Но еще приятнее Прокофию Акинфиевичу было то обстоятельство, что старинный, дедовский Невьянский завод отходил к нему. Заняв огромную ссуду под наследство, заводчик решил удивить Санкт-Петербург, задать такой пир, чтобы слава о нем докатилась до государыни Елизаветы Петровны.По всему городу были разосланы афиши, а в них Демидов оповещал население:«В честь высочайшего дня тезоименитства ее императорского величества представляется от усердия благодарности от здешнего гражданина народный пир и увеселение в разных забавах с музыкой на Царицыном лугу и в Летнем саду сего месяца 25 дня, пополудни во втором часу, где представлены будут столы с яствами, угощение вином, пивом, медом и прочим, которое будет происходить для порядка по данным сигналам и ракетам:1-е — к чарке вина,2-е — к столам,3-е — к рейнским винам, полпиву и прочему.Потом угощены будут пуншем, разными народными фруктами и закусками; представлены будут разные забавы для увеселения, горы, качели, места, где на коньяках кататься, места для плясок; все ж сие будет происходить по порядку от определенных хозяином для потчевания особливых людей, кои должны довольствоваться всем, напоминая только тишину и благопристойность; ссоры и забиячества от приставленных военных людей допущены быть не могут, ибо оное торжество происходит от усердия к народу и от благодарности к правительству; следовательно, и желается только то, чтоб были довольны и веселы, чего ради со стороны хозяина просьбою напоминается хранить тихость и благочиние; в заключение всего представлена будет великолепная иллюминация».
В полдень Прокофий Демидов проследовал в золоченой карете, запряженной шестеркой гнедых, вдоль Невской першпективы и свернул к Царицыну лугу. Разодетый в бархат, шитый золотом и самоцветами, в пышной собольей шапке, он важно восседал на шелковых подушках. Впереди кареты, расчищая дорогу, бежали рослые скороходы в малиновых куртках. Форейторы — на убранных серебряной упряжью конях — и гайдуки на запятках красовались в новых пышных ливреях темно-синего сукна, обшитых галунами. На шапках — радужные павлиньи перья. Весь роскошный выезд ослепительным блеском напоминал собою торжественное шествие восточного властелина. За экипажем бежала толпа, размахивая шапками, крича «ура». Все бездельники, дармоеды и любители всяких приключений устремились на Царицын луг, где каждого поджидало обильное возлияние и угощение.Среди необозримого луга простирался чудовищных размеров полукруглый стол, уставленный самыми разнообразными яствами. Тут высились большие пирамиды, сложенные из ломтей свежего, пахучего хлеба с икрой, вяленой осетриной и другими приятными закусками. Между пирамидами алели горы только что сваренных раков; от них в холодном воздухе вился легкий парок, привлекавший своим тонким, дразнящим запахом всех изголодавшихся. Здесь же были расставлены в новеньких ведрах просоленные огурцы с запахом тмина, укропа; лежали целые гирлянды крупнорепчатого лука. Тут все было на потребу здоровому чреву! А чтоб елось всласть, в разных местах рядами стояли бочки с водкой, пивом, брагой, разными шипучими квасами.Над всем высилось чудо-юдо — необъятных размеров кит, сделанный из картона. Кит этот был начинен мелкой сушеной рыбой и другими закусками. А покрыт он был золотой парчой и ярко сверкал на солнце.Молодым весельчакам и старикам-бодрячкам предлагались разные игры и увеселения: ледяные горы, и качели, и карусели, и высокие-превысокие шесты, гладко оструганные и намыленные, а на верхушке каждого шеста лежал золотой и поджидал ловкача. Кто доберется — тому и награда!..