— Почему бы им этого не сделать, в самом деле! Разве только потому, сдается мне, что это было бы и безумием и изменой. Уверяю вас, я не принадлежу к числу тех, кто пренебрежительно смотрит на моих соотечественников. Не забудьте, что я тоже американец.
— Мне казалось, что когда добровольцы надевают военную форму, — сказала Агнеса, — то они предпочитают синий мундир красному.
— Его величеству было угодно избрать этот неугодный вам цвет для сорок седьмого гренадерского полка, — смеясь, возразил молодой человек. — Что касается меня, то я бы с радостью уступил этот цвет вам, кузины, и избрал бы себе другой, будь то в моей власти.
— Это в вашей власти, сударь.
— Каким образом?
— Вам достаточно подать в отставку.
Казалось, миссис Лечмир преследовала какую-то цель, позволяя племяннице зайти в своей запальчивости столь далеко. Однако, заметив, что их гость остается невозмутимым, слушая, как женщины становятся на защиту своей родины, что у большинства английских офицеров, обладающих меньшей выдержкой, вызвало бы досаду, она заметила, принимаясь звонить в колокольчик:
— Смело сказано, а, майор Линкольн? Смело сказано для девицы, которой нет еще и двадцати лет. Но мисс Денфорт имеет право на такие суждения, ибо кое-кто из ее родственников по отцу принимает самое горячее участие в беззакониях, которые творятся в нынешние лихие времена. Что касается Сесилии, то нам лучше удалось уберечь ее верноподданнические чувства.
— Однако даже Сесилия отказывается бывать на приемах и балах, которые устраивают английские офицеры, — не без язвительности заметила Агнеса.
— Не считаешь ли ты возможным, чтобы Сесилия Дайнвор появлялась на балах одна? — возразила миссис Лечмир. — Или, может быть, ты хочешь, чтобы я в мои семьдесят лет ездила по балам, дабы поддержать честь семьи?.. Но майору Линкольну следует подкрепиться с дороги, а мы занимаемся пустыми спорами. Катон, приступай, мы ждем.
Последние слова миссис Лечмир были обращены к негру-слуге, и в тоне, каким они были сказаны, содержался какой-то таинственный намек. Старик слуга, привыкший, по-видимому, за свою долголетнюю службу постигать желания своей хозяйки не столько из содержания ее речей, сколько по выражению ее лица, отправился закрывать ставни на окнах, а затем принялся с великой тщательностью задергивать шторы. Покончив с этим, он взял небольшой овальный столик красного дерева, стоявший в нише задрапированного шторами окна, и поставил его перед мисс Дайнвор. Вскоре на полированной доске стола появился массивный серебряный поднос с шипящим чайником из такого же благородного металла и сервизом из прекрасного дрезденского фарфора, а еще через несколько минут — спиртовка. Во время этих приготовлений миссис Лечмир и ее гость вели беседу о здоровье и состоянии дел их английских родственников. Погруженный в беседу, молодой человек, однако, не мог не заметить, что все движения негра-слуги, медленно и словно с опаской накрывавшего на стол, были исполнены какой-то странной таинственности, Мисс Дайнвор, хотя чайный столик был поставлен перед нею, не приняла никакого участия в приготовлениях, а Агнеса Денфорт откинулась на спинку козетки с выражением холодного неудовольствия. Чай был заварен, налит в две маленькие шестигранные чашки с зелеными и красными веточками, разбросанными кое-где по белому фарфору, и негр-слуга подал одну из этих чашечек, наполненную благоуханным напитком, хозяйке дома, другую — гостю.
— Прошу прощения, мисс Денфорт, — сказал Лайонел, приняв чашку и тут же спохватившись. — Быть может, только что проделанное мною морское путешествие извинит мою неучтивость.
— О, не извиняйтесь, сударь, если вам так приятен этот напиток, — ответила та.
— Мне было бы еще приятнее, если бы и вы вкушали от этого дара роскоши.
— Вы нашли очень удачное выражение для этой пустой слабости, сударь. Это именно роскошь, и притом такая, без которой легко можно обойтись. Благодарю вас, сударь, я не пью чая.
— Право же, ни одна дама никогда не откажется выпить чашечку чая! Прошу, позвольте вас уговорить.
— Не знаю, по вкусу ли это ядовитое зелье вашим английским дамам, майор Линкольн, но для американской девушки не составляет труда отказаться от употребления этой омерзительной травы, из-за которой наряду со всем прочим наша страна и наши близкие могут подвергнуться смертельной опасности.
