несло Сергея. - Очень многие в России видят гибельность пути, на который толкают страну демагоги, путаники, эгоисты, враги рода человеческого...
Он вдруг осознал, что его именно несет. Прямо-таки какой-то словесный понос, нет сил удержаться, замолчать хоть на миг. Так бы все и выложил в подробностях о своих раздумьях, о тайном задании, даже об Эмке...
Об Эмке?! У него хватило сил сдержать себя. Рассказывать об Эмке даже и очень хорошим людям он никак не мог.
Но надо, надо, надо!.. Говорить нельзя и не говорить сил нет. Слова вылетали изо рта помимо его воли, едва поспевая за нетерпеливыми мыслями. И он усилием воли, доставившим почти физическую боль, переключил свое речевое извержение на тему, которую не единожды излагал друзьям и готов был излагать вновь.
- Историки укладывают нашу цивилизацию во временные рамки, обозначенные в Библии, - семь тысяч лет. Но история человека нашего типа началась сорок тысячелетий назад. Отчего же у историков такое пристрастие к библейским срокам? Не оттого ли, что они зомбированы Библией, а точнее, Ветхим Заветом, этим апологетом индивидуализма и рабства, а если социального равенства, то узко национального, то есть национал-социализма...
- Еще раз извините, - услышал он голос доброй фрау, прозвучавший глухо, как сквозь вату. - Расскажите, пожалуйста о вашей России, о себе, о том, что вас привело в Германию...
- Я и говорю о России, о ее исторической миссии спасти для человечества самое главное достояние цивилизации - коллективизм...
"Говори, говори! - бился в голове приказ, идущий откуда-то из глубин подсознания. Будто в голове сидел кто-то и подсказывал. - Не давай им спрашивать, задавать вопросы".
- Пчела, даже имеющая вдоволь корма, погибает вне роя. Потому что рой - это не простое скопление одиночек, а единый живой организм. И человек вне общины обречен. Эта истина оплачена бесчисленными жертвами тысяч и тысяч поколений. Общинный строй далекого дорабовладельческого прошлого, который зомбированные историки презрительно именуют первобытным, для рода гомо сапиенсов был и остается единственно возможным... Но любой организм не гарантирован от болезней. Для человечества наиболее опасной оказалась наследственная болезнь индивидуализма, породившая раковую опухоль рабство. Вот уже много веков общинное человечество борется с этой болезнью, но рецидивы ее проявляются вновь и вновь под видом разных социально-экономических форм - рабовладельческого строя, феодального, капиталистического. Социализм - не исключение из этого ряда. Во всяком случае, та его форма, какая была навязана России...
У каждой болезни свои носители. У болезни неандертальства - это идеологии, оправдывающие неравенство, богоизбранность, насилие.
Разгром советской империи преследовал цели деколлективизации и денационализации. Но воинствующий индивидуализм в России не пройдет. Русский народ, может быть, больше, чем какой-либо другой, обладает иммунитетом против "болезни неандертальства"...
Да, мировая цивилизация - в жесточайшем кризисе. О нем предупреждал еще великий провидец Нострадамус. Но тот же Нострадамус писал о спасительной миссии России в ХХI веке...
- Что с вами, очнитесь!..
Кто-то тряс его за плечо. Голос знакомый, но другой, не тех добрых попутчиков, для которых он с таким нетерпением говорил все это.
- Нет, нет, это только для вас, - говорил Сергей. То ли говорил, то ли думал. - Не следует всем демонстрировать сокровища своих знаний и чувств... Нужны не слова, а дела. Чтобы погасить эпидемию чумы, надо отстреливать крыс. Заразу не ликвидировать елеем молитв, а только ядовитой карболкой. Твое знание должно служить тебе, а не твоему врагу. Не спеши оповещать всех подряд, что ты понял на самом деле. Оглядись и трижды подумай, подумай и трижды оглядись. Самое сильное оружие используй в самый нужный момент. Оно лишь тогда эффективно, когда враг о нем не знает...
- Ясное дело, - опять услышал он знакомый голос. - Зачем же всем знать?
- Что-то я не то говорю? - наконец опомнился Сергей.
- Это уж точно. Не то, что надо.
Теперь он разглядел, что перед ним не добрая фрау, не сердитый, но столь же добрый господин, а тот самый рыжебородый игрок, с которым познакомился в Гамбурге.