Весь огромный Царицын луг и прилегающие к нему улицы уже волновались шумным людским морем. Едва карета Демидова свернула на поле, как с треском взвилась ракета…И тут долго сдерживаемый людской поток, словно бурные вешние воды, сокрушив плотину, ринулся к стола-м и бочонкам.Хоть и кричали, звали людей к порядку демидовские хлебодары в белых передниках и виночерпии в кожаных — все было напрасно. Народ все сметал на своем пути; великий шум, как морской прибой, стоял над лугом и Летним садом. Мужики толкались, стремились к бочкам, выли бабы, затираемые в толпе…Вокруг началось обжорство и пьянство. Виновник небывалого пира Прокофий Демидов размахивал собольей шапкой кричавшим питухам. Они с бою брали бочонки… Вино хлестало через край, растекалось по бородам, по сермягам.— Ой, любо! Ой, пригоже! — подзадоривал питухов завороженный зрелищем необычного, повального пьянства Демидов и, войдя в раж, не утерпел, выскочил из кареты и побежал к бочкам. Взобравшись верхом на сорокаведерную, он скинул шапку и закричал:— Подходи, веселые, пей из хозяйских рук!..Его разом окружили сотни пьянчуг и стали пить хмельное из собольей шапки хозяина.Не прошло и часа, как на площади шатались пьяные, повеселевшие, а вскоре начались и драки…Только ранние зимние сумерки прекратили необычный пир. Понемногу опустел Царицын луг. С Невы задувал резкий морозный ветер, и становилось студено. Белая пурга волнисто устремилась на обширное поле, стала заметать и заносить тела упившихся до потери сознания людей…Всю ночь и все утро в полицейские участки подвозили замерзших и опившихся; проходили побитые, со свороченными скулами жалобщики. На пустынных улицах, на городских окраинах находили убитых и ограбленных обывателей, возвращавшихся с демидовского пира…Санкт-петербургский генерал-полицмейстер не смог умолчать о злосчастном событии, погубившем многие сотни людей, и доложил о сем государыне.Елизавета Петровна молча выслушала доклад.— А Демидов где? — спросила она.— Ваше величество, — поклонился генерал-полицмейстер царице: — Дознано, еще ночью промчал градскую заставу и отбыл из столицы…Черная мушка чуть-чуть задрожала над губой Елизаветы Петровны; глаза ее улыбались: по всему видно было, озорство Прокофия ее забавляло.— Что же, — сказала она генералу, — коли съехал вовремя, так тому и быть! Удал и проворен, выходит, колесом ему путь-дорога!..
Возвращаясь из Санкт-Петербурга, Прокофий Акинфиевич на этот раз остановился в Москве в старом дедовском доме, на Басманной. Он шумно подкатил к ветхому, покосившемуся подъезду и выскочил из коляски. Прознавшая об удаче наследника дворня встретила его низкими поклонами и льстивыми восклицаниями. Демидов прошел в большой полупустынный зал. Печи были жарко натоплены; потрескивало, рассыхаясь, старинное дерево. Блестели полы, натертые воском. Хозяин вышел на середину покоя и захлопал в ладоши.— Слушай, холопы, отныне я тут владыка! — провозгласил Демидов. Странной, вихляющей походкой он обошел дом, везде замечая непорядок. Но дворня терпеливо переносила все причуды нового хозяина.Весь вечер Демидов привередничал; холопы сбились с ног, ублажая своего владыку.Прознав о приезде и удаче Прокофия Демидова, наутро к нему спозаранку приплелась старушонка-процентщица. Заводчик сидел за столом, насыщаясь и благодушествуя. Старушка робко переступила порог.— Батюшка ты мой, кормилец, премного обрадовалась весточке! Уж как рада, как рада!..— Чему же ты рада, матушка? Небось дрожала за денежки? — с ехидцей прищурил глаза Демидов.