Довольно мне быть воином! У меня не хватит слез, чтобы смыть горькие
ошибки, которые жгут меня...
Тимур-Мелик выхватил свою кривую саблю, наступил на нее ногой и
переломил. Он сам обернул тело Хорезм-шаха тканью своего тюрбана и прочел
над ним единственную короткую молитву, которую знал. Джигиты вырыли ножами
в песке яму и похоронили в ней труп Хорезм-шаха Мухаммеда, бывшего самым
могущественным нз мусульманских владык и окончившего свою жизнь баеславно,
как дрожащий под ножом мясника козленок.
Тимур-Мелик покинул остров и отправился со своими джигитами на поиски
султана Джелаль эд-Дина, чтобы рассказать ему о смерти его отца. Говорят,
что потом много лет он скитался простым дервишем, бродя по Аравии, Ирану и
Индии.
Главапятая
КУРБАН-КЫЗЫК ОТПРАВИЛСЯ ДОМОЙ
- Гребите сильнее! Ну-ка еще!
Поставленная носом против течения лодка боролась со стремительными
потоками Джейхуна и медленно приближалась к берегу,
"Смотреть за шахским конем на чужбине,- подумаешь! Лучше голодать на
родине! - размышлял Курбан.- Такая же радость, как у перепелки сидеть в
шелковой клетке над дверью ашханы. Падишах мне подарил золотой динар. Такой
день бывает раз в жизни. Но как донести этот динар до дому? Только держа
его во рту за щекой. Он же приказал отправить лодки вниз по реке до
Хорезма... Нет! Туда я не поплыву. Нет, Курбан не хочет больше ни воевать
за шаха, ни убегать. Так можно добежать и до великого Последнего моря, а
затем куда? Курбан хочет вернуться на свою пашню и увидеть своих детей..."
И Курбан посматривал на оставленный им скалистый берег, где еще виднелся
на вершине бугра Мухаммед на гнедом коне. Курбан соскочил в воду и выбрался
на берег. Из крепости вниз по холму бежали обезумевшие люди с узлами на
плечах; отталкивая друг друга, они прыгали в лодки и повторяли:
- Татары близко! Скорее спасайтесь!
Никому не было дела до Курбана. Курбан побежал вдоль берега, добрался до
шалаша, где жил с другими перевозчиками, нашел в соломе свой мешок с
сапогами, оглянулся еще раз на реку и увидел, что лодки одна за другой
отталкиваются от берега. Тут же он, не колеблясь, вступил на тропу новых
испытаний.
Он поднялся на холм к стенам крепости. Оттуда он увидал, как по желтой
каменистой равнине убегали красные и полосатые халаты, спасавшиеся
врассыпную, а еще дальше приближалось облако пыли.
"Это татары",- понял Курбан и бросился вперед по сухой степи, не замечая,
что камни и колючки ранят его босые ноги.
"Там впереди холм, за ним должны быть овраги. Татары займутся крепостью и
переправой. На что им Курбан?"
Он добежал до одинокой могилы с высоким шестом, притаился за ней,
отдышался и стал высматривать.
В пыли он уже различал всадников в рыжих тулупах, пригнувшихся к шеям
мчавшихся коней. На некоторых блестели железные пластинки панцырей. Уже
доносился рев татар, дикие выкрики "кху-кху-кху!" и топот ног тысяч
низкорослых запыленных коней.
Некоторые всадники отделились от толпы, скакали прямо по равнине,
пересекая путь убегавшим. Взлетали блестящие мечи, люди падали, татары
делали круг, останавливались и, не слезая, нагибались, подхватывали
брошенные узлы и снова уносились, присоединяясь к войску.
Курбан ползком добрался до сухого оврага, скатился вниз и снова побежал.
Целый день тянулась пустынная равнина, иногда попадались заброшенные
пашни. По дорогам встречались люди, то одинокие, то скитавшиеся группами.
Узнав, что Курбан оттуда, из "долины скорби и слез", все останавливались и
расспрашивали про судьбу Бухары, про бегство Хорезм-шаха, приглашали к
костру, делились лепешками, испеченными в золе, и жадно слушали.
Курбан рассказывал, как он дрался один с несколькими татарами, как он
перебил всех и как под ним убили коня. Теперь он плетется домой, не желая
ничего, только увидеть старый тополь в том месте, где арык поворачивает на
его пашню, только бы снова приласкать своих детей...
Он, наконец, сам стал верить в свои рассказы, но умалчивал о том, как он
переносил падишаха из лодки на берег, потому что все проклинали Мухаммеда,
в день горя покинувшего родную землю. Отдав народ во власть монголов и
татар, он побоялся умереть, как джахнд (мученик) на поле битвы.
