Как выяснилось позже, мне повезло, что на свободе нам так и не удалось познакомиться…
Это было, если не ошибаюсь, летом 1941 года. Юлек получил фальшивые документы, которые неизвестными мне путями достали наши товарищи. На чистый бланк была наклеена его фотография – в очках, с усами и бородой. По этим документам ему было на десять лет больше, чем в действительности, все остальное тоже было вымышленным. Теперь его звали Ярослав Горак.
В 1942 году Юлек писал и издавал по поручению ЦК Компартии Чехословакии, кроме «Руде право», еще шесть газет.
Майский номер «Руде право» 1942 года был последним, который он успел подготовить до своего ареста…
…В субботу 18 апреля 1942 года Лидушка Плаха отвела меня к Юлеку, который находился у Рыбаржей. Он был в отличном настроении. Рассказал мне, как несколько дней назад нес пачку газет «Руде право» и листовки, шел прихрамывая, в одной руке держал свертки, в другой трость. Он прихрамывал, потому что заметил – лестница, по которой он должен подняться, кишит какими-то подозрительными субъектами в штатском, которые наблюдают за всеми проходящими. Они были ни стары, ни молоды и на вид ничем не отличались от прочих прохожих. Но опытные подпольщики-конспираторы обладают более тонким зрением, чем те, кто свободно гуляет по свету. Юлек смекнул – это шпики.
Нескольких он уже благополучно миновал. Как быть дальше? Повернуть назад – значит привлечь к себе внимание. Лучше продолжать идти вперед.
Юлек приостановился, словно желая отдохнуть, положил сверток на землю и отер платком лицо. Затем спокойно продел трость под шпагат, которым был перевязан сверток, перебросил его через плечо и двинулся вверх по лестнице.
Он не был уверен, что благополучно минует шпиков; ведь любой из них каждую минуту мог остановить его, потребовать документы и проверить содержимое свертков…
Юлек смеялся, рассказывая, как сквозь строй гестаповцев ухитрился пронести листовки.
19 апреля 1942 года вечером, когда я уходила от Рыбаржей, Юлек дал мне с собой несколько экземпляров «Руде право», пачку листовок и десять экземпляров «Истории ВКП(б)». Он не проводил меня, было много работы с майским номером газеты. Когда прощались, он сказал, что вскоре даст мне знать о новом месте встречи.
Могла ли я думать, что вижусь с Юлеком на свободе последний раз.
После ареста в феврале 1941 года первого ЦК Компартии Чехословакии в июле того же года удалось создать второй Центральный Комитет, который немедленно приступил к работе. Юлек пишет об этом в своем «Репортаже».
…4 апреля удар обрушился на второй состав ЦК партии: был схвачен Юлек.
Сейчас, когда я пишу эти строки, из показаний гестаповца Бема и тайного агента Вацлава Дворжака стало известно следующее.
Осенью 1941 года агент, работавший на заводе Юнкерса, принес в гестапо нелегальную коммунистическую листовку, найденную им в одном из цехов. Уполномоченный немедленно передал листовку в антикоммунистическое отделение гестапо (11-А-1), которое заподозрило, что у Юнкерса работает тайная коммунистическая организация, и направило на завод Юнкерса своего тайного агента э 26. Это был не кто иной, как чех Вацлав Дворжак. Дворжак оформился механиком в цех, где листовка была обнаружена. Он имел разрешение от гестапо участвовать вместе со всеми рабочими в саботаже – это помогло бы ему войти в доверие к рабочим, нащупать подпольную партийную организацию.
Незадолго до нового, 1942 года ему удалось втереться в доверие к коммунисту Бартоню, который работал в монтажном цехе и жил по соседству с Дворжаком.
На работе и по дороге домой они вели беседы на политические темы. Дворжак с провокационной целью резко высказывался против оккупантов и восхвалял Советский Союз.
Бартонь, порядочный и честный человек, не имел, однако, ни малейшего опыта в нелегальной работе; он не распознал подлых намерений провокатора Дворжака и, хотя это серьезнейшим образом противоречило принципам конспиративной работы, сообщил ему, что является руководителем партийной организации на заводе Юнкерса. Бартонь доверял Дворжаку, который держал себя так, словно был заклятым врагом оккупантов, и очень охотно выполнял задания, которые давал ему Бартонь.
…Дворжак так хорошо «работал» и ему удалось настолько втереться в доверие к Бартоню, что тот предложил связать его с партийной организацией на Панкраце, где они оба жили. Дворжак горячо ухватился за эту мысль.
