— Обязательно встретимся.
Он едва не сказал: «Я люблю тебя». Едва не сказал…
Камилла погладила руку Вима. Длинные пальцы. Достаточно нервные, чтобы их обладатель стал виртуозным пианистом, и в то же время слишком грубые, чтобы это произошло.
— Почему ты стал музыкантом?
Оказывается, подобрать ключик к тщательно запертым сейфам не очень сложно. Твоя Женщина и есть ключ.
— Семейная традиция, — негромко ответил Дорадо. — Мой отец был первой скрипкой в Венской опере.
Ему рукоплескали настоящие ценители. Я сел за рояль в три года.
Но стал всего лишь тапером…
— Что произошло потом?
Он стал всего лишь тапером, значит, было «потом».
— Отец погиб за месяц до того, как мне исполнилось четырнадцать. Сын какого-то шейха обкурился травкой и решил покататься по ночному городу на новеньком спортивном автомобиле. Дело замяли.
— А твоя мать?
— Она умерла, когда я был совсем маленький.
— Ты остался один.
— Жил у сестры отца. Но становиться профессиональным музыкантом передумал. Лицедеи не всегда могут постоять за себя.
Камилла снова посмотрела на руку Дорадо. Когда-то изящную, теперь — изрядно погрубевшую.
Она не спросила, как это произошло. Только обронила:
— Но ведь ты лицедей.
— Да, лицедей, — согласился Вим. — Я вырос в подходящей семье.
Нервные пальцы пианиста плохо приспособлены для рытья окопов. Для лазания по отвесным скалам. Для ударов. Руки Дорадо стали крепкими, сильными, грубыми. Они перестали быть руками виртуоза, зато стали руками солдата. Они наглядно демонстрировали, на что может пойти четырнадцатилетний мальчишка, решивший, что его несправедливо обидели. Мальчишка, который перестал верить окружающим.
Вим приоткрыл сейф под названием «Юность», но вовремя спохватился и захлопнул тяжелую дверь. Не стал рассказывать девушке о том, как отметил десятилетие гибели отца, как покарал обидчика и, как после эйфории от свершившейся мести навалилась на него пустота. Ощущение бессмысленности всего. Ощущение того, что он сам сломал себе жизнь.
Пустота, которая исчезла лишь при появлении Камиллы.
* * *
территория: Китайская Народная Республика
окрестности Пекина
главное богатство руководителя — его подчиненные
Небольшой дом, выдержанный в классическом китайском стиле, прятался в живописнейшем уголке дальних пекинских окрестностей, в заповедной зоне, предназначенной для вилл высших чиновников Поднебесной. Покрытые лесом холмы на горизонте, большая поляна перед домом, аккуратный сад и пруд позади. Стороннему наблюдателю открывалась картина идиллическая, нежная, едва ли не хрупкая. Милое здание расположилось вдали от других построек, казалось одиноким и беззащитным, но… только казалось. На деле же поместье старейшины китайской разведки генерала Ляо охранялось тщательнее многих военных объектов. Слишком важные разговоры вел старик в своем доме, и многие готовы были отдать любые деньги ради доступа к главным тайнам Поднебесной. Но все усилия этих людей ни к чему не приводили — хрупкое на вид строение являлось настоящей крепостью.
— Последний отчет, который я получил от машинистов за пять минут до начала нашей встречи, пока зал, что с господином Банумом все в порядке. Он жив и здоров.
Полковник Ван, несколько месяцев назад ставший ближайшим помощником генерала, склонил голову и замолчал. Доклад о текущих делах окончен, наступило время вопросов и уточнений.
Ляо чуть пошевелился, удобнее устраиваясь в кресле, и, не открывая прикрытых в начале встречи глаз, поинтересовался:
— Каково мнение аналитиков о происходящем в Москве?
— Факты свидетельствуют о том, что нынешний конфликт между индусами и арабами активно поддерживается некой третьей силой. Анализ показывает, что СБА, с большой долей вероятности, не сумеет удержать ситуацию под контролем и в Москве возникнут по-настоящему крупные беспорядки. Которые, по самым скромным прогнозам, затронут не менее трех территорий Анклава.
— А по нескромным прогнозам?
