..В ходе работы над этим делом Генка и Сергей поочередно брали на себя функции скептика, поскольку все принимать сразу на веру — можно было и без крыши остаться. В данный момент роль Фомы неверующего исполнял сержант.— Возможно, — вздохнул Бурун. — Возможно, такой вариант я допускаю. Хотя для болельщика смотреть запись в то время, как идет прямой репортаж, это... это...— Идиотизм.— Точно. Ладно, наблюдение я на сегодня снял, как показывает практика, после закупки радиодеталей два дня он из дома не высунется. И потом, Житнов меня сегодня уже эдак глубокомысленно спрашивал, в курсе ли я, во сколько обходится государству час работы наружки.— И во сколько? — В голосе Генки сквозил явный интерес.— Он сам скорее всего не знает... но сказал, что дорого.— Ладно... так что будем делать сегодня?— Отвезешь экспертам список, затем... есть одна мысль, надо проверить.Сержант одним глотком допил остаток кофе и, подхватив документы, скрылся за дверью. А Сергей снова открыл папку на том, самом первом листе. Каждое слово, каждая запятая уже давно и прочно отпечатались в памяти, но не проходило и дня, чтобы Сергей не возвращался к этим строкам.Особенно к последней.Она, как и тогда, в первый раз, жгла глаза. Заставляла перечитывать ее снова и снова, как будто бы могло случиться чудо, и слова, вдруг ожив, сложились бы иначе, изменив странный смысл.«Указанный Верменич Ярослав Борисович не является человеком».
— Ты чудо...Ладонь Ярослава скользнула по спине женщины, и Инга чуть слышно застонала от удовольствия. Она и сама не знала, почему вдруг с такой готовностью поддержала разговор с неспешно прогуливающимся под дождем мужчиной... и почему сама же предложила продолжить беседу у нее дома, за чашкой горячего кофе, так уместного в этот гадкий, мокрый день. А там — там все было уже предсказуемо, а потому неинтересно. Горячий сладкий кофе... взгляд над краем чашки... соприкоснувшиеся на мгновение пальцы. Он не спешил, и спустя час Инга готова была сама предложить ему раздеться. Но она все-таки дождалась...Она хотела обернуться, снова увидеть его лицо — красивое и в то же время мужественное, хотела взъерошить его черные с проседью волосы, провести кончиками ногтей по рельефным мышцам. Но Ярослав продолжал ласкать ее спинку, и она боялась пошевелиться, чтобы ненароком не оборвать этот чудный процесс...А потом вдруг на сердце стало тоскливо, и она со всей ясностью осознала — сейчас он уйдет. Уйдет, чтобы уже никогда не вернуться. По щеке прокатилась слеза, за ней вторая... Этот мужчина был лучшим, самым лучшим... никто из тех, с кем она делила постель, не шел с ним ни в какое сравнение — но дело было не только в этом. Он просто... был особенным. И она чувствовала, что с его исчезновением ее жизнь станет пустой... и совершенно бессмысленной.— Не уходи, — прошептала она.— Я здесь, девочка, я здесь.— Ты уйдешь, — всхлипнула она. — Я знаю...— Уйду, — вздохнув, согласился он, не желая спорить. Тем более что девушка была права. Он всегда уходил.Ладонь продолжала ласкать бархатную, усыпанную еле заметными мягкими волосками кожу. И вдруг замерла... там, глубоко внутри тела, пульсировал огонек, жгучий, опасный, тревожный. Он был еще мал, его не смогли бы заметить никакие осмотры, никакие исследования... но чувства Ярослава, когда он того хотел, были острее иных приборов. Пройдет лет пять-семь, не больше, и врачи поставят страшный диагноз — рак. Огонек станет пожаром, который сожжет это молодое, красивое, полное сил тело. Превратит его в развалину... а затем принесет смерть. Или не смерть — но жизнь, которая немногим лучше смерти... постоянные лекарства, операции, облучение.Пальцы стали капельку теплее, затем засветились изнутри сначала красным, а затем золотистым светом. Пальцы другой руки зарылись в густые светлые локоны. Всхлипывания Инги постепенно утихли — и вместе с ними угас и злобный огонек. Угас, чтобы никогда не ожить... Угасла и боль неизбежной утраты, оставив лишь легкое сожаление и тихую светлую грусть. Завтра Инга еще будет тосковать, через неделю не сможет с уверенностью описать его лицо, через месяц лишь едва вспомнит о нем... Что поделать, так надо.