- кричит она, потрясая косой. - То ен ходзиць па зямли. Круглыя капыты круглыя сляды аставляюць. А камни у их - то крошки пекяльныя, вуглины падзямельныя! Беражыся! Беражыцеся, людоньки! Ой, горюшко идзе! Ой горюшко!..
Она сбивается на бормотанье и быстро-быстро семенит вдоль берега, раскачиваясь из стороны в сторону и иногда ударяя косой о землю.
Все четверо молча глядят ей вслед.
- Бывшая учительница. Сын у нее умер в Афгане, - объясняет через некоторое время Юрий Николаевич. - А она с тех пор и «збожыволила», как у нас говорят. Таскает с собой по селу эту косу - летом, а зимой - саночки. «Для Геннадюшки». Соседки ее кормят, за хозяйством приглядывают.
- «Апяць», - напоминает Игорь. - Яна сказала «апяць круги зъявилися». Што, были выпадки?
Журский медленно качает головой:
- Н-нет. Я, по крайней мере, ничего подобного не слышал.
Заметив, что оба мальчика после встречи с сумасшедшей окончательно повесили носы, обнимает их за плечи:
- А пойдемте-ка, козаки, обедать, а? Поедим, и тогда уж отправимся к остальным кругам.
«Козаки» нехотя соглашаются.
8
Вообще-то идея с обедом была своеобразной попыткой Юрия Николаевича взять тайм-аут. Он еще не чувствовал себя готовым идти туда, где «проявилась» вторая группа кругов - к дому чертячника. Честно говоря, боялся встретиться с колдуном.
То, к чему Журский сам стремился еще вчера, сегодня вызывало у него приступ неконтролируемого страха.
«В чем же причина? Неужели, виновата старая учительница, о которой я столько слышал, но повстречал - только сегодня, многие годы спустя?
/А возможно, причина в том, что ты начал вспоминать?/ Уж во всяком случае - дело не в этих кругах. Они, пожалуй, самое безобидное из всего случившегося со мной за последнее время».
Настасья Матвеевна готовила обед, а ее «госцюшки ненаглядные» разбрелись пока кто-куда: Дениска побежал к себе, Макс бродил где-то в саду, а Юрий Николаевич с Игорем устроились на лавочке перед домом.
Журналист закурил.
Помолчали. Журский, не поворачивая головы, наблюдал, как дрожит тень от пальцев молодого человека.
«Совсем у парня нервы ни к черту».
Он давно подметил у Остаповича это свойство: перевозбуждаться по, казалось бы, малейшему поводу. Юрию Николаевичу сложно было судить о причинах такой сверхнервозности, но подозревал, что виноват прежде всего образ жизни журналиста, вынужденного жить и работать в обстановке, когда очень многое запрещается, официально или же по внегласным правилам.
Но сейчас, сейчас-то из-за чего дергаться?!
- Не спокойно мне штось, Юрий Никалаич. Вучыцельница твая…
- Да ну, нагородила огород - я же объяснял, она, как говорится, в своей тональности. Не принимай всерьез.
- Я б не прыймау, - вздохнул Игорь. - Ды тольки гэта трэцяя… любяць яны мяне.
- Что значит «третья»? Часто к тебе сумасшедшие с предсказаниями лезут?
- Нашчот сумашедшых - не знаю. Цыганка была. Яшчэ у горадзе. А ужо тут, у гэтых… Прудках, да? - там таксама якаясь прыстарэлая падчапилася. «Не хадзи, - гаворыць, - у Стаячы Камень. Там - смерць».
- Да, перспективка ничего так, заманчивая. Чего ж пошел? - он выставил перед собой ладони, прерывая возмущенный возглас журналиста: - Ладно, ладно, шучу. Ты у нас человек цивилизованный, во всякую муру забобонную верить не станешь. Поддерживаю. Удивляет одно: почему вдруг ты так заволновался? Ну совпадение, с кем не бывает.
Игорь взглянул на Журского, выдавил кривую усмешечку:
- И часта з табой такое трапляецца? Га?
Тот смущенно развел руками.
- Тож-то и яно! Знаеш, мне гэта нагадуе вельми паганюшчы раман страхау. Самый пачатак.
- Почему ж «поганющий»?
- А автор повторяецца. Тры папярэджэння - на два больше, чым патрэбна б была. Ды й аднакависенькие: бабы старые являюцца, гразяць… Скучно, избито, банально.
- Ну-у, может, не так все просто? - предположил Юрий Николаевич. - Допустим, твои женщины дополняют одна другую… образ там раскрывают, я не знаю.
