— вздохнул он. — Однако мне нужны подробности. Я хочу знать, видны были очертания дароносицы?
Мсье Ипполит Патар вздрогнул. Он вспомнил это странное определение, данное врачом по поводу пятен, обнаруженных на лице Максима д'Ольнэ.
— Да-да! Именно! Дароносица! — выдохнул он.
— Значит, она сияла? Сияла на лице… Я заставил ее, дорогой мсье! Это смерть от луча! Иначе и быть не может! Она действует как взрыв! Лицо как будто взорвалось! А тот, другой? Что с ним стало? Вы ведь понимаете, дорогой мсье, мне нужны подробности. О! Я, конечно, предполагал, что бандит этим всем может воспользоваться, потому что слышал, как он говорил Тоби: «Все трое умерли!» Однако в моем положении.., мне нужны подробности. Иногда они говорят между собой при мне, а иногда молчат. Ах, это безжалостный бандит! Так что со вторым? Были у него кровоподтеки? Что нашли?
— Кажется, ничего, — ответил Патар.
— Конечно, его убили трагическими ароматами. Тут ничего и не найдешь! Это следов не оставляет. Проще простого! Их прячут в письмо. Человек открывает, читает, вдыхает… Человека больше нет! Однако всех так не убьешь! В конце концов люди, конечно же, догадаются. Он должен был убить третьего с помощью…
В этот момент рычание псов стало таким близким, что беседу пришлось прервать. Теперь в подземелье слышалось только прерывистое дыхание троих мужчин. Затем рычание стало постепенно стихать.
— Их что, сегодня не будут кормить? — пробормотал Деде.
Патар, сердце которого выскакивало из груди от ужасного открытия, смог все же сказать:
— Там был еще один, у которого, как мне кажется, было кровоизлияние.., у кончика его носа обнаружили несколько капель крови.
— Черт возьми! Черт возьми! Черт возьми! — дико заскрипел зубами Деде. — Черт возьми! Этот умер от звука! Так и должно было быть… О! Именно это! Внутреннее кровоизлияние в ухо. Кровь вылилась в евстахиеву трубу и прошла в горло, а оттуда в нос! Эта штука удалась! Эта штука удалась, честное слово!
И человек вдруг с ловкостью обезьяны вскочил на ноги. Он кидался на решетку и цеплялся за прутья как шимпанзе. Патар резко отступил, опасаясь, как бы узник не хватил его вновь за остатки волос.
— Да не бойтесь! Не бойтесь!
Человек спрыгнул на пол и забегал по своей камере-лаборатории. Потом выпрямился, вскинув голову. И когда он оказался под рожком, стал виден его высокий лоб.
— Поймите, дорогой мсье… Все это, конечно, ужасно, но я все же не могу не гордиться своим изобретением! Оно удалось! Ведь я засунул туда не игрушечную смерть.. Нет, нет! Это настоящая гибель, которую я поместил в свет и звук! Пришлось изрядно потрудиться! Но, знаете, главное — идея, а остальное уже приложится! Была бы идея, а их-то у меня в избытке! Спросите об этом у великого, знаменитого Лустало! А когда надо осуществить такую идею, за мной не пропадет! Это просто прекрасно!
Человек остановился, подняв указательный палец вверх:
— Вы знаете, что в спектре существуют ультрафиолетовые лучи? Эти лучи, имеющие химическую природу, мощно воздействуют на сетчатку глаза… Из-за них происходило много несчастных случаев!.. И каких! А теперь послушайте меня!.. Вам, возможно, известны такие длинные лампы-трубки, испускающие мертвенный зеленоватый свет. В них в газообразном состоянии содержится ртуть… Слушаете вы меня или нет?! — вдруг воскликнул он так громко и сердито, что Лалует в ужасе упал на колени, умоляя странного профессора замолчать, а мсье Патар простонал:
— Тише, Бога ради, тише!
Однако смиренная просьба учеников вовсе не обезоружила мэтра, всецело поглощенного своей лекцией, в которой он с гордостью превозносил достоинства своего изобретения перед такой исключительной аудиторией. Он продолжил сильным, ясным и властным голосом:
— Эти лампы с газообразной ртутью испускают поистине дьявольский свет. Вот, кажется, у меня здесь есть одна такая… — Человек что-то поискал среди вещей.., и ничего не нашел.
А наверху псы разошлись вовсю. Они почуяли чужих и от этого вели себя совсем невыносимо.
