Приписали к старой калоше, вскорости предназначенной на помойку. Такие вот думы были у генерала Караченцева.
А о чем думал Петр Парменович Хуртинский - бог весть. Больно уж таинственного хода мысли был мужчина.
Немой сцене положило конец появление нового персонажа, бесшумно выплывшего откуда-то из внутренних губернаторских покоев. Это был высокий тощий старик в потертой ливрее с лысым блестящим черепом и лоснящимися расчесанными бакенбардами. В руках старик держал серебряный поднос с какими-то склянками и стаканчиками.
- Ваше сиятельство, - сварливо сказал ливрейный.
- Пора от запора отвар кушать. Сами потом жаловаться станете, что Фрол не заставил. Забыли, как вчера-то кряхтели да плакались? То-то. Нут-ко, ротик раскройте. Такой же тиран, как мой Маса, подумал Фандорин, хотя обличья прямо противоположного. И что за порода этакая на нашу голову!
- Да-да, Фролушка, - сразу же капитулировал князь.
- Я выпью, выпью. Это, Эраст Петрович, мой камердинер Ведищев Фрол Григорьич. С младых ногтей меня опекает. А вы что же, господа? Не угодно ли? Славный травничек. На вкус гадкий, но от несварения исключительно помогает и работу кишечника стимулирует превосходнейшим образом. Фрол, налей-ка им.
Караченцев и Фандорин от травничка наотрез отказались, а Хуртинский выпил и даже уверил, что вкус не лишен своеобразной приятности.
Фрол дал князю запить отвар сладкой наливочкой и закусить тартинкой (Хуртинскому не предложил), вытер его сиятельству губы батистовой салфеточкой.
- Ну-с, Эраст Петрович, какими же такими особыми поручениями мне вас занять? Ума не приложу, - развел руками замаслившийся от наливочки Долгорукой. - Советников по таинственным делам у меня, как видите, хватает. Ну да ничего, не тушуйтесь. Обживитесь, присмотритесь…
Он неопределенно махнул и мысленно прибавил: «А мы пока разберемся, что ты за воробей».
Тут допотопные, с измаильским барельефом, часы гулко пробили одиннадцать раз, и подстегнулось третье звено, замкнувшее фатальную цепочку совпадений.
Дверь, что вела в приемную, распахнулась безо всякого стука, и в щель просунулась перекошенная физиономия секретаря. По кабинету пронесся невидимый, но безошибочный ток Чрезвычайного События.
- Ваше сиятельство, беда! - дрожащим голосом объявил чиновник. - Генерал Соболев умер! Тут его личный ординарец есаул Гукмасов.
На присутствующих эта новость подействовала по-разному - в соответствии со складом натуры. Генерал-губернатор махнул на скорбного вестника рукой - мол, изыди, не желаю верить - и той же рукой перекрестился. Начальник секретного отделения на миг приоткрыл глаза в полную ширину и немедленно опять смежил веки. Рыжий обер-полицеймейстер вскочил на ноги, а на лице коллежского асессора отразились два чувства: сначала сильнейшее волнение, а сразу вслед за тем глубокая задумчивость, не покидавшая его в продолжение всей последующей сцены.
- Ты зови есаула-то, Иннокентий, - мягко велел секретарю Долгорукой. - Вот ведь горе какое.
В комнату, чеканя шаг и звеня шпорами, вошел давешний лихой офицер, что не пожелал в гостинице броситься в объятья Эрасту Петровичу. Теперь он был чисто выбрит, в парадном лейб-казацком мундире и при целом иконостасе крестов и медалей.
- Ваше высокопревосходительство, старший ординарец генерал-адъютанта Михал Дмитрича Соболева есаул Гукмасов! - представился офицер. - Горестная весть… - Он сделал над собой усилие, дернул разбойничьим черным усом и продолжил. - Господин командующий 4-ым корпусом прибыл вчера из Минска проездом в свое рязанское имение и остановился в гостинице «Дюссо». Сегодня утром Михал Дмитрич долго не выходил из номера. Мы забеспокоились, стали стучать - не отвечает. Тогда осмелились войти, а он… - Есаул сделал еще одно титаническое усилие и добился-таки, договорил, так и не дрогнув голосом. - А господин генерал в кресле сидит. Мертвый… Вызвали врача. Говорит, ничего нельзя сделать. Уж и тело остыло.
- Ай-ай-ай, - подпер щеку губернатор. - Как же это? Ведь Михаил Дмитриевич молод. Поди, и сорока нет?
