..
Еще об одной истории я узнал поначалу от Железновского, затем от
самого Ковалева. История эта связана с поиском кандидатур на "ликвидацию"
Шугова. Ковалев серьезно об этом толковал.
- Убить человека, - рассказывал он мне, когда я сослался на
Железновского (он разрешил мне это сделать), - очень легко, если он здесь,
а не там. Убивают в основном за предательство. А раз Шугов оказался
предателем, то убить его надо было обязательно. Другое дело - как? Он же
был там на их стороне. Если бы он был здесь, у нас, я бы его, конечно,
достал. Не надо и согласовывать. А там - это другой вопрос. Да и к тому же
- под прикрытием чужой разведки. Полковник - подарок врагу. Берегут они
таких лучше, чем себя...
Железновский называл мне имя человека, которого посылал на убийство
Шугова Ковалев. Странно, но мне показалась эта кандидатура удручающе
хлипкая. В штабе дивизии у нас работала машинисткой Софья Каганова -
женщина невзрачная, худая, с нервным от усталости лицом. У нее был сыночек
- тоже худой и нервный, как мама, вечно больной, вечно битый мальчишками.
Иногда вдруг этот ее сын гонялся с визгом за своими обидчиками, потому что
рядом, с чуть кривоватой длинной палкой в руках расхаживал в то время
рядом длинный, флегматичный тип неопределенного возраста. Я знал, что он
работает на таможне - следит за провозкой шерсти к нам сюда, на перевалку.
Говорят, он безуспешно клеился к Софье, но она его не подпускала к дому,
всякий раз налаживая к себе домой, на его квартирку. Снимал он ее у
какой-то бедной вдовы, выращивавшей разные пряности на своем небольшом
огородишке. Вдова несколько раз предлагала ему руку и сердце, но он
отказывался, предпочитая любить Софью и ее заморыша.
Говорят, Софья всегда твердила, что этот несуразный таможенник - не
личность. И, видимо, наступил час, с предложением Ковалева, все это
опровергнуть. В послужном списке таможенника с чекистской фамилией Петров
и с именем Петр, а с отчеством Петрович значилось, что он выполнял некогда
боевые задания, рассказывалось, где эти задания выполнялись. Да он и сам
Ковалеву об этом ведал, когда его не силой, но привели к нему.
Сговорились на ордене, Петров П.П. пообещал принести голову Шугова
целехонькой, свеженькой, как когда-то носил головы более значительных
особ...
- Да, я его посылал, - откровенничал Ковалев. - А что было делать -
надо убить человека, а некому. Шугов проглядел профессионалов-убийц:
почему-то они с ним работать не захотели. Ведь два этих прокола остались
без последствий. Они вытекали из него самого и его этой уступчивости. Не
наказали, не убили - это сразу все вопросы заостряет до предела. С тобой
считаться уже не будут. И что мне оставалось делать, как не опереться на
Петрова? Правда, плохо было то, что его многие на сопредельной стороне
знали в лицо: на таможне-то не проедешь, не поглядев, кто тут командует.
Мы снабдили Петрова и картами, и компасом. Но он был - тут правду говорила
Каганова - не личностью. Он, во-первых, заблудился, когда на дворе этот
тарарам песочный разверзся. Уткнулся в саксаулину, да так и был пойман
американцами. Там у них был немец. Он в основном поймал. А американцы, как
ни странно, отпустили эту не личность... Вот, погляди, что написал Петров
тогда...
Я взял из его рук бумажку. Значилось: "Рапорт".
"Я, Петров Петр Петрович, в трезвом уме и в сложных находясь
обстоятельствах по отношению к любви и верности своей стране, взял и
поклялся убить того самого гада ползучего - Шугова П.А. Я, конечно, все
сделал для того, что перейти границу и проследить, где они его содержат. Я
дошел почти к их резиденции, которая состояла из дувала, мазанки и
маленького двора. Здесь они его и содержали. Под очень большой охраной. И
я пытался пробраться к нему, этому бывшему нашему полковнику, а теперь
ставшему полноценным врагом. Жаль, у меня не хватило сил, когда они
набросились на меня. Их было около десяти человек из охраны. И я бы дрался
с ними до последней пули, но они не дали мне развернуться"...

- Вот такое попалось ничтожество тогда, - стуча по столу кулаком,
говорил Ковалев. - А как я надеялся, когда читал принесенные им справки.
