А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Она несколько рассеянно ответила, что, разумеется, любит и всегда будет любить мужа независимо от того, что он сделал, и что конечно же повидается с ним.
Именно на эту реакцию я и рассчитывал.

а) ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ОЖИДАНИЯ

Пациенту значительно лучше, напряжение спало. Нарастающая доверительность как результат психологической обработки перед сеансом гипноза. Отсутствие терапевтического вмешательства.

б) АТМОСФЕРА

Готовность к сотрудничеству. Некоторая нервозность, но вполне понятная.

в) ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ

Пациент сразу проявил высокую восприимчивость и без труда достиг как медиумического, так и сомнамбулического состояния. Как я предполагал, несколько воинственная самооценка как человека независимого и уверенного в своих силах сочетается на подсознательном уровне с интенсивной потребностью в воздействии чужой воли. Транквилизирующий эффект гипнотического состояния быстро позволил сломить сопротивление инквизиторскому по своей природе характеру вступления. Духовное соитие с психиатром было с облегчением воспринято. Как представляется, пациент с благодарностью принял предложение покинуть свой омраченный тревогами психический мир. Невроз этому не столько мешал, сколько способствовал. Характер дыхания и другие физиологические корреляты указывают на то, что временное отвлечение от реальной жизни во имя лечения воспринимается весьма положительно.
1. Видения: после успешно проведенной вступительной процедуры неспособность пациента восстановить под гипнозом свои фантомы оказалась загадочной. О сопротивлении не могло быть и речи, тем не менее его подсознание каким-то образом блокировало все мои вопросы. По-прежнему не исключена вероятность того, что так называемые видения пациента являются на деле вызванными наркотиком галлюцинациями или же плодами фантазии.
2. Регрессия до девятилетнего возраста: история, уже известная со слов пациента, о собаках на Филиппинах (первый сеанс) пересказана несколько иначе и с в высшей степени драматической развязкой (убийство девочки Мисси). И хотя внешним поводом послужил отказ Мисси приглядеть за Джефом, что вызвало у мальчика убийственную ярость, подлинный мотив должен быть иным, однако не связанным с семейными обстоятельствами.
3. Регрессия в предшествующее существование: ключом ко всему чрезвычайно живому и детализированному рассказу служит эпизод, в котором «Фаукетт» намеревается убить своих собак Пастора и Чулима. Поначалу это показалось разумным и достаточным объяснением поведения пациента в прошлую субботу. Однако решение «Фаукетта» пощадить их подрывает такую возможность.

г) ИНТЕРПРЕТАЦИИ, НЕ ВЫСКАЗАННЫЕ МНОЮ ПАЦИЕНТУ

Другими словами, самые каверзные. В настоящее время трудно проследить какую бы то ни было объективную связь между: а) убийством охотничьих собак Цезаря и Клауса; б) «видениями»; в) происшествием на Филиппинах; г) историей «Фаукетта». Если собаки и стали навязчиво повторяющимся мотивом, то явно второстепенной важности. Стоит обратить внимание и на то, что в пункте «б» мотив собак отсутствует. И напротив, девочка, «увиденная» пациентом в углу его комнаты, живой труп (упоминаемый и в связи с тестом Роршаха), может оказаться той же самой, что и Мисси в эпизоде «в», в котором девочка, изрубленная лопатой, отползает умирать в угол сарая.
Единственный присутствующий во всех эпизодах сквозной мотив – вода. В «а» это дождь и сырость на стенах кухни, в «б» – улицы под ливнем и утонувшие животные, в «в» – тропический ливень и в «г» – водопад. Но и этот сквозной мотив сам по себе достаточно зыбок.
Намереваясь предохранить пациента от потенциально опасного для него самого разоблачения на тему о том, что в детстве он, возможно, совершил убийство, я решил применить постгипнотическую амнезию и удалил с кассеты с записью сеанса соответствующие фрагменты. На более поздней стадии лечения может оказаться целесообразным ознакомить пациента с данным материалом – но только не сейчас.

д) ВЫВОДЫ

В общем и целом сеанс надлежит признать успешным. Пациент проявил себя превосходным объектом гипноза, а материал, полученный в ходе регрессии, хотя в некоторых отношениях и обескураживающий, не оставляет сомнений в том, по какому пути должно пойти дальнейшее лечение.

е) ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

Законность происходящего: насколько я могу судить, безупречная. Но необходимо проконсультироваться с Зигелем и Барсом. Однако в интересах всех вовлеченных в настоящую историю лиц необходимо с настоящего момента следить за пациентом более пристально. Следует также взвесить вопрос об эвентуальной госпитализации. Правда, в настоящее время он, на мой взгляд, не представляет опасности ни для себя, ни для окружающих.
NB: Фамилия Фаукетт показалась мне почему-то знакомой. Из чистого любопытства я позвонил О'Рорке в библиотеку и попросил проверить британский справочник «Кто есть кто». Я не удивился, узнав о том, что и впрямь был некий полковник Фаукетт – известный исследователь, автор целого ряда книг и статей.

4

Пятница, 6 октября.

22.30. Я позвонил сегодня Сомервилю и потребовал объяснений по поводу кассеты. Он извинился за то, что «выудил» из меня Фаукетта. Он сказал, что не предупредил меня заранее о своем намерении осуществить подобную регрессию, потому что был убежден в том, что я окажусь сильно предубежден против этого, а до того момента, как я прослушал запись, затрагивать тему Фаукетта не имело смысла.
Я осведомился у Сомервиля, не полагает ли он и впрямь, будто я восприму историю Фаукетта как доказательство существования моей прошлой жизни.
– Это неважно, Мартин. Вопрос о том, в какой мере «прежние существования», всплывающие в гипнотическом трансе, являются продуктом фантазии, а в какой – реальным воспоминанием, не считается эффективным инструментом психологического исцеления. В случаях, подобных вашему, такие симптомы могут проявляться вследствие каких-то событий (в терминах психологии – причин для беспокойства), имевших место в детстве, но корень проблемы зачастую таится в самых глубинах души. Регрессивная терапия снабжает нас ключом к этим «пропастям подсознания».
Затем он спросил, доводилось ли мне встречать имя П. Г. Фаукетт раньше, до того, как я прослушал запись, читать о нем что-нибудь, в особенности в книгах о Южной Америке, о Первой мировой войне и о географических и этнографических экспедициях. Он спросил, известно ли мне, что полковник Фаукетт был путешественником, предпринявшим последнюю экспедицию в 1925 году в джунгли Мато-Гроссо, – экспедицию, из которой он не вернулся.
На все эти вопросы я ответил отрицательно. Меня поразило, что Фаукетт, оказывается, и в самом деле существовал. Но это не изменило моего отношения к записи: я никогда не относился серьезно к возможности переселения душ. Но мне пришелся не по вкусу намек Сомервиля на то, что я мог все это где-нибудь прочитать. В свою очередь, я высказал предположение о том, что он мог читать об этом сам, а во время сеанса перенес собственную фантазию в мою голову. Он ответил мне своим спокойным рассудительным голосом, что технически такое «не представляется возможным».
Особенно неприятно для меня было выслушать вопрос о том, что я думаю относительно собак Фаукетта. Я ответил без колебаний: меня не удивляет то, что в конце концов он их все-таки не убил.
Сомервиль ничего не добавил, а только сообщил мне хорошие новости относительно Анны...
(Из дневника Мартина Грегори)