- Тридцать восемь ему было, тридцать девятый, - тем же напряженным, вот-вот сорвется, голосом доложил Гукмасов и быстро заморгал.
- А что за причина смерти? - спросил Караченцев, нахмурившись. - Разве генерал болел?
- Никак нет. Был здоров, бодр и весел. Врач предполагает удар либо паралич сердца.
- Ладно, ты иди, иди, - отпустил ординарца потрясенный известием князь. - Все, что нужно, сделаю и государя извещу. Иди. - А когда за есаулом закрылась дверь, сокрушенно вздохнул. - Ох, господа, теперь начнется. Шутка ли - такой человек, любимец всей России. Да что России - вся Европа Белого Генерала знает… А я к нему сегодня с визитом собирался… Петруша, ты отошли депешу государю императору, ну, сам там сообразишь. Нет, наперед покажи мне. А после распорядись насчет траура, панихиды и… Ну, сам знаешь. Вы, Евгений Осипович, порядок мне обеспечьте. Как слух пройдет, вся Москва к Дюссо хлынет. Так смотрите, чтоб никого не передавили, расчувствовавшись. Я москвичей-то знаю. И чтоб чинно все было, прилично.
Обер-полицеймейстер кивнул и взял с кресла папку для доклада.
- Разрешите идти, ваше сиятельство?
- Ступайте. Охо-хо, шуму-то, шуму-то будет. - Князь вдруг встрепенулся. - А что, господа, ведь, пожалуй, и государь прибудет? Непременно прибудет! Ведь не кто-нибудь, сам герой Плевны и Туркестана Богу душу отдал. Рыцарь без страха и упрека, недаром Ахиллесом прозван. Дворец кремлевский надо подготовить. Это уж я сам…
Хуртинский и Караченцев подались к двери, готовые к исполнению полученных поручений, а коллежский асессор как ни в чем не бывало сидел в кресле и смотрел на князя с некоторым недоумением.
- Ах да, голубчик Эраст Петрович, - вспомнил про новенького Долгорукой. - Не до вас теперь, сами видите. Вы уж пока обвыкайтесь. Ну, и будьте близко. Может, поручу что-нибудь. Дела всем хватит. Ох, беда, беда…
- А что же, ваше сиятельство, расследования не б-будет? - внезапно спросил Фандорин. - Такое значительное лицо. И смерть странная. Надо бы разобраться.
- Какое еще расследование, - досадливо поморщился князь. - Говорят же вам, государь прибудет.
- Я однако же имею основания предполагать, что здесь дело нечисто, - с поразительным спокойствием заявил коллежский асессор.
Его слова произвели впечатление разорвавшейся гранаты.
- Что за нелепая фантазия! - вскричал Караченцев, разом утратив к молодому человеку всякую симпатию.
- Основания? - презрительно бросил Хуртинский. - Какие у вас могут быть основания? Откуда вы вообще можете что-либо знать?
Эраст Петрович на надворного советника даже не взглянул, а обратился прямо к губернатору:
- Изволите ли видеть, ваше сиятельство, по случайности я остановился как раз у Дюссо. Это раз. Михаила Дмитриевича я знаю с д-давних пор. Он всегда встает с рассветом, и вообразить, что генерал стал бы почивать до столь позднего часа, совершенно невозможно. Свита забеспокоилась бы уже в шесть утра. Это два. Я же видел есаула Гукмасова, которого тоже отлично знаю, в п-половине девятого. И он был небрит. Это три.
Здесь Фандорин сделал многозначительную паузу, словно последнее сообщение имело какую-то особенную важность.
- Небрит? И что с того? - недоуменно спросил обер-полицеймейстер.
- А то, ваше превосходительство, что никогда и ни при каких обстоятельствах Гукмасов не может быть небритым в половине девятого утра. Я прошел с этим человеком б-балканскую кампанию. Он аккуратен до педантизма и никогда не выходил из своей палатки не побрившись, даже если воды не было и приходилось растапливать снег. Полагаю, что Гукмасов с самого раннего утра знал, что его начальник мертв. Если знал, то почему так долго молчал? Это четыре. Надобно разобраться. Тем более, если приедет г-государь.
Последнее замечание, кажется-, подействовало на губернатора сильнее всего.