Пальцы скользили вниз, Инга уже мурлыкала, чувствуя, как тепло проникает в тело. Если бы она увидела сейчас лицо Ярослава — она бы поразилась, насколько мужчина сосредоточен. И тому были причины — это юное создание, красивое и изящное, было все же рождено в дымном городе, в изгаженном мире, в отравленном воздухе. И он одну за другой убивал болезни, еще только зарождающиеся — или те, которые, уже обретя в этом теле дом, отзовутся лишь в детях или внуках Инги. Пусть здоровье будет его маленьким даром этой красивой женщине, которая подарила ему час любви.— А теперь спи, — прошептал он. — Спи девочка, ты устала, тебе нужны силы...Инга почувствовала, как тяжелеют веки. Она хотела сказать, что совсем еще не устала и что раз уж он все равно должен уйти, то почему бы им не заняться любовью еще раз, напоследок... на прощание. Но язык не слушался, сознание гасло, погружаясь в блаженную дрему...Еще раз взъерошив волосы спящей женщины, Ярослав вышел на кухню. Чайник уже давно остыл, некоторое время он раздумывал, переводя взгляд с початой банки кофе на чайник и обратно, затем хмыкнул, плеснул себе воды из-под крана, привычно проведя над стаканом слабо засветившейся ладонью. Если бы сейчас содержимое стакана попало в лабораторию, химики были бы весьма удивлены — воду такой чистоты и минерального баланса можно было найти лишь в нескольких точках планеты. И с каждым годом этих точек становилось все меньше и меньше.За окном по-прежнему шел дождь... Ярослава это особо не беспокоило, он мог вполне комфортно чувствовать себя и в жару, и в холод, и в слякоть. Но, как и любой нормальный человек, предпочитал все же не слишком жаркую ясную погоду. Только в отличие от других людей, которые искренне считали себя нормальными, он при желании мог эту погоду обеспечить... на все 365 дней в году.Дверь подъезда захлопнулась за ним, щелкнул кодовый замок. Хмурая мокрая толпа двигалась по лужам, глядя себе под ноги, — и как грязная вода вливается в решетки канализации, так и эти люди мрачной, черно-серой массой вливались в метро. Ударила тугая воздушная волна, поезд остановился... Ярослав прислушался к своим ощущениям — нет, с этим поездом все было в порядке. И все же в воздухе витало нечто... нечего... он не слишком хорошо владел футурпрогнозом, во всяком случае, не настолько, чтобы выдержать экзамен хотя бы на младшего помощника пифии, но определенная чувствительность у него все же была — не общая, как у пифий, а только на масштабные катастрофы. И разумеется, на собственную безопасность. Вот и сейчас он мог бы поклясться, что вот-вот что-то произойдет, что-то очень-очень плохое.Подошел следующий поезд — и тут же он ощутил, как волна жара прошлась по телу, заставив волосы подняться дыбом, заставив сердце учащенно забиться. Это было здесь, в этом поезде... Ярослав двинулся вдоль вагонов, все ускоряя и ускоряя шаг. Последние метры он уже почти бежал и втиснулся меж створками уже после всем привычного «осторожно, двери закрываются». Если за ним следили — а этого исключать было нельзя, — то наблюдателям такое поведение очень не понравится.Но ему было на это наплевать. Потому что в углу, у ног дремлющего мужчины весьма помятого вида, пристроилась небольшая спортивная сумка. Дешевая, китайская — такие можно встретить на каждом углу. Сумка ничем не привлекающая взгляда и даже в меру потрепанная, чтобы соответствовать своему владельцу.Только вот владельца сумки нет в этом вагоне.Ярослав прошептал несколько слов, шевельнул пальцами, придавая словоформуле законченность, затем закрыл глаза. Тут же перед мысленным взором четко проявилась картинка содержимого сумки. Взрывчатка самая заурядная, толовые шашки — но достаточно, чтобы разнести этот вагон и заставить остальные сорваться с рельсов, смяться в кашу из железа и изломанных человеческих тел. Радиовзрыватель был вещью куда более тонкой и изящной — новый, американского производства, настроен явно профессионалом. Ярослав видел, как оживает хитроумное устройство, уже принявшее сигнал и готовое выполнить свое единственное предназначение.