И вот в конце февраля – начале марта Бартонь велел Дворжаку зайти на квартиру Елинека и получить адрес следующей явки. Елинек передал через Бартоня пароль, который должен был назвать ему Дворжак.
С этого начались трагические события, приведшие к аресту Юлека.
Гестапо искало его, но пока безрезультатно, В середине марта 1942 года в 8 часов вечера Дворжак позвонил в дверь квартиры Елинеков. Открыл Елинек. Услыхав пароль, он впустил Дворжака и сказал, чтобы тот пришел в следующий понедельник в 21 час на такую-то остановку трамвая э 1. Как опознавательный знак Дворжак должен был держать в руках газету «Чешское слово», вместе с ним должен прийти Бартонь.
Весь этот разговор Елинек вел с ним в передней, не приглашая в комнату. Это навело Дворжака на мысль, что в квартире кто-то скрывается.
В назначенный день Дворжак явился вместе с Бартонем в указанное место. Дворжак стал на остановке трамвая, Бартонь перешел на противоположную сторону. Они прождали минут десять, но на явку никто не пришел.
В тот же вечер Дворжак сообщил об этом гестаповцу Бему.
Через некоторое время Дворжак с Бартонем снова отправились на явку. Они прождали уже минут двадцать, когда к Дворжаку неожиданно подошел высокий худощавый человек (позже выяснилось, что это был товарищ Выскочил). Разговаривая с Дворжаком, он держал правую руку в кармане брюк. Он не доверял ему и прятал в кармане револьвер. Затем они направились в сторону Русской площади, за ними следом шел Бартонь и в стороне – гестаповец Бем, который с самого начала наблюдал всю встречу; около полуночи Бем встретился со своим агентом Дворжаком, и тот сообщил ему, что сумел войти в доверие к Гонзе (товарищу Выскочилу). Гонза предупредил его, что предателей ожидает жестокая расправа, и для убедительности показал револьвер, добавив, что эта встреча была ознакомительной, но в будущем он рассчитывает на сотрудничество с Дворжаком.
Гестаповский агент Дворжак сообщил далее Бему, что получил от Гонзы последний номер нелегальной газеты «Правда». Этот экземпляр той же ночью был сфотографирован в гестапо, а оригинал возвращен Дворжаку.
В назначенный день Выскочил снова встретился с Дворжаком. Он был немногословен и договорился о следующей встрече на 24 апреля в 22 часа на том же месте.
В гестапо приняли решение: 24 апреля арестовать Выскочила на явке, а Бартоня и других членов коммунистической ячейки – прямо на заводе Юнкерса. Гестаповцы были уверены, что Выскочил применит оружие, и решили окружить место встречи.
На допросе Бем дал такие показания:
«На двух легковых автомашинах мы направились к месту явки. Я предложил оставить машины у фабрики „Орион“ и оттуда пешком двинуться на место. Мой начальник Леймер был иного мнения и оставил машины перед домом инженера Кубика на Бенешевской улице. Отсюда мы двинулись к зданию кинотеатра „На Мичанках“. Стояла темная ночь, и был виден лишь освещенный вход в кино. Без пяти десять на сходку явился Дворжак. Он вошел в вестибюль кинотеатра…
Ни Выскочил, ни кто-то другой на явку не пришли. Около 22 часов 40 минут мы вернулись во дворец Печека. В 23 часа туда, как было договорено, пришел Дворжак. Он оправдывался и предложил схватить Елине-ка немедленно прямо в его квартире. После короткого совещания было решено арестовать Елинека сегодня же.
Около полуночи Елинек был схвачен».
Бем продолжает:
«Двадцать восьмого апреля тысяча девятьсот сорок второго года около половины первого ночи мы позвонили в дверь к Елинеку. (Дата приведена неправильно. Елинеки были арестованы вместе с Юлеком 24 апреля 1942 года, около десяти вечера. – Г. Ф.) Привратнице мы приказали не запирать вход в дом и не выходить из квартиры.
Мы обнаружили, что в квартире Елинека, кроме его семьи, находятся посторонние люди. Мы взломали двери…
В кухне мы застали несколько человек, среди них двух или трех женщин. Кроме Елинека, там было трое мужчин. На столе стояли чашки с кофе и вазочка с печеньем. Наше вторжение вызвало суматоху, один из мужчин схватился за оружие. Как выяснилось позже, это был Мирослав Клецан, партийная кличка «Мирек». Антифашист, воевавший в Испании. Всем было приказано поднять руки вверх, все были подвергнуты тщательному обыску. Кроме револьвера, обнаруженного у Клецана, ни у кого оружия не оказалось.