«Конечно, они не умолкнут, пока им не кинут в пасть мяса», — думал мсье Лалует, и мысль эта, несмотря на красноречие профессора, целиком владела им, заставляя стоять на коленях, как будто перед кончиной. Он нашел в себе силы лишь на то, чтобы попросить прощения у Господа за глупое тщеславие, заставившее его присвоить себе честь, предназначенную для тех, кто по крайней мере умеет читать.
Узник же продолжал свою жуткую речь, еще выше горделиво вскинув голову, выкрикивая фразы, сопровождаемые резкими взмахами руки.
— Так вот мне пришла одна мысль! Вместо стекла, служившего сосудом, я взял кварцевую трубку и получил потрясающие ультрафиолетовые лучи! Тогда я заключил эту трубку с ртутью в потайной фонарик с катушкой, приводимой в движение небольшим аккумулятором! Смертоносное действие этих лучей на глаз становится ни с чем не сравнимым… Одного-единственного луча из моего потайного фонарика, которым я благодаря диафрагме, позволяющей перехватывать луч в любой момент, управляю как хочу, так вот, одного-единственного луча достаточно — и на сетчатку обрушивается страшный удар, который вызывает моментальную смерть. Но ведь надо же было додуматься! Догадаться, что смерть последует от сердечной недостаточности. Этот феномен открыл сначала я, а затем Браун-Секар. Так вот, подобная смерть наступает, к примеру, от удара ребром ладони по гортани! Вот! Вот! Я очень гордился своим потайным фонариком! Но он отобрал его, и больше я фонарик не видел.., никогда! А ведь мой маленький фонарик убивает людей как мух! Это так же верно, как то, что я зовусь профессором Деде!
Оба слушателя профессора Деде мысленно уже вверили свою судьбу Богу, понимая, что раз там собаки да еще и потайной фонарик, то лишь случай помог бы им выбраться отсюда. А профессор Деде еще ничего не сказал о своем другом изобретении, которое, похоже, доставило ему больше радости, чем все предшествующие. Он еще ничего не сказал о том, что любовно называл «своей уховерточкой». Пробел был восполнен несколькими фразами, и ужас посетителей достиг своего апогея. Безумный страх перед неизбежной и близкой гибелью, казалось, окончательно парализовал мсье постоянного секретаря и новоиспеченного академика.
— Все это… Все это… — продолжал между тем профессор Деде, — все это дерьмо козлиное по сравнению с моей дорогой уховерточкой. Это совсем небольшая коробочка! Ее можно засунуть куда угодно, даже в аккордеон, например, или в шарманку.., во все, что играет и поет.., в любой фальшивящий инструмент. — Узник снова поднял указательный палец. — Мсье, что может быть более неприятным для мало-мальски музыкального слуха, чем фальшивая нота? Я вас спрашиваю, но ответа не жду. Отвечу: ничего! Ничего! Ничего! С моей дорогой уховерточкой благодаря более удачному электрическому расположению, дающему жизнь новым волнам, намного более быстрым и более проникающим — да, мсье, честное слово, более быстрым, чем традиционные волны.. Так вот с моей дорогой уховерточкой я ввинчиваю фальшивую ноту в голову и заставляю мозг, ожидающий услышать обычную ноту, пережить такой шок, что слушатель падает замертво, как от удара волнообразного ножа, если так можно сказать, в тот самый момент, когда волна с фальшивой нотой незаметно и быстро проникает в ушную раковину. Вот так! Что вы скажете на это? А? Ничего? Нет, совсем ничего? Конечно, что тут скажешь… Все это убивает людей как мух! Да, в сущности получилось довольно неприятно.., очевидно, я останусь здесь до конца моих дней, а люди, которые приходят сюда, чтобы спасти меня, потом умирают. Но я хорошо знаю, что сделал бы в такой сложной ситуации на их месте.
— Что? Что? — выдохнули в отчаянии бедняги.
— Я бы надел синие очки и заткнул уши ватой.
— Да! Да! Да! Синие очки и вату! — повторили за узником академики, протягивая руки, как попрошайки за милостыней.
— Но у меня нет этого здесь! — ответил важно профессор Деде и вдруг воскликнул:
— Осторожно! Осторожно! Послушайте! Шаги!.. Это, возможно, он, с потайным фонариком и с дорогой уховерточкой в руках… Ха! Ха! Ни гроша! Честное слово, ни гроша не дам за вашу земную жизнь! Нет! Нет! Снова не удалось! Освобождение не получилось! С вами будет, как и с другими! Вы никогда не вернетесь! Никогда!
