И вдруг надавил инструментом вглубь, и — о, чудо: «Сезам откройся!» Я проскользнул в растворенную дверь и заперся на все три замка, как старые девы в романах.Первое, что я сделал, — это обошел всю квартиру, чтобы убедиться, что в ней нет никаких других человеческих тел, кроме моего собственного. Это не отняло много времени. В квартире была одна-единственная, правда, просторная, комната, поделенная на две части книжным стеллажом, отгораживающим место для спанья, небольшая, скромная кухонька и совсем крохотный и неприглядный санузел. Когда я зажег там свет, по ванне врассыпную побежали тараканы. Я погасил свет и вернулся в комнату.Нет, ничего, уютное местечко. Мебель порядком пообтерлась и куплена, видно, подержанной, но вполне удобная. То тут, то там пальмы, филодендроны и другие комнатные растения, названия которых я не знаю. На стенах — афиши, причем не какая-то дешевка, на которой намалеваны Богарт или Че Гевара, а солидные листы, возвещающие о вернисажах, с изображением Миро, Шагала и других художников, чьи имена я тоже не знаю. В общем и целом у Рода, кажется, неплохой вкус для актера.На полу был постлан старый ковер или кусок ковра площадью футов двенадцать или около того, багрового цвета. Обвязка наполовину оторвалась, местами он протерт до нитей. Не ковер, а недоразумение. Надо притащить тот, бухарский, окровавленный, почему-то подумалось мне.Меня всего передернуло.Бухарский ковер не окровавлен, поправил я себя. Лорен просто свалился на него в обмороке. А вот ковер в спальне, которого я не видел, очевидно, окровавлен.Кто прикончил человека в спальне? И кто он, убитый? Сам Фрэнсис Флэксфорд? Согласно моей информации, он должен был уйти из дома не позднее восьми тридцати и возвратиться не раньше полуночи. Но если весь смысл этой информации заключался в том, чтобы заманить меня на место преступления и загрести за убийство, то как ей доверять?«Мертвый мужик, в спальне, с разбитой, окровавленной головой, еще теплый...»Жуть!..Если бы у меня хватило ума осмотреть всю квартиру, как только я вошел, все было бы иначе. Быстрая пробежка по комнатам, быстрое прощание с усопшим и столь же быстрое возвращение домой. К тому времени, когда живописная пара мужественных нью-йоркских полицейских вломилась в квартиру № 311 дома на Шестьдесят седьмой улице, я бы сидел в своей башенке из стали и стекла и потягивал виски, любуясь из окна Международным торговым центром. Вместо этого я стал беглецом от того, что сходит в наши дни за правосудие, и по всем очевидным доказательствам — безжалостным убийцей человека, которого я в глаза не видел. Поскольку присутствие духа проявилось у меня в форме его отсутствия, я встретил создавшееся положение тем, что: а) прибегнул к грубой силе и б) скрылся с места происшествия. Если раньше и был шанс доказать, что я в жизни не убил ни одного живого существа, более развитого в биологическом отношении, чем таракан и комар, то теперь этот шанс упущен раз и навсегда.Я походил по комнате, потом открыл буфет, бар, какие-то полочки. Спиртного нигде не было. В огорчении я опустился на стул. Он показался мне жестким, неудобным, и я пересел на тот, на котором сидел сначала. Наконец растянулся на диване. И стал думать о том странном человечке, из-за которого я попал в этот переплет. Глава 4 Он был похож на беременную кеглю. Пробираясь сквозь толпу, он раздвигал людей животом, хотя не был могучего сложения. По утрам, наверное, не знал, куда приладить ремень.Лицо у него было крупное, скуластое, с неопределенными, невыразительными чертами. Больше всего на лице выделялись выпуклые глаза. Большие, настороженные, они напоминали мне «шоколадные поцелуйчики» херши (после снятия фольги). Точно такого же оттенка коричневого цвета. Волосы же были совершенно черные — прямые, сильно редеющие. Плешь со лба уже доходила до макушки. На мой взгляд, ему было под пятьдесят. Хорошо, что я вор-взломщик: ни за что не заработал бы себе на жизнь, если б взялся угадывать у людей возраст и вес.