— Согласно самому пессимистичному для СБА сценарию, волнения охватят Аравию, Кришну, Занзибар, Урус и Болото. Возможно вторжение на корпоративные территории. Как минимум, неделя погромов и уличных боев. — Полковник улыбнулся: — Слишком много факторов играет против Мертвого. На этот раз он действительно влип.
— Скоро выборы президента СБА, — обронил старик. — Моратти хочет свалить Кауфмана, а массовые беспорядки — замечательный повод для увольнения директора филиала. Даже верхолазам ничего объяснять не надо, не говоря уже о журналистах.
Ляо прекрасно понимал, что за «третья сторона» пытается раздуть в Москве пожар.
Ван тихонько вздохнул и осмелился проявить инициативу:
— Может, предложим главе московской Триады добавить Мертвому неприятностей?
«Пусть запылает еще и Шанхайчик».
В этом случае Анклав превратится в настоящее поле боя.
Первоначально мысль показалась старику интересной: глава московского филиала СБА Максимилиан Кауфман по кличке Мертвый был старым врагом Ляо, однако, поразмыслив, генерал покачал головой:
— В настоящий момент главным для нас является не устранение Кауфмана, а миссия Банума. Если бы Хасиму потребовалось устроить в Анклаве хаос, он бы нас проинформировал. Но его, как я понимаю, устраивает существующее положение вещей, поэтому предупредите главу московской Триады, что мы не заинтересованы во втягивании Шанхайчика в конфликт.
— Да, товарищ генерал.
Ляо открыл глаза и бросил быстрый взгляд на в очередной раз склонившего голову подчиненного.
«Почему ты сразу согласился? Почему не попробовал настоять на своем? Или ты предложил ввести в игру московскую Триаду просто так? Не обдумав?»
И старик в очередной раз поймал себя на мысли, что ему не хватает Тао. Цепкого полковника Тао, понимавшего все с полуслова, предлагавшего только обдуманные действия и готового отстаивать свою точку зрения перед кем угодно. Но Тао больше нет, сгинул в Москве, проиграв схватку Мертвому. Теперь против Кауфмана играет Урзак, и чем закончится их бой — еще не ясно…
Смотреть на демонстрирующего предельную почтительность Вана не было никаких сил, и Ляо вновь прикрыл глаза. И опять укорил себя за то, что в свое время не подготовил для Тао достойного преемника. Впрочем, нет, был еще Шэнхун. Тоже толковый офицер. И тоже погиб…
— Сегодня утром я узнал о том, что в европейском доме Банума хранится интересная книга.
Помощник не выразил неудовольствия или удивления тем фактом, что информация прошла мимо, хотя именно в его обязанности входило систематизировать для старика поступающие сведения. Ван понимал, что еще не достиг того уровня доверия, которым пользовался у Ляо предшественник.
Однако генерал решил сгладить ситуацию: когда появится толковый помощник — неизвестно, а до тех пор все равно придется терпеть полковника.
— У меня есть друзья на самом верху Исламского Союза, лично у меня, — объяснил старик. — О книге я узнал от них.
— Понимаю.
Ляо был гением разведки, легендой, за свою долгую карьеру он успел завербовать сотни людей, многие из которых занимали теперь высокие посты в самых разных странах.
— Могу я узнать, о какой книге идет речь?
— Предполагается, что это своего рода мемуары Хасима Банума, история его жизни. Наш друг много знает, а потому его сочинение может оказаться крайне любопытным. — Старик помолчал. — Но до тех пор пока Банум жив, проникнуть в его дом практически невозможно…
Полковник, свято верящий в безграничные возможности современной техники, удивился подобному замечанию, однако оставил сомнения при себе. Проникнуть можно куда угодно, было бы желание.
— А вот если с Урзаком случится непоправимое, защита ослабеет… — Генерал вновь открыл глаза, но теперь его взгляд оказался весьма жестким. — В этом случае книга должна оказаться у нас. Я не хочу, чтобы арабы наложили на нее лапу. Это понятно?
— Да, товарищ генерал.
Ван понял, что Ляо поручил ему ОЧЕНЬ важную операцию. До сих пор задания были куда более понятны и вполне укладывались в рамки обычной разведывательной деятельности: найти, узнать, завербовать, пристрелить, проанализировать… На этот раз все не так. Чем могут быть любопытны воспоминания человека, о котором никто не знает? О чем он может рассказать? Ван служил в разведке не первый год и знал, что руководство Народной Республики информировано о подноготной любого мало-мальски значимого события в мире едва ли не лучше, чем его непосредственные участники. Почему в дом Банума невозможно войти до его смерти? Но самое главное — гнетущий взгляд Ляо. Взгляд, ясно показывающий, что будущее полковника напрямую зависит от результатов операции.