Я стоял спиной к темной спальне. Вдруг оттуда вышел мужчина с бородой. Я заметил, как он спрятал в постели два револьвера. Ему приказали поднять руки и обыскали. Проверили, не фальшивая ли у него борода. У этого человека нашли документы на имя то ли Горака, то ли Гора.
Все были арестованы и отправлены в гестапо.
Я ехал в гестапо с Клецаном и бородатым. Еще в дороге я требовал у Клецана и того, второго, сообщить свои настоящие имена. Они отказались. Когда их привели в канцелярию Леймера, Клецан заявил, что согласен отвечать, и назвал свое имя. Его перевели в соседнюю комнату. Человек с бородой отвечать отказался и был подвергнут допросу в служебном помещении. Своего имени он не назвал. Во время допросов был избит. Фридрих сказал, что убил собственноручно восьмерых и этого тоже сумеет укротить.
Я оставался с Клецаном и допросил его. Он назвал себя и неожиданно заявил, что имя бородатого – Фучик, что Фучик – член нелегального ЦК Компартии Чехословакии и что он, Клецан, лишь подчинялся его приказам… Я пошел в комнату Леймера и сообщил, что человека с бородой зовут Фучик.
Фучик, услыхав, что Клецан выдал его имя, с презрением посмотрел на Клецана, которого привели сюда для очной ставки, и сказал доподлинно следующее: «Если вам уже известно, что я Фучик, что ж, пусть будет так».
С того момента он не произнес ни слова.
Его снова избили».
Таков рассказ гестаповца Бема о том, как был схвачен Юлек. В описании обстоятельств ареста Бем весьма осмотрителен. Избиения и пытки, которым был Юлек подвергнут (об остальных арестованных он не говорит), сваливает на других гестаповцев, а время допроса сокращает на целых шестнадцать часов!
24 апреля, когда Юлек уже был схвачен и увезен в гестапо, я, ничего не предполагая, сидела у зубного врача. Здесь была наша явка.
Я поздно вернулась домой и уснула лишь глубокой ночью. Проснулась от резких звонков и стука в дверь…
Я сразу поняла, что это гестапо…
Посыпались вопросы.
– Где ваш муж?
– Не знаю. Я его не видела…
Я чувствовала себя счастливейшим человеком под солнцем – они не знают, где Юлек!
Я не предполагала, что вот уже несколько часов Юлека мучают в гестапо.
– Не знаю, я его не видела, – заученно, как машина, отвечала я…
– Собирайтесь, пойдете с нами…
…Машина затормозила и остановилась. Кто-то распахнул дверцы, и мы вышли. Я стояла перед высоким каменным зданием, мимо которого мы, чехи, всегда проходили, скорбно понурив головы. Здесь, в этом доме, была Голгофа чешского народа. Это дворец Печека, бывший банк, резиденция гестапо.
Меня подняли на лифте на какой-то из верхних этажей и ввели в комнату, где, словно грязный туман, висели чад и дым. Мне указали место на второй скамье. В комнате стояла душная, напряженная тишина. Минутами тишину прорезал резкий, грубый окрик эсэсовца или гестаповца штатском…
…Я еще не знала, что комната, в которой я нахожусь, названа заключенными «Четырехсоткой», – это был своеобразный зал ожидания, сюда гестаповцы являются за арестованным и уводят его в свою «канцелярию» на допрос, там его мучают и пытают. Измученных возвращают обратно, потом снова берут в работу…
Насколько я могла заметить, никого из знакомых в «Четырехсотке» не было. Я не была в этом вполне уверена, но все же немного успокоилась… И вдруг одним глазом я увидела (сидеть было приказано не шевелясь и не поворачивая головы) человека, сидящего справа за мной. Хотя лицо его было до неузнаваемости изуродовано, он показался мне знакомым. Кажется, Елинек!
«Чепуха!» – попробовала я успокоить себя и закрыла глаза. Но видение не исчезло, это был действительно товарищ Елинек! Где его схватили и почему? Что с Юлеком?
Елинек заметил мой глаз – второго он не видел, я сидела неподвижно в профиль, – и легонько качнул головой: «Мы друг друга не знаем!..»
…Каждую минуту от сильного толчка распахивались двери, и гестаповцы вталкивали в комнату арестованных. Сквозь их одежду сочилась кровь, оставляя следы на скамьях, полу, на стенах.