Не в этот раз.Полыхнул крошечный, не больше спичечной головки, огонек, струйка дыма затерялась в ткани мятого спортивного костюма, прикрывающего смертоносный заряд. Крошечные детали потекли, оплавились, тоненькие волоски контактов свернулись и застыли блестящими капельками. Теперь эту сумку можно было бросить хоть в огонь — сгорит безвредно, без детонатора тол не опасен.Источник поступившего сигнала тоже был установлен. Ярослав все еще не открывал глаза, лишь губы одну за другой шептали словоформулы. Лицо смуглого человека... да, это он, палец все еще вдавливает кнопку передатчика... отпускает... теперь человек достает мобильник, видимо, собирается доложить хозяину об исполнении полученного приказа.Вообще говоря, Ярослав не причислял себя к ярым поборникам справедливости. Тем более что иногда он эту справедливость понимал немного не так, как другие люди. Но в данном случае... стой он возле террориста, сумел бы отследить звонок по сотовой связи, установить абонента... потом, может быть, выйти и на самого главного заказчика теракта.Но делать этого он не собирался, даже если бы имел такую возможность. Пусть каждый исполняет свой долг — пусть работают спецслужбы, ищут... это их дело. Ему, Ярославу, не стоит привносить в это общество свой взгляд на добро и зло. Здесь придумали очень мудрую поговорку насчет чужого монастыря, куда негоже лезть со своим уставом.К тому же расстояние было слишком велико и увеличивалось с каждым мгновением. Все, что он еще мог сделать — и хотел сделать, — это наказать негодяя, с готовностью пытавшегося подорвать поезд, битком набитый не имеющими никакого отношения к этой затянувшейся войне людьми. Ярослав напрягся, губы выстрелили короткой фразой, которую стоявшие рядом с ним восприняли как тихое ругательство, пальцы в кармане сплелись в причудливую фигуру, голову рванул короткий болевой спазм — дьявол, слишком, слишком далеко...Стоявший на платформе смуглый человек уже отвел от уха дорогой телефон, намереваясь закрыть переливающийся яркими цветами экран, когда трубка вдруг взорвалась у него в руках. Ладонь брызнула во все стороны мелкими кровавыми ошметками, несколько острых кусочков пластмассы ударили в висок, пройдя мимо кости и глубоко врезавшись в мозг. Человек некоторое время стоял, пошатываясь, затем завалился навзничь. Дико завизжала какая-то женщина, а купавшему уже бежали люди в форме.Кто-то поднялся, освобождая место, и Ярослав тяжело плюхнулся на продавленное сиденье, на мгновение опередив устремившуюся к вожделенной сидушке женщину. Та, прошептав невнятное ругательство, демонстративно замерла рядом, всем своим видом показывая, как ей тяжко стоять и какой мерзавец этот средних лет мужчина, что не считает нужным уступить ей, такой несчастной, место. Да еще и спящим прикидывается.А Ярослав и в самом деле закрыл глаза и стиснул зубы, с трудом сдерживая стон. Проклятый мир, проклятый несбалансированный мир, где магия, даже относительно простая, обязательно приносит боль. Только разного рода мелочи удавалось реализовывать без рвущих голову спазмов, а этот энергетический удар, взорвавший дорогую трубку в руке террориста, обеспечит его головной болью на несколько часов. Болью, что не имеет ничего общего с физическим недомоганием, которую не снять ни таблетками, ни магией. Только перетерпеть. И не пропустить свою остановку — домой, скорее домой. Верно ведь говорится, что дома и стены помогают.