Последнее обстоятельство разозлило Вана больше всего. Разве к этому он стремился? Разве для того высокопоставленные родители протолкнули его в свое время в военную разведку, чтобы блестящая карьера оказалась под угрозой из-за одного-единственного поручения, данного каким-то стариком? Ну да, Ляо — патриарх, легенда, личный друг Председателя, но все видят, что его методы устарели. Теперь все решает команда, группа единомышленников, а не одиночки, предпочитающие проводить время не в Генеральном штабе, а на загородной вилле. Вслух об этом, разумеется, не говорили, но намеки, которые Ван слышал в высоких кабинетах перед назначением к Ляо, не оставляли сомнений в том, что нынешней команде старик изрядно надоел. А полковник хорошо умел понимать намеки.
Тем не менее ни эти мысли, ни зародившаяся в глубине души ярость не помешали Вану ответить со всем возможным уважением:
— Я приложу все усилия, товарищ генерал, чтобы достойно выполнить ваш приказ.
«Разумеется, приложишь! Ведь это твой единственный шанс остаться в разведке».
Ляо терпеть не мог карьеристов, но что делать? Растерял толковых ребят, растерял…
Взгляд старика немного смягчился.
— Чуть позже я расскажу, как можно будет попасть в дом Банума и отыскать книгу.
— Вы прикажете мне лично отправиться в Европу?
— В этом нет необходимости, Ван, вы нужны мне здесь.
— Задействовать наших агентов или подключить к операции баварскую Триаду?
«Пусть не толковый, но исполнительный. Хоть что-то…»
Ляо устремил задумчивый взгляд на окно и после непродолжительных раздумий отрицательно покачал головой:
— Нет, Ван, в этот раз я не хочу использовать наших людей. В Европе недолюбливают Народную Республику, постоянно ищут повод, чтобы выразить возмущение или протест, поэтому следует вести себя осторожно. Во всяком случае — пока. — И вновь перевел взгляд на помощника. — Подберите надежных людей со стороны.
— Слушаюсь, товарищ генерал.
* * *
территория: Соединенные Штаты Америки
Новый Орлеан
храм Иисуса Лоа
большая цель — большой труд
Говорят, что когда-то, в древние и просто старые времена, например в двадцатом веке, предпринимались попытки строить города так, чтобы они представляли собой некую правильную фигуру: круг или пятиконечную звезду, квадрат или полумесяц. Однако, несмотря на все усилия архитекторов и строителей, ничего не получалось. Города сложны, слишком много людей в них живет, и всегда найдется тот, кто построит дом за разрешенными пределами. Или не один дом. Есть деревушки, что лепятся к окраинам городов. Уничтожить их? Другими словами, дело оказалось убыточным, неперспективным. К тому же было непонятно, кто насладится величием осуществленного замысла? Пассажиры самолетов? Космонавты? Идея канула в Лету.
И люди, чтобы хоть как-то выделить свои города, принялись выставлять напоказ некоторые их сооружения. Небоскребы, гигантские статуи, храмы, мечети — все, имеющее неповторимый облик, должно было притягивать взоры и днем, и ночью, сиять круглосуточно, постоянно демонстрируя лицо города. Эйфелева башня в Эль-Париже и американская Статуя Свободы, великолепная «Башня Света» в Сингапуре и знаменитый московский «Подсолнух». Эти и многие другие творения украшали города Земли, демонстрируя силу человеческого гения. Километры вверх! Сотни метров вширь! Мы царапаем небо и свысока поглядываем на проплывающие вдоль средних уровней здания облака.
Мы можем все!
Или почти все.