Молодой человек, который хотел просто исполнить долг вежливости, ограничился молчаливым поклоном, но, отвернувшись, не удержался и бросил взгляд в сторону овального столика с целью проверить, столь же ли тверды принципы другой молодой американки. Сесилия сидела, склонившись над подносом, и рассеянно вертела в руке серебряную ложечку весьма своеобразной формы, похожую на стебелек того самого растения, настоем из ароматных листьев которого предстояло ему насладиться; пар, клубившийся над фарфоровым чайником, легким облачком застилал ее ослепительно белый лоб.
— А вы, мисс Дайнвор, не питаете, по-видимому, такой неприязни к этому злополучному растению, — сказал Лайонел. — Вы как будто не боитесь вдыхать эти пары.
Сесилия метнула на него быстрый взгляд — надменно-задумчивое выражение ее лица сменилось насмешливо-лукавым и, казалось, куда более естественным для нее — и отвечала, смеясь:
— Не могу не признаться в моей женской слабости.
Я готова думать, что именно чай и был тем великим соблазном, из-за которого наша прародительница была изгнана из рая.
— Если это так, то змей-искуситель по-прежнему коварен и в наши дни, — заметила Агнеса, — да только орудие соблазна несколько утратило свою силу, — Почему вы так думаете? — спросил Лайонел, стремясь поддержать эту непринужденную болтовню в надежде уничтожить первоначально возникшую отчужденность. — Если бы Ева столь же решительно отказывалась слушать, как вы отказываетесь отведать, все мы сейчас, вероятно, пребывали бы в раю.
— Вы заблуждаетесь, сударь. Я не так уж мало в этом смыслю, как вам могло показаться оттого, что я не пожелала сейчас притронуться к этому зелью. Бостонский порт уже давно похож на «большой, чайник», как выражается Джэб Прей.
— Так вы знаете Джэба Прея, мисс Денфорт? — спросил Лайонел, которого немало позабавила ее запальчивость.
— Разумеется. Бостон не так велик, а Джэб так полезен, что каждый житель в городе знает беднягу.
— В таком случае, это семейство действительно весьма широко известно в городе, ибо он сам заверил меня, что все и каждый знают его грозную матушку.
— Заверил вас? Но откуда можете вы знать несчастного Джэба и его почти столь же несчастную мать? — с той милой непосредственностью и простотой, которая еще раньше так восхитила молодого человека, воскликнула Сесилия.
— Ну вот, дорогие кузины, вы и попались в мои силки! — воскликнул Лайонел. — Если вы и можете устоять против ароматного запаха чая, то уж против соблазна удовлетворить свое любопытство не устоит ни одна женщина. Однако, чтобы не показаться слишком жестоким в глазах моих прелестных родственниц в первые же минуты нашего знакомства, я готов открыть вам, что мне уже довелось побеседовать с миссис Прей.
Агнеса хотела было что-то сказать, но в это мгновение раздался легкий звон, и, обернувшись, все увидели осколки великолепной дрезденской чашки, рассыпавшиеся возле кресла миссис Лечмир.
— Бабушка, дорогая, вам нездоровится? — вскричала Сесилия, бросаясь к почтенной даме. — Катон, скорее стакан воды.., майор Линкольн, бога ради.., вы попроворнее…
Агнеса, где твоя нюхательная соль?
Однако, когда первая суматоха улеглась, очаровательный испуг внучки оказался несколько чрезмерным: миссис Лечмир мягко отстранила поданную ей нюхательную соль, не отклонив, впрочем, стакана воды, уже вторично за краткий срок их знакомства поднесенного ей Лайонелом.
— Боюсь, что вы будете считать меня совсем больной женщиной, дорогой Лайонел, — оправившись, сказала старая дама, — но думается мне, что чай, о котором мы сегодня столько толкуем и которым я из верноподданнических чувств очень злоупотребляю, совсем расстроил мои нервы. Придется и мне, подобно этим девицам, воздерживаться от него, хотя и вследствие совсем иных причин. Мы привыкли ложиться рано, майор Линкольн, но я прошу вас чувствовать себя как дома и ничем себя не стеснять. Я же воспользуюсь привилегией своего преклонного возраста и попрошу у вас разрешения пожелать вам крепкого сна после вашего утомительного путешествия. Я уже распорядилась, чтобы Катон устроил вас как можно удобнее.
