Пока что Тлам явно не подозревал о его присутствии; он просто пришел задать вопрос Кванту, вместо этого совершил ряд необъяснимых насильственных действий против полубога и бежал в ужасе перед случившимся и перед местью оракула. Обнаружив себя, Мартелс мог предстать в роли предка или даже Кванта; и он уже знал, что может перехватить контроль над телом Тлама, когда возникнет необходимость....
Нет, так не пойдет. Это просто ошеломит Тлама, если не приведет опять в панику, а продолжая путь, можно многое узнать. Лучше пусть Тлам, как можно дольше, принимает решения сам; время, когда Мартелсу придется вмешаться, наверняка наступит слишком скоро.
Тлам зашевелился, его глаза открылись, и перед ними предстали стволы, лианы и поганки. Туземец проснулся почти мгновенно. Вместо потягивания он замысловато изогнул все тело, не потревожив ни единого листка, а затем пристально вгляделся в заросли. Очевидно, он не увидел ничего настораживающего, так как без дальнейших предосторожностей поднялся на ноги и принялся завтракать гроздьями белых ягод. Их вкус и консистенция больше всего напоминали отварную овсяную крупу, мариновавшуюся лет десять в подсоленном белом вине, сквозь которое пропускали двуокись серы, но Мартелс так давно ничего не ел, что они показались ему деликатесом. В каких-нибудь нескольких метрах Тлам нашел огромный голубой цветок, наполненный росой или дождевой водой, теплой и сладковатой, но тем не менее, прекрасно утолившей жажду. Затем Тлам снова пустился бежать.
Туземец продолжал свой путь весь день. Он двигался, как лошадь, участвующая в скачках по пересеченной местности: бегом, трусцой, шагом; бегом, трусцой, шагом, каждый час он делал примерно десятиминутный перерыв, отдыхал, пил, съедал какой-нибудь вязкий плод или едкий гриб. Хотя путь его, по необходимости, был очень извилист, Мартелс к полудню заметил, что пробивающийся сквозь зелень золотой солнечный свет склоняется вправо. Удача! Они направлялись на юг, во всяком случае, примерно.
Незадолго до сумерек они достигли стремительного пенящегося речного потока, абсолютно непреодолимого на взгляд Мартелса, но ничуть не задержавшего Тлама. Он просто вскарабкался на деревья, образовывавшие туннель, сквозь который неслась река. Мартелс, никогда раньше не видевший влажный тропического леса и даже не читавший о нем, с изумлением обнаружил, что его крона, переплетенная тысячами лиан, образует свой мир, как будто у Земли есть вторая поверхность, или некий примитивный образ небес опустился, оказавшись в пределах досягаемости живых существ. В этих небесах змеи маскировались под лианы, лягушки жили и размножались в прудах, образованных венчиками огромных цветов, обезьяноподобные существа размером не больше крыс швырялись орехами с неприятной точностью и силой, а зеленые глаза, в глубинах которых таилось безумие, светились в темноте, которая была бы неудивительной в пещерах, но здесь, над землей, поражала. Но Тлам пробирался вперед, как будто кроны деревьев были для него столь же привычной средой обитания, как и лес внизу, и когда он вновь коснулся земли, река осталась так далеко позади, что не доносилось даже ее шума.
Эту ночь они провели на каком-то естественном помосте над землей, поутру оказавшимся деревом, кривым, как яблоня, но с плодами, похожими на грецкие орехи. Тлам легко справлялся с ними, сжимая в руке по две штуки сразу, чем напомнил Мартелсу грубый итальянский анекдот, слышанный им двадцать три тысячи лет назад. После этого завтрака Тлам спрыгнул на землю и продолжил путь, но уже не бегом; похоже, он находился в знакомой местности и приближался к своей цели.
И вот они ее достигли. Перед глазами Мартелса лежала, видимо, деревня, но не похожая ни на одну из виденных им раньше, даже на картинках. Хотя она занимала довольно большую поляну, по ее углам и в середине были оставлены пять древних деревьев, так что деревню покрывала плотно переплетенная лесная кровля. На поляне равномерно плашмя размещались тяжелые деревянные щиты, каждый диаметром футов пятнадцать с краями, приподнятыми дюймов на шесть от земли с помощью толстых деревянных клиньев, пропущенных сначала сквозь обод щита, а затем прочно вбитых в землю. Обода имели форму окружности, но кривизна щитов, автоматически отметила математическая часть сознания Мартелса, была настолько равномерной, что попытайся кто-нибудь по их выпуклости получить величину "пи", она наверняка оказалась бы равной трем целым нулю десятым, как ее замерили древние вавилоняне.