5

Шел дождь, когда настало время отправиться в аэропорт. Еще раз я проснулся спозаранку с гложущим чувством ответственности, с ощущением, будто я обязан сделать нечто важное. И тут я вспомнил, что сегодня суббота и мне предстоит встреча с Анной, и неприятное чувство сменилось радостью и волнением.
Я прибыл в аэропорт Кеннеди за час до отправления самолета и сразу же пошел в зал ожидания. Нам предстояло там встретиться у главного входа без четверти двенадцать. Сомервиль организовал все тщательным образом. Ее рейс на Вену был в полпервого, и это давало нам полчаса – если, конечно, так много времени нам понадобится. Я надеялся, что мне удастся отговорить ее от путешествия за океан.
Купив газету, я занял стратегическую позицию под табло вылетов, спиной к стеклянной стене, из-за которой могла появиться Анна. Таким образом, мне предоставлялась возможность увидеть все, что мне нужно, оставаясь самому в определенной мере укрытым от взглядов. Мне хотелось увидеть ее первым. Сам не знаю почему. Она уже столько раз появлялась перед моим мысленным взором. Я все время представлял себе, как это должно произойти, этот первый миг нашего свидания: что я ей скажу, обниму ее или нет, когда... Одним словом, я жаждал встречи.
Дождь ударял в плексигласовое покрытие у меня над головой. Я подумал о Фаукетте, всеми покинутом и оставшемся без компаса, одиноко бредущем по джунглям в поисках куда-то запропастившегося водопада. Я подумал о Фаукетте, но я совершенно скептически относился к возможности того, что наши жизни каким-то образом связаны.
Внезапный скрежет гидравлических тормозов. Неподалеку от залитых дождем автомобильных подъездов к аэропорту на взлетную полосу выруливал серебристый «Боинг-747». Я следил за ним, пока он не застыл в неподвижности. Шум его моторов каким-то образом навел меня на мысль о близящемся и неизбежном отбытии Анны. Я осознал, что наша встреча может пройти вовсе не по вымечтанному мной сценарию. Мысль о том, что стоит мне обнять ее и сказать, как я ее люблю, и все снова будет в полном порядке, начала выглядеть жалкой и самонадеянной.
Я подумал о наших ребятах: о том, как они рванулись ко мне в то утро – уши торчком и виляя хвостами, а их длинная золотистая шерсть потемнела от дождя. Мысль о том, что она окажется в состоянии простить меня...
И гнетущее чувство, грызущее и гложущее, нахлынуло на меня вновь с необычайной силой. Ведь и впрямь было нечто, что я мог сделать, а не сделал, – и это было так просто и самоочевидно, что удивительно, как я не подумал об этом раньше, – я позабыл купить Анне прощальный подарок...