Действительно, кто-то спускался вниз. Кто-то ходил прямо у них над головами. Шаги приближались к люку.
Патар и Лалует вскочили и, движимые небывалой энергией, последним желанием выжить, ринулись к двери на лесенку. Голос узника несся за ними:
— Никогда! Я их больше не увижу! Они никогда больше не придут!
Беглецы ясно услышали, что над их головами уже открывали люк. Они инстинктивно отвернулись, втянув головы в плечи, закрыв глаза и заткнув уши.
Это настоящий кошмар… Лучше выйти на съедение собакам… Они сумели открыть дверь и карабкаясь полезли по лестнице, думая лишь о том, чтобы их не настигли луч и мелодия, которые убивают… Оба и думать забыли о собаках.
Однако лая что-то не было слышно. Видимо, псы сейчас ели, были заняты пожиранием пищи.
Патар и Лалует увидели калитку, описанную Деде, и ключ в замке. Одним прыжком они оказались перед ней.
А затем было отчаянное бегство через поля. Они бежали как сумасшедшие куда глаза глядят, прямо вперед, в темноту, спотыкаясь, вставая, отскакивали в сторону, если лучу лунного света случалось упасть на одного из них… Ведь этот луч вполне мог идти из потайного фонарика!
Наконец они выбрались на дорогу. Мимо проезжала повозка молочника. Академики переговорили с ним и, скользнув в повозку, в изнеможении, умирающие от пережитого, попросили отвезти их на вокзал, скрывая, кто они такие, объяснив, что сбились с пути и испугались двух огромных псов, преследовавших их.
Именно в этот момент где-то вдалеке в ночи раздался дикий лай. Собак, видимо, пустили по следу.., по следу неизвестных пришельцев, оставивших открытыми двери… Великан Тоби, наверное, устроил настоящую облаву по всем правилам.
Но повозка рванула с места… Мсье Ипполит Патар и мсье Лалует смогли наконец вздохнуть свободно. Они поняли, что спасены. Великий Лустало ведь никогда не узнает.., до того самого момента, когда наступит возмездие, кто же проник в его тайну.
Глава 18
Секрет великого Лустало
Улица Лаффит была темной от массы людей. Во всех окнах торчали зеваки, ожидая, когда мсье Гаспар Лалует покинет семейный очаг и отправится в Академию, где ему предстояло произнести свою речь. Для квартала, где жил мсье Лалует, это был большой праздник, ведь благодаря ему он прославился. Торговец картинами, старьевщик стал академиком. Париж такого еще не видел. А героические обстоятельства, в которых происходило его избрание, во многом способствовали тому, что все здорово взбудоражились. Журналисты заполнили тротуары и при каждом удобном случае тут же вытаскивали свои пропуска, для того чтобы иметь возможность без помех вести репортаж невзирая на чрезвычайную службу порядка, которую префект счел необходимым мобилизовать в этот день. Многие из присутствовавших намеревались не только устроить овацию в честь Лалуета, но и сопровождать его до самого конца моста Искусств. Впрочем, это было невозможно, потому что уже в течение нескольких часов на мост никого не пускали. Кроме того, в глубине души все страшились еще одной смерти. Она казалась вполне вероятной.
Поскольку мсье Лалует все не появлялся, страхи в толпе увеличивались, тревога росла с каждой уходящей минутой.
Однако никто из присутствовавших и не мог увидеть мсье Лалуета, поскольку новоиспеченный академик уже с девяти часов утра был в Академии, где он с мсье Ипполитом Патаром заперся в зале Словаря.
Да! Бедняги провели страшную ночь и появились у родственника мсье Лалуета, державшего лавку на площади Бастилии, в весьма плачевном состоянии. Здесь к ним тайно присоединилась мадам Лалует. Ей, конечно же, все рассказали и несколько часов после этого посовещались. Мсье Лалует предложил сейчас же пойти в полицию, но мсье Патар тронул его своим красноречием и слезами, убеждая в том, что лучше действовать осторожно, чтобы по возможности избежать скандала и не повредить чести Академии. Мсье Патар попытался таким образом дать понять мсье Лалуету, что с тех пор, как тот стал академиком, у него появились новые обязанности, которых нет у простых людей, что он отныне, как весталка в древности, отвечает за то, чтобы не угасал бессмертный огонь, пылающий на алтаре Института.
На что супруги Лалует сочли нужным ответить, что теперь эта славная обязанность, на их взгляд, таила слишком много опасного для того, чтобы за нее так уж бороться. Мсье постоянный секретарь, в свою очередь, возразил, что уже слишком поздно отступать и раз уж он стал Бессмертным, то придется оставаться им до гроба.
