Орлы уже успели испортить ее лицо, еще сохранившее
нежные черты.
- Опять монгольская работа! Они хватают детей, держат, не заботясь, потом
натешась, бросают...
Взмахнула плеть, и конь поскакал. За поворотом дороги всадник нагнал
группу монголов. Две повозки на высоких скрипучих колесах, перегруженные
награбленным скарбом, медленно ехали впереди. На каждой повозке на вещах
сидела монголка в мужском лисьем малахае и овчинной шубе и монотонно
покрикивала на упряжных быков, равнодушно шагавших в облаке пыли.
Позади повозок ковыляли трое полуголых изможденных пленных со связанными
за спиной руками и шатавшаяся от слабости женщина. За ними плелась, высунув
язык, большая лохматая собака. Монгольский мальчик лет семи, с двумя
косичками над ушами, подгонял пленных, точно пастух, торопивший медленно
идущих коров.
- Урагш, урагш, муу! (Вперед, вперед, дурной!) - кричал мальчик и
поочередно стегал каждого хворостиной. Одет он был в подоткнутый за пояс
ватный халат, содранный со взрослого, на его ногах были просторные сапоги,
и, чтобы они не сваливались, маленький монгол туго перевязал их под
коленями ремешками. С сознанием важности порученной работы мальчик особенно
подгонял женщину, которая тащилась только благодаря веревке, протянутой от
повозки. Через прорехи желтого платья просвечивала ее костлявая спина с
багровыми рубцами. Женщина причитала:
- Отпустите меня! Я вернусь! Там осталась моя дочь Хабиче... Я сама
потащу ее!..
- Какую тебе еще дочь надо? - прервал старый монгол, вынырнувший на сивом
коке из тучи пыли.-Сама едва плетется на веревке, а хвалится, что потащит
другую клячу!,.
Старик стегнул женщину плетью. Она рванулась вперэд и упала. Веревка,
которой она была привязана, натянулась и поволокла пленницу. Монголка с
повозки закричала:
- Что ты, старый пес, жадничаешь? Была бы хромая овца, я бы взяла ее к
себе на колени,- от овцы хоть мясо и шкура. А какая нам прибыль от этой
скотины? Ее дочь уже подохла, вот и она свалилась. А нам, ой, как далеко
еще плестись домой, к родным берегам Керулена!.. Брось ее!
- Не подохнет! Живучая! - хрипел от злости старик.- И эта падаль и эти
три молодца - все у меня дойдут до нашей юрты. Другие наши соседи по
двадцать рабов домой гонят, а мы не можем пригнать четверых? Эй вы, скоты,
вперед! Урагш, урагш!
Монгол стегнул плетью волочившуюся женщину, веревка оборвалась, и рабыня
осталась на дороге. Повозки двигались дальше. Старик придержал сивого коня,
щелкнул языком и спросил подъехавшего молодого всадника:
- Выживет или не выживет? Купи ее у меня! Дешево продаю, всего за два
золотых динара...
- Она и до ночи не доживет! Хочешь два медных дирхема?
- Давай! А то и вправду не доживет! Тогда и этого я не получу...- Монгол
засунул за голенище две полученные от всадника медные монеты и рысцой
направился догонять свой обоз.
Всадник свернул в сторону и, не оглядываясь, поскакал через высохшее
поле...
Впереди выросли белые развалины, причудливые груды обломков, старые стены
с проломами и несколько величественных арок. На них еще сохранились
разноцветные арабские надписи. Много искусства и мысли было положзно
зодчими, построившими эти стройные здания, и еще больша труда внесли
неведомые рабочие, сложившие из больших квадратных кирпичей и красивые
дворцы, и внушительные медресе, и стройные минареты. Монголы все это
обратила в покрытые копотью развалины.
- Один бы сноп сухого клевера и несколько лзпешек,- шептал всадник,- и
тогда мы, проехав еще день, доозремся до зеленых гор, где найдутся и люди,
и дружеская беседа возле костра.
Каменные развалины уже близко. Вот под иассивной аркой тяжелые ворота,
открытые настежь. Дзари обиты железом с большими, как тарелки, выпуклыми
шляпками гвоздей.
"Знакомые ворота! Когда-то здесь проходили дервиш Хаджи Рахим, крестьянин
Курбан-Кызык и мальчик Туган. Теперь Туган вырос, стал искусным воином, но,
как бесприютный путник, не находит себе ни хлеба, ни пристанища в
благородной Бухаре, раньше столь цветущей и многолюдной ".
Под темными воротами гулко прозвучали копыта коня. Впереди метнулась
рыжая лисица, легко взлетела на груду мусора и скрылась.