Опираясь на руки двух своих юных родственниц, старая дама покинула комнату, оставив Лайонела одного. Час был поздний, и, так как девушки, уходя, тоже попрощались с ним, Лайонел позвал слугу, попросил принести свечу и был проведен в приготовленную для него комнату.
Как только Меритон помог ему раздеться — в описываемую нами эпоху ни один джентльмен не мог отойти ко сну без помощи своего лакея, — Лайонел отпустил его и, бросившись на постель, с облегчением откинулся на подушки.
Однако воспоминания о событиях истекшего дня долго не давали ему уснуть и обрести желанный покой. Перебирая в уме различные обстоятельства, слишком близко его касавшиеся, чтобы они могли не волновать его, молодой человек в конце концов принялся размышлять над оказанным ему здесь приемом и вспоминать обитательниц этого дома, с которыми ему довелось сегодня познакомиться.
Он чувствовал, что и миссис Лечмир, и ее внучка — обе играли каждая свою, заранее обдуманную роль, — то ли по взаимному уговору, то ли нет, это еще ему предстояло узнать; Агнеса же Денфорт, казалось ему, держалась естественно и просто, хотя, быть может, и несколько резко, что, впрочем, ничуть не противоречило ее характеру и воспитанию. Не приходится удивляться, что обе девушки занимали его мысли, пока он не уснул, ибо он был молод, а эти юные создания, с которыми он только что свел знакомство, обладали незаурядной красотой, и поэтому неудивительно также и то, что под утро ему приснилось, будто он находится на борту «Эйвона», только что покинувшего Бристольский порт, и горячо обсуждает достоинства сушеной рыбы с берегов Ньюфаундленда, каким-то особым способом приготовленной прелестными ручками мисс Денфорт и странно напоминающей по вкусу чай, а Сесилия Дайнвор, похожая на юную богиню Гебу, весело и добродушно смеется над его недоумением и замешательством.
Глава 4
Симпатичный, представительный мужчина, уверяю тебя, хотя и несколько дородный.
Шекспир, «Король Генрих IV»
Первый луч солнца едва пронизал плотный ночной туман, нависший над водой, а Лайонел уже взбирался по склону Бикон-Хилла, спеша взглянуть на родной город в нежных лучах утренней зари. Залив еще был окутан белой пеленой, и лишь кое-где из тумана выступали зеленые вершины островков. Расположенные амфитеатром вокруг залива холмы были еще видны, хотя туман уже поднимался, скрывая живописные лощины и причудливо завиваясь вокруг какой-нибудь колокольни, отмечавшей местонахождение одного из пригородных селений. Город уже пробудился, но обычного оживления не было заметно, ибо горожане чтили святость воскресного дня, да и настроение умов располагало к сдержанности. Апрельские холодные ночи и теплые солнечные дни породили более густой, чем обычно, морской туман, который, покинув свою влажную постель, коварно подкрадывался к суше, чтобы, слившись с испарениями рек и ручьев, еще более непроницаемой завесой окутать мирный ландшафт. Лайонел достиг плоской вершины холма и подошел к краю обрыва. Перед ним, словно призраки, созданные его воображением, то появлялись, то исчезали среди обрывков плывущего тумана порой знакомые, порой давно позабытые места: дома, холмы, колокольни и корабли. Все казалось изменчивым, все было в движении и представлялось взволнованному взору Лайонела каким-то нереальным видением, прихотливым обманом чувств. Раздавшееся где-то неподалеку пение нарушило его восторженное созерцание. Какой-то гнусавый голос распевал песенку на весьма популярный мотив известной английской баллады.
Лайонел понемногу разобрал слова часто повторявшегося припева. Читателю нетрудно будет догадаться о содержании всей песенки по словам этого припева:
Кто свободу возлюбил,
К нам сюда придет.
Тот же, кто душою слаб, -
Тот внизу, презренный раб,
Чай-отраву пьет.
Несколько секунд послушав эту многозначительную песенку, Лайонел направился в ту сторону, откуда она доносилась, и увидел Джэба Прея, сидевшего на ступеньках одной из лестниц, ведших на вершину. Джэб щелкал на доске орехи, а паузы, во время которых его челюсти не были заняты жеванием, заполнял вышеописанными вокальными упражнениями.