И редко, очень редко принимались меры для того, чтобы выделить лишь одно здание. Ведь чем больше гигантских сооружений, тем лучше! Есть «Подсолнух», но есть и «Дядя Степа». Неподалеку от Статуи Свободы растут величественные небоскребы. Эйфелева башня кажется коротышкой на фоне причудливой, спиралью устремленной ввысь «Раковины»… Удивить! Восхитить! Чем грандиознее постройки, тем сильнее и богаче считается город. А вот в Новом Орлеане рассуждали иначе. Согласно местному закону, высотные здания разрешалось строить лишь в нескольких местах, и то до определенной высоты, а ночную подсветку небоскребов тщательно проверяли городские власти. Ибо из каждой точки города и днем и ночью должен открываться вид на грандиозный храм Иисуса Лоа. На монументальный собор черного камня, что поднялся над старым городом много лет назад. На его километровую башню, увенчанную огромной статуей. На две его колокольни, по семьсот метров каждая. На основное здание, высотой почти двести метров.
Люди должны видеть свой храм. Должны помнить о Традиции, под сенью которой живут.
Должны помнить о Католическом Вуду.
Чтобы попасть в главный храм, в пульсирующее сердце Традиции, раскинувшей крылья почти над всей Америкой и Африкой, требовалось пересечь гигантских размеров площадь, на которой, бывало, собиралось до миллиона человек. Затем надо было подняться по лестнице из тринадцати пролетов и пройти в двери. Но не в центральные двери — стрельчатые произведения искусства пятидесятиметровой высоты, на которых темнели бронзой все святые духи Лоа. Не в них. Парадный вход открывался исключительно по праздникам, а в обычные дни посетители попадали в главный храм Католического Вуду через небольшие боковые двери. И оказывались в грандиозном помещении, сводчатые потолки которого смыкались на двухсотметровой высоте.
Все без исключения люди, впервые попавшие в храм Иисуса Лоа, переживали потрясение. Легкий аромат благовоний, приглушенные удары барабанов, что всегда звучали в храме, а главное — ощущение нереальности происходящего, невозможности самого существования подобной постройки били наверняка: неофиты и сомневающиеся выходили из храма убежденными приверженцами Католического Вуду. Верующие же частенько впадали в экстаз, вызывая радостный переполох у окружающих.
Храм Иисуса Лоа был велик во всех смыслах. Являлся не только символом, но возведенной в камне проповедью.
При этом высшие иерархи Католического Вуду, хотя это и покажется странным, появлялись в главном помещении храма крайне редко, только по настоятельной необходимости. И площадь, на которую падала гигантская тень Иисуса Лоа, они недолюбливали, предпочитали приезжать в святыню через сеть подземных дорог. Высшим иерархам не нравилось ощущать себя маленькими и слабыми, а это чувство появлялось у каждого, кто шел к храму в тени Иисуса Лоа; им не требовалось читать безмолвную проповедь камня, ибо они знали о силе Традиции гораздо больше, чем могла рассказать величественная постройка.
Высшие иерархи Католического Вуду считали себя не менее значимой частью Традиции, чем главный ее храм, а потому они (и те, чьи честолюбие и сила позволяли надеяться войти в число избранных) проникали в главную святыню просто и буднично, по-деловому.
Каори оставила машину на последнем уровне подземной парковки, на лифте поднялась на тринадцатый этаж, прошла по знакомому коридору и без всякого волнения толкнула дверь в приемную самого Ахо, настоятеля храма Иисуса Лоа. Встреченные по дороге монахи-замбийцы, призванные поддерживать порядок в святыне, лишь расступались и кланялись — Каори здесь прекрасно знали. Секретарь настоятеля, симпатичная девчонка в плотно облегающем пышные формы белом платье, при появлении мамбо торопливо вскочила и даже сделала попытку открыть дверь в кабинет, но не успела — Каори двигалась слишком быстро, не торопливо, но стремительно. Девчонка лишь плотно затворила не до конца закрытую дверь и тихонько выдохнула — она побаивалась приехавшую к Ахо мамбо. Которая, оказавшись в кабинете настоятеля, сменила деловитую стремительность на почтительную неторопливость.
— Долгих лет жизни, отец.
Девушка опустилась на одно колено и склонила голову.
— Долгих лет жизни, Каори.
Облаченный в традиционные белые одежды Ахо встал из-за стола, подошел к замершей у двери девушке и, после того как та поцеловала ему руку, помог подняться.
— Рад тебя видеть.
— Я тоже рада встрече, отец.
— Моя маленькая Каори…
Но ни слова, ни сопровождавший их жест — настоятель притянул девушку к себе и нежно поцеловал в лоб — не были похожи на поведение любовника.