Подземка выбросила его на окраине Москвы. Автобус подошел на удивление быстро, и спустя полчаса Ярослав уже спрыгнул с подножки в неглубокую лужу, что не просыхала уже с полмесяца. Он был почти дома. Невдалеке, разбрызгивая во все стороны мутную воду, проехала грязная «девятка», номер залеплен по самое не хочу, не разобрать. Но Ярослав мог бы поклясться, что эту машину за сегодняшний день видел уже трижды, и у Горбушки, и в полусотне метров от дома Инги. Совпадений такого рода не бывает — значит, опять... Он не был удивлен — рано или поздно это начиналось снова. Иногда интерес властей, проявляемый с той или иной настойчивостью, удавалось погасить в зародыше, реже приходилось перебираться в другой город или в другую страну.Когда-то это было легче, так как он был один. Потом все изменилось...Он окинул взглядом свой дом. Дождь уже закончился, ветер немного разогнал облака, пропуская к земле лучи не слишком теплого солнца. Дом был хорош — добротный, двухэтажный, — по крайней мере таким выглядел снаружи. А в мягких солнечных лучах он казался еще краше. Наверное, это было не совсем правильно, следовало бы подобрать себе жилище поскромнее, но он хотел, чтобы в этом доме хорошо было ей, его Оленьке, его Солнышку... а она не любила тесные городские квартиры, не любила снующие прямо под окном машины и вечный шум — этот голос большого города.— О, Ярослав Борисыч! Добрый день, добрый день... — Из-за забора высунулась голова соседа. Седые, аккуратно уложенные волосы, без следа лысины, очки в тонкой металлической оправе. — Или уже вечер? Как летит время, не так ли?— Приветствую вас, Герман Игнатьевич. — Ярослав чуть наклонил голову, изображая поклон. Встреча его не слишком обрадовала — пенсионер Зобов был существом интеллигентным, образованным, но при этом навязчивым до отвращения. Выйдя на пенсию, он давно уже растерял всех старых друзей, если вообще имел их, и теперь терзался отсутствием собеседника, а потому лип ко всем соседям. Преимущественно — к Ярославу.— А я бутылочку знатного винца прикупил, — поделился радостью сосед. — Вы бы зашли, Ярослав Борисыч, и с Ольгой Олеговной непременно, непременно. По рюмочке, а потом и чаек... ах да, вы же кофе предпочитаете, верно. А кофе тоже найдется... так вы заходите, хорошо? У меня праздник сегодня.— Праздник?— День рождения, — почему-то с легкой, почти незаметной заминкой заявил старик. — Так придете?— Непременно, — стараясь скрыть обреченный вздох за маской радостной улыбки, ответствовал Ярослав. — Всенепременнейше, Герман Игнатьевич. Сейчас, вот с делами разберусь, и обязательно зайдем. День рождения — дело святое.
Дверь в дом не запиралась никогда, и временами Ярослав давал себе клятвенное обещание все-таки изменить своим привычкам и начать пользоваться замком. Простенькое заклинание, отгонявшее от дома всякого рода любителей хватать где что плохо лежит, совершенно не действовало, к сожалению, на представителей властных структур. Хотя бы потому, что те шли в квартиру с самыми искренними и благими намерениями, которыми вымощена известная всем дорога. Шли, дабы разобраться с потенциальной угрозой своей стране — и не суть важно, были ли это специалисты Скотланд-Ярда, суровые дяди в кожаных куртках из ЧК или обычные сотрудники милиции. Важно, что они шли сюда «по делу» — и заклинание, уверенно отгонявшее от жилища всяческую шелупонь, пасовало.Впрочем, тот факт, что в доме побывали незваные гости, Ярослав заметил уже давно. И даже не удивился — рано или поздно, это все равно должно было случиться. И то, что ему дали спокойно прожить здесь целых пятнадцать лет — это по большому счету удача. И еще — свидетельство потрясающей безалаберности российских спецслужб. В Америке, с ее ныне обострившимся стремлением к тотальному контролю над всем и всеми, он вызвал бы подозрения через год, максимум — через два. А здесь... нет, все-таки и в ЧК, и в НКВД работали иначе... а может, просто привыкли подозревать всех и вся, попадая в цель больше из-за стрельбы по площадям, чем благодаря успешному анализу и правильным выводам.Но раз уж милиция вцепилась в него, да еще и не бросив эту затею в первые же дни или недели, значит, дело серьезное. Значит, снова придется уезжать.