- Ты... как тут оказался?
- Еду вот. Думаю, что мы с вами все же сговоримся и сделаем неплохой бизнес. Я буду ходить, присматривать пузатенькие игровые автоматы, а потом вы...
- Что "мы"?! - Нервы были, как струны. И еще было ощущение переполненности. Казалось, если не выскажется до конца, то лопнет. Но сейчас у него уже хватало сил сдерживать себя.- Что это со мной?
- Опоили. Есть такой наркотик, я слышал.
- Зачем?
- Ясно зачем. Хотели узнать про ваши секреты.
- Про какие секреты?
- Игровые. Вы же вон как - р-раз, и полный карман монет.
Сергей засмеялся и сморщился от резкого приступа головной боли. Дурман проходил не без последствий.
За окном вагона горбились зеленые холмы и меж ними просматривалась панорама большого города.
- Где это мы?
- Подъезжаем к Штутгарту.
- Мне же сходить! - вскинулся Сергей.
- Так как насчет работы вдвоем?
- Да нет у меня никаких секретов.
- Как же нет, когда я сам видел. Да и эти зачем-то вас охмуряли.
- Куда они делись? - спохватился он.
- Сошли еще в Мангейме. Довольные. Я подумал, что выпотрошили вас. Сел послушать, а вы все про какие-то болезни... Так как насчет вместе? Одного вас быстро засекут. Игорная мафия - штука серьезная. Подумайте.
- Подумаю.
- Я буду ждать вас на вокзале у игровых автоматов. Каждый вечер. Вечером они сытенькие...
Рыжебородый парень шел следом до самого выхода из вокзала и отстал, только когда Сергей затерялся в толпе у спуска на станцию подземного трамвая.
20
Ночь была безлунная, звездная. Неподвижная поверхность воды безупречно отражала небо, и если бы не отблески, падающие из окон второго этажа, то было бы полное впечатление, что вокруг - открытый космос.
- Погасить свет? - спросил секретарь, удивительнейшим образом угадывающий желания.
Инспектор посмотрел в темноту за колоннами, откуда послышался голос, и покачал головой.
Дом этот стоял на скалистом островке посреди Боденского озера. "Дом отдыха", - называл его Инспектор. Таковым он и был на самом деле. Помещение для встреч и всяких совещаний находилось на берегу. Днем его хорошо было видно даже без бинокля, сейчас же дальние береговые огни терялись среди звезд.
На острове не было ничего, кроме этого дома, напоминавшего небольшой средневековый замок, пристани для катеров да вертолетной площадки. Друзья, навещавшие Инспектора, жаловались, что тут смертная скука. А ему нравилось. Может быть, как раз потому, что свои любители светской болтовни на остров наезжали редко, а других, даже бойких девиц, часто глазевших на замок с катеров и яхт, отпугивали воспрещающие надписи: "Частное владение".
Владение это действительно было частной собственностью, но чьей именно, Инспектор не знал, да и не интересовался этим. Он приезжал сюда когда хотел, и всегда дом ждал его таким, будто кроме него никто и никогда тут не бывал.
Падающий метеорит перечеркнул небо столь стремительно, что глаз не успел уследить за ним. Инспектор долго сидел, запрокинув голову, ожидая нового огненного прочерка. Он думал о том, что люди вот так же проскальзывают по жизни, ничего не оставляя, кроме воспоминаний... Ничего ли? Пыль, остающаяся от сгоревших метеоритов, ложится на землю и в конце концов создает то тяжеловесное, что называется - геологические слои. Так и люди. Один промелькнет, другой, а в результате - пласты истории...
О, история, верная утешительница! Когда бремя страстей становится невыносимым, она одна успокаивает, напоминая, что все уже было. Суета сует, говорил Екклесиаст. Все возвращается на круги своя.
Выходит, все усилия в конечном счете напрасны? Сколько было владык, которым казалось, что они уже встали над миром, но проходил всего лишь миг времени, и с таким трудом сотворенное рушилось...
Что же, и русскую цивилизацию рушили напрасно? Минует очередной миг времени, и опять все вернется на круги своя? Ибо кто знает, что будет после нас под солнцем?