В одном месте Курбан увидел много людей в овраге, подошел к ним, и они
посторонились, дав ему место у огня. Все говорили о татарах и встречах с
ними.
- Мы из одной деревни. У нас случилось такое дело. Собрались мы на улице
человек с десяток потолковать. Тут въехал в деревню татарин. Он поскакал
прямо на нас и давай рубить людей одного за другим. Ни один человек не
осмелился поднять руку на одинокого всадника. А кто успел перелезть через
забор, как мы, тот спасся.
- А вот что я слышал. Настиг татарин одного человека, работавшего в поле,
и не было у татарина никакого оружия, чтобы прикончить его. Страшным
голосом он закричал: "Положи голову на землю и не шевелись!" И что же!
Человек лег на землю, а татарин поскакал к другой, заводной лошади,
навьюченной награбленным добром, отыскал меч и, вернувшись, убил человека.
Так они сидели у костра и горевали о том, как страдает родной народ, и
уделили Курбану кусочки лепешек и чашку горячей мучной болтушки.
Вдруг страшный, хриплый голос прокричал сверху над ними:
- Эй вы! Скрутите-ка друг другу руки за спиной!
Наверху, на краю оврага, на рыжем коне показался татарский всадник.
- Беда! Пришел день нашей погибели! - забормотали люди и принялись
снимать пояса и покорно вязать подставленные руки.
- Стойте! - сказал Курбан.- Ведь он один. Неужели мы не убьем его и не
убежим?
- Мы боимся!
- Когда мы сами перевяжем себе руки, он убьет нас. Давайте лучше убьем
его! Может быть, нам удастся спастись.
- Нет, нет! Кто осмелится сделать это!
И все, дрожа, продолжали вязать себе руки. Курбан, склонившись и
протягивая перед собой узелок, точно хотел поднести дар, вскарабкался вверх
по склону и подошел к татарину.
Всаднику уже было много лет. Седые редкие волосы свисали с подбородка.
Лицо, обожженное ветром, избороздили морщины времени. Суженные глаза
высматривали колючими осколками.
- Что это? - спросил всадник, наклоняясь к подаваемому узлу.
Курбан схватил его за голову и руку. Лошадь испугалась и бросилась в
сторону. Курбан не отпускал татарина и волочился по земле, пока всадник не
свалился. Тогда Курбан зарезал его ножом, как привык резать баранов.
Курбан встал и оглянулся. Из бывших у костра людей один со всех ног бежал
прочь, другие, притаившись, высматривали из оврага. Потом подошли двое.
- Он уже не дышит,- сказал один, склонившись к татарину.
- Теперь надо честно разделить все, что на нем,- сказал другой н стал
сдирать с убитого овчинную шубу, надетую без рубашки на голое смуглое тело.
Все направились к коню и помогли Курбану поймать его. Тут Курбан сказал:
- Вы берите все, что хотите, а рыжий конь будет мой. Вы же видите, что
это не монгольский, а наш, крестьянский, уворованный конь. На нем я буду
пахать землю.
- Бросим лучше жребий,- сказал один, наматывая на руку повод коня.
- Смотри, татарин жив, он встает! - крикнул Курбан, и человек,
испугавшись, бросил повод и побежал.
Курбан отвязал и скинул на землю все мешки и сумки, бывшие на коне, кроме
одной, самой тяжелой. Вскочив на седло, он крикнул:
- Какие вы джигиты! Вы - испуганные жуки, убегающие от поднятой палки.
Если бы у вас были львиные сердца, то мы бы вместе не только выгнали всех
татар и монголов, но и всех Хорезм-шахов, султанов, беков и ханов,
захвативших наши земли. А вы - тараканы, прячетесь в щели и боитесь каждого
шороха! Конечно, самый последний татарин вас раздавит. Прощайте и
вспоминайте Курбан-Кызыка, богатыря вселенной! - Махнув рукой, Курбан
поскакал через поле.
Глава шестая
КУРБАН ИЩЕТ СВОЮ СЕМЬЮ
Чем ближе Курбан подъезжал к Бухаре, тем больше встречалось разрушенных
селений и обглоданных трупов. Разжиревшие собаки с отвисшими животами
медленно отходили прочь от трупов, волоча хвосты, и ложились без лая.
В пустынном месте Курбан развязал оставшийся на седле кожаный мешок
татарина, надеясь, что в нем он хранил награбленное золото. Там оказались
три обыкновенных кузнечных молотка разной величины, напильник, клещи,
узелок с пшеном, кусок вареного мяса и десяток лепешек. Где же золото? В
свернутой тряпке Курбан нашел кожаный кошелек. В нем были деньги - не
золото, а горсть серебряных и медных монет. Все-таки и эти дирхемы
пригодятся в хозяйстве, да еще сохранился за щекой золотой динар
Хорезм-шаха.