- Что ж, Эраст Петрович прав, - сказал князь поднимаясь. - Тут дело государственное. Назначаю негласное расследование обстоятельств кончины генерал-адъютанта Соболева. И без вскрытия, видно, не обойтись. Но только смотрите, Евгений Осипович, аккуратненько, без огласки. И так слухов будет… Петруша, слухи будешь собирать и докладывать мне лично. Расследование, разумеется, проведет Евгений Осипович. Да, не забудьте насчет бальзамирования распорядиться. С героем многие проститься захотят, а лето жаркое. Неровен час протухнет. Что же до вас, Эраст Петрович, то коли уж судьба поместила вас в «Дюссо» и коли вы так хорошо знали покойного, попробуйте разобраться в этом деле со своей стороны, действуя, так сказать, партикулярным образом. Благо вас в Москве пока не знают. Вы ведь чиновник особых поручений - так вот вам особое, уж особее не бывает.
Глава вторая,
в которой Фандорин приступает к расследованию
К расследованию обстоятельств смерти прославленного полководца и всенародного любимца Эраст Петрович приступил довольно странно. С превеликим трудом прорвавшись в гостиницу, со всех сторон окруженную двойным кордоном полиции и скорбящими москвичами (горестные слухи испокон веку распространялись по древнему городу быстрей, чем ненасытные августовские пожары), молодой человек, не глядя ни вправо, ни влево, поднялся в свой двадцатый номер, бросил слуге фуражку и шпагу, а на расспросы лишь качнул головой. Привычный Маса понимающе поклонился и проворно расстелил на полу соломенную циновку. Куцую шпажонку почтительно обернул шелком и положил на шифоньер, сам же, ни слова не говоря, вышел в коридор и встал спиной к двери в позе грозного бога Фудомё, повелителя пламени. Когда по коридору кто-то шел, Маса прикладывал палец к губам, укоризненно цыкал языком и показывал то на запертую дверь, то куда-то в область своего пупка. В результате по этажу мигом разнесся слух, что в двадцатом остановилась китайская принцесса на сносях и будто бы даже уже рожает.
А тем временем Фандорин сидел на циновке и был абсолютно неподвижен. Колени ровно расставлены, тело расслаблено, кисти вывернуты ладонями вверх. Взгляд коллежского асессора был устремлен на собственный живот, если точнее - на нижнюю пуговицу вицмундира. Где-то там, под золотым двуглавым орлом, располагалась магическая точка тандэн, источник и центр духовной энергии. Если отрешиться от всех помыслов и всецело отдаться постижению самого себя, то в душе наступит просветление, и самая головоломная проблема предстанет в виде простом, ясном и разрешимом. Эраст Петрович изо всех сил старался отрешиться и просветлеть, что очень непросто и достигается лишь путем долгой тренировки. Природная живость мысли и проистекающая отсюда нетерпеливость делали упражнение в самоконцентрации особенно трудным. Но, как сказал Конфуций, благородный муж идет не тем путем, что легок, а тем, что труден, и потому Фандорин упорно всматривался в проклятую пуговицу, дожидаясь результата.
Сначала мысли никак не желали отступать, а, наоборот, плескались и бились, как рыбешки на мелководье. Потом все внешние звуки постепенно стали отдаляться и исчезли вовсе, рыбешки уплыли на глубину, а в голове заклубился туман. Эраст Петрович разглядывал золотой металлический кружок с гербом и ни о чем не думал. Секунду, минуту или, может быть, час спустя императорский орел вдруг явственно качнул обеими головами, корона заиграла искорками, и Эраст Петрович встрепенулся. План действий составился сам собой.
Кликнув Масу, Фандорин велел подать сюртук и, пока переодевался, коротко объяснил своему вассалу, в чем суть дела.
Дальнейшие передвижения коллежского асессора ограничивались пределами гостиницы и происходили по маршруту: вестибюль - швейцарская - ресторан. Переговоры с гостиничной прислугой заняли не час и не два, так что у двери отсека, который в «Дюссо» уже прозвали «соболевским», Эраст Петрович появился ближе к вечеру, когда тени стали длинными, а солнечный свет густым и тягучим, как липовый мед.
Фандорин назвался жандарму, сторожившему вход в коридор, и был немедленно впущен в царство печали, где говорили только шепотом, а передвигались исключительно на цыпочках. Номер 47, куда вчера въехал, доблестный генерал, состоял из гостиной и спальни. В первой из комнат собралось довольно много народу - Эраст Петрович увидел Караченцева с чинами жандармерии, адъютантов и ординарцев покойного, управляющего гостиницей, а в углу, ткнувшись носом в портьеру, глухо рыдал камердинер Соболева, известный всей России Лукич. Все словно ждали чего-то, то и дело поглядывая на закрытую дверь спальни. К Фандорину подошел обер-полицеймейстер и вполголоса пробасил:
- Профессор судебной медицины Веллинг проводит вскрытие. Что-то долго очень. Поскорей бы уж.