А он любил Москву — шумную, переполненную людьми самыми разными и не всегда хорошими. Москву обывательскую и Москву интеллектуальную, Москву бандитскую и Москву деловую... хотя ни ту, ни другую любить вроде бы не за что. Любил Красную площадь — и тогда, когда на ней еще не было Мавзолея, и сейчас. Любил Кремль — хотя видывал крепости куда более впечатляющие. Мог часами бесцельно бродить по старым узким улочкам... И еще — этот город очень любила Солнышко. Оленька. Любила, хотя жить предпочитала в тихом пригороде.— Солнышко, я дома! — крикнул он, придавая голосу дополнительную силу, так, что Ольга услышит его, где бы она ни находилась. А в этом доме имелось немало мест, в которых и опытный сыскарь не найдет укрывшегося человека. Мест, куда не проникает ни один обычный звук снаружи... и откуда звукам тоже никак не вырваться.Тихо распахнулась дверь. На пороге стояла Она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
— Ты чудо...Ладонь Ярослава скользнула по спине женщины, и Инга чуть слышно застонала от удовольствия. Она и сама не знала, почему вдруг с такой готовностью поддержала разговор с неспешно прогуливающимся под дождем мужчиной... и почему сама же предложила продолжить беседу у нее дома, за чашкой горячего кофе, так уместного в этот гадкий, мокрый день. А там — там все было уже предсказуемо, а потому неинтересно. Горячий сладкий кофе... взгляд над краем чашки... соприкоснувшиеся на мгновение пальцы. Он не спешил, и спустя час Инга готова была сама предложить ему раздеться. Но она все-таки дождалась...Она хотела обернуться, снова увидеть его лицо — красивое и в то же время мужественное, хотела взъерошить его черные с проседью волосы, провести кончиками ногтей по рельефным мышцам. Но Ярослав продолжал ласкать ее спинку, и она боялась пошевелиться, чтобы ненароком не оборвать этот чудный процесс...А потом вдруг на сердце стало тоскливо, и она со всей ясностью осознала — сейчас он уйдет. Уйдет, чтобы уже никогда не вернуться. По щеке прокатилась слеза, за ней вторая... Этот мужчина был лучшим, самым лучшим... никто из тех, с кем она делила постель, не шел с ним ни в какое сравнение — но дело было не только в этом. Он просто... был особенным. И она чувствовала, что с его исчезновением ее жизнь станет пустой... и совершенно бессмысленной.— Не уходи, — прошептала она.— Я здесь, девочка, я здесь.— Ты уйдешь, — всхлипнула она. — Я знаю...— Уйду, — вздохнув, согласился он, не желая спорить. Тем более что девушка была права. Он всегда уходил.Ладонь продолжала ласкать бархатную, усыпанную еле заметными мягкими волосками кожу. И вдруг замерла... там, глубоко внутри тела, пульсировал огонек, жгучий, опасный, тревожный. Он был еще мал, его не смогли бы заметить никакие осмотры, никакие исследования... но чувства Ярослава, когда он того хотел, были острее иных приборов. Пройдет лет пять-семь, не больше, и врачи поставят страшный диагноз — рак. Огонек станет пожаром, который сожжет это молодое, красивое, полное сил тело. Превратит его в развалину... а затем принесет смерть. Или не смерть — но жизнь, которая немногим лучше смерти... постоянные лекарства, операции, облучение.Пальцы стали капельку теплее, затем засветились изнутри сначала красным, а затем золотистым светом. Пальцы другой руки зарылись в густые светлые локоны. Всхлипывания Инги постепенно утихли — и вместе с ними угас и злобный огонек. Угас, чтобы никогда не ожить... Угасла и боль неизбежной утраты, оставив лишь легкое сожаление и тихую светлую грусть. Завтра Инга еще будет тосковать, через неделю не сможет с уверенностью описать его лицо, через месяц лишь едва вспомнит о нем... Что поделать, так надо.Пальцы скользили вниз, Инга уже мурлыкала, чувствуя, как тепло проникает в тело. Если бы она увидела сейчас лицо Ярослава — она бы поразилась, насколько мужчина сосредоточен. И тому были причины — это юное создание, красивое и изящное, было все же рождено в дымном городе, в изгаженном мире, в отравленном воздухе. И он одну за другой убивал болезни, еще только зарождающиеся — или те, которые, уже обретя в этом теле дом, отзовутся лишь в детях или внуках Инги. Пусть здоровье будет его маленьким даром этой красивой женщине, которая подарила ему час любви.