1 2 3 4 5 6 7
Он едва не сказал: «Я люблю тебя». Едва не сказал…
Камилла погладила руку Вима. Длинные пальцы. Достаточно нервные, чтобы их обладатель стал виртуозным пианистом, и в то же время слишком грубые, чтобы это произошло.
— Почему ты стал музыкантом?
Оказывается, подобрать ключик к тщательно запертым сейфам не очень сложно. Твоя Женщина и есть ключ.
— Семейная традиция, — негромко ответил Дорадо. — Мой отец был первой скрипкой в Венской опере.
Ему рукоплескали настоящие ценители. Я сел за рояль в три года.
Но стал всего лишь тапером…
— Что произошло потом?
Он стал всего лишь тапером, значит, было «потом».
— Отец погиб за месяц до того, как мне исполнилось четырнадцать. Сын какого-то шейха обкурился травкой и решил покататься по ночному городу на новеньком спортивном автомобиле. Дело замяли.
— А твоя мать?
— Она умерла, когда я был совсем маленький.
— Ты остался один.
— Жил у сестры отца. Но становиться профессиональным музыкантом передумал. Лицедеи не всегда могут постоять за себя.
Камилла снова посмотрела на руку Дорадо. Когда-то изящную, теперь — изрядно погрубевшую.
Она не спросила, как это произошло. Только обронила:
— Но ведь ты лицедей.
— Да, лицедей, — согласился Вим. — Я вырос в подходящей семье.
Нервные пальцы пианиста плохо приспособлены для рытья окопов. Для лазания по отвесным скалам. Для ударов. Руки Дорадо стали крепкими, сильными, грубыми. Они перестали быть руками виртуоза, зато стали руками солдата. Они наглядно демонстрировали, на что может пойти четырнадцатилетний мальчишка, решивший, что его несправедливо обидели. Мальчишка, который перестал верить окружающим.
Вим приоткрыл сейф под названием «Юность», но вовремя спохватился и захлопнул тяжелую дверь. Не стал рассказывать девушке о том, как отметил десятилетие гибели отца, как покарал обидчика и, как после эйфории от свершившейся мести навалилась на него пустота. Ощущение бессмысленности всего. Ощущение того, что он сам сломал себе жизнь.
Пустота, которая исчезла лишь при появлении Камиллы.
* * *
территория: Китайская Народная Республика
окрестности Пекина
главное богатство руководителя — его подчиненные
Небольшой дом, выдержанный в классическом китайском стиле, прятался в живописнейшем уголке дальних пекинских окрестностей, в заповедной зоне, предназначенной для вилл высших чиновников Поднебесной. Покрытые лесом холмы на горизонте, большая поляна перед домом, аккуратный сад и пруд позади. Стороннему наблюдателю открывалась картина идиллическая, нежная, едва ли не хрупкая. Милое здание расположилось вдали от других построек, казалось одиноким и беззащитным, но… только казалось. На деле же поместье старейшины китайской разведки генерала Ляо охранялось тщательнее многих военных объектов. Слишком важные разговоры вел старик в своем доме, и многие готовы были отдать любые деньги ради доступа к главным тайнам Поднебесной. Но все усилия этих людей ни к чему не приводили — хрупкое на вид строение являлось настоящей крепостью.
— Последний отчет, который я получил от машинистов за пять минут до начала нашей встречи, пока зал, что с господином Банумом все в порядке. Он жив и здоров.
Полковник Ван, несколько месяцев назад ставший ближайшим помощником генерала, склонил голову и замолчал. Доклад о текущих делах окончен, наступило время вопросов и уточнений.
Ляо чуть пошевелился, удобнее устраиваясь в кресле, и, не открывая прикрытых в начале встречи глаз, поинтересовался:
— Каково мнение аналитиков о происходящем в Москве?
— Факты свидетельствуют о том, что нынешний конфликт между индусами и арабами активно поддерживается некой третьей силой. Анализ показывает, что СБА, с большой долей вероятности, не сумеет удержать ситуацию под контролем и в Москве возникнут по-настоящему крупные беспорядки. Которые, по самым скромным прогнозам, затронут не менее трех территорий Анклава.
— А по нескромным прогнозам?