Возле некоторых селений на пашнях уже работали поселяне. Они жаловались
Курбану, что теперь в арыках вода поступает неправильно и редко, некоторые
поля засохли, на других разлившаяся вода размыла вспаханную и засеянную
землю. Повсюду образовались новые овраги.
Уже недалеко от родного дома в одном безлюдном селении Курбан встретил
знакомого крестьянина Кувонча. Тот указал на груду закоптелых камней и
золы.
- Вот все, что осталось от моего дома - говорил Кувонч, грустно кивая
головой.- Я хожу кругом и зову моих детей, а они не приходят. В тот день,
когда прискакали монголы, я был в поле. Я видел дым, обезумевших соседей и
побежал за ними, думая, что и моя семья убежала с другими. Когда я вернулся
ночью, отыскивая свой дом,- ничего не осталось, кроме этих камней и
горячего пепла. Я не знаю, увезли монголы моих детей, или все они погибли в
пламени... Но, может быть, они еще вернутся?..
Полный тревоги, Курбан поехал дальше и уже в темноте оказался около
старого тополя, где отводная канавка поворачивала к его пашне.
В арыке текла вода. В безмолвной ночи при бледном сиянии месяца он
приблизился к дому. Ворота во двор были раскрыты настежь. Он соскочил с
коня, поставил его под навесом и пошел к двери дома. Она была забита
поперечной доской. Ни шороха, ни вздоха за дверью... Даже собака не
встретила его...
Курбан насобирал охапку соломы и бросил коню. Затем по знакомым выступам
стены взобрался на крышу. Там прилег на груде старых стеблей джугары.
Засыпая, он слышал слова, сказанные Кувончем: "Они, может быть, еще
вернутся?"
Рано утром, когда прохваченный холодным ветром Курбан ворочался на крыше
хижины, до него донесся странный звук, похожий на отдаленный стон. Курбан
прислушался. Стон повторился. Он доносился снизу. Кто стонет? Израненный
татарами? Или, может быть, умирающий татарин?
Курбан спустился с крыши и бросился к коню. Тот уже съел всю солому и
нетерпеливо перебирал ногами. Курбап достал из кожаной сумки молоток.
Высадив дверь хижины, он вошел внутрь. Там было темно. Он пошарил руками по
лежанке и наткнулся на тело. Ощупал лицо и узнал мать. Она лежала как
мертвая; тихий голос простонал:
- Я знала, сынок, что ты вернешься. Курбан не бросит нас...
- А где остальные?
- Все убежали туда, к горам, а я осталась сторожить дом, да совсем
обессилела. Меня, верно, приняли за мертвую и дверь заколотили. Да, сынок,
теперь, когда ты вернулся, все поправится...
Курбан отыскал горшок, принес воды из канавки, собрал колючек. Он развел
огонь в очаге и поставил горшок, насыпал в него пшена. В хижине стало
светло и тепло. Мать лежала, худая и слабая, не в силах сделать движение.
Ее нос заострился, и сухие обтянутые губы шептали:
- Вот ты и пришел, сынок!
Курбан отвел коня на пустырь, стреножил ето и оставил пастись. Рядом был
его участок пашни, такой клочок, как ладонь,- как с него прокормить семью?
А еще приходилось отдавать половину урожая владельцу земли - беку! Участок
уже зарос сорняком. Дальше тянулись знакомые участки соседей. И они заросли
сорной травой, а людей нигде не было видно. Домик с сараем старого
кузнеца-заики Сакоу-Кули стоял вдали, обгорелый, с закоптелыми стенами, а
на деревьях окружавших дом, листья от пожара завяли и сморщились.
Но вот одинокий человек медленно шагает по полю, останавливается,
взмахивает кетменем,- вероятно, исправляет канавку.
- Ойе! - закричал Курбан.
Человек выпрямился, поднес руку к глазам, всматриваясь.
- Ойе! Курбан-Кызык! - закричал он, и оба поспешно направились вдоль
канавки навстречу друг другу и протянули руки, прижавшись правым плечом.
Это был сосед, старый Сакоу-Кули, имевший уже внуков.
- О, какие времена! - сказал старик, утирая рукавом глаза.
- Здорова ли твоя семья, жива ли корова, работает ли осел, плодятся ли
овцы? - спросил Курбан.