Словно вняв пожеланию генерала, белая, с резными львиными мордами, дверь дернулась и со скрипом отворилась. В гостиной сразу стало очень тихо. На пороге появился седой господин с брыластым, недовольным лицом, в кожаном фартуке, над которым посверкивал эмалью аннинский крест.
- Ну вот, ваше превосходительство, кончено, - мрачно произнес брыластый, который, видимо, и был профессором Веллингом. - Могу изложить.
Генерал оглядел комнату и повеселевшим голосом сказал:
- Со мной войдут Фандорин, Гукмасов и вот вы. - Он небрежно мотнул подбородком на управляющего. - Остальных прошу дожидаться здесь.
Первое, что увидел Эраст Петрович, войдя в обитель смерти, - перетянутое черным шарфом зеркало в игривой бронзовой раме. Тело усопшего лежало на на кровати, а на столе, видимо, перетащенном из гостиной. Взглянув на очерченный белой простыней контур, Фандорин перекрестился и на минуту забыл о следствии, вспомнив красивого, храброго, сильного человека, которого знал когда-то и который теперь превратился в продолговатый предмет неясных очертаний.
- Дело очевидное, - сухо начал профессор. - Ничего подозрительного не обнаружено. Я еще сделаю анализы в лаборатории, но абсолютно уверен, что жизнедеятельность прекратилась в результате паралича сердечной мышцы. Налицо также паралич правого легкого, но это, вероятнее всего, не причина, а следствие. Смерть наступила мгновенно. Даже окажись рядом медик, спасти все равно не удалось бы.
- Но ведь он был молод и полон сил, прошел через огонь и воду! - Караченцев приблизился к столу и отвернул край простыни. - Неужто просто взял и умер?
Гукмасов отвернулся, чтобы не видеть мертвого лица своего начальника, а Эраст Петрович и управляющий, наоборот, подошли поближе. Лицо было спокойным и значительным. Даже знаменитые размашистые бакенбарды, по поводу которых так подшучивали либералы и насмешничали иностранные карикатуристы, в смерти пришлись кстати - обрамляли восковой лик и придавали ему еще больше величия.
- Ох, какой герой, истинный Ахиллес, - пробормотал управляющий, на французский манер рокоча буквой "р".
- Время смерти? - спросил Караченцев.
- Между первым и вторым часом ночи, - уверенно ответил Веллинг. - Не ранее, но и никак не позже. Генерал повернулся к есаулу:
- Что ж, теперь, когда причина смерти установлена, можно заняться деталями. Рассказывайте, Гукмасов. И поподробней.
Поподробней есаул, видимо, не умел. Его рассказ вышел коротким, но, впрочем, исчерпывающим:
- Прибыли с Брянского вокзала в шестом часу. Ми-хал Дмитрич отдохнул до вечера. В девять ужинали в здешнем ресторане. Потом поехали кататься по ночной Москве. Никуда не заезжали. Вскоре после полуночи Михал Дмитрич сказал, что желает вернуться в гостиницу. Хотел сделать какие-то записи, он над новым боевым уставом работал…
Гукмасов покосился на бюро, стоявшее подле окна. На откидной доске были разложены бумаги, чуть в стороне - небрежно отодвинутое полукресло. Евгений Осипович подошел, взял исписанный листок, уважительно покивал.
- Распоряжусь, чтобы всё собрали и переправили государю. Продолжайте, есаул.
- Господам офицерам Михал Дмитрич велел располагать собой. Сказал, что дойдет пешком, хочет прогуляться.
Караченцев насторожился:
- И вы отпустили генерала одного? Ночью? Довольно странно!
Он многозначительно взглянул на Фандорина, но того эта подробность, кажется, нисколько не заинтересовала - коллежский асессор подошел к бюро и зачем-то водил пальцем по бронзовому канделябру.
- Поди-ка с ним поспорь, - горько усмехнулся Гукмасов. - Я сунулся было - так глянул, что… Да ведь он, ваше превосходительство, не то что по Москве ночной, по горам турецким и степям текинским в одиночку разгуливал… - Есаул мрачно покрутил длинный ус. - До гостиницы-то Михал Дмитрич дошел. До утра вот не дожил…
- Как вы обнаружили тело? - спросил обер-полицеймейстер.
- Вот здесь сидел, - показал Гукмасов на полукресло. - Назад откинувшись. И перо на полу…
Караченцев присел на корточки, потрогал чернильные пятна на ковре. Вздохнул:
- Да уж, пути Господни…
Наступившую печальную паузу бесцеремонно нарушил Фандорин.