Втолкнули человека в рабочем комбинезоне. Этому не разрешили даже присесть. Гестаповец ткнул его лицом в стенку. Человек открывал и закрывал рот, словно раненая птица. Но пить ему не давали. Ноги не держали его, и он бессильно опустился на пол. Один из гестаповцев (позже я узнала его имя: Пошик) отошел к водопроводу, нацедил воды и, плеснув на полумертвого, пнул его с ругательством ногой… И так в течение всей ночи.
Этот замученный человек был Бартонь с завода Юнкерса.
Он был немилосердно избит. Но его мучения стали еще ужасней, когда он узнал, что виновник массовых арестов – предатель Вацлав Дворжак, которому он так доверял…
Видела я в «Четырехсотке» и шпика-агента Дворжака, Бездарно играя роль «арестованного», он выглядел среди коммунистов как репей в чистой пшенице… Над головой этого чудовища витало страшное слово «предатель». Если б он отважился взглянуть кому-нибудь в глаза, то прочел бы в них: «Жаль, очень жаль, что мы узнали правду о тебе слишком поздно!»
Этот негодяй получал от гестапо за свою гнусную «работу», как выяснилось после освобождения, 1500-2000 крон в месяц и, кроме того, в «особых случаях» – премиальные.
Бартонь, узнав о страшных последствиях своей доверчивости, покончил с собой…
…Я сидела на скамье и мучительно ломала голову, почему здесь Елинеки, почему Фриды и какую связь это имеет со мной, как двери вдруг снова распахнулись, и я увидела Юлека! За ним вышагивал длинный гестаповец с костлявым лицом скелета. Он гнал перед собой Юлека. Юлек был бос, его ноги оставляли на полу кровавые следы, кровь текла из носа, изо рта, по щекам… Гестаповец пинал его, чтобы заставить стоять отдельно от остальных арестованных, лицом к стене! Но Юлек словно не чувствовал ударов, он шел гордо, с высоко поднятой головой.
В углу он повернулся к нам лицом. И все мы невольно подняли головы.
Он стоял в углу, в кольце вооруженных гестаповцев, но это был не побежденный, а победитель! Глаза говорили: «Меня вы можете убить, но не в силах убить идею, за которую я боролся, за которую был замучен…»
…Меня сдернули со скамьи и поставили перед Юлеком.
– Ты знаешь его? – заревел гестаповец. Я отрицательно покачала головой:
– Не знаю!
Гестаповец резко махнул рукой. Меня увели. В ту ночь я больше не видела Юлека.
Чех-гестаповец привел меня в «Четырехсотку», указал место на скамье в первом ряду и ушел. В комнате остался надзиратель, с которым один из заключенных говорил по-чешски. Этот надзиратель был чех, по фамилии Залуский. В годы буржуазной республики он работал в антикоммунистическом отделении пражского полицейского управления и во время оккупации был назначен надзирателем в гестапо. В комнате стоял шум, как в улье. Чех-надзиратель словно и не слышит, что заключенные шепчутся между собой, словно не видит, что они оборачиваются друг к другу. Я провела в тюрьме уже почти месяц, и мне это показалось невероятным.
Я тоже обернулась. Я искала Юлека. Он сидел позади всех, в углу, на отдельном стуле. Какой-то заключенный с последней скамьи перешептывался с ним. Юлек сидел спокойно, наклонившись к нему, время от времени он поворачивал голову из стороны в сторону: заключенные старались перехватить его взгляд, желая поговорить с ним… Юлек отвечал знаками: «Сейчас, сейчас, вот закончу с этим…»
…Я встала, и ноги сами понесли меня к чеху-надзирателю. Я сказала ему:
– Не можете ли вы разрешить мне передать туда конфету? – и указала в угол, где сидел Юлек.
Тогда я еще не знала, что настоящее имя Юлека уже известно. Надзиратель молча кивнул. Я подбежала к Юлеку.
– Юлек! – шепнула я и дотронулась рукой до его щеки. Он пожал мою руку и тихо ответил:
– Густина! – И тут же зашептал: – Ты ничего не знаешь, я жил дома.
Тут кто-то предупреждающе зашипел: «Осторожно!» И, прежде чем успела распахнуться дверь, я уже была на своем месте.