— А теперь спи, — прошептал он. — Спи девочка, ты устала, тебе нужны силы...Инга почувствовала, как тяжелеют веки. Она хотела сказать, что совсем еще не устала и что раз уж он все равно должен уйти, то почему бы им не заняться любовью еще раз, напоследок... на прощание. Но язык не слушался, сознание гасло, погружаясь в блаженную дрему...Еще раз взъерошив волосы спящей женщины, Ярослав вышел на кухню. Чайник уже давно остыл, некоторое время он раздумывал, переводя взгляд с початой банки кофе на чайник и обратно, затем хмыкнул, плеснул себе воды из-под крана, привычно проведя над стаканом слабо засветившейся ладонью. Если бы сейчас содержимое стакана попало в лабораторию, химики были бы весьма удивлены — воду такой чистоты и минерального баланса можно было найти лишь в нескольких точках планеты. И с каждым годом этих точек становилось все меньше и меньше.За окном по-прежнему шел дождь... Ярослава это особо не беспокоило, он мог вполне комфортно чувствовать себя и в жару, и в холод, и в слякоть. Но, как и любой нормальный человек, предпочитал все же не слишком жаркую ясную погоду. Только в отличие от других людей, которые искренне считали себя нормальными, он при желании мог эту погоду обеспечить... на все 365 дней в году.Дверь подъезда захлопнулась за ним, щелкнул кодовый замок. Хмурая мокрая толпа двигалась по лужам, глядя себе под ноги, — и как грязная вода вливается в решетки канализации, так и эти люди мрачной, черно-серой массой вливались в метро. Ударила тугая воздушная волна, поезд остановился... Ярослав прислушался к своим ощущениям — нет, с этим поездом все было в порядке. И все же в воздухе витало нечто... нечего... он не слишком хорошо владел футурпрогнозом, во всяком случае, не настолько, чтобы выдержать экзамен хотя бы на младшего помощника пифии, но определенная чувствительность у него все же была — не общая, как у пифий, а только на масштабные катастрофы. И разумеется, на собственную безопасность. Вот и сейчас он мог бы поклясться, что вот-вот что-то произойдет, что-то очень-очень плохое.Подошел следующий поезд — и тут же он ощутил, как волна жара прошлась по телу, заставив волосы подняться дыбом, заставив сердце учащенно забиться. Это было здесь, в этом поезде... Ярослав двинулся вдоль вагонов, все ускоряя и ускоряя шаг. Последние метры он уже почти бежал и втиснулся меж створками уже после всем привычного «осторожно, двери закрываются». Если за ним следили — а этого исключать было нельзя, — то наблюдателям такое поведение очень не понравится.Но ему было на это наплевать. Потому что в углу, у ног дремлющего мужчины весьма помятого вида, пристроилась небольшая спортивная сумка. Дешевая, китайская — такие можно встретить на каждом углу. Сумка ничем не привлекающая взгляда и даже в меру потрепанная, чтобы соответствовать своему владельцу.Только вот владельца сумки нет в этом вагоне.Ярослав прошептал несколько слов, шевельнул пальцами, придавая словоформуле законченность, затем закрыл глаза. Тут же перед мысленным взором четко проявилась картинка содержимого сумки. Взрывчатка самая заурядная, толовые шашки — но достаточно, чтобы разнести этот вагон и заставить остальные сорваться с рельсов, смяться в кашу из железа и изломанных человеческих тел. Радиовзрыватель был вещью куда более тонкой и изящной — новый, американского производства, настроен явно профессионалом. Ярослав видел, как оживает хитроумное устройство, уже принявшее сигнал и готовое выполнить свое единственное предназначение.Не в этот раз.Полыхнул крошечный, не больше спичечной головки, огонек, струйка дыма затерялась в ткани мятого спортивного костюма, прикрывающего смертоносный заряд. Крошечные детали потекли, оплавились, тоненькие волоски контактов свернулись и застыли блестящими капельками. Теперь эту сумку можно было бросить хоть в огонь — сгорит безвредно, без детонатора тол не опасен.