Первый раз я встретил его в четверг вечером в питейном заведении «Ключи удачи» (придумавший название, наверное, гордился им). Это забегаловка для одиноких, где ключей, то есть краников, фонтанчиков и бутылок, было больше, чем удачи, или клиенты не умели подобрать подходящий к ней. Располагалось заведение на Второй авеню, в районе Семидесятых улиц. Если у вас нет доли в деле и вы не вознамерились провести ревизию кассовых аппаратов, то остается одна-единственная причина для посещения этой дыры. По этой причине я и пришел в «Ключи», однако в тот вечер выбор из молодых дам, желающих познакомиться, был столь же ослепительно разнообразен, как и обеденное меню на спасательной лодке. Я уже решил двинуть домой, как только осушу бокал, как вдруг голос за спиной назвал мою фамилию. В голосе было что-то знакомое. Я обернулся и увидел человека, которого только что описал. Его глаза упорно не хотели встречаться с моими. Первой мне пришла в голову мысль, что это не «фараон», и в душе я поблагодарил судьбу. Лицо чем-то знакомо, как и голос, подумал я, во-вторых. Но я его не знаю — это была еще одна, третья мысль. Четвертой я не припомню, хотя, вероятно, что мелькнула и четвертая.— Надо поговорить, — сказал он. — Тебя это заинтересует.— Давай здесь, — сказал я. — Мы знакомы?— Нет. Идет, можно и здесь. Народу не густо. Небось в выходные больше?— Как правило, — ответил я, поскольку в такие забегаловки валом валят в конце недели. — Часто сюда захаживаешь?— Первый раз.— Надо же! Я тоже тут редко бываю. Раза два в месяц. Интересно, что мы встретились именно тут. Тем более, что ты, кажется, меня знаешь, а я тебя, кажется, нет. И все же...— Я следил за тобой.— Не понял.— Могли бы встретиться и поговорить, натурально, и в твоих краях. В пивных на Семьдесят второй. Ты там часто ошиваешься. Нет, думаю, не стоит. Он, видно, тут поблизости и проживает. Не следи, где сидишь, верно говорю?— А-а... — протянул я, как будто это что-нибудь объясняло.Решительно ничего не объясняло. Вы-то, надеюсь, сейчас понимаете, поскольку пришли к этому пониманию не сразу, а у меня не было ни малейшего представления, чего хочет от меня этот тип. Потом перед нами возникла фигура официанта, я услышал, что незнакомец хочет двойное виски с содовой. После того, как ему принесли виски, а мне добавили вина, я наконец узнал, что еще он хочет.— Хочу, чтобы ты раздобыл мне кое-что, — сказал он.— Что-то не улавливаю.— Не крути, Роденбарр, я знаю, кто ты.— Еще бы! По крайней мере знаешь, как меня зовут, а я твоего имени не знаю. Вдобавок...— Не валяй дурочку, Роденбарр! Мне известно, чем ты зарабатываешь на жизнь. Ты — вор-взломщик.Я нервно огляделся. Говорил он тихо, и в зале било шумно от голосов, но все равно у него получилось громко, как у актера, говорящего на сцене шепотом, и я на всякий случай посмотрел, не прислушивается ли кто-нибудь к нашему разговору. Судя по всему, никто не прислушивался.— Не понимаю, о чем ты.— Слушай, кончай, а?— Ладно, — сказал я, отхлебнув вина. — Считай, что кончил.— Понимаешь, надо выкрасть одну вещицу из квартиры. Я скажу, когда это можно сделать. В доме швейцар дежурит, круглые сутки. Но ни охраны, ни сигнализации — ничего. Только швейцар.— Это нам запросто, — машинально сказал я, потом пожал плечами. — Ты, кажется, кое-что обо мне знаешь.— Знаю. Например, чем ты зарабатываешь на хлеб с маслом.Я же сказал:— Раз знаешь, должен знать и то, что я работаю один.— Я не собираюсь идти с тобой.— И что я сам ищу себе работу.— Слушай, я предлагаю тебе хорошие условия, Роденбарр. Час работы, и ты получаешь пять тысяч. Клево, верно я говорю?— Клево.— Прикинь, сколько бы ты загреб при сорокачасовой рабочей неделе?— Двести тысяч, — быстро подсчитал я.— Видишь, сколько получается.— Столько и получается. А в год... Постой, дай подумать... В год набегает десять миллионов. Это при двухнедельном отпуске летом.— Валяй, валяй...— Может быть, стоит неделю брать летом и неделю зимой. А еще лучше, знаешь, идти в отпуск осенью или весной. Межсезонье, кругом скидки — красота! Впрочем, чего уж экономить при десятимиллионном доходе! Начну кидать деньги направо и налево. Летать только первым классом. По городу — исключительно таксомотором. Сухого калифорнийского брать сразу ящик, а не жалкую бутылку, опять же десять процентов экономии, хотя никакая это не экономия, потому что, когда у тебя ящик, ты и выпьешь больше. Сам, наверное, замечал, правда? Само собой, и при деньгах, бывает, вымотаешься так, что сил нет, тогда и вали в отпуск, и...