1 2 3 4 5
А о чем думал Петр Парменович Хуртинский - бог весть. Больно уж таинственного хода мысли был мужчина.
Немой сцене положило конец появление нового персонажа, бесшумно выплывшего откуда-то из внутренних губернаторских покоев. Это был высокий тощий старик в потертой ливрее с лысым блестящим черепом и лоснящимися расчесанными бакенбардами. В руках старик держал серебряный поднос с какими-то склянками и стаканчиками.
- Ваше сиятельство, - сварливо сказал ливрейный.
- Пора от запора отвар кушать. Сами потом жаловаться станете, что Фрол не заставил. Забыли, как вчера-то кряхтели да плакались? То-то. Нут-ко, ротик раскройте. Такой же тиран, как мой Маса, подумал Фандорин, хотя обличья прямо противоположного. И что за порода этакая на нашу голову!
- Да-да, Фролушка, - сразу же капитулировал князь.
- Я выпью, выпью. Это, Эраст Петрович, мой камердинер Ведищев Фрол Григорьич. С младых ногтей меня опекает. А вы что же, господа? Не угодно ли? Славный травничек. На вкус гадкий, но от несварения исключительно помогает и работу кишечника стимулирует превосходнейшим образом. Фрол, налей-ка им.
Караченцев и Фандорин от травничка наотрез отказались, а Хуртинский выпил и даже уверил, что вкус не лишен своеобразной приятности.
Фрол дал князю запить отвар сладкой наливочкой и закусить тартинкой (Хуртинскому не предложил), вытер его сиятельству губы батистовой салфеточкой.
- Ну-с, Эраст Петрович, какими же такими особыми поручениями мне вас занять? Ума не приложу, - развел руками замаслившийся от наливочки Долгорукой. - Советников по таинственным делам у меня, как видите, хватает. Ну да ничего, не тушуйтесь. Обживитесь, присмотритесь…
Он неопределенно махнул и мысленно прибавил: «А мы пока разберемся, что ты за воробей».
Тут допотопные, с измаильским барельефом, часы гулко пробили одиннадцать раз, и подстегнулось третье звено, замкнувшее фатальную цепочку совпадений.
Дверь, что вела в приемную, распахнулась безо всякого стука, и в щель просунулась перекошенная физиономия секретаря. По кабинету пронесся невидимый, но безошибочный ток Чрезвычайного События.
- Ваше сиятельство, беда! - дрожащим голосом объявил чиновник. - Генерал Соболев умер! Тут его личный ординарец есаул Гукмасов.
На присутствующих эта новость подействовала по-разному - в соответствии со складом натуры. Генерал-губернатор махнул на скорбного вестника рукой - мол, изыди, не желаю верить - и той же рукой перекрестился. Начальник секретного отделения на миг приоткрыл глаза в полную ширину и немедленно опять смежил веки. Рыжий обер-полицеймейстер вскочил на ноги, а на лице коллежского асессора отразились два чувства: сначала сильнейшее волнение, а сразу вслед за тем глубокая задумчивость, не покидавшая его в продолжение всей последующей сцены.
- Ты зови есаула-то, Иннокентий, - мягко велел секретарю Долгорукой. - Вот ведь горе какое.
В комнату, чеканя шаг и звеня шпорами, вошел давешний лихой офицер, что не пожелал в гостинице броситься в объятья Эрасту Петровичу. Теперь он был чисто выбрит, в парадном лейб-казацком мундире и при целом иконостасе крестов и медалей.
- Ваше высокопревосходительство, старший ординарец генерал-адъютанта Михал Дмитрича Соболева есаул Гукмасов! - представился офицер. - Горестная весть… - Он сделал над собой усилие, дернул разбойничьим черным усом и продолжил. - Господин командующий 4-ым корпусом прибыл вчера из Минска проездом в свое рязанское имение и остановился в гостинице «Дюссо». Сегодня утром Михал Дмитрич долго не выходил из номера. Мы забеспокоились, стали стучать - не отвечает. Тогда осмелились войти, а он… - Есаул сделал еще одно титаническое усилие и добился-таки, договорил, так и не дрогнув голосом. - А господин генерал в кресле сидит. Мертвый… Вызвали врача. Говорит, ничего нельзя сделать. Уж и тело остыло.
- Ай-ай-ай, - подпер щеку губернатор. - Как же это? Ведь Михаил Дмитриевич молод. Поди, и сорока нет?
- Тридцать восемь ему было, тридцать девятый, - тем же напряженным, вот-вот сорвется, голосом доложил Гукмасов и быстро заморгал.