Воцарилась тишина, упади булавка – услышишь. Ее нарушил гестаповец с лицом скелета. Это был тот самый, что первой ночью гнал перед собой Юлека. Вскоре я узнала, что зовут его Бем. Хищным взглядом обвел он заключенных и вдруг резким, низким голосом выкрикнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Это было, если не ошибаюсь, летом 1941 года. Юлек получил фальшивые документы, которые неизвестными мне путями достали наши товарищи. На чистый бланк была наклеена его фотография – в очках, с усами и бородой. По этим документам ему было на десять лет больше, чем в действительности, все остальное тоже было вымышленным. Теперь его звали Ярослав Горак.
В 1942 году Юлек писал и издавал по поручению ЦК Компартии Чехословакии, кроме «Руде право», еще шесть газет.
Майский номер «Руде право» 1942 года был последним, который он успел подготовить до своего ареста…
…В субботу 18 апреля 1942 года Лидушка Плаха отвела меня к Юлеку, который находился у Рыбаржей. Он был в отличном настроении. Рассказал мне, как несколько дней назад нес пачку газет «Руде право» и листовки, шел прихрамывая, в одной руке держал свертки, в другой трость. Он прихрамывал, потому что заметил – лестница, по которой он должен подняться, кишит какими-то подозрительными субъектами в штатском, которые наблюдают за всеми проходящими. Они были ни стары, ни молоды и на вид ничем не отличались от прочих прохожих. Но опытные подпольщики-конспираторы обладают более тонким зрением, чем те, кто свободно гуляет по свету. Юлек смекнул – это шпики.
Нескольких он уже благополучно миновал. Как быть дальше? Повернуть назад – значит привлечь к себе внимание. Лучше продолжать идти вперед.
Юлек приостановился, словно желая отдохнуть, положил сверток на землю и отер платком лицо. Затем спокойно продел трость под шпагат, которым был перевязан сверток, перебросил его через плечо и двинулся вверх по лестнице.
Он не был уверен, что благополучно минует шпиков; ведь любой из них каждую минуту мог остановить его, потребовать документы и проверить содержимое свертков…
Юлек смеялся, рассказывая, как сквозь строй гестаповцев ухитрился пронести листовки.
19 апреля 1942 года вечером, когда я уходила от Рыбаржей, Юлек дал мне с собой несколько экземпляров «Руде право», пачку листовок и десять экземпляров «Истории ВКП(б)». Он не проводил меня, было много работы с майским номером газеты. Когда прощались, он сказал, что вскоре даст мне знать о новом месте встречи.
Могла ли я думать, что вижусь с Юлеком на свободе последний раз.
После ареста в феврале 1941 года первого ЦК Компартии Чехословакии в июле того же года удалось создать второй Центральный Комитет, который немедленно приступил к работе. Юлек пишет об этом в своем «Репортаже».
…4 апреля удар обрушился на второй состав ЦК партии: был схвачен Юлек.
Сейчас, когда я пишу эти строки, из показаний гестаповца Бема и тайного агента Вацлава Дворжака стало известно следующее.
Осенью 1941 года агент, работавший на заводе Юнкерса, принес в гестапо нелегальную коммунистическую листовку, найденную им в одном из цехов. Уполномоченный немедленно передал листовку в антикоммунистическое отделение гестапо (11-А-1), которое заподозрило, что у Юнкерса работает тайная коммунистическая организация, и направило на завод Юнкерса своего тайного агента э 26. Это был не кто иной, как чех Вацлав Дворжак. Дворжак оформился механиком в цех, где листовка была обнаружена. Он имел разрешение от гестапо участвовать вместе со всеми рабочими в саботаже – это помогло бы ему войти в доверие к рабочим, нащупать подпольную партийную организацию.
Незадолго до нового, 1942 года ему удалось втереться в доверие к коммунисту Бартоню, который работал в монтажном цехе и жил по соседству с Дворжаком.
На работе и по дороге домой они вели беседы на политические темы. Дворжак с провокационной целью резко высказывался против оккупантов и восхвалял Советский Союз.
Бартонь, порядочный и честный человек, не имел, однако, ни малейшего опыта в нелегальной работе; он не распознал подлых намерений провокатора Дворжака и, хотя это серьезнейшим образом противоречило принципам конспиративной работы, сообщил ему, что является руководителем партийной организации на заводе Юнкерса. Бартонь доверял Дворжаку, который держал себя так, словно был заклятым врагом оккупантов, и очень охотно выполнял задания, которые давал ему Бартонь.
…Дворжак так хорошо «работал» и ему удалось настолько втереться в доверие к Бартоню, что тот предложил связать его с партийной организацией на Панкраце, где они оба жили. Дворжак горячо ухватился за эту мысль.