Все эти слегка выпуклые поверхности были покрыты переплетением лиан, усеянных шипами размером от колючек ежевики до грозных копий длиной почти в фут. Под этой сетью кое-где проступал дерн, из которого росло нечто, похожее на подвергшуюся мутации крапиву. Все в целом, от земли до лесной кровли, несомненно, представляло собой защиту от нападения с воздуха. Если бы у Мартелса и возникло сомнение в этом, его сразу рассеяли бы Птицы похожие на ястребов, от птенца до исполина - насаженные на центральный шип каждого щита, и пятна на концах всех крупных шипов. Некоторые из этих пятен явно были засохшей кровью, но большинство имели другой цвет, наводя на мысль о том, что они покрыты ядом.
При виде всего этого у Мартелса мелькнула мысль, что он напрасно покинул мозговую оболочку. Там высказывания Кванта об опасной разумности Птиц звучали абстрактно. Здесь же находилось конкретное свидетельство того, что Ястребиное Гнездо, племя Тлама, в любое время ожидает целенаправленной попытки Птиц всех размеров - не просто ястребов добраться до их внутренностей или оторвать им голову.
Вокруг не было видно ни души, но Тлам остановился на краю поляны и издал громкий крик. Казалось, прошло очень много времени, прежде чем послышалось какое-то движение, полуэллиптический люк, прорезанный в крае ближайшей хижины, осторожно приподнялся, как дверца спортивного автомобиля, и наружу выглянуло лицо.
- Приятно видеть тебя живым, Тлам, - сказал человек высоким голосом, щуря глаза от света, хотя его лысая голова еще находилась в тени. Тело, которому принадлежала голова, выкарабкалось на поляну и распрямилось. Человек оказался крепко сложенной молодой женщиной, тоже голой, но тоже чистой; очевидно полы этих нор были чем-то покрыты, не просто голая земля.
Тлам сказал:
- Благодарю тебя. Я должен немедленно увидеть Старейшин.
Сомнение выразилось на лице девушки.
- Они спят после ночной охоты. Неужели ответ Кванта настолько важен, что нельзя подождать?
Что-то в тоне девушки навело Мартелса на мысль, что Квант это не имя, а звание. Открытие, бесполезное сейчас - но кто знает, может когда-нибудь эта информация пригодится.
- Дело крайне важное, и ждать не может. Разбуди их. Это приказ.
- Ну, хорошо.
Девушка опустилась на четвереньки и скользнула обратно в хижину, при этом напомнив Мартелсу, что у него снова есть тело - и что ему всегда ужасно не везло с женщинами. Усилием воли он заставил свои мысли вернуться к главному. Беспрекословное подчинение девушки позволяло предположить, что Тлам обладал здесь некоторым весом - возможно, был каким-то вождем. Это могло помочь. А может туземцы держали рабов? Об этом никогда не упоминалось, и это было крайне маловероятно; в джунглях можно очень легко сбежать.
Пока Тлам ждал, расслабившись, Мартелс думал о ночной охоте. Пробираться крадучись, смотря под ноги, в темноте, не имея возможности заметить нападающих Птиц, эта мысль показалась ему весьма не здравой, и по пути сюда Тлам всегда прятался в укрытие с наступлением сумерек. Правда, почти все птицы его времени, о которых он что-либо знал, ночью спали, но были также и ночные хищники; а один из просителей Кванта упомянул сов. Не хотелось и думать, какой может оказаться сова двухсотпятидесятого века. Но тот факт, что Тлам не ожидал, что Старейшины будут спать, говорил в пользу того, что ночная охота была случайным, и возможно, редким предприятием.
Девушка появилась вновь, высунувшись наполовину, поманила рукой и исчезла. Тлам быстро скрючился и заполз в дверь.
Чаша под щитом оказалась на удивление глубокой и просторной, и, как и предполагал Мартелс, была устлана какими-то сшитыми вместе шкурами, на некоторых из них еще сохранился мех. Они были прекрасно выдублены, поскольку кроме очень слабого запаха человека, похожего на легкий запах свежего пота, там ничем не пахло. Кроме дневного света, просачивавшегося под щит, другого освещения не было, но этого - несильного, но равномерного - вполне хватало, помещение вовсе не казалось мрачным.