До чего же не хочется соглашаться с Екклесиастом! Может быть, все-таки существует поступательный поток истории? Ведь это человеку с его короткой жизнью не разглядеть движения времен. Так пассажирам потерявшего ход судна кажется, что они стоят на месте, хотя невидимое движение океанских вод непрерывно влечет их куда-то.
Ах, если бы знать, куда течет океан времени! Может быть, все-таки есть какие-то неизменные законы истории? Тогда бы мы, предпринимая что-то, точно знали, ускоряем или замедляем движение, и наш путь по вехам эпох был бы менее хаотичным, и его величество случай потерял бы над нами власть...
Увы, Екклесиаст настаивает: "Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться".
Вспомнилась Инспектору давняя история, к которой он имел отношение, с русским ученым Александровым. Уже чувствовался надлом в советской экономике, и приходилось из кожи лезть, чтобы убедить робких генсеков в том, что ядерная война - близкая реальность. Шантажировали так и этак. Делали вид, что работают над созданием СОИ - антиядерного щита. Сами не думали, что в такой разорительный для любой экономики бред можно поверить. А ведь убедили советское руководство. И тут этот Александров со своей теорией ядерной зимы. Будь в ней хоть чуточку фантазии, оспорили бы самыми первыми научными авторитетами мира. А у него - точные расчеты, из которых следовало, что ядерной войны быть не может. Потому что ее не может быть никогда. Дураков на этом свете, конечно, много, но даже среди них нечасто встречаются самоубийцы. Что было делать? Пришлось Александрову исчезнуть. Был и пропал. Вместе со своей теорией.
Но вышло по Екклесиасту, уверявшему, что все возвращается. Вскоре о неизбежности ядерной зимы в случае ядерного конфликта заговорили повсюду. Будто сотня Александровых воскресла. И вышло - напрасны хлопоты...
Нет, не напрасны, возразил сам себе Инспектор. Несколько обморочных лет все-таки было. Их-то как раз и хватило, чтобы убедить тех и этих, что советская плановая экономика с глобальными задачами не справляется и, стало быть, у нее одна дорога - в капиталистический капкан.
Инспектор так и уснул в мягком шезлонге, среди звезд и их отражений. И увидел себя молодым самоуверенным курсантом "фермы", "колледжа" или как там еще именовали их учебное заведение. Кто-то за него решил, что школа жизни ему не повредит. Прошли времена, когда цари да принцы были обречены на праздность. Теперь же тот, кому на роду написано быть одним из владык мира сего, должен многое знать и уметь. И он, незаметный, слившийся с серой массой курсантов, не рядовых, а тех, у кого была перспектива войти в элиту, мучительно осваивал науку политического камуфляжа, на которой запросто можно было сломать мозги. "Если какой-нибудь человек говорит, что он лжет, то лжет ли он, или говорит правду?" Поди-ка ответь на безответный вопрос, подброшенный потомкам еще в четвертом веке до нашей эры философом Евбулитом из Милета? Ох, сколько раз хотелось согласиться с туземцами даяками с острова Борнео, упорно считающими ложь самым страшным преступлением! Но нельзя было согласиться. Потому что ложь, как ни крути, - первейшее орудие власти. Взять масонов. Те прямо заявляют: "наша правда - ложь, а наша ложь - правда". И преуспевают. И никто при этом не вспоминает библейское определение, что ложь и дьявол - синонимы.
Чтобы они, будущая элита мира, не свихнулись окончательно, на "ферме" устраивались полигонные игры. Спортивные и всякие другие, какие только могли придумать изощренные умы. А кроме того - стрельбы, прыжки с парашютом, маскировка, радиодело, шифровка и дешифровка, работа со взрывчатыми, ядовитыми, наркотическими веществами. Сколько было веселого грохота, сколько живности, загубленной ими, вывезено за территорию "фермы"!
Тогда он злился: не его дело - ползать, пачкая белые ручки, бегать, задыхаясь. А теперь те курсантские времена вспоминаются как самые счастливые в жизни. И часто снятся.
В эту ночь он опять увидел свою "ферму" - громадный зеленый треугольник, зажатый между рекой, лесом и грядой холмов. Взлетная полоса, площадки для вертолетов, казармы, учебные полигоны... И опять, как бывало уже во сне, не удержался, прыгнул с парашютом, бросив самолет. И опять парашют не раскрылся, и он падал, падал, замирая сердцем и в то же время зная, что все равно не разобьется, а упадет в реку, в мягкую крону дерева или... или же проснется...