— Именно это меня и огорчает, — ответил мсье Лалует.
В конечном счете, будучи уверенными в том, что великому Лустало неизвестно, кто узнал его тайну, все трое пришли к выводу, что положение у них сейчас не такое уж плохое. И даже более обнадеживающее, чем тогда, когда они ничего не знали о причинах смерти трех предшествующих претендентов на кресло. Мадам Лалует высказала еще ряд соображений, но, все еще окрыленная восторгом толпы, осаждавшей дом, не нашла в себе силы так быстро отказаться от славы. Было решено, что с первыми лучами солнца оба академика отправятся в зал Словаря, запрутся там, чтобы их не беспокоили, и прикажут никого туда не пускать, в том числе и великого Лустало.
Наконец было решено купить вату и синие очки.
Мсье Ипполит Патар и мсье Лалует, заложив ватой уши и нацепив на нос синие очки, сидели в зале Словаря. Лишь несколько минут отделяли их от того момента, когда память мсье Лалуета получит возможность навсегда прославиться.
Снаружи, нарастая, доносился нетерпеливый гул толпы.
— Пора! — вдруг произнес мсье Патар. — Пора!
И он решительно открыл дверь зала, беря под руку своего коллегу. Но в тот же миг она сама распахнулась и с шумом захлопнулась вновь.
Оба академика в ужасе отступили — перед ними стоял великий Лустало.
— Так, так! — сказал он чуть дрожащим голосом, нахмурив брови. — Так! Вы теперь носите очки, мсье постоянный секретарь? А-а! И мсье Лалует тоже? Добрый день, мсье Гаспар Лалует. Я уже давно не имел чести видеть вас. Очень рад!
Лалует пролепетал в ответ что-то нечленораздельное. Мсье Патар все же попытался сохранить хладнокровие: он сознавал, что наступил решающий момент. Лишь одно беспокоило постоянного секретаря: великий Лустало упорно держал одну руку за спиной.
Самое трудное — сделать вид, будто ничего не происходит. Ведь, вне всякого сомнения, великий Лустало что-то подозревал.
И мсье Ипполит Патар сухо проговорил, не упуская из виду ни одного движения ученого:
— Да, мы с мсье Лалуетом обнаружили, что зрение стало нам изменять.
Месье Листало сделал шаг вперед. Те сразу же отступили на два шага назад.
— И где вы это обнаружили? — зловеще спросил ученый. — Уж не у меня ли вчера вечером?
Мсье Лалует, оглушенный этим вопросом, буквально остолбенел, но мсье Патар из последних сил запротестовал, уверяя, что великий Лустало, самый рассеянный в мире человек, сам не понимает, что говорит, так как вчера вечером ни мсье Лалует, ни он, Патар, не покидали Парижа.
Великий Лустало, по-прежнему держа руку за спиной, ухмыльнулся.
Тут он вдруг вытянул руку вперед, к огромному ужасу своих собеседников, которые одной рукой резко поправили на носах очки, а другой проверили вату в ушах, полагая, что сейчас появится потайной фонарик или «дорогая уховерточка».
— Мой зонтик! — воскликнул постоянный секретарь.
— Я не заставлял вас этого говорить! — глухо прорычал ученый. — Это зонт, мсье постоянный секретарь, который вы забыли в поезде на обратном пути из Варенны! Один железнодорожный служащий, который знает меня и видел, как мы несколько раз ехали вместе, передал мне его… Ха! Ха! Мсье постоянный секретарь. — Великий Лустало все больше и больше приходил в возбуждение, размахивая зонтом, который мсье Патар тщетно пытался перехватить на лету. — Ха! Ха! Вы считаете рассеянным меня, а сами забываете в поезде свой самый любимый зонтик! Зонтик мсье постоянного секретаря! Ну ничего, уж я заботился о нем, как будто это был мой собственный!
И великий ученый со всего маху швырнул зонт в глубину комнаты. Перевернувшись несколько раз в воздухе, тот ударился об Армана дю Плесси, кардинала де Ришелье, и разлетелся, вдребезги разбив бесстрастное лицо статуи.
Глядя на это святотатство, мсье Пагар хотел закричать. Но выражение лица Лустало стало вдруг таким устрашающим, крик так и застрял в гирле постоянного секретаря.