И вот в конце февраля – начале марта Бартонь велел Дворжаку зайти на квартиру Елинека и получить адрес следующей явки. Елинек передал через Бартоня пароль, который должен был назвать ему Дворжак.
С этого начались трагические события, приведшие к аресту Юлека.
Гестапо искало его, но пока безрезультатно, В середине марта 1942 года в 8 часов вечера Дворжак позвонил в дверь квартиры Елинеков. Открыл Елинек. Услыхав пароль, он впустил Дворжака и сказал, чтобы тот пришел в следующий понедельник в 21 час на такую-то остановку трамвая э 1. Как опознавательный знак Дворжак должен был держать в руках газету «Чешское слово», вместе с ним должен прийти Бартонь.
Весь этот разговор Елинек вел с ним в передней, не приглашая в комнату. Это навело Дворжака на мысль, что в квартире кто-то скрывается.
В назначенный день Дворжак явился вместе с Бартонем в указанное место. Дворжак стал на остановке трамвая, Бартонь перешел на противоположную сторону. Они прождали минут десять, но на явку никто не пришел.
В тот же вечер Дворжак сообщил об этом гестаповцу Бему.
Через некоторое время Дворжак с Бартонем снова отправились на явку. Они прождали уже минут двадцать, когда к Дворжаку неожиданно подошел высокий худощавый человек (позже выяснилось, что это был товарищ Выскочил). Разговаривая с Дворжаком, он держал правую руку в кармане брюк. Он не доверял ему и прятал в кармане револьвер. Затем они направились в сторону Русской площади, за ними следом шел Бартонь и в стороне – гестаповец Бем, который с самого начала наблюдал всю встречу; около полуночи Бем встретился со своим агентом Дворжаком, и тот сообщил ему, что сумел войти в доверие к Гонзе (товарищу Выскочилу). Гонза предупредил его, что предателей ожидает жестокая расправа, и для убедительности показал револьвер, добавив, что эта встреча была ознакомительной, но в будущем он рассчитывает на сотрудничество с Дворжаком.
Гестаповский агент Дворжак сообщил далее Бему, что получил от Гонзы последний номер нелегальной газеты «Правда». Этот экземпляр той же ночью был сфотографирован в гестапо, а оригинал возвращен Дворжаку.
В назначенный день Выскочил снова встретился с Дворжаком. Он был немногословен и договорился о следующей встрече на 24 апреля в 22 часа на том же месте.
В гестапо приняли решение: 24 апреля арестовать Выскочила на явке, а Бартоня и других членов коммунистической ячейки – прямо на заводе Юнкерса. Гестаповцы были уверены, что Выскочил применит оружие, и решили окружить место встречи.
На допросе Бем дал такие показания:
«На двух легковых автомашинах мы направились к месту явки. Я предложил оставить машины у фабрики „Орион“ и оттуда пешком двинуться на место. Мой начальник Леймер был иного мнения и оставил машины перед домом инженера Кубика на Бенешевской улице. Отсюда мы двинулись к зданию кинотеатра „На Мичанках“. Стояла темная ночь, и был виден лишь освещенный вход в кино. Без пяти десять на сходку явился Дворжак. Он вошел в вестибюль кинотеатра…
Ни Выскочил, ни кто-то другой на явку не пришли. Около 22 часов 40 минут мы вернулись во дворец Печека. В 23 часа туда, как было договорено, пришел Дворжак. Он оправдывался и предложил схватить Елине-ка немедленно прямо в его квартире. После короткого совещания было решено арестовать Елинека сегодня же.
Около полуночи Елинек был схвачен».
Бем продолжает:
«Двадцать восьмого апреля тысяча девятьсот сорок второго года около половины первого ночи мы позвонили в дверь к Елинеку. (Дата приведена неправильно. Елинеки были арестованы вместе с Юлеком 24 апреля 1942 года, около десяти вечера. – Г. Ф.) Привратнице мы приказали не запирать вход в дом и не выходить из квартиры.
Мы обнаружили, что в квартире Елинека, кроме его семьи, находятся посторонние люди. Мы взломали двери…
В кухне мы застали несколько человек, среди них двух или трех женщин. Кроме Елинека, там было трое мужчин. На столе стояли чашки с кофе и вазочка с печеньем. Наше вторжение вызвало суматоху, один из мужчин схватился за оружие. Как выяснилось позже, это был Мирослав Клецан, партийная кличка «Мирек». Антифашист, воевавший в Испании. Всем было приказано поднять руки вверх, все были подвергнуты тщательному обыску. Кроме револьвера, обнаруженного у Клецана, ни у кого оружия не оказалось.