— Согласно самому пессимистичному для СБА сценарию, волнения охватят Аравию, Кришну, Занзибар, Урус и Болото. Возможно вторжение на корпоративные территории. Как минимум, неделя погромов и уличных боев. — Полковник улыбнулся: — Слишком много факторов играет против Мертвого. На этот раз он действительно влип.
— Скоро выборы президента СБА, — обронил старик. — Моратти хочет свалить Кауфмана, а массовые беспорядки — замечательный повод для увольнения директора филиала. Даже верхолазам ничего объяснять не надо, не говоря уже о журналистах.
Ляо прекрасно понимал, что за «третья сторона» пытается раздуть в Москве пожар.
Ван тихонько вздохнул и осмелился проявить инициативу:
— Может, предложим главе московской Триады добавить Мертвому неприятностей?
«Пусть запылает еще и Шанхайчик».
В этом случае Анклав превратится в настоящее поле боя.
Первоначально мысль показалась старику интересной: глава московского филиала СБА Максимилиан Кауфман по кличке Мертвый был старым врагом Ляо, однако, поразмыслив, генерал покачал головой:
— В настоящий момент главным для нас является не устранение Кауфмана, а миссия Банума. Если бы Хасиму потребовалось устроить в Анклаве хаос, он бы нас проинформировал. Но его, как я понимаю, устраивает существующее положение вещей, поэтому предупредите главу московской Триады, что мы не заинтересованы во втягивании Шанхайчика в конфликт.
— Да, товарищ генерал.
Ляо открыл глаза и бросил быстрый взгляд на в очередной раз склонившего голову подчиненного.
«Почему ты сразу согласился? Почему не попробовал настоять на своем? Или ты предложил ввести в игру московскую Триаду просто так? Не обдумав?»
И старик в очередной раз поймал себя на мысли, что ему не хватает Тао. Цепкого полковника Тао, понимавшего все с полуслова, предлагавшего только обдуманные действия и готового отстаивать свою точку зрения перед кем угодно. Но Тао больше нет, сгинул в Москве, проиграв схватку Мертвому. Теперь против Кауфмана играет Урзак, и чем закончится их бой — еще не ясно…
Смотреть на демонстрирующего предельную почтительность Вана не было никаких сил, и Ляо вновь прикрыл глаза. И опять укорил себя за то, что в свое время не подготовил для Тао достойного преемника. Впрочем, нет, был еще Шэнхун. Тоже толковый офицер. И тоже погиб…
— Сегодня утром я узнал о том, что в европейском доме Банума хранится интересная книга.
Помощник не выразил неудовольствия или удивления тем фактом, что информация прошла мимо, хотя именно в его обязанности входило систематизировать для старика поступающие сведения. Ван понимал, что еще не достиг того уровня доверия, которым пользовался у Ляо предшественник.
Однако генерал решил сгладить ситуацию: когда появится толковый помощник — неизвестно, а до тех пор все равно придется терпеть полковника.
— У меня есть друзья на самом верху Исламского Союза, лично у меня, — объяснил старик. — О книге я узнал от них.
— Понимаю.
Ляо был гением разведки, легендой, за свою долгую карьеру он успел завербовать сотни людей, многие из которых занимали теперь высокие посты в самых разных странах.
— Могу я узнать, о какой книге идет речь?
— Предполагается, что это своего рода мемуары Хасима Банума, история его жизни. Наш друг много знает, а потому его сочинение может оказаться крайне любопытным. — Старик помолчал. — Но до тех пор пока Банум жив, проникнуть в его дом практически невозможно…
Полковник, свято верящий в безграничные возможности современной техники, удивился подобному замечанию, однако оставил сомнения при себе. Проникнуть можно куда угодно, было бы желание.
— А вот если с Урзаком случится непоправимое, защита ослабеет… — Генерал вновь открыл глаза, но теперь его взгляд оказался весьма жестким. — В этом случае книга должна оказаться у нас. Я не хочу, чтобы арабы наложили на нее лапу. Это понятно?
— Да, товарищ генерал.
Ван понял, что Ляо поручил ему ОЧЕНЬ важную операцию. До сих пор задания были куда более понятны и вполне укладывались в рамки обычной разведывательной деятельности: найти, узнать, завербовать, пристрелить, проанализировать… На этот раз все не так. Чем могут быть любопытны воспоминания человека, о котором никто не знает? О чем он может рассказать? Ван служил в разведке не первый год и знал, что руководство Народной Республики информировано о подноготной любого мало-мальски значимого события в мире едва ли не лучше, чем его непосредственные участники. Почему в дом Банума невозможно войти до его смерти? Но самое главное — гнетущий взгляд Ляо. Взгляд, ясно показывающий, что будущее полковника напрямую зависит от результатов операции.