О, то был мечущий молнии лик демона! Лузгало все еще преграждал проход: двери и размахивал руками, как Мефистофель в театре, который хотел убедить публику в том, что у него есть крылья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Мсье Ипполит Патар вздрогнул. Он вспомнил это странное определение, данное врачом по поводу пятен, обнаруженных на лице Максима д'Ольнэ.
— Да-да! Именно! Дароносица! — выдохнул он.
— Значит, она сияла? Сияла на лице… Я заставил ее, дорогой мсье! Это смерть от луча! Иначе и быть не может! Она действует как взрыв! Лицо как будто взорвалось! А тот, другой? Что с ним стало? Вы ведь понимаете, дорогой мсье, мне нужны подробности. О! Я, конечно, предполагал, что бандит этим всем может воспользоваться, потому что слышал, как он говорил Тоби: «Все трое умерли!» Однако в моем положении.., мне нужны подробности. Иногда они говорят между собой при мне, а иногда молчат. Ах, это безжалостный бандит! Так что со вторым? Были у него кровоподтеки? Что нашли?
— Кажется, ничего, — ответил Патар.
— Конечно, его убили трагическими ароматами. Тут ничего и не найдешь! Это следов не оставляет. Проще простого! Их прячут в письмо. Человек открывает, читает, вдыхает… Человека больше нет! Однако всех так не убьешь! В конце концов люди, конечно же, догадаются. Он должен был убить третьего с помощью…
В этот момент рычание псов стало таким близким, что беседу пришлось прервать. Теперь в подземелье слышалось только прерывистое дыхание троих мужчин. Затем рычание стало постепенно стихать.
— Их что, сегодня не будут кормить? — пробормотал Деде.
Патар, сердце которого выскакивало из груди от ужасного открытия, смог все же сказать:
— Там был еще один, у которого, как мне кажется, было кровоизлияние.., у кончика его носа обнаружили несколько капель крови.
— Черт возьми! Черт возьми! Черт возьми! — дико заскрипел зубами Деде. — Черт возьми! Этот умер от звука! Так и должно было быть… О! Именно это! Внутреннее кровоизлияние в ухо. Кровь вылилась в евстахиеву трубу и прошла в горло, а оттуда в нос! Эта штука удалась! Эта штука удалась, честное слово!
И человек вдруг с ловкостью обезьяны вскочил на ноги. Он кидался на решетку и цеплялся за прутья как шимпанзе. Патар резко отступил, опасаясь, как бы узник не хватил его вновь за остатки волос.
— Да не бойтесь! Не бойтесь!
Человек спрыгнул на пол и забегал по своей камере-лаборатории. Потом выпрямился, вскинув голову. И когда он оказался под рожком, стал виден его высокий лоб.
— Поймите, дорогой мсье… Все это, конечно, ужасно, но я все же не могу не гордиться своим изобретением! Оно удалось! Ведь я засунул туда не игрушечную смерть.. Нет, нет! Это настоящая гибель, которую я поместил в свет и звук! Пришлось изрядно потрудиться! Но, знаете, главное — идея, а остальное уже приложится! Была бы идея, а их-то у меня в избытке! Спросите об этом у великого, знаменитого Лустало! А когда надо осуществить такую идею, за мной не пропадет! Это просто прекрасно!
Человек остановился, подняв указательный палец вверх:
— Вы знаете, что в спектре существуют ультрафиолетовые лучи? Эти лучи, имеющие химическую природу, мощно воздействуют на сетчатку глаза… Из-за них происходило много несчастных случаев!.. И каких! А теперь послушайте меня!.. Вам, возможно, известны такие длинные лампы-трубки, испускающие мертвенный зеленоватый свет. В них в газообразном состоянии содержится ртуть… Слушаете вы меня или нет?! — вдруг воскликнул он так громко и сердито, что Лалует в ужасе упал на колени, умоляя странного профессора замолчать, а мсье Патар простонал:
— Тише, Бога ради, тише!
Однако смиренная просьба учеников вовсе не обезоружила мэтра, всецело поглощенного своей лекцией, в которой он с гордостью превозносил достоинства своего изобретения перед такой исключительной аудиторией. Он продолжил сильным, ясным и властным голосом:
— Эти лампы с газообразной ртутью испускают поистине дьявольский свет. Вот, кажется, у меня здесь есть одна такая… — Человек что-то поискал среди вещей.., и ничего не нашел.
А наверху псы разошлись вовсю. Они почуяли чужих и от этого вели себя совсем невыносимо.