- А что за причина смерти? - спросил Караченцев, нахмурившись. - Разве генерал болел?
- Никак нет. Был здоров, бодр и весел. Врач предполагает удар либо паралич сердца.
- Ладно, ты иди, иди, - отпустил ординарца потрясенный известием князь. - Все, что нужно, сделаю и государя извещу. Иди. - А когда за есаулом закрылась дверь, сокрушенно вздохнул. - Ох, господа, теперь начнется. Шутка ли - такой человек, любимец всей России. Да что России - вся Европа Белого Генерала знает… А я к нему сегодня с визитом собирался… Петруша, ты отошли депешу государю императору, ну, сам там сообразишь. Нет, наперед покажи мне. А после распорядись насчет траура, панихиды и… Ну, сам знаешь. Вы, Евгений Осипович, порядок мне обеспечьте. Как слух пройдет, вся Москва к Дюссо хлынет. Так смотрите, чтоб никого не передавили, расчувствовавшись. Я москвичей-то знаю. И чтоб чинно все было, прилично.
Обер-полицеймейстер кивнул и взял с кресла папку для доклада.
- Разрешите идти, ваше сиятельство?
- Ступайте. Охо-хо, шуму-то, шуму-то будет. - Князь вдруг встрепенулся. - А что, господа, ведь, пожалуй, и государь прибудет? Непременно прибудет! Ведь не кто-нибудь, сам герой Плевны и Туркестана Богу душу отдал. Рыцарь без страха и упрека, недаром Ахиллесом прозван. Дворец кремлевский надо подготовить. Это уж я сам…
Хуртинский и Караченцев подались к двери, готовые к исполнению полученных поручений, а коллежский асессор как ни в чем не бывало сидел в кресле и смотрел на князя с некоторым недоумением.
- Ах да, голубчик Эраст Петрович, - вспомнил про новенького Долгорукой. - Не до вас теперь, сами видите. Вы уж пока обвыкайтесь. Ну, и будьте близко. Может, поручу что-нибудь. Дела всем хватит. Ох, беда, беда…
- А что же, ваше сиятельство, расследования не б-будет? - внезапно спросил Фандорин. - Такое значительное лицо. И смерть странная. Надо бы разобраться.
- Какое еще расследование, - досадливо поморщился князь. - Говорят же вам, государь прибудет.
- Я однако же имею основания предполагать, что здесь дело нечисто, - с поразительным спокойствием заявил коллежский асессор.
Его слова произвели впечатление разорвавшейся гранаты.
- Что за нелепая фантазия! - вскричал Караченцев, разом утратив к молодому человеку всякую симпатию.
- Основания? - презрительно бросил Хуртинский. - Какие у вас могут быть основания? Откуда вы вообще можете что-либо знать?
Эраст Петрович на надворного советника даже не взглянул, а обратился прямо к губернатору:
- Изволите ли видеть, ваше сиятельство, по случайности я остановился как раз у Дюссо. Это раз. Михаила Дмитриевича я знаю с д-давних пор. Он всегда встает с рассветом, и вообразить, что генерал стал бы почивать до столь позднего часа, совершенно невозможно. Свита забеспокоилась бы уже в шесть утра. Это два. Я же видел есаула Гукмасова, которого тоже отлично знаю, в п-половине девятого. И он был небрит. Это три.
Здесь Фандорин сделал многозначительную паузу, словно последнее сообщение имело какую-то особенную важность.
- Небрит? И что с того? - недоуменно спросил обер-полицеймейстер.
- А то, ваше превосходительство, что никогда и ни при каких обстоятельствах Гукмасов не может быть небритым в половине девятого утра. Я прошел с этим человеком б-балканскую кампанию. Он аккуратен до педантизма и никогда не выходил из своей палатки не побрившись, даже если воды не было и приходилось растапливать снег. Полагаю, что Гукмасов с самого раннего утра знал, что его начальник мертв. Если знал, то почему так долго молчал? Это четыре. Надобно разобраться. Тем более, если приедет г-государь.
Последнее замечание, кажется-, подействовало на губернатора сильнее всего.