Я стоял спиной к темной спальне. Вдруг оттуда вышел мужчина с бородой. Я заметил, как он спрятал в постели два револьвера. Ему приказали поднять руки и обыскали. Проверили, не фальшивая ли у него борода. У этого человека нашли документы на имя то ли Горака, то ли Гора.
Все были арестованы и отправлены в гестапо.
Я ехал в гестапо с Клецаном и бородатым. Еще в дороге я требовал у Клецана и того, второго, сообщить свои настоящие имена. Они отказались. Когда их привели в канцелярию Леймера, Клецан заявил, что согласен отвечать, и назвал свое имя. Его перевели в соседнюю комнату. Человек с бородой отвечать отказался и был подвергнут допросу в служебном помещении. Своего имени он не назвал. Во время допросов был избит. Фридрих сказал, что убил собственноручно восьмерых и этого тоже сумеет укротить.
Я оставался с Клецаном и допросил его. Он назвал себя и неожиданно заявил, что имя бородатого – Фучик, что Фучик – член нелегального ЦК Компартии Чехословакии и что он, Клецан, лишь подчинялся его приказам… Я пошел в комнату Леймера и сообщил, что человека с бородой зовут Фучик.
Фучик, услыхав, что Клецан выдал его имя, с презрением посмотрел на Клецана, которого привели сюда для очной ставки, и сказал доподлинно следующее: «Если вам уже известно, что я Фучик, что ж, пусть будет так».
С того момента он не произнес ни слова.
Его снова избили».
Таков рассказ гестаповца Бема о том, как был схвачен Юлек. В описании обстоятельств ареста Бем весьма осмотрителен. Избиения и пытки, которым был Юлек подвергнут (об остальных арестованных он не говорит), сваливает на других гестаповцев, а время допроса сокращает на целых шестнадцать часов!
24 апреля, когда Юлек уже был схвачен и увезен в гестапо, я, ничего не предполагая, сидела у зубного врача. Здесь была наша явка.
Я поздно вернулась домой и уснула лишь глубокой ночью. Проснулась от резких звонков и стука в дверь…
Я сразу поняла, что это гестапо…
Посыпались вопросы.
– Где ваш муж?
– Не знаю. Я его не видела…
Я чувствовала себя счастливейшим человеком под солнцем – они не знают, где Юлек!
Я не предполагала, что вот уже несколько часов Юлека мучают в гестапо.
– Не знаю, я его не видела, – заученно, как машина, отвечала я…
– Собирайтесь, пойдете с нами…
…Машина затормозила и остановилась. Кто-то распахнул дверцы, и мы вышли. Я стояла перед высоким каменным зданием, мимо которого мы, чехи, всегда проходили, скорбно понурив головы. Здесь, в этом доме, была Голгофа чешского народа. Это дворец Печека, бывший банк, резиденция гестапо.
Меня подняли на лифте на какой-то из верхних этажей и ввели в комнату, где, словно грязный туман, висели чад и дым. Мне указали место на второй скамье. В комнате стояла душная, напряженная тишина. Минутами тишину прорезал резкий, грубый окрик эсэсовца или гестаповца штатском…
…Я еще не знала, что комната, в которой я нахожусь, названа заключенными «Четырехсоткой», – это был своеобразный зал ожидания, сюда гестаповцы являются за арестованным и уводят его в свою «канцелярию» на допрос, там его мучают и пытают. Измученных возвращают обратно, потом снова берут в работу…
Насколько я могла заметить, никого из знакомых в «Четырехсотке» не было. Я не была в этом вполне уверена, но все же немного успокоилась… И вдруг одним глазом я увидела (сидеть было приказано не шевелясь и не поворачивая головы) человека, сидящего справа за мной. Хотя лицо его было до неузнаваемости изуродовано, он показался мне знакомым. Кажется, Елинек!
«Чепуха!» – попробовала я успокоить себя и закрыла глаза. Но видение не исчезло, это был действительно товарищ Елинек! Где его схватили и почему? Что с Юлеком?
Елинек заметил мой глаз – второго он не видел, я сидела неподвижно в профиль, – и легонько качнул головой: «Мы друг друга не знаем!..»
…Каждую минуту от сильного толчка распахивались двери, и гестаповцы вталкивали в комнату арестованных. Сквозь их одежду сочилась кровь, оставляя следы на скамьях, полу, на стенах.