Осторожно ступал конь, пробираясь между обломками мертвого, безмолвного
города. Вот главная площадь... Величественные здания окружали раньше это
место шумных народных сборищ. Теперь площадь засыпана мусором и посреди
белеет скелет лошади. В бирюзовом просторе неба медленно плывут бурые
коршуны, распластав неподвижные крылья.
Конь остановился возле каменных ступеней мечети и, фыркая, попятился,
поводя ушами. Впереди, на каменной подставке, лежала огромная раскрытая
книга Корана с покоробившимися от дождей листами, которые шевелились от
ветра.
"По этим каменным ступеням въезжал в мечеть на саврасом жеребце мрачный
владыка монголов, рыжебородый Чингиз-хан. Здесь он повелел бухарским
старикам кормить до отвала его плосколицых воинов. Тогда на площади пылали
костры, жарились бараньи туши... До сих пор еще видны на каменных плитах
следы костров"...
Туган сошел с коня, разостлал плащ и накрошил сухого хлеба. Он разнуздал
коня и присел на ступени, держа конец повода.
За грудой камней что-то зашевелилось. Из-за обломков кирпичей поднялась
истощенная женщина. Кутаясь в обрывки платья, она приближалась, протянув
руку, и не могла оторвать жадных горящих глаз от хлебной корки.
Туган дал ей горсть сухарей. Она величественным медденным жестом приняла
их, как драгоценность, и, отойдя, опустилась на колени. Она поднесла сухарь
к воспаленным губам, но резко опустила руку и стала раскладывать сухари
ровными горсточками на каменной плите. Осторожно слиза-, ла с руки крошки и
крикнула:
- Эй, лисята, эй, пузанчики, ко мне! Не бойтесь! Он наш, он добрый.
Из черного отверстия между каменными плитами показалась сперва одна,
потом три взлохмаченные детские головки. Пробираясь между развалинами,
цепляясь друг за друга, дети медленно приблизились к женщине. Голые,
обожженные солнцем, они были худы, как скелеты, только животы их раздулись
шарами. Из черной дыры вылезли еще двое детей. Они и не пытались встать, а
подползли на четвереньках и уселись, обняв руками свои опухшие животы.
Женщина ударила по рукам тех, кто потянулся к сухарям, и стала по очереди
класть детям в рот крошки. Она рассказывала :
- Ворвались они... эти страшные люди, закутанные в овчины... Скакали
повсюду на небольших лошадях и забирали все, что только замечали... Они
убили моего мужа,- он хотел оградить семью... Они схватили всех моих детей
и увезли,- не знаю, живы ли они?.. Всадники волокли меня на аркане, держали
рабой на потеху всем. Однажды ночью мне удалось скрыться, и я пробралась
сюда, в эти развалины... Здесь я не нашла своего дома. Только кучи мусора.
Днем бегают ящерицы, ночью воют и подкрадываются шакалы... Около города я
встретила этих брошенных монголами детей. Мы вместе искали еду и выкапывали
корешки дикого лука... Теперь эти дети стали моими детьми, и мы умрем
вместе, а может быть, и выживем...
Туган отдал женщине последние сухари и, ведя в поводу коня, вышел из
города.
Туган пробирался все дальше к Самарканду. Он не встречал караванов.
Кое-где на полях показывались редкие поселяне. Раза два прорысили
монгольские всадники. Тогда работавшие поселяне падали, как подкошенные, и
уползали в канавы. Когда облачко пыли, провожавшее монголов, уплывало за
холмы, на полях снова поднимались напуганные поселяне и принимались
вскапывать землю.
Глава вторая
ГДЕ ШУМНЫЙ ГОРОД САМАРКАНД?
Через несколько дней Туган остановился па пустынной возвышенности,
изрытой могильными буграми. Перед ним зеленела долина реки, где
громоздились развалины недавно еще славного Самарканда. Домики с плоскими
крышами лепились один около другого, но никакого движения не замечалось в
бывшей столице Мавераннагра, где раньше трудились десятки тысяч искусных
рабочих. Проломанные и размытые дождями крепостные стены огибали среднюю
часть города. Там сохранилась закоптелая часть высокой мечети, выстроенной
последним хорезм-шахом Мухаммедом, и две круглые башни.
Хромой нищий приблизился к Тугану и просунул из отрепьев тощую руку.
- Подай убогому, славный бек-джигит! Да сохранит тебя в битвах аллах! Да
отведет он вражескую стрелу от твоего храброго сердца!