- Дурыстика! Знайдзи, покажы мне сенняшняга аутара, катрый бы образ раскрывау! Толку от моих жэншчын - адзин…
- Так уж и один…
- … доказаць, што яны сапраудна штось знаюць. И выходиць, штось такое сушчэствуець.
- И оно крадется во тьме, чтобы сожрать нас! - торжественно завершил он. - Извини, Игорь, но не верю. Как ты говоришь, «дурыстика». Хотя полюбопытствовать, чего ж тебе напророчили цыганка с дамой из Прудков, я не отказался бы.
Он вполуха слушал рассказ Игоря и думал: а как бы ты, дружище, заговорил, узнай, что мама моя, Настасья Матвеевна Журская, потомственная знахарка? Вот и получается: ты во все это не веришь, а приходится, я же во все это верю, хотя верить-то как раз не хочу. Не хочу даже допускать возможности, что все твои «дамы» не от своего скверного характера предсказывали то, что предсказывали, не желаю верить в невозможность противостоять постаревшему Стояну-отшельнику, которого здесь зовут чертячником - и не зря, кстати, зовут. Об остальном и говорить не стоит. Круги твои - так, ерунда. Меня больше волнует зубок чеснока, который я вчера обнаружил в своем кармане. Наверняка мать положила. И думать о причинах этого ее поступка я тоже не хочу. Я слишком успешно позабыл обо всем этом (понимаешь, старик, в городе такие знания ни к чему), слишком успешно, чтобы теперь восстанавливать их в своей памяти. Но, боюсь, придется.
«…боюсь».
Журский нащупал в кармане сухую каплю чесночной дольки, сжал, словно была она амулетом от всех напастей - и в это время с крыльца донеслось:
- Хлопчыки маи даражэнькия! Да столу!
9
Обедали куриным бульоном, неизменной жареной картошкой и овощами. Хозяйка строго наблюдала за гостями: все ли в порядке, всем ли угодила? - и при этом успевала еще что-то перемешивать в большой металлической миске.
Макс ел с аппетитом, азартно и энергично поглощяя свою порцию; Игорь - рассеянно и без души; Юрий Николаевич же, хоть и уделял картошке с бульоном должное внимание, мыслями был далеко.
Он вспоминал о том, как впервые осознал, что мама его обладает способностями, которых нет больше ни у одного человека в деревне (о Стояне Юрась тогда не знал). Это плохо согласовывалось с тем, что говорили в школе, еще хуже - с обгоревшим остовом церквушки, сожженной, по словам старожилов, «после немца»; церквушка свидетельствовала об абсолютном торжестве разума и материи над бреднями капиталистических священников о боге и пр. «Чудес не бывает», - вот она, истина в последней инстанции. Но поскольку целительский талант Настасьи Матвеевны не вписывался в рамки современной науки, именно чудом он и был, самым настоящим. Даром свыше.
Но, как и всякий дар, нес он в себе множество опасностей. Потому и говорить о нем при чужих людях не следовало. А свои и так знали.
Объяснил все это Юре старший брат, когда, по мнению последнего, «пришло время». Младший на удивление быстро понял его слова - возможно, из-за того, что сам уже обнаружил свой дар - музыкальный. И отныне молчал: в компании ли приятелей, в кругу ли семьи. Тема эта считалась запретной; да и сама Настасья Матвеевна старалась лишний раз способностей своих не проявлять. Знала, видела на примере Мирона-чертячника (Стоянового отца) да и Варвары, сестры Стояновой, чем платят люди за добро и зло. А у Настасьи Матвеевны семья, ей лишний раз привлекать к себе внимание Серебряка не хочется.
Но и об истинной сущности отшельников, и об их взаимоотношениях с Серебряком Юрась узнал намного позже. Когда «заиграл» путь к умершему и покоящемуся на берегу Струйной старому чертячнику и шагал домой вместе с дядькой Григорием.
- Слыш, плямяш, - сказал тогда дядька, попыхивая папироской, - ты глядзи, пра усе гэта маучы.
Они шагали, все семеро, вдоль речки, возвращаясь к дороге. Молодой отшельник остался у домовины.
- Прауду дзядька кажа, - отозвался молчавший все это время Потапыч. - Нам жа усем горш будзе. Табе - таксама.
- Рабенка не запугивай, - строго молвил Филлип Гнатович. Он после случившегося выглядел подавленным, но теперь понемногу приходил в себя.
- Што, няпрауду кажу? - обиделся Потапыч. - Прауду. Твой же Ивашка, тольки даведаецца, што такое магло быць, зробыць нам блакаду Ленинграда з Барадзином разом. И табе ж - першаму, - добавил он. - Мы што, мы людзи маленькия. Санек - яму не прывыкаць, я - заслуги у мяне, лишний раз не зачэпяць. А от ты, Филлип Гнатыч, на поуную катушку паляциш.