Его разбудило солнце, поднявшееся над дальними горами, прогревшее воздух под тентом, которым укрыл его заботливый секретарь.
"Видно, старею, - подумал Инспектор. - Сердце замирает во сне - первый признак нездоровья. Надо бы отдохнуть, подлечиться"... Но разве сейчас не отдых? Разве нет рядом врачей?.. Не-ет, не то, все не то. Видно, близко его время, видно, не зря вспоминается Екклесиаст...
Этот молчаливый секретарь был у него давно, и давно уже они понимали друг друга без слов. И сейчас, увидев его спокойное, удивительно правильное, будто выточенное толковым дизайнером, лицо, Инспектор вдруг понял: весть не из лучших.
- Что? - насторожился он.
Секретарь помедлил, давая своему патрону время опомниться.
- Исчез курьер. Тот, которого вели от самой Москвы. Ночью из Ольденбурга уехал в Бремен и пропал.
- Архив с ним?
- Об архиве пока ничего не известно.
- Сбежал, значит. А ведь бежать-то ему некуда.
- Так точно, некуда. Сегодня же его разыщут. Если он не заляжет.
- Не заляжет. Тому две причины. Они знают, что архив ищем также и мы, и будут торопиться. И наконец, у этого курьера нет таких денег, чтобы глубоко залечь. Они и раньше каждый доллар экономили, а теперь, когда не у власти...
День был, как и все последние дни, тихий, безоблачный. Инспектор позволил себе несколько спортивных упражнений, имитирующих физзарядку, к которой привык еще на "ферме", массаж, купание в бассейне. Потом был завтрак, как всегда, легкий, просмотр информации, поступившей за ночь. Ничего экстраординарного. Подконтрольные ему районы мира жили так, как им предписано.
В полдень пришло сообщение, которого он ждал: русский курьер обнаружен в поезде Гамбург - Мюнхен. За него взялся злой и хитрый старик Генц Фидлер. "Кавалер почетной шпаги СС", как он любил именовать себя, опуская, когда требовалось, последние две буквы. Тот самый, у которого русский агент, а может, простой карманник, ставший предпринимателем, каких сегодня в России множество, ловко выкрал конверт с документами.
Инспектор знал о Фидлере все, даже то, что сам старик забыл или старался не помнить: личный номер 4435, беспощаден до кровожадности. От трусости. Он всегда смертельно боялся за свою жизнь и потому много убивал. Врагов за то, что они враги, друзей за то, что могли стать врагами...
А интересно все же, что за документы в том архиве? Может, пустые бумаги, и вся суета вокруг них - блеф, раздуваемый с непонятной пока целью? Известно же, в мире разведок ничего определенного не существует, а есть только игры, отражения отражений реального. Может, не о чем и беспокоиться?.. Вот если бы речь шла о чьих-то других архивах... Но немцы с их убийственным педантизмом! Эти если что делают, то всерьез. Значит, каким бы ни был архив, его надо найти. Слишком дорого обошелся развал Советского Союза, чтобы рисковать...
Вопрос этот, возникающий вновь и вновь, они анализировали вчера. Пять человек, собравшихся в рабочем доме на берегу, чьи имена никому не ведомы, а дела широко известны. Анонимные дела, творимые то ли кем-то подставленным, ничего об этом не подозревающим, то ли самой судьбой. Вчера тоже заговорили о возможности или невозможности скрыть от людей, от самой истории причинную связь масштабных деяний. И пришли к выводу: если не скрыть, то запутать можно все. И приводились примеры вроде бы общеизвестного и все же скрытого от общественности: подлинные причины двух мировых войн, секретные пружины германского нацизма, тайные цели междоусобных побоищ в послереволюционной России и, конечно, русский 1937 год.
Скрыть можно все. Надо лишь не забывать подправлять общественное мнение и вовремя срезать опасные точки роста...
Наконец-то Инспектор понял, откуда у него эти раздумья: он не знал, как поступить с теми, кто интересуется германским архивом. Убрать? Но убрали одного, еще в Москве, а поиски архива только затруднились. Ну, а когда он будет найден? Может, придумать какой-нибудь ход и вычислить всех потенциально опасных, кому не терпится докопаться до подлинных истин?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28