— Очень смешно! — сказал он.— Нервы пошаливают, вот и все.— Нервы так нервы. Выговорился? Отвел душу? Значит, так, мне очень нужна эта вещь. А для тебя это раз плюнуть. Плата, сам видишь, нормальная.— Плата обычно зависит от того, что надо выкрасть. Если, к примеру, это бриллиантовое ожерелье, тянущее на четверть миллиона, то пять тысяч — нищенская плата.На его лице появилось нечто напоминающее улыбку. Она отнюдь не озарила все вокруг.— Никакого тебе бриллиантового ожерелья.— Рад слышать.— То, что ты должен принести, обойдется мне в пять косых. Для других эта вещь не представляет никакой ценности.— Может, все-таки скажешь, что это за вещь?— Шкатулка, — ответил он и начал ее описывать — впрочем, об этом я уже рассказывал. — Я скажу тебе адрес, где она лежит и прочее. А тебе это — все равно что стащить конфету с уличного лотка.— Конфет с уличных лотков не таскаю.— Что-что?— Микробы, говорю.Он помахал своей короткой ручонкой.— Хватит с меня твоих шуточек! Прекрасно понял, что я хотел сказать.— А почему ты сам ее не возьмешь, свою шкатулку? — Его глаза скользнули по моему лицу. — Ты знаешь квартиру и все прочее. Ты даже знаешь, что в шкатулке. Ничего этого я не знаю и знать не хочу. Отчего бы тебе не сэкономить пять тысяч?— Самому пойти на дело?— Почему бы и нет?Он покачал головой.— Есть вещи, которые я не делаю. Не вырезаю себе аппендикс. Не стригу волосы. Не ремонтирую сливной бачок. Такие вещи делает специалист. А мое дело — найти его.— Я, выходит, по-твоему, специалист?— Тебе открыть замок — все равно что утке переплыть пруд. Так говорят.— Кто говорит?— Разве теперь упомнишь, что где слышишь? — Он выразительно пожал плечами.— Я всегда помню.— Странно, — сказал он, — а я нет. У меня память дырявая, провалиться можно. — Он дотянулся до моего локтя. — Народ набивается, может, перенесем переговоры на улицу? Походим взад-вперед, глядишь, и утрясем дельце.Мы вышли, походили взад-вперед и утрясли дельце, хотя не стащили ни одной конфеты у лоточников. Условились, в частности, что следующие полторы недели у меня будет свободный график. Дольше не понадобится, заверил он.— Я сам на тебя выйду, Роденбарр. Следующий раз я скажу тебе адрес, точное время, все, что нужно. И аванс получишь, штуку.— Могу сейчас получить?— При себе нету. Зачем таскать вечером крупные суммы? Все эти воры, грабители так и шныряют.— Да, на улицах теперь небезопасно.— Какие там улицы — джунгли!— Кстати, адресок хорошо бы заранее знать, — предложил я. — И того малого, которого не будет дома, когда я приду его навестить. Лишнее время для подготовки не помешает.— У тебя будет вагон времени.— Да, но я подумал...— Все равно у меня адреса при себе нет. И имени тоже. Разве я не говорил, что у меня память дырявая?— А разве говорил?— Могу побожиться, что говорил.Я пожал плечами.Значит, у меня память дырявая. * * * Позже в тот вечер я долго гадал, почему взялся за это дело, и пришел к выводу, что причин две. Первая причина уважительная. Верные пять тысяч плюс безопасность операции ввиду подготовленности, так сказать, почвы перевешивали все остальные соображения.Деньги деньгами, но дело не сводилось только к ним. В облике и манерах человека-груши что-то говорило, что отказывать ему неразумно. Нет, я не испугался, что он устроит мне какую-нибудь гадость, если я посоветую ему проваливать ко всем чертям. Просто мне показалось, что лучше этого не делать.И, само собой, я сгорал от любопытства. Кто он все-таки такой? Если мы не встречались с ним прежде, то почему мне так чертовски знакомо его лицо, и голос, и все остальное? Как он узнал про меня? И вообще какую игру затеял? Если он обыкновенный вор, угадавший во мне своего, то зачем мы кружили друг перед другом, как тропические птахи в брачном ритуале? Я вовсе не ждал, что найду ответы на все эти вопросы, но кое-что может и проясниться, если хорошо подумать. Кроме того, другой работы у меня на примете не было, а деньги в кубышке таяли. Кроме того...