Втолкнули человека в рабочем комбинезоне. Этому не разрешили даже присесть. Гестаповец ткнул его лицом в стенку. Человек открывал и закрывал рот, словно раненая птица. Но пить ему не давали. Ноги не держали его, и он бессильно опустился на пол. Один из гестаповцев (позже я узнала его имя: Пошик) отошел к водопроводу, нацедил воды и, плеснув на полумертвого, пнул его с ругательством ногой… И так в течение всей ночи.
Этот замученный человек был Бартонь с завода Юнкерса.
Он был немилосердно избит. Но его мучения стали еще ужасней, когда он узнал, что виновник массовых арестов – предатель Вацлав Дворжак, которому он так доверял…
Видела я в «Четырехсотке» и шпика-агента Дворжака, Бездарно играя роль «арестованного», он выглядел среди коммунистов как репей в чистой пшенице… Над головой этого чудовища витало страшное слово «предатель». Если б он отважился взглянуть кому-нибудь в глаза, то прочел бы в них: «Жаль, очень жаль, что мы узнали правду о тебе слишком поздно!»
Этот негодяй получал от гестапо за свою гнусную «работу», как выяснилось после освобождения, 1500-2000 крон в месяц и, кроме того, в «особых случаях» – премиальные.
Бартонь, узнав о страшных последствиях своей доверчивости, покончил с собой…
…Я сидела на скамье и мучительно ломала голову, почему здесь Елинеки, почему Фриды и какую связь это имеет со мной, как двери вдруг снова распахнулись, и я увидела Юлека! За ним вышагивал длинный гестаповец с костлявым лицом скелета. Он гнал перед собой Юлека. Юлек был бос, его ноги оставляли на полу кровавые следы, кровь текла из носа, изо рта, по щекам… Гестаповец пинал его, чтобы заставить стоять отдельно от остальных арестованных, лицом к стене! Но Юлек словно не чувствовал ударов, он шел гордо, с высоко поднятой головой.
В углу он повернулся к нам лицом. И все мы невольно подняли головы.
Он стоял в углу, в кольце вооруженных гестаповцев, но это был не побежденный, а победитель! Глаза говорили: «Меня вы можете убить, но не в силах убить идею, за которую я боролся, за которую был замучен…»
…Меня сдернули со скамьи и поставили перед Юлеком.
– Ты знаешь его? – заревел гестаповец. Я отрицательно покачала головой:
– Не знаю!
Гестаповец резко махнул рукой. Меня увели. В ту ночь я больше не видела Юлека.
Чех-гестаповец привел меня в «Четырехсотку», указал место на скамье в первом ряду и ушел. В комнате остался надзиратель, с которым один из заключенных говорил по-чешски. Этот надзиратель был чех, по фамилии Залуский. В годы буржуазной республики он работал в антикоммунистическом отделении пражского полицейского управления и во время оккупации был назначен надзирателем в гестапо. В комнате стоял шум, как в улье. Чех-надзиратель словно и не слышит, что заключенные шепчутся между собой, словно не видит, что они оборачиваются друг к другу. Я провела в тюрьме уже почти месяц, и мне это показалось невероятным.
Я тоже обернулась. Я искала Юлека. Он сидел позади всех, в углу, на отдельном стуле. Какой-то заключенный с последней скамьи перешептывался с ним. Юлек сидел спокойно, наклонившись к нему, время от времени он поворачивал голову из стороны в сторону: заключенные старались перехватить его взгляд, желая поговорить с ним… Юлек отвечал знаками: «Сейчас, сейчас, вот закончу с этим…»
…Я встала, и ноги сами понесли меня к чеху-надзирателю. Я сказала ему:
– Не можете ли вы разрешить мне передать туда конфету? – и указала в угол, где сидел Юлек.
Тогда я еще не знала, что настоящее имя Юлека уже известно. Надзиратель молча кивнул. Я подбежала к Юлеку.
– Юлек! – шепнула я и дотронулась рукой до его щеки. Он пожал мою руку и тихо ответил:
– Густина! – И тут же зашептал: – Ты ничего не знаешь, я жил дома.
Тут кто-то предупреждающе зашипел: «Осторожно!» И, прежде чем успела распахнуться дверь, я уже была на своем месте.
Воцарилась тишина, упади булавка – услышишь. Ее нарушил гестаповец с лицом скелета. Это был тот самый, что первой ночью гнал перед собой Юлека. Вскоре я узнала, что зовут его Бем. Хищным взглядом обвел он заключенных и вдруг резким, низким голосом выкрикнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16