Ведь по справкам он убил тогда двадцать восемь человек!
- И что же с ним было потом?
- Ну ты же знаешь! Поди, рассказал тебе твой Железновский.
- Нет, он мне ничего о Петрове не говорил, вернее о последующем не
говорил.
- Ну а ты, как думаешь? Что мы с ним сделали?
- Отпустили домой, пригрозили, чтобы молчал.
- А ты веришь, что пригрозишь человеку, и он будет молчать?
- Думаю так.
- Плохо думаешь, стратег. Мы его осудили. На Колыму отправили. Дали
четвертак.
Он глядел на меня пронизывающе, будто мне это все полагалось.
Я пожал плечами.
- С нами вообще не шути. За что берешься, - выполняй. Не то
загремишь...

10
Архивы КГБ уплывают на Запад.
Пользуется ли новыми секретными документами, открытыми
в последнее время, бывший полковник Шугов?
Мещерский приносит все новые и новые документы.
Борьба не на жизнь - на смерть.
Погиб ли Мещерский от руки грабителя?
Или покончил жизнь самоубийством?
Кажется, сто лет прошло с тех пор, когда мы с Игорем Железновским
были вместе последний раз там, где разыгралась трагедия, у той глиняной
стены с небольшими холмиками, что блюдут бывшую жизнь Павликова, Смирнова,
замполита. Я писал Ковалеву книгу - "розовую-розовую", с лапшой на ушах.
Сам я жил в страхе перед ним. Я его стал бояться. Железновского, который
мне грозил им когда-то, я вспоминал. Теперь я понимал - все же он был не
худшим в их системе. Да, надо иметь немало сил, чтобы быть не только
свидетелем, участником, но - уж точно - исполнителем...
И вот, когда я приехал за новыми "розовыми" документами - сам он.
Железновский похудел, стал сбитее, увереннее, атлетичнее. Это был
красивый мужчина неопределенного возраста - дашь и пятьдесят, и при
неверном свете сорок, дашь и под шестьдесят. Рост у него был всегда
приличный - метр восемьдесят восемь, но одно время Игорь сутулился, ходил
прибито, не распрямляясь... Все это - в прошлом. И улыбается так, как
когда-то улыбался, когда мы говорили о Лене и моей победе над ним на
танцевальной площадке. То есть аккуратно улыбается, лишь губами, искренне
желая мне в моем процветании добра. Я выглядел, наверное, для него тоже
убедительным, действительно - одет во все модное, простое и не стесняющее
тело и не вызывающее у других протеста. На Железновском была тоже отличная
тройка, он завел усы под цвет этой тройки. Усы он, видно, красил. Эдакий
молодец!
- Откуда ты, дитя? - спросил он, отстояв молча и вынося терпимо мой
телячий восторг.
- Откуда? Лучше скажи - куда? - Я лихорадочно прикидывал, как смогу
использовать его в своем деле - прискорбно, однако я стал давно таким:
меркантильным, расчетливым и сообразительным. Лишь бы открытой глупостью
не мог насторожить бывшего смершевца.
- Опять - поиски? - скептически усмехнулся Железновский.
- Опять, опять, - улыбался я. - Слушай, все равно ты мне ни капельки
не веришь. Откуда, спрашиваешь ты, у этого молодца такая прыть? Чего он от
меня хочет?
- Именно.
- Сразу быка за рога?
- А чего нам хитрить друг перед другом? Ты уже давно убедился, что я
твоим врагом никогда не был.
- Не будем вдаваться в подробности.
- Нет, тогда не будем говорить!
- Хорошо. Сержанты! Ты участвовал в организации их суда...
- Ну я же тебе тогда, в пьянке, сказал точно: Ковалев! Месть за то,
что не пошли и не прирезали Шугова. Идиот, он тогда боялся, что все-таки
Мещерская начнет валить на него - это он спровоцировал побег Шугова! И
прежде, чем послать того самого кретина, таможенника туда, он же приглашал
на это дело сержантов. Чтобы искупить! Бедный умом, он же теоретически
знал границу, лишь в академии, в этой комиссии, нюхнул ро-омантику
границы.
- Ясно! Но ты не сказал мне главного. Он посадил, но почему он и
хлопотал об их освобождении. Освободил не я их, хотя писал во все концы.
План новых моих усилий, как мы плохо пишем в газетах, разработал он. Он
конкретно расписал, куда и к кому я должен был обратиться.