- Ды годзе вам! - дядька, похоже, не на шутку рассердился. - Разкудахталися! Як будзець, так и будзець. Няужо ад вашых слоу штось пераменицца. Идзице и язык за зубами прытрымывайце; а праз тры дни гэта ваабшчэ ничога не будзе значыць: як пахавали, дзе, хто…
Они расстались у моста - всем, кроме дядьки с Юрасем, нужно было в сторону Адзинцов, так что дальше родственники шли вдвоем.
- Табе мамка ничога не разпавядала?
- Аб чым? - удивился мальчик.
- Аб чарцячниках. И аб ведзьмарке.
К этому времени Юрась уже кое-что разведал, так сказать, по своим каналам. Хотя среди ребят тема старого и молодого отшельников негласно считалась запретной, нет-нет, кто-то да и проговаривался: о том, что видел… или не видел, а примерещилось только; о том, что слышал… или не слышал, а так, думал, что слышал…
То же и с ведьмаркой. Она жила на противоположном от чертячников крае деревни, тоже наособицу от остальных, и тоже во многом для любопытных мальчишек оставалась той тайной, в которую они не спешили проникнуть. Ибо тоже видели и слышали поблизости от избы ведьмарки всякое - и не горели желанием всматриваться и вслушиваться получше. Да и родители, прознай они про неуемное любопытство своих чад, наверняка просветили б так - неделю в школе на уроках стояло бы дитя, к стеночке прислонясь; случаи такие уже были.
Одним словом, если Юрась что-то и знал об этих загадочных людях, то крайне мало. А мать и вовсе ничего ему не рассказывала, в чем он честно и признался (умолчав обо всем остальном, все-таки ему известном).
- Так слухай, - строго велел дядька. И добавил, щурясь в невыносимо голубое небо: - Слухай ды на ус мотай.
И Юрась слушал.
О том, что когда впервые появились в деревне предки старого Мирона, никто уже сейчас и не помнит. Может, и вовсе они не появлялись, а пришли вместе с первыми поселенцами… Раньше проще было узнать, достаточно б в церковную книгу поглядеть (где рождения и смерти записывали) - но книгу сожгли вместе с церковью, так что…
Ну так вот, как бы там ни было, а уж из немногих предков Мироновых, кого люди еще помнят, все, ровно один, отличались ведунскими способностями. И не путай способности эти с тем, что может почти каждая сельская бабка сотворить: ранку там зашептать или хорька от курятника отвадить! Во власти чертячников - намного большее.
Почему? Разное говаривают, сейчас разве разберешь, где правда, а где людские домыслы… Только вот дыма без огня, известно ведь, не бывает - и просто так прозвища не даются. «Чертячником» без причины не назовут. Может, и впрямь продал весь род их души Сатане, а взамен получил в услужение «мелких каверзников»? Как знать…
И не потому ли фамилия рода такая странная - Амосы? Один учитель школьный, который еще маленького Григория с сестрой его, Стаськой, учил уму-разуму, как-то сказал, что фамилия эта происходит от древнееврейского слова и означает «несущий ношу»; да и не фамилия это на самом-то деле, а имя!
Но то все так, догадки, слухи, шушуканья запечные. А вот доподлинно известно, что в роду Амосов девочки рождаются редко, однако уж если рождаются, непременно становятся ведьмарками. Чертячники - те больше мастера по лесным силам, по лечению снадобьями, из зверей приготовленными; ведьмарки же - полевые хозяйки, к травам да настоям склонные в своем мастерстве.
Такою уродилась и Варвара Мироновна, сестра Стояна-отшельника. Но что-то взыграло в девке, не пожелала, как родичи, мастерство небогоугодное постигать - в город ехать намерилась, учиться. Ничего у нее, конечно, не получилось: паспорт ей выдавать не желали, так она сама взяла и укатила. Сбежала значит. Ну да вскоре вернулась - хоть и упрямая она, Варвара Мироновна, хоть и с характером (это у Амосов потомственное), а не глупая, поняла, что плетью обуха не перешибить.
Только жить с отцом и братом все равно не пожелала. Поначалу собиралась было хату делить (речь в их семействе неслыханная) да потом проще дело решили. Как раз ведь война отгремела…
(Здесь дядька Григорий остановился (и на словах, и на самом деле) долго молчал, вспоминая о чем-то, и лишь потом продолжил; а Юрась почему-то решил, что в войну в Стаячым Камене случилось нечто, к чему оказались причастны чертячники - не потому ли и Потапыч со старым учителем пришли на похороны отшельниковы?..) После ж того, как прогнали немчуков, как раз одна хата освободилась. Туда Варвара Мироновна и переехала.