«Конечно, они не умолкнут, пока им не кинут в пасть мяса», — думал мсье Лалует, и мысль эта, несмотря на красноречие профессора, целиком владела им, заставляя стоять на коленях, как будто перед кончиной. Он нашел в себе силы лишь на то, чтобы попросить прощения у Господа за глупое тщеславие, заставившее его присвоить себе честь, предназначенную для тех, кто по крайней мере умеет читать.
Узник же продолжал свою жуткую речь, еще выше горделиво вскинув голову, выкрикивая фразы, сопровождаемые резкими взмахами руки.
— Так вот мне пришла одна мысль! Вместо стекла, служившего сосудом, я взял кварцевую трубку и получил потрясающие ультрафиолетовые лучи! Тогда я заключил эту трубку с ртутью в потайной фонарик с катушкой, приводимой в движение небольшим аккумулятором! Смертоносное действие этих лучей на глаз становится ни с чем не сравнимым… Одного-единственного луча из моего потайного фонарика, которым я благодаря диафрагме, позволяющей перехватывать луч в любой момент, управляю как хочу, так вот, одного-единственного луча достаточно — и на сетчатку обрушивается страшный удар, который вызывает моментальную смерть. Но ведь надо же было додуматься! Догадаться, что смерть последует от сердечной недостаточности. Этот феномен открыл сначала я, а затем Браун-Секар. Так вот, подобная смерть наступает, к примеру, от удара ребром ладони по гортани! Вот! Вот! Я очень гордился своим потайным фонариком! Но он отобрал его, и больше я фонарик не видел.., никогда! А ведь мой маленький фонарик убивает людей как мух! Это так же верно, как то, что я зовусь профессором Деде!
Оба слушателя профессора Деде мысленно уже вверили свою судьбу Богу, понимая, что раз там собаки да еще и потайной фонарик, то лишь случай помог бы им выбраться отсюда. А профессор Деде еще ничего не сказал о своем другом изобретении, которое, похоже, доставило ему больше радости, чем все предшествующие. Он еще ничего не сказал о том, что любовно называл «своей уховерточкой». Пробел был восполнен несколькими фразами, и ужас посетителей достиг своего апогея. Безумный страх перед неизбежной и близкой гибелью, казалось, окончательно парализовал мсье постоянного секретаря и новоиспеченного академика.
— Все это… Все это… — продолжал между тем профессор Деде, — все это дерьмо козлиное по сравнению с моей дорогой уховерточкой. Это совсем небольшая коробочка! Ее можно засунуть куда угодно, даже в аккордеон, например, или в шарманку.., во все, что играет и поет.., в любой фальшивящий инструмент. — Узник снова поднял указательный палец. — Мсье, что может быть более неприятным для мало-мальски музыкального слуха, чем фальшивая нота? Я вас спрашиваю, но ответа не жду. Отвечу: ничего! Ничего! Ничего! С моей дорогой уховерточкой благодаря более удачному электрическому расположению, дающему жизнь новым волнам, намного более быстрым и более проникающим — да, мсье, честное слово, более быстрым, чем традиционные волны.. Так вот с моей дорогой уховерточкой я ввинчиваю фальшивую ноту в голову и заставляю мозг, ожидающий услышать обычную ноту, пережить такой шок, что слушатель падает замертво, как от удара волнообразного ножа, если так можно сказать, в тот самый момент, когда волна с фальшивой нотой незаметно и быстро проникает в ушную раковину. Вот так! Что вы скажете на это? А? Ничего? Нет, совсем ничего? Конечно, что тут скажешь… Все это убивает людей как мух! Да, в сущности получилось довольно неприятно.., очевидно, я останусь здесь до конца моих дней, а люди, которые приходят сюда, чтобы спасти меня, потом умирают. Но я хорошо знаю, что сделал бы в такой сложной ситуации на их месте.
— Что? Что? — выдохнули в отчаянии бедняги.
— Я бы надел синие очки и заткнул уши ватой.
— Да! Да! Да! Синие очки и вату! — повторили за узником академики, протягивая руки, как попрошайки за милостыней.
— Но у меня нет этого здесь! — ответил важно профессор Деде и вдруг воскликнул:
— Осторожно! Осторожно! Послушайте! Шаги!.. Это, возможно, он, с потайным фонариком и с дорогой уховерточкой в руках… Ха! Ха! Ни гроша! Честное слово, ни гроша не дам за вашу земную жизнь! Нет! Нет! Снова не удалось! Освобождение не получилось! С вами будет, как и с другими! Вы никогда не вернетесь! Никогда!
Действительно, кто-то спускался вниз. Кто-то ходил прямо у них над головами. Шаги приближались к люку.