- Где же город? Где блестящая столица султанов и шахов? Где важные купцы,
пестрые базары, где веселый шум молотков в мастерских? - говорил Туган,
рассуждая больше с самим собою, чем с нищим.
- Всего этого больше нет! - сказал нищий.- Ведь тут прошли монголы! Разве
они что-нибудь оставят? Ты спрашиваешь, куда девался город? Одну часть
людей вырезали безжалостные всадники, другую часть угнали они в свои
далекие степи, остальные жители бежали в скалистые горы, где многие уже
погибли...
- Долго ли беглецы будут скитаться?
- Туда за городом, выше по реке, уже понемногу сходятся люди и строят
себе хижины из хвороста и глины. Но живут они всегда в страхе: монголы
могут вернуться каждый день, забрать кого хотят, и утащить с собой на
аркаках... Да сохранит тебя аллах за твою щедрость!
- А что это за башня в середине города?
- Заворачивай коня подальше от этих башен! Там тюрьма! Монгольские ханы
уже завели тюрьму в мертвом городе. При пей живут монгольские палачи, они
железными палками разбивают головы осужденных. Я расскажу тебе, как они это
делают...
Туган, не слушая, спустился вниз по косогору. Пробравшись между
развалинами мертвого города, Туган подъехал к крепости, где возвышались две
старые башни, мрачные и безмолвные. Вдоль стены на земле сидели унылые
родствзнники заключенных. Часовые с копьями сторожили у ворот. Оседланные
кони дремали, привязанные к столбам.
- Ты куда? Отъезжай! - крикнул часовой.
- У меня дело к смотрителю тюрьмы,- сказал Туган.
- Ты по ней стосковался?
- Может быть, если в башне сидит мой брат.
- У пас в тюрьме немало разбойников. Но долго они не засиживаются: их
приводят на площадку перед рвом и стукают по темени железной булавой. Поищи
там, во рву, может быть, найдешь тело брата. Как звали его?
- Он дервиш II пишет книги. Хаджи Рахим Багдади...
- Длинноволосый безумный дервиш? Такой еще жив! Мы его зовем "дивона"
(юродивый). Посажен надолго...
- "Навеки н до смерти"?
- Я слишком с тобой разболтался... Привяжи коня и ступай во двор.
Спросишь начальника тюрьмы. Его дом стоит там же. Около двери на крюке
повешен кувшин. Не забудь, положить в этот кувшин не меньше шести дирхемов.
Тогда начальник будет тебя слушать...
Туган привязал коня и вошел в ворота. Начальник тюрьмы стоял на террасе
дома в красном ватном халате и зеленых туфлях на босу ногу. Полуголый тощий
повар, звеня железной цепью па ногах, рубил сечкой в деревянной миска
баранину для кебаба. Конец седой бороды начальника, его ногти II ладони
были выкрашены красной хенной. Камышовой тростью он ударял повара по плечу
и приговаривал:
- Подбавь перцу! Не ленись! Так! Полей гранатовым соком!
Туган заметил подвешенный у двери глиняный кувшин и опустил в него десять
медных дирхемов. Начальник мрачным взглядом уставился на Тугана.
- Я мусульманский воин из отряда Субудай-багатура.
С его разрешения, еду разыскивать родных. Вот моя пайцза! - Туган достал
висевшую у него на шнурке дощечку с вырезанной надписью и рисунком птицы.
Начальник повертел пайцзу и возвратил ее Тугану.
- Что тебя привело в этот дом отверженных?
- Я ищу родственника, дервиша Хаджи Рахима аль Багдади. Нет ли такого?
- Да проклянет его аллах и да сохранит нас, меня и тебя, от сомнения и
знакомства с ним!
- За что его посадили? Я знал его человеком праведным.
- Хорош праведник! Он посажен по требованию святейшего шейх-уль-ислама и
достойнейших имамов за равнодушие к священным книгам, за дерзкое
вольнодумство и за то, что в разговоре он никогда не упоминал имени аллаха
всевышнего. Гибелью стал его конец!.. Огонь будет его жилищем!.. Туда ему и
дорога! Туган подумал и сказал:
- Обвинения ему предъявлены тяжелые, но, может быть, ты все же позволишь
мне как-нибудь облегчить его судьбу?
- Не старайся напрасно! Ему сохранили жизнь только по требованию
Махмуд-Ялвача, великого визиря у могучего владыки нашей страны, хана
Джагатая. Дервиша не выпустят, прежде чем он не напишет книгу о жизни и
походах потрясателя вселенной Чингиз-хана.
- А когда Хаджи Рахим окончит свои записки, его выпустят?