(И снова Юрась удивляется: если сестра Стояна-отшельника не намного старше братца, почему же немолодой уже дядька Григорий называет ее непременно по отчеству?) С тех пор так и живут: порознь. Хотя ссора, кажется, случилась между отцом и дочкой, а брат с Варварой Мироновной отношения поддерживает… поддерживал. Как знать, не осерчает ли, что не пришла на батьковы похороны?
Но это их дела.
Тому же, кто в ведьмарочьи или ж чертячниковы дела нос совать начнет… не-ет, тому сложно позавидовать! Ежели ты, конечно, не Ивашка Серебряк, держись от Амосов подальше и детям своим закажи. Хотя, если уж совсем припрет доля к стенке - тогда да, тогда можно и рискнуть, пойти за советом или помощью…
Но не о том рассказ. За помощью-то как раз бегали, частенько не признаваясь в этом не то что соседям, а даже своим же, семейным. Вот поперек дороги вставать - ни у кого раньше дури такой не набиралось.
У «партейца» набралось.
Откуда он явился в район толком никто не ведает. Говорят, направили «на места» - тогда это практиковалось. Он и прижился - присосался, акклиматизировался, даже понравилось ему тут.
Кое-кто утверждает, что в Ивашке (это за глаза он Ивашка, а при общении извольте Иван Петровичем величать, хотя возрасту в нем немного, на Петровича-то и не тянет), - так вот, кое-кто утверждает, что в Серебряке есть примесь цыганской крови, из-за чего он сам, в принципе, способен на всякие-разные фокусы и чудеса в чертячниковом духе. Да только изначально решил для себя Серебряк, что быть правильным активистом куда как сытнее и вернее.
Оттого, видать, и разных мастеров, от малосильных бабунь-шептух до чертячников, так ненавидит - известно ведь, рыбак рыбака видит издалека, а уж эти-то себе подобных за добрую версту чуют!
Хотя, мыслится некоторым, не в этом дело. Не только в этом.
Просто приглянулась Серебряку Варвара Мироновна, даже, сказывают, в женихи он к ней набивался. Или не в женихи, а так… Сложно сказать: что меж двумя людьми было, то иным знать не дано, пока те двое не расскажут - а те двое не из языкастых.
Только с некоторых пор ох и начал же Ивашка яриться! Церковь, которую даже немчуки не тронули, спалить велел. Сунулся даже было Амосов в колхоз записывать (чего с самого начала Советской власти никому не удавалось), да тут, правда, и спекся. После войны это уже было, потому и не вышло у Серебряка ничего.
Искал других зацепок, чтобы задеть побольнее, понадежнее да и выкорчевать весь чертяцкий род, к чер-ртовой матери! - не вышло… до сих пор не выходило. Но вот ежели узнает про то, как старого Мирона поховали, своего, не сомневайсь, не упустит!
- Таму, племяш, - закончил дядька Григорий уже у самой калитки Юрасевого дома, - трымай-ка ты рот на запоры. Тым пачэ, што мамка у цябе сама трохи варажыць умее, дык каб и вам, глядзи, от «парцейца» не перапала!
А Настасья Матвеевна и впрямь «варожыць» умела, и не «трохи», как долгие годы думал Юрась, а довольно неплохо. Только старалась этого не показывать. Но с какого-то момента (он не помнил, был ли тому причиной конкретный случай или нет) Юрась понял, что его мама знает и может намного больше, чем он подозревал.
Потом как-то услышал в случайном разговоре, что и бабка его ведовством «баловалась», и прабабка… Однако дальше выяснять что к чему не стал. Был он тогда уже достаточно взрослым, чтобы не ворошить прошлое.
…Теперь, сидя за столом и наблюдая, как мать перемешивает неопределенного цвета бурду в большой металлической миске («Знакомо… Когда-то я это уже видел…»), Юрий Николаевич размышлял о том, не может ли так случиться, что прошлое само начнет ворошить людей.
10
Игорь чувствовал себя неловко и до сих пор не мог понять, что тому причиной: то ли внимательный взгляд мальчишки (после завтрака пацан, кажется, о нем позабыл, а вот теперь опять вспомнил), то ли статус гостя-приглашенного (и ведь консервов с собой привез, а бабка только усмехнулась, мол, чего там, лучше покормлю-ка я вас свеженьким - кормит вот…); или просто все вместе да плюс случившееся у реки: круги, сумасшедшая седая учительница с косой дурацкой…
Остапович ерзал на лавке, так-сяк глотал норовившие встать поперек горла куски;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Она сбивается на бормотанье и быстро-быстро семенит вдоль берега, раскачиваясь из стороны в сторону и иногда ударяя косой о землю.