Патар и Лалует вскочили и, движимые небывалой энергией, последним желанием выжить, ринулись к двери на лесенку. Голос узника несся за ними:
— Никогда! Я их больше не увижу! Они никогда больше не придут!
Беглецы ясно услышали, что над их головами уже открывали люк. Они инстинктивно отвернулись, втянув головы в плечи, закрыв глаза и заткнув уши.
Это настоящий кошмар… Лучше выйти на съедение собакам… Они сумели открыть дверь и карабкаясь полезли по лестнице, думая лишь о том, чтобы их не настигли луч и мелодия, которые убивают… Оба и думать забыли о собаках.
Однако лая что-то не было слышно. Видимо, псы сейчас ели, были заняты пожиранием пищи.
Патар и Лалует увидели калитку, описанную Деде, и ключ в замке. Одним прыжком они оказались перед ней.
А затем было отчаянное бегство через поля. Они бежали как сумасшедшие куда глаза глядят, прямо вперед, в темноту, спотыкаясь, вставая, отскакивали в сторону, если лучу лунного света случалось упасть на одного из них… Ведь этот луч вполне мог идти из потайного фонарика!
Наконец они выбрались на дорогу. Мимо проезжала повозка молочника. Академики переговорили с ним и, скользнув в повозку, в изнеможении, умирающие от пережитого, попросили отвезти их на вокзал, скрывая, кто они такие, объяснив, что сбились с пути и испугались двух огромных псов, преследовавших их.
Именно в этот момент где-то вдалеке в ночи раздался дикий лай. Собак, видимо, пустили по следу.., по следу неизвестных пришельцев, оставивших открытыми двери… Великан Тоби, наверное, устроил настоящую облаву по всем правилам.
Но повозка рванула с места… Мсье Ипполит Патар и мсье Лалует смогли наконец вздохнуть свободно. Они поняли, что спасены. Великий Лустало ведь никогда не узнает.., до того самого момента, когда наступит возмездие, кто же проник в его тайну.
Глава 18
Секрет великого Лустало
Улица Лаффит была темной от массы людей. Во всех окнах торчали зеваки, ожидая, когда мсье Гаспар Лалует покинет семейный очаг и отправится в Академию, где ему предстояло произнести свою речь. Для квартала, где жил мсье Лалует, это был большой праздник, ведь благодаря ему он прославился. Торговец картинами, старьевщик стал академиком. Париж такого еще не видел. А героические обстоятельства, в которых происходило его избрание, во многом способствовали тому, что все здорово взбудоражились. Журналисты заполнили тротуары и при каждом удобном случае тут же вытаскивали свои пропуска, для того чтобы иметь возможность без помех вести репортаж невзирая на чрезвычайную службу порядка, которую префект счел необходимым мобилизовать в этот день. Многие из присутствовавших намеревались не только устроить овацию в честь Лалуета, но и сопровождать его до самого конца моста Искусств. Впрочем, это было невозможно, потому что уже в течение нескольких часов на мост никого не пускали. Кроме того, в глубине души все страшились еще одной смерти. Она казалась вполне вероятной.
Поскольку мсье Лалует все не появлялся, страхи в толпе увеличивались, тревога росла с каждой уходящей минутой.
Однако никто из присутствовавших и не мог увидеть мсье Лалуета, поскольку новоиспеченный академик уже с девяти часов утра был в Академии, где он с мсье Ипполитом Патаром заперся в зале Словаря.
Да! Бедняги провели страшную ночь и появились у родственника мсье Лалуета, державшего лавку на площади Бастилии, в весьма плачевном состоянии. Здесь к ним тайно присоединилась мадам Лалует. Ей, конечно же, все рассказали и несколько часов после этого посовещались. Мсье Лалует предложил сейчас же пойти в полицию, но мсье Патар тронул его своим красноречием и слезами, убеждая в том, что лучше действовать осторожно, чтобы по возможности избежать скандала и не повредить чести Академии. Мсье Патар попытался таким образом дать понять мсье Лалуету, что с тех пор, как тот стал академиком, у него появились новые обязанности, которых нет у простых людей, что он отныне, как весталка в древности, отвечает за то, чтобы не угасал бессмертный огонь, пылающий на алтаре Института.
На что супруги Лалует сочли нужным ответить, что теперь эта славная обязанность, на их взгляд, таила слишком много опасного для того, чтобы за нее так уж бороться. Мсье постоянный секретарь, в свою очередь, возразил, что уже слишком поздно отступать и раз уж он стал Бессмертным, то придется оставаться им до гроба.