- Что ж, Эраст Петрович прав, - сказал князь поднимаясь. - Тут дело государственное. Назначаю негласное расследование обстоятельств кончины генерал-адъютанта Соболева. И без вскрытия, видно, не обойтись. Но только смотрите, Евгений Осипович, аккуратненько, без огласки. И так слухов будет… Петруша, слухи будешь собирать и докладывать мне лично. Расследование, разумеется, проведет Евгений Осипович. Да, не забудьте насчет бальзамирования распорядиться. С героем многие проститься захотят, а лето жаркое. Неровен час протухнет. Что же до вас, Эраст Петрович, то коли уж судьба поместила вас в «Дюссо» и коли вы так хорошо знали покойного, попробуйте разобраться в этом деле со своей стороны, действуя, так сказать, партикулярным образом. Благо вас в Москве пока не знают. Вы ведь чиновник особых поручений - так вот вам особое, уж особее не бывает.
Глава вторая,
в которой Фандорин приступает к расследованию
К расследованию обстоятельств смерти прославленного полководца и всенародного любимца Эраст Петрович приступил довольно странно. С превеликим трудом прорвавшись в гостиницу, со всех сторон окруженную двойным кордоном полиции и скорбящими москвичами (горестные слухи испокон веку распространялись по древнему городу быстрей, чем ненасытные августовские пожары), молодой человек, не глядя ни вправо, ни влево, поднялся в свой двадцатый номер, бросил слуге фуражку и шпагу, а на расспросы лишь качнул головой. Привычный Маса понимающе поклонился и проворно расстелил на полу соломенную циновку. Куцую шпажонку почтительно обернул шелком и положил на шифоньер, сам же, ни слова не говоря, вышел в коридор и встал спиной к двери в позе грозного бога Фудомё, повелителя пламени. Когда по коридору кто-то шел, Маса прикладывал палец к губам, укоризненно цыкал языком и показывал то на запертую дверь, то куда-то в область своего пупка. В результате по этажу мигом разнесся слух, что в двадцатом остановилась китайская принцесса на сносях и будто бы даже уже рожает.
А тем временем Фандорин сидел на циновке и был абсолютно неподвижен. Колени ровно расставлены, тело расслаблено, кисти вывернуты ладонями вверх. Взгляд коллежского асессора был устремлен на собственный живот, если точнее - на нижнюю пуговицу вицмундира. Где-то там, под золотым двуглавым орлом, располагалась магическая точка тандэн, источник и центр духовной энергии. Если отрешиться от всех помыслов и всецело отдаться постижению самого себя, то в душе наступит просветление, и самая головоломная проблема предстанет в виде простом, ясном и разрешимом. Эраст Петрович изо всех сил старался отрешиться и просветлеть, что очень непросто и достигается лишь путем долгой тренировки. Природная живость мысли и проистекающая отсюда нетерпеливость делали упражнение в самоконцентрации особенно трудным. Но, как сказал Конфуций, благородный муж идет не тем путем, что легок, а тем, что труден, и потому Фандорин упорно всматривался в проклятую пуговицу, дожидаясь результата.
Сначала мысли никак не желали отступать, а, наоборот, плескались и бились, как рыбешки на мелководье. Потом все внешние звуки постепенно стали отдаляться и исчезли вовсе, рыбешки уплыли на глубину, а в голове заклубился туман. Эраст Петрович разглядывал золотой металлический кружок с гербом и ни о чем не думал. Секунду, минуту или, может быть, час спустя императорский орел вдруг явственно качнул обеими головами, корона заиграла искорками, и Эраст Петрович встрепенулся. План действий составился сам собой.
Кликнув Масу, Фандорин велел подать сюртук и, пока переодевался, коротко объяснил своему вассалу, в чем суть дела.
Дальнейшие передвижения коллежского асессора ограничивались пределами гостиницы и происходили по маршруту: вестибюль - швейцарская - ресторан. Переговоры с гостиничной прислугой заняли не час и не два, так что у двери отсека, который в «Дюссо» уже прозвали «соболевским», Эраст Петрович появился ближе к вечеру, когда тени стали длинными, а солнечный свет густым и тягучим, как липовый мед.
Фандорин назвался жандарму, сторожившему вход в коридор, и был немедленно впущен в царство печали, где говорили только шепотом, а передвигались исключительно на цыпочках. Номер 47, куда вчера въехал, доблестный генерал, состоял из гостиной и спальни. В первой из комнат собралось довольно много народу - Эраст Петрович увидел Караченцева с чинами жандармерии, адъютантов и ординарцев покойного, управляющего гостиницей, а в углу, ткнувшись носом в портьеру, глухо рыдал камердинер Соболева, известный всей России Лукич. Все словно ждали чего-то, то и дело поглядывая на закрытую дверь спальни. К Фандорину подошел обер-полицеймейстер и вполголоса пробасил:
- Профессор судебной медицины Веллинг проводит вскрытие. Что-то долго очень. Поскорей бы уж.