Все четверо молча глядят ей вслед.
- Бывшая учительница. Сын у нее умер в Афгане, - объясняет через некоторое время Юрий Николаевич. - А она с тех пор и «збожыволила», как у нас говорят. Таскает с собой по селу эту косу - летом, а зимой - саночки. «Для Геннадюшки». Соседки ее кормят, за хозяйством приглядывают.
- «Апяць», - напоминает Игорь. - Яна сказала «апяць круги зъявилися». Што, были выпадки?
Журский медленно качает головой:
- Н-нет. Я, по крайней мере, ничего подобного не слышал.
Заметив, что оба мальчика после встречи с сумасшедшей окончательно повесили носы, обнимает их за плечи:
- А пойдемте-ка, козаки, обедать, а? Поедим, и тогда уж отправимся к остальным кругам.
«Козаки» нехотя соглашаются.
8
Вообще-то идея с обедом была своеобразной попыткой Юрия Николаевича взять тайм-аут. Он еще не чувствовал себя готовым идти туда, где «проявилась» вторая группа кругов - к дому чертячника. Честно говоря, боялся встретиться с колдуном.
То, к чему Журский сам стремился еще вчера, сегодня вызывало у него приступ неконтролируемого страха.
«В чем же причина? Неужели, виновата старая учительница, о которой я столько слышал, но повстречал - только сегодня, многие годы спустя?
/А возможно, причина в том, что ты начал вспоминать?/ Уж во всяком случае - дело не в этих кругах. Они, пожалуй, самое безобидное из всего случившегося со мной за последнее время».
Настасья Матвеевна готовила обед, а ее «госцюшки ненаглядные» разбрелись пока кто-куда: Дениска побежал к себе, Макс бродил где-то в саду, а Юрий Николаевич с Игорем устроились на лавочке перед домом.
Журналист закурил.
Помолчали. Журский, не поворачивая головы, наблюдал, как дрожит тень от пальцев молодого человека.
«Совсем у парня нервы ни к черту».
Он давно подметил у Остаповича это свойство: перевозбуждаться по, казалось бы, малейшему поводу. Юрию Николаевичу сложно было судить о причинах такой сверхнервозности, но подозревал, что виноват прежде всего образ жизни журналиста, вынужденного жить и работать в обстановке, когда очень многое запрещается, официально или же по внегласным правилам.
Но сейчас, сейчас-то из-за чего дергаться?!
- Не спокойно мне штось, Юрий Никалаич. Вучыцельница твая…
- Да ну, нагородила огород - я же объяснял, она, как говорится, в своей тональности. Не принимай всерьез.
- Я б не прыймау, - вздохнул Игорь. - Ды тольки гэта трэцяя… любяць яны мяне.
- Что значит «третья»? Часто к тебе сумасшедшие с предсказаниями лезут?
- Нашчот сумашедшых - не знаю. Цыганка была. Яшчэ у горадзе. А ужо тут, у гэтых… Прудках, да? - там таксама якаясь прыстарэлая падчапилася. «Не хадзи, - гаворыць, - у Стаячы Камень. Там - смерць».
- Да, перспективка ничего так, заманчивая. Чего ж пошел? - он выставил перед собой ладони, прерывая возмущенный возглас журналиста: - Ладно, ладно, шучу. Ты у нас человек цивилизованный, во всякую муру забобонную верить не станешь. Поддерживаю. Удивляет одно: почему вдруг ты так заволновался? Ну совпадение, с кем не бывает.
Игорь взглянул на Журского, выдавил кривую усмешечку:
- И часта з табой такое трапляецца? Га?
Тот смущенно развел руками.
- Тож-то и яно! Знаеш, мне гэта нагадуе вельми паганюшчы раман страхау. Самый пачатак.
- Почему ж «поганющий»?
- А автор повторяецца. Тры папярэджэння - на два больше, чым патрэбна б была. Ды й аднакависенькие: бабы старые являюцца, гразяць… Скучно, избито, банально.
- Ну-у, может, не так все просто? - предположил Юрий Николаевич. - Допустим, твои женщины дополняют одна другую… образ там раскрывают, я не знаю.
- Дурыстика! Знайдзи, покажы мне сенняшняга аутара, катрый бы образ раскрывау! Толку от моих жэншчын - адзин…
- Так уж и один…
- … доказаць, што яны сапраудна штось знаюць. И выходиць, штось такое сушчэствуець.