- Ну многое я не могу тебе сказать - я связан подпиской. И для меня
она что-то значит. Но, думаю, так: все-таки все из нас - люди. Или бывают
ими когда-то, если напрочь забывают все человеческое. Согласен? Но подумай
о другом. Ведь отгадка лежит на поверхности. Почему? Ты сам ему подсказал
идею пользы - для него - их освобождения. Они же теперь служат только ему!
- Ладно, ничего не скажешь. И на том спасибо. Сам не досуге
докумекаю, откуда неожиданно родилась такая отеческая забота о сержантах.
Не додумался же он до того, что я предложил вариант его будущих боевиков?
Один ведь только Шаруйко у него из всех сержантов остался на службе.
- Один Шаруйко! Наивный ты. Не доведи тебе господь отведать его
боевиков. Особенно, когда они возьмут и станут терзать тебя по
знакомству... - Он вдруг нахмурился - вроде сказал лишнего. - Что тебе еще
нужно конкретно?
- Архивы КГБ. Этот последний момент с сержантами. Их отпуск на волю.
И, главное, как просьба Ковалева в этом выглядит.
- Я уверен, ее там нет. Ковалев не станет светиться... Тонкости тут,
откровенно, не вижу!
"Чекист называешься, - хотел сказать я. - Кто же тогда убивает теперь
у него, у этого Ковалева? Правда, что же я хочу узнать? Как Ковалев писал,
чтобы заполучить боевиков? Или действительно ничего не писал? Хочу другое
узнать. Как меня убьют, кто? Но какое это имеет значение - кто? Шаруйко?
За предательство? За неповиновение?.. Приказано - убить! И беспрекословно
выполнено... Один даже убийца Шаруйко - этого достаточно было, чтобы
хлопотать об освобождении всех."
- Ладно, - сказал Железновский, - идем посидим на улице.
Мы сели с ним, он закурил, поглядел на меня, на папиросу - он всегда
курил папиросы - и стал говорить. Он знает, что нынешний председатель
парламентской комиссии по передаче и приему архивов КПСС и КГБ СССР, а
также его заместитель обратились с письмом к Президенту России. Что сейчас
происходит с архивами?
- Если ты живешь не в вакууме, - оглядел меня Железновский и пыхнул в
мою сторону струйку дыма, - ты знаешь из печати, телевидения о фактах
пропажи - а точнее продажи - документов из этих архивов сволочным
зарубежным организациям.
- Следовательно, бывший полковник пограничных войск, ныне крупный
разведчик Шугов Павел Афанасьевич... - Я перестал думать о Шаруйко,
который будет моим другом, но выполнит приказ. Я уже внимательно слушал
Железновского.
- Ты на правильном пути. - Услышал его жугкащий голос. - Контора
Шугова закупила уже порядочно документов. Сам он оказался оборотистым
малым. К примеру, он с помощью своих агентов, которые разъезжают ныне по
бывшему СССР как по собственной стране, нашел в Пятигорске двух старичков,
братьев Кабановых. В свое время эти братья обогатили музей местного
значения воспоминаниями о том, как убивали царскую семью...
- Погоди, - перебил я Железновского, - что-то я читал в газетах о
парламентской комиссии.
- Ты не мог там прочесть о главном. Там сказано, что ни парламентская
комиссия, ни Комитет по делам архивов никогда не рассматривали и не давали
санкции на сделки подобного рода. - Железновский скривил губы в той своей
улыбке, когда презирают все и вся, и добавил: - Они считают, что архивы -
память народа, бесценное национальное достояние. Они-де не могут быть
предметом торга.
- Ты не согласен?
- Согласен. Но как же это случилось? Ты мне можешь, писака, ответить?
Санкций на сделки не было, а архивов некоторых тоже не оказалось. И еще...
Я хорошо знаю, что в тот день, когда письмо было передано - я имею в виду
письмо председателя парламентской комиссии и его заместителя - в руки
Президента, эта парламентская комиссия обсуждала проект решения "Об
архивах КГБ". Там точно и конкретно определено, что изымается из секретных
архивов. Это я для тебя говорю.
- Поздновато же оно разработано.
- Гордишься, что копался в архивах? И кое-что нашел?
- Ты не оговорился... Нашел даже твои записочки. Нашел немало и
другого взрывоопасного материала.