— Приветствую вас, мистер Прей! — воскликнул Лайонел. — Значит, по воскресеньям вы отправляетесь сюда распевать гимны богине свободы? Или, может быть, вы городской жаворонок и забрались на эту возвышенность, чтобы ваши мелодии могли литься сверху?
— Псалмы или наши колониальные песенки не грешно распевать в любой день недели, — отвечал дурачок, не поднимая головы и продолжая щелкать орехи. — Джэб не знает, что такое городской жаворонок, но, верно, и ему тоже некуда деваться от солдат, которые заполонили город и все луга вокруг.
— Если солдаты и расположились на одном из ваших лугов, тебе-то что до этого?
— Весенняя травка — благодать для скота, а из-за солдат коровы не хотят давать молока.
— Что такое? Солдаты же не питаются травой. Все твои Чернушки, Пеструшки и Белянки могут совершенно так же, как всегда, наслаждаться дарами весны.
— Бостонские коровы не любят травы, которую топтали английские солдаты, — угрюмо возразил дурачок.
— Вот уж поистине чрезмерное свободолюбие! — смеясь, воскликнул Лайонел.
Джэб поднял голову и сделал предостерегающий жест:
— Смотрите, как бы вас не услышал Ральф. Ральф не любит, когда бранят свободу!
— Ральф? А кто он такой? Это твой добрый гений? Где же этот невидимка, который может подслушать, что я говорю?
— А он там, в тумане, — многозначительно сказал Джэб, указывая на подножие маяка, скрытое за плотной завесой тумана, сквозь которую едва проступали очертания высокого столба, поддерживающего ограду.
Внимательно вглядевшись, Лайонел заметил, что туман начинает редеть и сквозь него проступают смутные очертания фигуры старика, его вчерашнего спутника. Старик по-прежнему был одет в свой простой серый кафтан, тусклый цвет которого, сливаясь с туманом, придавал его исхудалому телу странно призрачный вид. Туман понемногу таял; вот уже стали видны и черты изможденного лица, и Лайонел различил тревожный взгляд, устремленный куца-то вдаль и, казалось, проникавший за пелену тумана, которая скрывала от глаз столь многие предметы.
Лайонел стоял, прикованный к месту, глядя на этого необыкновенного человека с тем таинственным чувством благоговейного страха, которое тот неизменно ему внушал, и увидел, как старик сделал нетерпеливый жест рукой, словно отгоняя от себя серую дымку. В это же мгновение яркий солнечный луч, пробившись сквозь туман, осветил его лицо, и тревожное выражение этого сурового лица сразу изменилось: старик улыбнулся так мягко и с такой добротой, что молодой офицер почувствовал неизъяснимый трепет, услышав обращенные к нему слова:
— Приблизьтесь к подножию этого маяка, Лайонел Линкольн, дабы получить предостережение, которое, если вы ему последуете, поможет вам избежать немалых опасностей.
— Хорошо, что вы заговорили, — сказал Лайонел, приближаясь к незнакомцу. — Вы появились, окутанный туманом, как плащом, словно пришелец с того света, и я уже готов был пасть перед вами ниц, прося благословения.
— А разве это не так? Разве я не схоронил в могиле все свои надежды и желания? И если медлю еще на этой земле, то лишь во имя великого дела, которое не может свершиться без моего участия! Мой взор проникает в грядущее свободнее и дальше, чем ваш — в эту подернутую дымкой даль. Туман не застилает мне очи, а мое зрение не может меня обмануть.
— Это завидная уверенность в вашем возрасте, сударь.
Надеюсь, что столь неожиданно принятое вами вчера решение заночевать в доме этого дурачка не причинило вам слишком больших неудобств?
— Он хороший малый, — сказал старик, снисходительно поглаживая дурачка по голове, — и мы с ним хорошо понимаем друг друга, майор Линкольн. А это делает всякие церемонии излишними.
— Я уже успел заметить, что вы сходитесь с ним во мнениях по одному вопросу, но на этом общность ваших интересов и кругозора, мне кажется, кончается.
— Свобода разума у ребенка и у старика не разделена глубокой пропастью, — заметил незнакомец. — Чем больше мы познаем, тем отчетливее понимаем, как безраздельно владеют нами наши страсти, и тот, кто, умудренный житейским опытом, научился тушить их бушующий вулкан, может составить неплохое содружество с тем, кто еще никогда не был опален их огнем.
1 2 3 4 5 6 7 8