- И оно крадется во тьме, чтобы сожрать нас! - торжественно завершил он. - Извини, Игорь, но не верю. Как ты говоришь, «дурыстика». Хотя полюбопытствовать, чего ж тебе напророчили цыганка с дамой из Прудков, я не отказался бы.
Он вполуха слушал рассказ Игоря и думал: а как бы ты, дружище, заговорил, узнай, что мама моя, Настасья Матвеевна Журская, потомственная знахарка? Вот и получается: ты во все это не веришь, а приходится, я же во все это верю, хотя верить-то как раз не хочу. Не хочу даже допускать возможности, что все твои «дамы» не от своего скверного характера предсказывали то, что предсказывали, не желаю верить в невозможность противостоять постаревшему Стояну-отшельнику, которого здесь зовут чертячником - и не зря, кстати, зовут. Об остальном и говорить не стоит. Круги твои - так, ерунда. Меня больше волнует зубок чеснока, который я вчера обнаружил в своем кармане. Наверняка мать положила. И думать о причинах этого ее поступка я тоже не хочу. Я слишком успешно позабыл обо всем этом (понимаешь, старик, в городе такие знания ни к чему), слишком успешно, чтобы теперь восстанавливать их в своей памяти. Но, боюсь, придется.
«…боюсь».
Журский нащупал в кармане сухую каплю чесночной дольки, сжал, словно была она амулетом от всех напастей - и в это время с крыльца донеслось:
- Хлопчыки маи даражэнькия! Да столу!
9
Обедали куриным бульоном, неизменной жареной картошкой и овощами. Хозяйка строго наблюдала за гостями: все ли в порядке, всем ли угодила? - и при этом успевала еще что-то перемешивать в большой металлической миске.
Макс ел с аппетитом, азартно и энергично поглощяя свою порцию; Игорь - рассеянно и без души; Юрий Николаевич же, хоть и уделял картошке с бульоном должное внимание, мыслями был далеко.
Он вспоминал о том, как впервые осознал, что мама его обладает способностями, которых нет больше ни у одного человека в деревне (о Стояне Юрась тогда не знал). Это плохо согласовывалось с тем, что говорили в школе, еще хуже - с обгоревшим остовом церквушки, сожженной, по словам старожилов, «после немца»; церквушка свидетельствовала об абсолютном торжестве разума и материи над бреднями капиталистических священников о боге и пр. «Чудес не бывает», - вот она, истина в последней инстанции. Но поскольку целительский талант Настасьи Матвеевны не вписывался в рамки современной науки, именно чудом он и был, самым настоящим. Даром свыше.
Но, как и всякий дар, нес он в себе множество опасностей. Потому и говорить о нем при чужих людях не следовало. А свои и так знали.
Объяснил все это Юре старший брат, когда, по мнению последнего, «пришло время». Младший на удивление быстро понял его слова - возможно, из-за того, что сам уже обнаружил свой дар - музыкальный. И отныне молчал: в компании ли приятелей, в кругу ли семьи. Тема эта считалась запретной; да и сама Настасья Матвеевна старалась лишний раз способностей своих не проявлять. Знала, видела на примере Мирона-чертячника (Стоянового отца) да и Варвары, сестры Стояновой, чем платят люди за добро и зло. А у Настасьи Матвеевны семья, ей лишний раз привлекать к себе внимание Серебряка не хочется.
Но и об истинной сущности отшельников, и об их взаимоотношениях с Серебряком Юрась узнал намного позже. Когда «заиграл» путь к умершему и покоящемуся на берегу Струйной старому чертячнику и шагал домой вместе с дядькой Григорием.
- Слыш, плямяш, - сказал тогда дядька, попыхивая папироской, - ты глядзи, пра усе гэта маучы.
Они шагали, все семеро, вдоль речки, возвращаясь к дороге. Молодой отшельник остался у домовины.
- Прауду дзядька кажа, - отозвался молчавший все это время Потапыч. - Нам жа усем горш будзе. Табе - таксама.
- Рабенка не запугивай, - строго молвил Филлип Гнатович. Он после случившегося выглядел подавленным, но теперь понемногу приходил в себя.
- Што, няпрауду кажу? - обиделся Потапыч. - Прауду. Твой же Ивашка, тольки даведаецца, што такое магло быць, зробыць нам блакаду Ленинграда з Барадзином разом. И табе ж - першаму, - добавил он. - Мы што, мы людзи маленькия. Санек - яму не прывыкаць, я - заслуги у мяне, лишний раз не зачэпяць. А от ты, Филлип Гнатыч, на поуную катушку паляциш.