Семеро мужчин рассаживались в круг, принимая позу, очень похожую на позу лотоса в йоге. Несмотря на свое звание Старейшин, они выглядели немногим старше Тлама, чего можно было ожидать у людей, живших недолго, хотя, насколько Мартелс мог судить, не так уж скверно или дико. Хотя их только что разбудили, все семеро выглядели вполне бодро, хотя на лицах некоторых было заметно раздражение.
Тлам вошел в центр круга и сел, так что все Старейшины смотрели на него сверху вниз, но он, казалось, находил это нормальным.
- Что ответил Квант, вождь Тлам? - без всякой преамбулы сказал один из них, - и почему такая срочность?
- Ответа не было, Старейшины, я даже не задал вопроса. Спустя мгновение после того, как мне было позволено отвлечь внимание Кванта, я вдруг набросился на него.
Последовал изумленный ропот.
- Набросился на него? - удивился спрашивавший. - Невероятно! Каким образом?
- Я подобрал с пола музея два предмета и использовал их как дубинки.
- Но - почему? - спросил другой.
- Не знаю. Просто так случилось, как будто мной кто-то овладел.
- Это не оправдание. Никем нельзя овладеть против его воли. Квант покарал тебя?
- Никоим образом, - сказал Тлам. - Да я, разумеется, и не причинил ему никакого вреда. Сообразив, что произошло, я тут же бросился бежать - и он даже не пытался мне помешать.
- Конечно, ты не причинил Кванту вреда, - сказал второй говоривший, подчеркивая каждое слово. - Но вред, который ты причинил нашему племени, может оказаться непоправимым. Мы не знаем, что с нами случится, если Квант направит силы своего духа, чтобы разыскать нас! Если даже он этого не сделает, мы не сможем больше обратиться к нему, пока ты жив!
- Я тоже так считаю, - согласился Тлам с удивительной безмятежностью, но Мартелс вспомнил, насколько эти люди ориентированы на смерть. - Поэтому я и спешил предстать перед вашим судом.
Тлам склонил голову, и наступила тишина, которая все длилась, длилась и длилась. Мартелс, естественно, ожидал от Старейшин какого-то обсуждения, но не прозвучало ни единого слова. Может, они советовались со своими предками? Иного объяснения не было. Мартелс хотел бы поискать глазами девушку, но она, по-видимому, осталась у входа, да и какой помощи можно было от нее ожидать? Это был всего лишь порыв - Мартелс был ориентирован на жизнь.
Наконец, первый из старейшин произнес бесстрастным монотонным голосом:
- Вождь Тлам, предпочитаешь ли ты клинок или Птицу, казнь или изгнание?
Ответ на этот чисто ритуальный вопрос мог быть лишь единственным. Мартелс мгновенно подчинил себе сознание Тлама. Он не пытался продиктовать другой ответ, а просто полностью парализовал центр речи Тлама, как это неоднократно проделывал Квант с самим Мартелсом. Он смутно почувствовал потрясение Тлама, ощутившего, что им снова овладело нечто неизвестное и чужое в этот критический момент.
Вновь последовало долгое молчание, хотя и не такое долгое, как в первый раз. Наконец, первый Старейшина произнес срывающимся от презрения голосом:
- Как мы могли так ошибиться, сделав _т_е_б_я_ вождем? Наши предки ослабели разумом, и мы тоже. В тебе меньше мужества, чем в ребенке. Ладно, пусть будет изгнание... и память, когда Птицы разорвут тебя на куски, что ты стал первым из нашего племени, кто испугался милосердия клинка. Это наказание намного превышает тяжесть твоего преступления - но ты сам его выбрал.
Поддавшись минутной жалости, которая могла оказаться безрассудством, Мартелс быстро освободил Тлама, чтобы посмотреть, не обратится ли низложенный вождь с какой-нибудь просьбой. Но Тлам, видимо, был слишком потрясен, унижен и совершенно озадачен, чтобы сказать что-либо, даже если бы и хотел. Он молча пополз вверх к выходу из хижины. Когда он поднимал усеянную по краям шипами крышку люка, девушка плюнула ему в затылок.
После этого у него даже не осталось достоинства, чтобы придержать люк, который упал, ободрав его колючками; Тлам не обратил на это внимания и, похоже, даже не заметил.
Он встал и, моргая, оглядел поляну, напряженный, неуверенный. Ясно, что ситуация была беспрецедентной - ничего подобного в своей жизни он и представить не мог. В таком положении его не примет ни одно племя; он не сможет долго прожить один в диком лесу; непонятно почему, он выбрал изгнание - и теперь ему некуда было идти.