— Именно это меня и огорчает, — ответил мсье Лалует.
В конечном счете, будучи уверенными в том, что великому Лустало неизвестно, кто узнал его тайну, все трое пришли к выводу, что положение у них сейчас не такое уж плохое. И даже более обнадеживающее, чем тогда, когда они ничего не знали о причинах смерти трех предшествующих претендентов на кресло. Мадам Лалует высказала еще ряд соображений, но, все еще окрыленная восторгом толпы, осаждавшей дом, не нашла в себе силы так быстро отказаться от славы. Было решено, что с первыми лучами солнца оба академика отправятся в зал Словаря, запрутся там, чтобы их не беспокоили, и прикажут никого туда не пускать, в том числе и великого Лустало.
Наконец было решено купить вату и синие очки.
Мсье Ипполит Патар и мсье Лалует, заложив ватой уши и нацепив на нос синие очки, сидели в зале Словаря. Лишь несколько минут отделяли их от того момента, когда память мсье Лалуета получит возможность навсегда прославиться.
Снаружи, нарастая, доносился нетерпеливый гул толпы.
— Пора! — вдруг произнес мсье Патар. — Пора!
И он решительно открыл дверь зала, беря под руку своего коллегу. Но в тот же миг она сама распахнулась и с шумом захлопнулась вновь.
Оба академика в ужасе отступили — перед ними стоял великий Лустало.
— Так, так! — сказал он чуть дрожащим голосом, нахмурив брови. — Так! Вы теперь носите очки, мсье постоянный секретарь? А-а! И мсье Лалует тоже? Добрый день, мсье Гаспар Лалует. Я уже давно не имел чести видеть вас. Очень рад!
Лалует пролепетал в ответ что-то нечленораздельное. Мсье Патар все же попытался сохранить хладнокровие: он сознавал, что наступил решающий момент. Лишь одно беспокоило постоянного секретаря: великий Лустало упорно держал одну руку за спиной.
Самое трудное — сделать вид, будто ничего не происходит. Ведь, вне всякого сомнения, великий Лустало что-то подозревал.
И мсье Ипполит Патар сухо проговорил, не упуская из виду ни одного движения ученого:
— Да, мы с мсье Лалуетом обнаружили, что зрение стало нам изменять.
Месье Листало сделал шаг вперед. Те сразу же отступили на два шага назад.
— И где вы это обнаружили? — зловеще спросил ученый. — Уж не у меня ли вчера вечером?
Мсье Лалует, оглушенный этим вопросом, буквально остолбенел, но мсье Патар из последних сил запротестовал, уверяя, что великий Лустало, самый рассеянный в мире человек, сам не понимает, что говорит, так как вчера вечером ни мсье Лалует, ни он, Патар, не покидали Парижа.
Великий Лустало, по-прежнему держа руку за спиной, ухмыльнулся.
Тут он вдруг вытянул руку вперед, к огромному ужасу своих собеседников, которые одной рукой резко поправили на носах очки, а другой проверили вату в ушах, полагая, что сейчас появится потайной фонарик или «дорогая уховерточка».
— Мой зонтик! — воскликнул постоянный секретарь.
— Я не заставлял вас этого говорить! — глухо прорычал ученый. — Это зонт, мсье постоянный секретарь, который вы забыли в поезде на обратном пути из Варенны! Один железнодорожный служащий, который знает меня и видел, как мы несколько раз ехали вместе, передал мне его… Ха! Ха! Мсье постоянный секретарь. — Великий Лустало все больше и больше приходил в возбуждение, размахивая зонтом, который мсье Патар тщетно пытался перехватить на лету. — Ха! Ха! Вы считаете рассеянным меня, а сами забываете в поезде свой самый любимый зонтик! Зонтик мсье постоянного секретаря! Ну ничего, уж я заботился о нем, как будто это был мой собственный!
И великий ученый со всего маху швырнул зонт в глубину комнаты. Перевернувшись несколько раз в воздухе, тот ударился об Армана дю Плесси, кардинала де Ришелье, и разлетелся, вдребезги разбив бесстрастное лицо статуи.
Глядя на это святотатство, мсье Пагар хотел закричать. Но выражение лица Лустало стало вдруг таким устрашающим, крик так и застрял в гирле постоянного секретаря.
О, то был мечущий молнии лик демона! Лузгало все еще преграждал проход: двери и размахивал руками, как Мефистофель в театре, который хотел убедить публику в том, что у него есть крылья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16