- Ды годзе вам! - дядька, похоже, не на шутку рассердился. - Разкудахталися! Як будзець, так и будзець. Няужо ад вашых слоу штось пераменицца. Идзице и язык за зубами прытрымывайце; а праз тры дни гэта ваабшчэ ничога не будзе значыць: як пахавали, дзе, хто…
Они расстались у моста - всем, кроме дядьки с Юрасем, нужно было в сторону Адзинцов, так что дальше родственники шли вдвоем.
- Табе мамка ничога не разпавядала?
- Аб чым? - удивился мальчик.
- Аб чарцячниках. И аб ведзьмарке.
К этому времени Юрась уже кое-что разведал, так сказать, по своим каналам. Хотя среди ребят тема старого и молодого отшельников негласно считалась запретной, нет-нет, кто-то да и проговаривался: о том, что видел… или не видел, а примерещилось только; о том, что слышал… или не слышал, а так, думал, что слышал…
То же и с ведьмаркой. Она жила на противоположном от чертячников крае деревни, тоже наособицу от остальных, и тоже во многом для любопытных мальчишек оставалась той тайной, в которую они не спешили проникнуть. Ибо тоже видели и слышали поблизости от избы ведьмарки всякое - и не горели желанием всматриваться и вслушиваться получше. Да и родители, прознай они про неуемное любопытство своих чад, наверняка просветили б так - неделю в школе на уроках стояло бы дитя, к стеночке прислонясь; случаи такие уже были.
Одним словом, если Юрась что-то и знал об этих загадочных людях, то крайне мало. А мать и вовсе ничего ему не рассказывала, в чем он честно и признался (умолчав обо всем остальном, все-таки ему известном).
- Так слухай, - строго велел дядька. И добавил, щурясь в невыносимо голубое небо: - Слухай ды на ус мотай.
И Юрась слушал.
О том, что когда впервые появились в деревне предки старого Мирона, никто уже сейчас и не помнит. Может, и вовсе они не появлялись, а пришли вместе с первыми поселенцами… Раньше проще было узнать, достаточно б в церковную книгу поглядеть (где рождения и смерти записывали) - но книгу сожгли вместе с церковью, так что…
Ну так вот, как бы там ни было, а уж из немногих предков Мироновых, кого люди еще помнят, все, ровно один, отличались ведунскими способностями. И не путай способности эти с тем, что может почти каждая сельская бабка сотворить: ранку там зашептать или хорька от курятника отвадить! Во власти чертячников - намного большее.
Почему? Разное говаривают, сейчас разве разберешь, где правда, а где людские домыслы… Только вот дыма без огня, известно ведь, не бывает - и просто так прозвища не даются. «Чертячником» без причины не назовут. Может, и впрямь продал весь род их души Сатане, а взамен получил в услужение «мелких каверзников»? Как знать…
И не потому ли фамилия рода такая странная - Амосы? Один учитель школьный, который еще маленького Григория с сестрой его, Стаськой, учил уму-разуму, как-то сказал, что фамилия эта происходит от древнееврейского слова и означает «несущий ношу»; да и не фамилия это на самом-то деле, а имя!
Но то все так, догадки, слухи, шушуканья запечные. А вот доподлинно известно, что в роду Амосов девочки рождаются редко, однако уж если рождаются, непременно становятся ведьмарками. Чертячники - те больше мастера по лесным силам, по лечению снадобьями, из зверей приготовленными; ведьмарки же - полевые хозяйки, к травам да настоям склонные в своем мастерстве.
Такою уродилась и Варвара Мироновна, сестра Стояна-отшельника. Но что-то взыграло в девке, не пожелала, как родичи, мастерство небогоугодное постигать - в город ехать намерилась, учиться. Ничего у нее, конечно, не получилось: паспорт ей выдавать не желали, так она сама взяла и укатила. Сбежала значит. Ну да вскоре вернулась - хоть и упрямая она, Варвара Мироновна, хоть и с характером (это у Амосов потомственное), а не глупая, поняла, что плетью обуха не перешибить.
Только жить с отцом и братом все равно не пожелала. Поначалу собиралась было хату делить (речь в их семействе неслыханная) да потом проще дело решили. Как раз ведь война отгремела…
(Здесь дядька Григорий остановился (и на словах, и на самом деле) долго молчал, вспоминая о чем-то, и лишь потом продолжил; а Юрась почему-то решил, что в войну в Стаячым Камене случилось нечто, к чему оказались причастны чертячники - не потому ли и Потапыч со старым учителем пришли на похороны отшельниковы?..) После ж того, как прогнали немчуков, как раз одна хата освободилась. Туда Варвара Мироновна и переехала.