- Пришли эти завернутые в шубы люди, угнали соседний скот, увезли поперек
седла четырех моих овец и одну мою внучку, а остальная семья убежала в
горы. Я все жду их, если только они не погибли от голода. А корова и осел
спаслись.
- А где моя семья? - спросил Курбан. Дыханье его остановилось, пока он
ожидал ответа.
- Для тебя есть радость - твоя жена вчера вернулась и ночевала в
развалинах моего бедного дома. Вот она уже идет через поле...
И Курбан увидел вдали знакомую красную одежду жены. Почему она идет
пошатываясь? Курбан сразу сделался серьезен и важен,- ведь он глава семьи,
должен собрать всех под свою руку и снова наладить развалившееся хозяйство.
- Ну что ж, Сакоу-Кули,- сказал он старику.- У тебя есть корова и осел, у
меня конь. Мы их запряжем вместе и распашем наши клочки земли. Кругом
война, набеги; вчера были кипчакские беки, сегодня монгольские ханы. Когда
же мы от них избавимся? Но мы, земледельцы, не можем ждать.
Наше дело-сеять хлеб; если мы сами о себе не позаботимся, то кто же нас
прокормит?
- Верно сказал! Терять время нельзя: земля требует семян, плуга и воды!
Глава седьмая
БЕГСТВО ЦАРИЦЫ ТУРКАН-ХАТУН
Весной этого страшного года Дракона (1220) весь Мавераннагр уже находился
во власти Чингиз-хана. Как старательный хозяин, получивший в свое владение
ценное наследство, монгольский каган стал заботиться об установлении
порядка и мирной жизни. Во всех городах Чингиз-хан поставил татарские
гарнизоны, назначил туземных хакимов и к ним приставил своих монгольских
правителей, чтобы все видело, все знало недремлющее око великого кагана.
Некоторые крестьяне, еще напуганные и недоверчивые, стали постепенно
возвращаться в свои поселки и принялись за обработку полей. Но порядок
восстанавливался медленно: по всей стране бродили шайки голодных, бездомных
беженцев, и вслед за монголами, в поисках еды, они также грабили разоренные
селения.
Оставались еще непокоренными только низозья Джейхуна, коренные земли
Хорезма, где находилась богатая столица Хорезм-шахов Гургандж,- она
оставалась в середине владений монгольских, подобно шатру с перерезанными
веревками. Чингиз-хан решил наложить свою руку на эти земли и поручил
завоевание этой области своим трем сыновьям: Джучи, Джагатаю и Угедэю. Им
он выделил значительныэ части своего войска. Джагатай и Угедэй пошли на
Хорезм с юга, берегом реки Джейхуна, а всегда непокорный Джучи стал
медлить, оставаясь со своими отрядами около Дженда, где он занимался охотой
на диких ослов и отбирал коней у кочевников, требуя только белых и
саврасых, любимых каганом.
Чингиз-хан приостановил поход своего главного войска и решил провести
зиму на берегах реки Джейхуна. Он отправил в Гургандж Данишменд-хаджиба,
одного из передавшихся на его сторону сановников Хорезм-шаха. Тот прибыл к
старой царице Туркан-Хатун и объявил ей, что великий каган воюет не с нею,
а только с ее сыном, Мухаммедом Хорезм-шахом, и не столько из-за
преступлений, которые тот совершил, сколько желая наказать его за
непослушание и за оскорбления, нанесенные им своей матери. Данишмендхаджиб
еще добавил, что если Туркан-Хатун выразит покорность, то Чингиз-хан
обещает не трогать и не разорять областей, находившихся под ее властью.
Но разве коварная царица Туркан-Хатун могла поверить монгольскому
владыке, который был честен только со своими монголами, а на всех других
людей смотрел, как охотник, который играет на дудочке, приманивая козу,
чтобы ее схватить и приготовить из нее кебаб.
Одновременно с прибытием Данишменд-хаджиба в Гургандж приплыли лодки из
Келифа. В одной из них находился переодетый простым батраком Инаньчи-хан,
который привез письмо от Хорезм-шаха. Падишах извещал мать, что покидает
заставы на берегу Джейхуна. Он удаляется в Хорасан, чтобы собрать там
большое войско, и зовет Туркан-Хатун выехать к нему со всем его гаремом, не
доверяя Чингиз-хану.
Это известие настолько встревожило Туркан-Хатун, что она даже перестала
прикладывать к своим глазам примочки, которыми старалась сделать их более
красивыми. Поняв, что оставаться в Хорезме опасно, она приказала навьючить
большой караван, собрала всех жен и детей Хорезм-шаха, нагрузила верблюдов
ценностями и направилась через каракумские пески на юг, к горам Копет-Дага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20