Раз или два в месяц я захожу в закусочную на Амстердам-авеню между Семьдесят четвертой и Семьдесят пятой улицами. Владеет закусочной турок со страшными усами, и блюда там готовят сплошь турецкие, хотя не такие страшные. Так вот, опорожнил я там миску чечевичной похлебки — это было через два дня после первой встречи с новоявленным приятелем, — сижу себе за стойкой, жду, когда подадут фаршированные овощи. От нечего делать разглядываю коллекцию пенковых трубок в стеклянном ящике на стене. Этот усатый турок каждую весну уезжает к себе на родину и привозит оттуда чемодан трубок, причем таких, уверяет он, каких даже в магазинах Данхилла не купишь. Сам я трубку не курю, поэтому мне без разницы, но всякий раз, когда я бываю в этой закусочной, смотрю на трубки и стараюсь вспомнить, нет ли у меня доброго знакомого, который курит трубку, чтобы я мог подарить ему одну из них. И на память никто не приходит.Так вот, сижу, жду и вдруг слышу знакомый голос:— Мой старик курил пенковую трубку. Она у него единственная была. Он эту трубку на дню раз шесть раскуривал. Со временем она почернела, как пиковая двойка. Еще у него была специальная рукавица, которую он надевал, когда курил. Усядется, бывало, в свое любимое кресло и посасывает трубочку. А хранил он ее в специальной коробочке. Внутри коробочка была синим бархатом оклеена.— Как в сказке: являешься нежданно-негаданно.— Однажды трубка раскололась, — невозмутимо продолжал мой знакомец. — То ли он уронил ее, то ли стукнул обо что. Или просто от времени — не помню. Память плохая.— Как решето.— Хуже. И что забавно: он не стал покупать себе новую трубку. Ни пенковую, ни из верескового корня. Бросил курить — и все, как будто не баловался всю жизнь. Как вспомню старика, всегда одна мысль приходит на ум. Он, должно быть, думал, что с его трубкой ничего не может случиться. А когда она сломалась, понял: ничто не вечно под луной. А раз так, хрен с ней, с трубкой, и бросил курить. Завязал.— Интересная история. Мораль?— Никакой морали. Просто увидел трубки и вспомнил старика. Впрочем, не хочу портить тебе аппетит, Роденбарр.— Уж подпортил.— Я буду на углу, почищу ботинки. Ты ведь не задержишься?— Думаю, что нет.Он ушел. Я съел фаршированные овощи. Десерт я брать не собирался, но потом подумал: «Какого...» — и съел кусок приторной пахлавы с чашечкой густого, как деготь, турецкого кофе. Захотелось еще чашечку, но я побоялся, что не усну года четыре. Такая перспектива меня не устраивала. Я расплатился с турком и пошел на уголок, к будке чистильщика туфель.Новый знакомец рассказал мне, что требуется, о Дж. Фрэнсисе Флэксфорде, рассказал больше, чем я хотел знать, но не дал ответа ни на один из интересовавших меня вопросов.Я спросил, как его зовут. Он скользнул взглядом своих карих глаз по моему лбу и изобразил на лице крайнее разочарование.— Сказать-то я могу, но что тебе это даст? И где гарантия, что это — мое настоящее имя?— Нет никакой гарантии.— Вот и я говорю: зачем усложнять. Все, что тебе нужно знать, — это где и когда взять шкатулку. Это мы только что прошли. Остается условиться, где и когда ты отдашь ее мне и получишь четыре куска.— Считаешь, и это надо предусмотреть? Я-то думал, что буду заниматься своими делами, а в один прекрасный день я сижу в ресторане и вдруг слышу за спиной чье-то дыхание. Или, может, кто-то спустится ко мне в прачечную, где я стираю носки в стиральной машине.Человек-груша вздохнул:— Ты придешь в квартиру Флэксфорда в девять — девять тридцать. Смоешься оттуда до одиннадцати, самое позднее — до одиннадцати тридцати. Вытащишь шкатулку из стола — на это много времени не требуется. После этого ты идешь домой, принимаешь сто грамм, споласкиваешься под душем, надеваешь свежее белье и свежую сорочку. — «Убираешь инструмент, а с ним и случайную добычу, какая там попадется», — добавил я про себя. — Чтоб все чин чинарем. Спешить тебе некуда. Потом? Потом топаешь в приличное заведение, недалеко от твоего дома. На углу Бродвея и, кажется, Шестьдесят четвертой есть бар, «Ящик Пандоры» называется. Знаешь такой?— Видел.— Тихое место, спокойное. Подваливай туда, ну, скажем, в половине первого, займи кабинку подальше. Официанток там нет, выпивку в баре сами берут.— Расписываешь так, как будто надо костюм надевать.— Там тихо, по-домашнему, никто к клиентам не цепляется. Подваливаешь, значит, в половине первого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20