(И снова Юрась удивляется: если сестра Стояна-отшельника не намного старше братца, почему же немолодой уже дядька Григорий называет ее непременно по отчеству?) С тех пор так и живут: порознь. Хотя ссора, кажется, случилась между отцом и дочкой, а брат с Варварой Мироновной отношения поддерживает… поддерживал. Как знать, не осерчает ли, что не пришла на батьковы похороны?
Но это их дела.
Тому же, кто в ведьмарочьи или ж чертячниковы дела нос совать начнет… не-ет, тому сложно позавидовать! Ежели ты, конечно, не Ивашка Серебряк, держись от Амосов подальше и детям своим закажи. Хотя, если уж совсем припрет доля к стенке - тогда да, тогда можно и рискнуть, пойти за советом или помощью…
Но не о том рассказ. За помощью-то как раз бегали, частенько не признаваясь в этом не то что соседям, а даже своим же, семейным. Вот поперек дороги вставать - ни у кого раньше дури такой не набиралось.
У «партейца» набралось.
Откуда он явился в район толком никто не ведает. Говорят, направили «на места» - тогда это практиковалось. Он и прижился - присосался, акклиматизировался, даже понравилось ему тут.
Кое-кто утверждает, что в Ивашке (это за глаза он Ивашка, а при общении извольте Иван Петровичем величать, хотя возрасту в нем немного, на Петровича-то и не тянет), - так вот, кое-кто утверждает, что в Серебряке есть примесь цыганской крови, из-за чего он сам, в принципе, способен на всякие-разные фокусы и чудеса в чертячниковом духе. Да только изначально решил для себя Серебряк, что быть правильным активистом куда как сытнее и вернее.
Оттого, видать, и разных мастеров, от малосильных бабунь-шептух до чертячников, так ненавидит - известно ведь, рыбак рыбака видит издалека, а уж эти-то себе подобных за добрую версту чуют!
Хотя, мыслится некоторым, не в этом дело. Не только в этом.
Просто приглянулась Серебряку Варвара Мироновна, даже, сказывают, в женихи он к ней набивался. Или не в женихи, а так… Сложно сказать: что меж двумя людьми было, то иным знать не дано, пока те двое не расскажут - а те двое не из языкастых.
Только с некоторых пор ох и начал же Ивашка яриться! Церковь, которую даже немчуки не тронули, спалить велел. Сунулся даже было Амосов в колхоз записывать (чего с самого начала Советской власти никому не удавалось), да тут, правда, и спекся. После войны это уже было, потому и не вышло у Серебряка ничего.
Искал других зацепок, чтобы задеть побольнее, понадежнее да и выкорчевать весь чертяцкий род, к чер-ртовой матери! - не вышло… до сих пор не выходило. Но вот ежели узнает про то, как старого Мирона поховали, своего, не сомневайсь, не упустит!
- Таму, племяш, - закончил дядька Григорий уже у самой калитки Юрасевого дома, - трымай-ка ты рот на запоры. Тым пачэ, што мамка у цябе сама трохи варажыць умее, дык каб и вам, глядзи, от «парцейца» не перапала!
А Настасья Матвеевна и впрямь «варожыць» умела, и не «трохи», как долгие годы думал Юрась, а довольно неплохо. Только старалась этого не показывать. Но с какого-то момента (он не помнил, был ли тому причиной конкретный случай или нет) Юрась понял, что его мама знает и может намного больше, чем он подозревал.
Потом как-то услышал в случайном разговоре, что и бабка его ведовством «баловалась», и прабабка… Однако дальше выяснять что к чему не стал. Был он тогда уже достаточно взрослым, чтобы не ворошить прошлое.
…Теперь, сидя за столом и наблюдая, как мать перемешивает неопределенного цвета бурду в большой металлической миске («Знакомо… Когда-то я это уже видел…»), Юрий Николаевич размышлял о том, не может ли так случиться, что прошлое само начнет ворошить людей.
10
Игорь чувствовал себя неловко и до сих пор не мог понять, что тому причиной: то ли внимательный взгляд мальчишки (после завтрака пацан, кажется, о нем позабыл, а вот теперь опять вспомнил), то ли статус гостя-приглашенного (и ведь консервов с собой привез, а бабка только усмехнулась, мол, чего там, лучше покормлю-ка я вас свеженьким - кормит вот…); или просто все вместе да плюс случившееся у реки: круги, сумасшедшая седая учительница с косой дурацкой…
Остапович ерзал на лавке, так-сяк глотал норовившие встать поперек горла куски;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24