Следует ли Мартелсу взять его под контроль сейчас? С одной стороны, Мартелс нуждался в его врожденных знаниях и опыте жизни в джунглях; с другой стороны, дай ему волю, и Тлам, с его складом ума, может запросто совершить харакири или, в лучшем случае, впасть в самоубийственную апатию. Да, это был выбор Гобсона.
Сам Тлам решил больше не ждать и не подвергаться оскорблениям просыпающейся деревни. Он уныло побрел в чащу. В памяти Мартелса всплыли стихи Гете о мизантропе, которые Брамс включил в "Рапсодию для альта": "Травы встают за ним; пустыня его принимает". Но отнюдь не Тлам отверг людей, а они его, и вина целиком лежала на Мартелсе.
И исправить ничего было нельзя. И тогда, в ответ на громкий крик ужаса и отчаяния, который издал Тлам, Мартелс направил его на юг, к Терминусу... и стране Птиц.
Наконец-то, началось настоящее путешествие.
7
По мере продвижения на юг Тлам становился все более напряженным, что Мартелс почувствовал по чуть возросшему мышечному тонусу туземца, когда они достигли местности, которую Тлам считал страной Птиц. Но в течение нескольких последующих дней они не встретили ни одной Птицы; чередовавшиеся ходьба, поиски укрытия, сон, добыча пропитания и снова ходьба, стали обыденностью, которую Мартелс позволял Тламу диктовать. Никакой сторонний наблюдатель не заметил бы диалектического противоречия между притуплявшимся отчаянием Тлама и растущим нетерпением Мартелса, которые являлись центром их внутренней жизни.
Затем они увидели Птицу. Это было маленькое существо серовато-коричневого цвета, до удивления похожее на воробья, но Тлам при виде ее мгновенно остолбенел, как кролик при виде удава. Птица, в свою очередь, раскачивалась вверх-вниз, цепляясь когтями за самый кончик низко расположенной ветви, задирала голову и распускала перья, а временами принималась их чистить. Ее взгляд казался совсем бессмысленным, и через некоторое время она безразлично чирикнула, вспорхнула и исчезла в сумраке влажного леса, как оперенная пуля.
Трудно было поверить, что такое создание могло представлять какую-то опасность, но вирус рака тоже невелик. После ее исчезновения Тлам несколько минут сохранял неподвижность, а затем пошел с еще большей осторожностью, беспрерывно бросая взгляды во се стороны с почти птичьей быстротой. Он не ошибся; на следующий день они увидели еще трех похожих на воробьев Птиц, а еще на следующий день, пять. А на следующее после этого утро они, проснувшись, увидели угольно-черное существо, похожее на громадную ворону, расположившееся вне досягаемости дубинки, которое смотрело на них блестящими немигающими глазами, вытянув шею так, что она походила на змею.
Находись Мартелс в своем теле, он вздрогнул бы, вспомнив "Макбета" и Эдгара Аллана По, но хозяином, по крайней мере номинально, оставался Тлам, который вновь застыл. По совершенно разным причинам ни одно из двух сознаний не удивилось, когда клюв Птицы раскрылся, горло сморщилось и задергалось, и она произнесла голосом, похожим на скрежет гвоздя по стеклу:
- Иди домой.
- У меня больше нет дома, - с отчаянием ответил Тлам. Я изгнан из своего племени и всех человеческих племен.
- Иди домой, - повторило черное как сажа существо. - Меня тянет к твоим глазам. Король обещал их мне, если ты не уйдешь.
Странно, но страх Тлама не стал сильнее; возможно, это была стандартная угроза - а может, если он не бывал здесь раньше, он и так был перепуган до предела. Мартелсу на память пришла строчка из "Города жуткой ночи" Джеймса Томпсона: "Нет надежды, нет и страха". Туземец сказал лишь только:
- Я не могу.
- Король слышит.
- Ну и пусть.
- Иди домой.
- Я не могу.
Этот обмен словами грозил превратиться в ритуал и явно не давал новой информации. Мартелс пробился сквозь паралич Тлама и заставил его идти, позволив, впрочем, туземцу в значительной степени сохранить свою настороженность. Птица не последовала за ними, даже не шелохнулась, но Мартелс каким-то образом ощущал, что ее немигающий взгляд сверлит затылок Тлама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10