Источник поступившего сигнала тоже был установлен. Ярослав все еще не открывал глаза, лишь губы одну за другой шептали словоформулы. Лицо смуглого человека... да, это он, палец все еще вдавливает кнопку передатчика... отпускает... теперь человек достает мобильник, видимо, собирается доложить хозяину об исполнении полученного приказа.Вообще говоря, Ярослав не причислял себя к ярым поборникам справедливости. Тем более что иногда он эту справедливость понимал немного не так, как другие люди. Но в данном случае... стой он возле террориста, сумел бы отследить звонок по сотовой связи, установить абонента... потом, может быть, выйти и на самого главного заказчика теракта.Но делать этого он не собирался, даже если бы имел такую возможность. Пусть каждый исполняет свой долг — пусть работают спецслужбы, ищут... это их дело. Ему, Ярославу, не стоит привносить в это общество свой взгляд на добро и зло. Здесь придумали очень мудрую поговорку насчет чужого монастыря, куда негоже лезть со своим уставом.К тому же расстояние было слишком велико и увеличивалось с каждым мгновением. Все, что он еще мог сделать — и хотел сделать, — это наказать негодяя, с готовностью пытавшегося подорвать поезд, битком набитый не имеющими никакого отношения к этой затянувшейся войне людьми. Ярослав напрягся, губы выстрелили короткой фразой, которую стоявшие рядом с ним восприняли как тихое ругательство, пальцы в кармане сплелись в причудливую фигуру, голову рванул короткий болевой спазм — дьявол, слишком, слишком далеко...Стоявший на платформе смуглый человек уже отвел от уха дорогой телефон, намереваясь закрыть переливающийся яркими цветами экран, когда трубка вдруг взорвалась у него в руках. Ладонь брызнула во все стороны мелкими кровавыми ошметками, несколько острых кусочков пластмассы ударили в висок, пройдя мимо кости и глубоко врезавшись в мозг. Человек некоторое время стоял, пошатываясь, затем завалился навзничь. Дико завизжала какая-то женщина, а купавшему уже бежали люди в форме.Кто-то поднялся, освобождая место, и Ярослав тяжело плюхнулся на продавленное сиденье, на мгновение опередив устремившуюся к вожделенной сидушке женщину. Та, прошептав невнятное ругательство, демонстративно замерла рядом, всем своим видом показывая, как ей тяжко стоять и какой мерзавец этот средних лет мужчина, что не считает нужным уступить ей, такой несчастной, место. Да еще и спящим прикидывается.А Ярослав и в самом деле закрыл глаза и стиснул зубы, с трудом сдерживая стон. Проклятый мир, проклятый несбалансированный мир, где магия, даже относительно простая, обязательно приносит боль. Только разного рода мелочи удавалось реализовывать без рвущих голову спазмов, а этот энергетический удар, взорвавший дорогую трубку в руке террориста, обеспечит его головной болью на несколько часов. Болью, что не имеет ничего общего с физическим недомоганием, которую не снять ни таблетками, ни магией. Только перетерпеть. И не пропустить свою остановку — домой, скорее домой. Верно ведь говорится, что дома и стены помогают.
Подземка выбросила его на окраине Москвы. Автобус подошел на удивление быстро, и спустя полчаса Ярослав уже спрыгнул с подножки в неглубокую лужу, что не просыхала уже с полмесяца. Он был почти дома. Невдалеке, разбрызгивая во все стороны мутную воду, проехала грязная «девятка», номер залеплен по самое не хочу, не разобрать. Но Ярослав мог бы поклясться, что эту машину за сегодняшний день видел уже трижды, и у Горбушки, и в полусотне метров от дома Инги. Совпадений такого рода не бывает — значит, опять... Он не был удивлен — рано или поздно это начиналось снова. Иногда интерес властей, проявляемый с той или иной настойчивостью, удавалось погасить в зародыше, реже приходилось перебираться в другой город или в другую страну.Когда-то это было легче, так как он был один. Потом все изменилось...Он окинул взглядом свой дом. Дождь уже закончился, ветер немного разогнал облака, пропуская к земле лучи не слишком теплого солнца. Дом был хорош — добротный, двухэтажный, — по крайней мере таким выглядел снаружи. А в мягких солнечных лучах он казался еще краше. Наверное, это было не совсем правильно, следовало бы подобрать себе жилище поскромнее, но он хотел, чтобы в этом доме хорошо было ей, его Оленьке, его Солнышку... а она не любила тесные городские квартиры, не любила снующие прямо под окном машины и вечный шум — этот голос большого города.