- Чего захотел! Даже если он раскается в своих преграшепкях, его выведут
из тюрьмы только для того, чтобы перед толпой на площади ему отрезать язык
и руки. Вот почему "дивона" уже два года пишет книгу и будет писать еще лет
тридцать, чтобы отдалить день своей гибели. Туган сказал:
- Так как Хаджи Рахим был моим благодетелем, научил меня читать и писать
по-арабски и кормил меня, когда я умирал от голода, я готов на богоугодные
дела пожертвовать мой единственный золотой динар...- Туган показал золотую
монету.- А ты, великий начальник, прояви милость к обреченному на гибель и
позволь мне повидать Хаджи Рахима.
- Дай мне золотой динар и ступай в следующий двор. Там ты можешь
любоваться, сколько хочешь, своим сумасшедшим "дивоной".
Туган положил золотую монету в выкрашенную красной хенной ладонь
начальника тюрьмы и прошел в каменные ворота.
Глава третья
В ЖЕЛЕЗНОЙ КЛЕТКЕ
В глубине узкого дворика в стене темнело квадратное отверстие с железной
решеткой. Там в груде тряпок копошилось что-то темное.
Около клетки прижалась к стене тонкая фигура, завернутая в длинную до
земли черную шаль, обычную у женщин бродячего племени люли.
Туган осторожно подошел. Женщина повернула голову. Знакомые черты
поразили его: то же смуглое золотистое лицо, те же карие пытливые глаза, но
исчезла прежняя беззаботность. Метнув пристальный взгляд, женщина
отвернулась... Сомнений нет - это была Бент-Занкиджа.
Туган подошел ближе, влядываясь внутрь клетки. В ней заключенный мог с
трудом сидеть согнувшись. Из темноты показались косматая грива черных
вьющихся волос и горящие, впивающиеся глаза. Несмотря на страшную перемену
в исхудавшем лице, Туган не мог не узнать Хаджи Рахима. Дервиш подполз к
прутьям клетки и прижался к ним волосатым лицом.
- Ты пришел вовремя, младший брат мой! - хрипел он.- Подойди ближе,
Туган, и выслушай мои последние желания. Злобные имамы хотят сгноить меня в
клетке или для устрашения толпы обстричь мне уши и разрубить на части... Но
разве могут они убить свободную мысль, задушить мою пылающую ненависть?..
Теперь я написал все, что они хотели, но, прочтя мои записки, они сожгут на
костре и мои записки и меня... Ведь я не расхваливал, как они,
краснобородого Чингиза и не сочинял хвалебных медовых песен татарским
поработителям Хорезма, толстокожим убийцам женщин и детей... Я смело
написал правду о том, что видели мои глаза... Я сделал все, что мог, и
теперь пришел мой последний день разлуки. Похороните меня под старым
платаном на Берегу Салара... Мой учитель Абу Али Ибн Сина был величайший
мудрец, а гонимый тупыми злобными имамами, он умер в тюрьме на гнилой
соломе... Он знал все тайны вселенной, но не знал одной, как спастись от
смерти!.. Туган заговорил тихо:
- Помнишь ли, чему ты меня учил в пустыне, когда мы с тобой были связаны
веревками и над нами был занесен меч грозного "черного всадника",
Кара-Кончара? Не ты ли тогда говорил: "Подожди унывать, ночь длинна и еще
не кончилась!" Теперь я тебе говорю то же самое: "Подожди унывать, ночь
даже не начиналась!"
Хаджи Рахим быстро приподнялся, точно силы вернулись к нему. Туган
продолжал тихо, вполголоса, стараясь убедить.
- Слушай, старший брат мой, и сделай то, что я скажу. Я дам тебе три
черных шарика, и ты их проглотишь. Тогда ты будешь неподвижен, как мертвец,
перестанешь чувствовать боль и увидишь сон, будто ты перелетел через горы в
долину прохладных потоков и благоухающих цветов... Там пасутся белые, как
снег, кони и поют прекрасными голосами золотые птицы... И там во сне ты
встретишь снова девушку, которую ты любил в шестнадцать лет...
- А потом, проснувшись, я буду снова грызть железные прутья? Мне не надо
такого сна!
- Подожди и слушай дальше! Пока тебе пригрезится горная долина, где ты
будешь наслаждаться неомрачаемым забвеньем, я объясню твоим тюремщикам, что
ты умер и твое тело надо предать земле. Тогда тюремщики раскроют клетку,
подцепят крюком твое тело и поволокут в яму казненных... Вытерпи это, как
бы ни было больно, не закричи и нз заплачь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20