— Что ты, батюшка, вашему корню крепко верю. Я еще с дедом твоим была знакома. Разве позарятся Демидовы на мои гроши? — угодливо прошамкала старуха.Завидя на столе поблескивающую в графинчике наливку, процентщица засияла.— Может, пригубишь? — лукаво предложил Прокофий Акинфиевич.Старушка подняла сморщенное лицо, вздохнула:— Грешна, батюшка, ох, грешна, пригублю…Демидов налил чарку полыновки, поднес бабке. Она, не моргнув, выпила и облизалась.— Ох, и до чего хорошо! Спаси тя осподь, сынок! Ох, благодарствую, голубь…Не давая передохнуть, хозяин налил вторую чару. Бабка и эту опорожнила залпом и повеселела.— Ну вот, теперь и о деле можно говорить! — улыбнулся Демидов.— И верно. Теперь оно куда как веселее. Милый ты мой, знаю, не обидишь старую. — Ростовщица по-собачьи заглядывала в глаза хозяину.— Уж как условились! Получай должок с процентами.— Слава тебе господи! — перекрестилась старуха. — Я так и знала. Пошли тебе всевышний счастья и доли.В глазах Прокофия заиграли озорные огоньки:— Только вот какая неудача вышла, матушка. Дело-то я выиграл и деньги-то все сполна получил. Но вот грех — деньги-то все медные. Все-все, до копеечки! Вот хочешь, бери, хочешь, оставь на другой раз.Гостья тревожно насторожилась:— То есть как на другой раз? Нет, ты, милок, ноне мне выдай! Все едино — медные так медные!..Она беспокойно заерзала в кресле. Тревожные мысли овладели ее скупым сердцем. «Сбежит, поди, молодец! Эк, сколько привалило, да в нехозяйские руки. Профукает по столицам!»Потирая руки, веселый Прокофий встал и позвал старуху за собой:— Коли так, идем в кладовушку. Отсчитывай и бери с собой! Да торопись, а то раздумаю…Бабка засуетилась, поспешила за Демидовым. Он привел ее в кладовушку. Прямо на полу тускло поблескивали горы мелкой монеты.— Считай сама! Мне недосуг. Считай по-честному…У ростовщицы разбежались глаза. Перед ней были добротные тяжелые семишники старинной чеканки. Прокофий, улыбаясь, прикрикнул: «На две тысячи червонцев, поди, пять ломовиков надо…»Старуха хлопотливо принялась за счет должка. Она старательно выгребала семишники, и, отсчитывая их, складывала в аккуратные столбики. Делала она это с охотой, любуясь добротной чеканкой. Прошел час-другой, перед бабкой выросла горка монет. Но пока она всего-навсего насчитала сотни две рублей, а дело шло к полудню. Прокофий, ухмыляясь, расхаживал по чулану. И когда старушонка изрядно вспотела, он ненароком споткнулся и задел ногой выстроенные столбики монет. Семишники со звоном рассыпались…— Ах ты, господи! — заохала старуха и дрожащими руками принялась снова отсчитывать…В окошко чулана глядело веселое солнце, сильно пригревало; утомительный счет морил старуху. Хотелось есть. В глазах рябили семишники, семишники без конца… Руки дрожали. А тут в мысли лезли разные домашние дела, счет путался… Все мешалось…— Ах, господи, какое несчастье! — вздыхала бабка; на глазах ее засверкали слезы. Она со страхом оглянулась на Демидова.— Считай, считай, старая! — торопил он. — Мне некогда, коли не сочтешь до вечера — пиши пропало!..— Кормилец ты мой, чую, со счету собьюсь…Маленькая, согбенная, она жадными руками пересыпала с места на место медные семишники. Старухой овладело отчаяние. Натешившись вволю ее беспомощностью, Прокофий Акинфиевич сжалился над своей жертвой:— А что, не дать ли тебе, матушка, золотом, а то, чай, медь-то неудобно нести?— И то, родимый, золотом-то сподручнее! — согласилась обрадованная старуха.Демидов подошел к ларцу и вынул тугой мешочек.— Так и быть, бери последнее!