В здешнем магазине сувениров шум стоял почти такой же, как на взлетном поле. Мне было трудно, проходя вдоль стендов и витрин, на чем-то сосредоточиться. Они были переполнены всяким барахлом и сверкали бессмысленным и для меня бесполезным блеском. И этот блеск был усилен невероятным количеством разбросанных здесь и там гавайских блесток и блестящих лент. И я не мог придумать, что же ей все-таки подарить.
В конце концов я выбрал скромный, но дорогой подарок – серебряный браслет с медальоном – и попросил высокую темнокожую девушку за стойкой упаковать его. В подарочную обертку.
Девица осторожно положила браслет в коробку, закрыла ее и начала чрезвычайно методично вырезать небольшой квадрат из цельного листа золотой фольги. Я в нетерпении бросил взгляд на часы. Было уже почти полдвенадцатого. Анна может появиться и раньше – и тогда я не сумею вовремя оказаться в нужном месте. Я сказал девушке, что заворачивать покупку не надо.
Она со вздохом отложила ножницы и опустила коробку с браслетом в коричневый бумажный пакет. Затем отдала его мне, и я, поблагодарив, сунул покупку в карман.
Выйдя из сувенирной лавки, я увидел Анну на верхних ступеньках лестницы, ведущей в зал. Она в этот миг повернулась ко мне лицом и заметила меня. Мы все еще были на приличном расстоянии друг от друга, причем между нами находилась какая-то группа японских туристов. В то же мгновение, как я увидел ее, я понял (и думаю, что она поняла это тоже), что встречаться нам как раз не стоило.
Я помахал ей рукой, и она ответила мне легким кивком. Я не мог рассмотреть, улыбается она или нет.
Почувствовав какую-то тяжесть в груди, я начал прокладывать дорогу к Анне. В том, как она выглядела, было что-то не так. Она вроде бы похудела. Или все дело в том, что она стоит на верхних ступеньках и при этом в дорожном платье? На ней были высокие сапоги и темно-зеленое пальто, подаренное ей матерью в Зальцбурге два года назад. Я никогда не одобрял это пальто. Может быть, именно по этой причине она его и надела.
Поднявшись по лестнице, я внезапно осознал, чем именно так переменилась Анна, что с ней не так. Она подстриглась под мальчика.
Сам не понимаю, как я не заметил этого раньше. Ее волосы обычно сразу бросались в глаза: пепельные, почти белые, цвета самого белого песка. Меня и впрямь расстроило то, как она с ними расправилась. А затем я понял, что это ее самоуничижение было сознательным, что она поступила так ради меня.
– Здравствуй, Мартин, – тихо сказала она. На лице у нее мелькнуло нечто вроде вялой улыбки.
На мгновение я лишился речи. Я протянул было руку, но тут же убрал ее. Барьер был уже воздвигнут. И если бы я выказал хоть малейшие признаки сердечной привязанности, она сразу же дала бы мне ясно понять, что подобный поворот дела исключен.
– Мы можем пойти куда-нибудь посидеть, – сказал я. – У нас ведь есть время?
Она кивнула.
Мы пошли в кафетерий, из которого открывался вид на весь зал. Столик стоял у самых перил – низких и с виду хрупких. Бросив взгляд вниз, я увидел, что газету, оставленную мной на стуле у входа в зал, читает человек в зеленом дождевике и в зеленой широкополой шляпе, низко надвинутой на длинное мясистое лицо. Как раз в то же мгновение он бросил взгляд на нас, и я узнал Билла Хейворта. Это было как раз в его духе – проводить ее в аэропорт, чтобы удостовериться, что она и впрямь улетит.
Но, приглядевшись, я понял, что это не Хейворт. Это был какой-то чужак, и, почувствовав мой пристальный взгляд, он резко отвел глаза и углубился в чтение газеты.
Анна сидела не поднимая глаз. Свет, падавший на ее коротко остриженную голову сзади, обрисовывал небольшой хрупкий череп. Анна выглядела испуганной и пугающе беззащитной. Мне хотелось сказать что-нибудь – что угодно, – лишь бы подбодрить ее. Сказать ей, что мне не жаль ее волос, что, лишившись их, она стала еще красивее. Но, заговорив так, я бы тем самым сказал ей, что я ее люблю, а делать этого было нельзя.
– У тебя все в порядке? И будет в порядке? – спросил я.
– Думаю, да.
– Ты уверена? А как насчет денег? Порядок?
– Да.
– Билл сказал, что твоя мать собирается встретить тебя в аэропорту.
– Если сможет. У нее болит спина.
– Выходит, ты все хорошенечко подготовила, – улыбнулся я с обескураженным видом, прибегнув к одной из наших любимых фразочек, при помощи которой я часто ее поддразнивал.
Она посмотрела на меня, не произнеся ни слова.
Я закурил и откинулся в низком металлическом кресле, пытаясь при этом избежать случайного соприкосновения наших коленей.
– Мартин, – я видел, с какой осторожностью она приступает к делу. – А у тебя все будет в порядке? Я хочу сказать, тебе ведь, наверное, нелегко жить в чужом доме. Но пока меня нет, ты ведь можешь жить у нас.
– Думаю, мне лучше пожить некоторое время там, где я сейчас. Я тут хожу к одному из дурдома...
Сказав это, я рассмеялся, чтобы облегчить переход к непростой теме.
– Знаю... – она помедлила. – Билл сказал, что это хороший специалист. Он тебе поможет.
– Хороший, – подтвердил я.
Официантка принесла кофе, и я расплатился.
Между нами стеной встало беспокойное молчание. В одно и то же мгновение мы оба потянулись за сахаром. Моя рука коснулась ее, а она торопливо отдернула свою. По тому, как она взглянула на меня, я понял, что внезапно стал для нее отвратителен. Она протянула мне конфету из красной бонбоньерки, взяла конфету сама.
Я спрятал руки под столик.
Сидя визави с нею, я подумал о том, когда нам с Анной в последний раз случилось переспать. Чуть больше недели назад, а сейчас уже само воспоминание казалось совершенно непостижимым и непредставимым.
Мы вели чисто формальную беседу – моя жена, с которой я прожил в браке шесть лет, и я.
В какие-то мгновения в разговоре мелькали отблески былой задушевности и обманчивая надежда. Мы говорили о том, что надо сделать по дому, о строительстве сарая, о том, как снизить этой зимой расходы на отопление. Мы подумали даже о Дне благодарения. Но нам обоим было понятно, что все эти разговоры ни к чему не ведут.
С того самого мгновения, как я увидел ее в зале, мне стало ясно, что у нас ничего не получится. Удивительным оказалось только то, что это не тяготило меня в столь сильной мере, как я того заранее ожидал. Так бесконечно желая встречи с нею, я полагал при самом свидании испытать куда более сильные чувства. Я был еще не в силах признаться в этом себе самому, но, строго говоря, эмоциональный фон нашей встречи был крайне слабым. И, поневоле презирая себя, я понял, что мне хочется, чтобы все это поскорее закончилось и я мог вернуться в «библиотеку».
Официантка спросила, не угодно ли нам чего-нибудь еще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37