- Все станет известно, - пошамкал он губами. - Все. И о нас,
например, все будет сказано. Потому что архивные материалы центрального и
местных органов безопасности всего-то хранятся со сроком давности
пятнадцать лет.
- А почему вам - привилегия? Это максимальный срок для любого
министерства и ведомства страны, после чего архивы сдаются на
государственное хранение.
- Ты и это знаешь? Тогда чего же придуриваешься?
- Я знаю также и о том, что... В общем знаю об исключениях.
Железновский отвернулся:
- Самое страшное, все, что связано с действующей
оперативно-агентурной системой, остается у ведомства лишь тридцать лет.
Я вокруг него забегал:
- Тогда - помоги. Тридцать лет уже прошло с тех пор!
Железновский саркастически ухмыльнулся:
- Иди к Ковалеву. И к Мещерскому.
Я недоуменно уставился на него.
- Чего смотришь, как баран на красные ворота? Ты чего - не знаешь,
что и Ковалев, и Мещерский работают ныне и в архивах? Причем не последние
у них должности, главные.
Я плюхнулся на скамейку рядом с ним.
- Как же я не знал этого? Ведь работаю с Ковалевым!
- Учись держать язык за зубами. Учись у него этому!

Почти на цыпочках идя сам, Мещерский, на ходу набрасывая на себя
летнее пальто ("Зябко, зябко!" - зашептал только губами), уводил меня из
домашнего кабинета на гремящую машинами, троллейбусами и всякой городской
всячиной улицу.
Мы остановились в одном из гадких кафе на Савеловской, заказали
костный бульон, и он, не дотронувшись до тарелки, шептал:
- Зачем вы пришли? Что вы хотите мне опять сказать?
- Мне сказал Железновский, что вы работаете теперь в архиве. Помогите
мне.
- В чем? Игорь вам не говорил, какие строгие и теперь у нас правила?
Что забирается целиком и полностью и, следовательно, хранится прочно?
- Я не знаю - что? Это вы знаете.
- Ну, к примеру, фильтрационно-проверочные дела на граждан, бывших в
плену. Забираются все трофейные материалы. Забираются архивно-следственные
дела. Как же вы надеетесь со мной работать? Это же вам нужны
архивно-следственные дела.
- Но, может, они подпадают под статью жертв политических репрессий?
Это же сейчас, по-моему, легко можно объяснить.
- Мне можно объяснить. Эти ваши жертвы политических репрессий -
бывшие сотрудники органов безопасности. Их личные дела хранятся со сроком
тридцать и более лет. Как же я возьму их для вас? Да еще на вынос!
- Зачем мне все это знать? Ведь у меня конкретная просьба.
- Видите, вы какой! Я вам обстановку общую рисую, а вы о частностях.
- Шугову, выходит, давать архивные документы вы не боитесь? А мне,
желающему познать истину, отказываете?
Мещерский побледнел:
- Кто вам сказал, что я даю из архива документы Шугову? Кто придумал
эту наглую ложь?
- Конечно, не я сам, - спокойно отреагировал я.
- А кто? Скажите мне. Иначе я немедленно уйду.
- Какая разница, кто сказал? Если некоторые документы в распоряжении
Шугова, то...
- Сейчас не то время - угрожать мне за то, что я поддерживаю связи со
своим бывшим зятем.
- Я вам не угрожаю. Я просто хочу реабилитировать многих людей,
которые невинно пострадали после ухода Шугова за границу.
- Если бы вы были объективны!.. Впрочем, если вы настаиваете, я дам
первый документ. Если вы что-то поймете, тогда поговорим... Только,
только... Скажите откровенно, вы верите в слухи о "зомби"?
Я промолчал. Мещерский долго изучал мое лицо, я был непроницаем. Он
отставил свою тарелку и маленькими шажками двинулся из кафе. Так вот
почему он не захотел говорить дома, а привел сюда! Он боится Ковалева. Он
считает его - "зомби"? На ходу Мещерский бросил мне:
- В четверг, рядом с этим кафе. В восемнадцать ноль-ноль. Значит,
вечером.

После него я бросился вновь к Железновскому. Я нашел его слегка
выпившим в его холостяцкой квартире. Она у него была двухкомнатная, кто-то
здесь, видимо, убирал - в принципе чисто и, как всегда, когда человек
холостякует, пьет, пусть и в меру, непременно курит, - с особым духом,
затхло-стоящем везде: и на кухне, и тут, где кровать, и там, где
письменный стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25