— О, Ярослав Борисыч! Добрый день, добрый день... — Из-за забора высунулась голова соседа. Седые, аккуратно уложенные волосы, без следа лысины, очки в тонкой металлической оправе. — Или уже вечер? Как летит время, не так ли?— Приветствую вас, Герман Игнатьевич. — Ярослав чуть наклонил голову, изображая поклон. Встреча его не слишком обрадовала — пенсионер Зобов был существом интеллигентным, образованным, но при этом навязчивым до отвращения. Выйдя на пенсию, он давно уже растерял всех старых друзей, если вообще имел их, и теперь терзался отсутствием собеседника, а потому лип ко всем соседям. Преимущественно — к Ярославу.— А я бутылочку знатного винца прикупил, — поделился радостью сосед. — Вы бы зашли, Ярослав Борисыч, и с Ольгой Олеговной непременно, непременно. По рюмочке, а потом и чаек... ах да, вы же кофе предпочитаете, верно. А кофе тоже найдется... так вы заходите, хорошо? У меня праздник сегодня.— Праздник?— День рождения, — почему-то с легкой, почти незаметной заминкой заявил старик. — Так придете?— Непременно, — стараясь скрыть обреченный вздох за маской радостной улыбки, ответствовал Ярослав. — Всенепременнейше, Герман Игнатьевич. Сейчас, вот с делами разберусь, и обязательно зайдем. День рождения — дело святое.
Дверь в дом не запиралась никогда, и временами Ярослав давал себе клятвенное обещание все-таки изменить своим привычкам и начать пользоваться замком. Простенькое заклинание, отгонявшее от дома всякого рода любителей хватать где что плохо лежит, совершенно не действовало, к сожалению, на представителей властных структур. Хотя бы потому, что те шли в квартиру с самыми искренними и благими намерениями, которыми вымощена известная всем дорога. Шли, дабы разобраться с потенциальной угрозой своей стране — и не суть важно, были ли это специалисты Скотланд-Ярда, суровые дяди в кожаных куртках из ЧК или обычные сотрудники милиции. Важно, что они шли сюда «по делу» — и заклинание, уверенно отгонявшее от жилища всяческую шелупонь, пасовало.Впрочем, тот факт, что в доме побывали незваные гости, Ярослав заметил уже давно. И даже не удивился — рано или поздно, это все равно должно было случиться. И то, что ему дали спокойно прожить здесь целых пятнадцать лет — это по большому счету удача. И еще — свидетельство потрясающей безалаберности российских спецслужб. В Америке, с ее ныне обострившимся стремлением к тотальному контролю над всем и всеми, он вызвал бы подозрения через год, максимум — через два. А здесь... нет, все-таки и в ЧК, и в НКВД работали иначе... а может, просто привыкли подозревать всех и вся, попадая в цель больше из-за стрельбы по площадям, чем благодаря успешному анализу и правильным выводам.Но раз уж милиция вцепилась в него, да еще и не бросив эту затею в первые же дни или недели, значит, дело серьезное. Значит, снова придется уезжать.А он любил Москву — шумную, переполненную людьми самыми разными и не всегда хорошими. Москву обывательскую и Москву интеллектуальную, Москву бандитскую и Москву деловую... хотя ни ту, ни другую любить вроде бы не за что. Любил Красную площадь — и тогда, когда на ней еще не было Мавзолея, и сейчас. Любил Кремль — хотя видывал крепости куда более впечатляющие. Мог часами бесцельно бродить по старым узким улочкам... И еще — этот город очень любила Солнышко. Оленька. Любила, хотя жить предпочитала в тихом пригороде.— Солнышко, я дома! — крикнул он, придавая голосу дополнительную силу, так, что Ольга услышит его, где бы она ни находилась. А в этом доме имелось немало мест, в которых и опытный сыскарь не найдет укрывшегося человека. Мест, куда не проникает ни один обычный звук снаружи... и откуда звукам тоже никак не вырваться.Тихо распахнулась дверь. На пороге стояла Она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9