Последнее обстоятельство разозлило Вана больше всего. Разве к этому он стремился? Разве для того высокопоставленные родители протолкнули его в свое время в военную разведку, чтобы блестящая карьера оказалась под угрозой из-за одного-единственного поручения, данного каким-то стариком? Ну да, Ляо — патриарх, легенда, личный друг Председателя, но все видят, что его методы устарели. Теперь все решает команда, группа единомышленников, а не одиночки, предпочитающие проводить время не в Генеральном штабе, а на загородной вилле. Вслух об этом, разумеется, не говорили, но намеки, которые Ван слышал в высоких кабинетах перед назначением к Ляо, не оставляли сомнений в том, что нынешней команде старик изрядно надоел. А полковник хорошо умел понимать намеки.
Тем не менее ни эти мысли, ни зародившаяся в глубине души ярость не помешали Вану ответить со всем возможным уважением:
— Я приложу все усилия, товарищ генерал, чтобы достойно выполнить ваш приказ.
«Разумеется, приложишь! Ведь это твой единственный шанс остаться в разведке».
Ляо терпеть не мог карьеристов, но что делать? Растерял толковых ребят, растерял…
Взгляд старика немного смягчился.
— Чуть позже я расскажу, как можно будет попасть в дом Банума и отыскать книгу.
— Вы прикажете мне лично отправиться в Европу?
— В этом нет необходимости, Ван, вы нужны мне здесь.
— Задействовать наших агентов или подключить к операции баварскую Триаду?
«Пусть не толковый, но исполнительный. Хоть что-то…»
Ляо устремил задумчивый взгляд на окно и после непродолжительных раздумий отрицательно покачал головой:
— Нет, Ван, в этот раз я не хочу использовать наших людей. В Европе недолюбливают Народную Республику, постоянно ищут повод, чтобы выразить возмущение или протест, поэтому следует вести себя осторожно. Во всяком случае — пока. — И вновь перевел взгляд на помощника. — Подберите надежных людей со стороны.
— Слушаюсь, товарищ генерал.
* * *
территория: Соединенные Штаты Америки
Новый Орлеан
храм Иисуса Лоа
большая цель — большой труд
Говорят, что когда-то, в древние и просто старые времена, например в двадцатом веке, предпринимались попытки строить города так, чтобы они представляли собой некую правильную фигуру: круг или пятиконечную звезду, квадрат или полумесяц. Однако, несмотря на все усилия архитекторов и строителей, ничего не получалось. Города сложны, слишком много людей в них живет, и всегда найдется тот, кто построит дом за разрешенными пределами. Или не один дом. Есть деревушки, что лепятся к окраинам городов. Уничтожить их? Другими словами, дело оказалось убыточным, неперспективным. К тому же было непонятно, кто насладится величием осуществленного замысла? Пассажиры самолетов? Космонавты? Идея канула в Лету.
И люди, чтобы хоть как-то выделить свои города, принялись выставлять напоказ некоторые их сооружения. Небоскребы, гигантские статуи, храмы, мечети — все, имеющее неповторимый облик, должно было притягивать взоры и днем, и ночью, сиять круглосуточно, постоянно демонстрируя лицо города. Эйфелева башня в Эль-Париже и американская Статуя Свободы, великолепная «Башня Света» в Сингапуре и знаменитый московский «Подсолнух». Эти и многие другие творения украшали города Земли, демонстрируя силу человеческого гения. Километры вверх! Сотни метров вширь! Мы царапаем небо и свысока поглядываем на проплывающие вдоль средних уровней здания облака.
Мы можем все!
Или почти все.