Словно вняв пожеланию генерала, белая, с резными львиными мордами, дверь дернулась и со скрипом отворилась. В гостиной сразу стало очень тихо. На пороге появился седой господин с брыластым, недовольным лицом, в кожаном фартуке, над которым посверкивал эмалью аннинский крест.
- Ну вот, ваше превосходительство, кончено, - мрачно произнес брыластый, который, видимо, и был профессором Веллингом. - Могу изложить.
Генерал оглядел комнату и повеселевшим голосом сказал:
- Со мной войдут Фандорин, Гукмасов и вот вы. - Он небрежно мотнул подбородком на управляющего. - Остальных прошу дожидаться здесь.
Первое, что увидел Эраст Петрович, войдя в обитель смерти, - перетянутое черным шарфом зеркало в игривой бронзовой раме. Тело усопшего лежало на на кровати, а на столе, видимо, перетащенном из гостиной. Взглянув на очерченный белой простыней контур, Фандорин перекрестился и на минуту забыл о следствии, вспомнив красивого, храброго, сильного человека, которого знал когда-то и который теперь превратился в продолговатый предмет неясных очертаний.
- Дело очевидное, - сухо начал профессор. - Ничего подозрительного не обнаружено. Я еще сделаю анализы в лаборатории, но абсолютно уверен, что жизнедеятельность прекратилась в результате паралича сердечной мышцы. Налицо также паралич правого легкого, но это, вероятнее всего, не причина, а следствие. Смерть наступила мгновенно. Даже окажись рядом медик, спасти все равно не удалось бы.
- Но ведь он был молод и полон сил, прошел через огонь и воду! - Караченцев приблизился к столу и отвернул край простыни. - Неужто просто взял и умер?
Гукмасов отвернулся, чтобы не видеть мертвого лица своего начальника, а Эраст Петрович и управляющий, наоборот, подошли поближе. Лицо было спокойным и значительным. Даже знаменитые размашистые бакенбарды, по поводу которых так подшучивали либералы и насмешничали иностранные карикатуристы, в смерти пришлись кстати - обрамляли восковой лик и придавали ему еще больше величия.
- Ох, какой герой, истинный Ахиллес, - пробормотал управляющий, на французский манер рокоча буквой "р".
- Время смерти? - спросил Караченцев.
- Между первым и вторым часом ночи, - уверенно ответил Веллинг. - Не ранее, но и никак не позже. Генерал повернулся к есаулу:
- Что ж, теперь, когда причина смерти установлена, можно заняться деталями. Рассказывайте, Гукмасов. И поподробней.
Поподробней есаул, видимо, не умел. Его рассказ вышел коротким, но, впрочем, исчерпывающим:
- Прибыли с Брянского вокзала в шестом часу. Ми-хал Дмитрич отдохнул до вечера. В девять ужинали в здешнем ресторане. Потом поехали кататься по ночной Москве. Никуда не заезжали. Вскоре после полуночи Михал Дмитрич сказал, что желает вернуться в гостиницу. Хотел сделать какие-то записи, он над новым боевым уставом работал…
Гукмасов покосился на бюро, стоявшее подле окна. На откидной доске были разложены бумаги, чуть в стороне - небрежно отодвинутое полукресло. Евгений Осипович подошел, взял исписанный листок, уважительно покивал.
- Распоряжусь, чтобы всё собрали и переправили государю. Продолжайте, есаул.
- Господам офицерам Михал Дмитрич велел располагать собой. Сказал, что дойдет пешком, хочет прогуляться.
Караченцев насторожился:
- И вы отпустили генерала одного? Ночью? Довольно странно!
Он многозначительно взглянул на Фандорина, но того эта подробность, кажется, нисколько не заинтересовала - коллежский асессор подошел к бюро и зачем-то водил пальцем по бронзовому канделябру.
- Поди-ка с ним поспорь, - горько усмехнулся Гукмасов. - Я сунулся было - так глянул, что… Да ведь он, ваше превосходительство, не то что по Москве ночной, по горам турецким и степям текинским в одиночку разгуливал… - Есаул мрачно покрутил длинный ус. - До гостиницы-то Михал Дмитрич дошел. До утра вот не дожил…
- Как вы обнаружили тело? - спросил обер-полицеймейстер.
- Вот здесь сидел, - показал Гукмасов на полукресло. - Назад откинувшись. И перо на полу…
Караченцев присел на корточки, потрогал чернильные пятна на ковре. Вздохнул:
- Да уж, пути Господни…
Наступившую печальную паузу бесцеремонно нарушил Фандорин.
1 2 3 4 5