И редко, очень редко принимались меры для того, чтобы выделить лишь одно здание. Ведь чем больше гигантских сооружений, тем лучше! Есть «Подсолнух», но есть и «Дядя Степа». Неподалеку от Статуи Свободы растут величественные небоскребы. Эйфелева башня кажется коротышкой на фоне причудливой, спиралью устремленной ввысь «Раковины»… Удивить! Восхитить! Чем грандиознее постройки, тем сильнее и богаче считается город. А вот в Новом Орлеане рассуждали иначе. Согласно местному закону, высотные здания разрешалось строить лишь в нескольких местах, и то до определенной высоты, а ночную подсветку небоскребов тщательно проверяли городские власти. Ибо из каждой точки города и днем и ночью должен открываться вид на грандиозный храм Иисуса Лоа. На монументальный собор черного камня, что поднялся над старым городом много лет назад. На его километровую башню, увенчанную огромной статуей. На две его колокольни, по семьсот метров каждая. На основное здание, высотой почти двести метров.
Люди должны видеть свой храм. Должны помнить о Традиции, под сенью которой живут.
Должны помнить о Католическом Вуду.
Чтобы попасть в главный храм, в пульсирующее сердце Традиции, раскинувшей крылья почти над всей Америкой и Африкой, требовалось пересечь гигантских размеров площадь, на которой, бывало, собиралось до миллиона человек. Затем надо было подняться по лестнице из тринадцати пролетов и пройти в двери. Но не в центральные двери — стрельчатые произведения искусства пятидесятиметровой высоты, на которых темнели бронзой все святые духи Лоа. Не в них. Парадный вход открывался исключительно по праздникам, а в обычные дни посетители попадали в главный храм Католического Вуду через небольшие боковые двери. И оказывались в грандиозном помещении, сводчатые потолки которого смыкались на двухсотметровой высоте.
Все без исключения люди, впервые попавшие в храм Иисуса Лоа, переживали потрясение. Легкий аромат благовоний, приглушенные удары барабанов, что всегда звучали в храме, а главное — ощущение нереальности происходящего, невозможности самого существования подобной постройки били наверняка: неофиты и сомневающиеся выходили из храма убежденными приверженцами Католического Вуду. Верующие же частенько впадали в экстаз, вызывая радостный переполох у окружающих.
Храм Иисуса Лоа был велик во всех смыслах. Являлся не только символом, но возведенной в камне проповедью.
При этом высшие иерархи Католического Вуду, хотя это и покажется странным, появлялись в главном помещении храма крайне редко, только по настоятельной необходимости. И площадь, на которую падала гигантская тень Иисуса Лоа, они недолюбливали, предпочитали приезжать в святыню через сеть подземных дорог. Высшим иерархам не нравилось ощущать себя маленькими и слабыми, а это чувство появлялось у каждого, кто шел к храму в тени Иисуса Лоа; им не требовалось читать безмолвную проповедь камня, ибо они знали о силе Традиции гораздо больше, чем могла рассказать величественная постройка.
Высшие иерархи Католического Вуду считали себя не менее значимой частью Традиции, чем главный ее храм, а потому они (и те, чьи честолюбие и сила позволяли надеяться войти в число избранных) проникали в главную святыню просто и буднично, по-деловому.
Каори оставила машину на последнем уровне подземной парковки, на лифте поднялась на тринадцатый этаж, прошла по знакомому коридору и без всякого волнения толкнула дверь в приемную самого Ахо, настоятеля храма Иисуса Лоа. Встреченные по дороге монахи-замбийцы, призванные поддерживать порядок в святыне, лишь расступались и кланялись — Каори здесь прекрасно знали. Секретарь настоятеля, симпатичная девчонка в плотно облегающем пышные формы белом платье, при появлении мамбо торопливо вскочила и даже сделала попытку открыть дверь в кабинет, но не успела — Каори двигалась слишком быстро, не торопливо, но стремительно. Девчонка лишь плотно затворила не до конца закрытую дверь и тихонько выдохнула — она побаивалась приехавшую к Ахо мамбо. Которая, оказавшись в кабинете настоятеля, сменила деловитую стремительность на почтительную неторопливость.
— Долгих лет жизни, отец.
Девушка опустилась на одно колено и склонила голову.
— Долгих лет жизни, Каори.
Облаченный в традиционные белые одежды Ахо встал из-за стола, подошел к замершей у двери девушке и, после того как та поцеловала ему руку, помог подняться.
— Рад тебя видеть.
— Я тоже рада встрече, отец.
— Моя маленькая Каори…
Но ни слова, ни сопровождавший их жест — настоятель притянул девушку к себе и нежно поцеловал в лоб — не были похожи на поведение любовника.
1 2 3 4 5 6 7