Он развязал мешочек и высыпал на стол золотой поток. Глаза старухи заискрились. Она вновь ожила. Протянув сухие скрюченные пальцы, процентщица заторопила его:— Давай! Давай!..Старуха не могла оторвать глаз от золота. Оно звенело, сверкало, притягивало к себе таинственной необоримой силой. Как жаркие, горячие угольки, сияющие золотые монетки жгли морщинистые руки. Она пересыпала их из ладошки в ладошку, наслаждалась блеском и звоном.«Эк, и жадина же, в могилу скоро, прости господи, а все не угомонится!» — сморщился заводчик.Блеснув на золотом листопаде, луч солнца погас. Было далеко за полдень.— Ну пора, старуха. Покончили, рассчитались. Уходи! — натешившись, заторопил ее Демидов.Она еще раз бережно пересчитала золото, крепко увязала его в платочек, но не уходила, чего-то выжидала…— Ты чего же? — удивленно посмотрел на нее Прокофий. — Аль забыла что, иль недовольна?— Что ты, батюшка, уж как и довольна, как и довольна. Спасибо, кормилец!— Тогда что же?Цепким взором старуха окинула горки медных семишников и вдруг робко попросила:— Дозволь, батюшка, их заодно… Все равно тебе-то ими некогда заниматься. Отдай, касатик!— Да ты что ж, сдурела, старая? Ведь это денежки, а денежки счет любят!Бабка кинулась хозяину в ноги.— Милый ты мой, осчастливь старую! — Она залилась горькими слезами, словно потеряла дорогое…Прокофий неожиданно для себя снова зажегся озорством.— Слушай, матушка, так и быть, пусть по-твоему! — сказал он вдруг. — Только уговор такой: унесешь сама до вечера все семишники — твои, не унесешь — пиши пропало. Все заберу, и золото! Идет, что ли?На своем веку ростовщица немало повидала денег: и золотых, и серебряных, и медных. Понимала она, какой непосильный груз предстоит ей перетащить на своих костлявых плечах, но жадность старухи оказалась сильнее благоразумия. Она торопливо извлекла из угла пыльный мешок и стала сгребать семишники. Демидов с любопытством наблюдал за старой. «Откуда только взялось такое проворство?» — думал он.А старуха торопилась. Насыпав мешок, дрожа от натуги, она вскинула его на плечи и поплелась к воротам…Шла шатаясь, тяжелый мешок из стороны в сторону бросал ее щуплое, сухое тело. Из окон, из дверей выглядывали любопытные холопы: «Что только еще надумал наш чудак?»Несмотря на тяжесть, старуха осилила двор и вышла за ворота.— Куда ж ты? — крикнул вслед Демидов. Но бабка и не отозвалась.Она сволокла мешок с медяками домой, вернулась снова. Жадно загребая, насыпала побольше звенящих монет. Изнывая под тяжестью и хрипя, уволокла и второй мешок; прибежала за третьим.— Бросай, старая: не успеешь, вишь — солнце совсем на березе повисло! — закричал Прокофий.— Э, нет, батюшка, ты уж не жадничай! Уговор дороже денег! — отозвалась старуха.Из жалости он помог ей вскинуть на плечи третий мешок с семишниками.Старуха вошла в азарт: шустро и быстро заторопилась по двору. Досеменив до калитки, она неожиданно зацепилась за порожек и упала носом в землю.— Эй, вставай, матушка! — сжалился над ней Демидов. — Бог с тобой, бери все. Сейчас мои холопы перетаскают…Он смолк и в удивлении подошел к старухе.— Холопы! — закричал он. — Помогите бабке…Но помогать не пришлось. Старуха лежала недвижимо. Сбежавшиеся слуги повернули ее лицом кверху. В нем не было ни кровинки, ростовщица была бездыханна.— Упокоилась, хозяин. — Слуги сняли шапки и набожно перекрестились.Они осторожно приподняли ее, отнесли в сторону и положили на землю, скрестив ей на груди руки.Неподвижная, умиротворенная, старушонка потухшими глазами удивленно смотрела в голубое небо. Глаза мертвой производили неприятное впечатление.— Прикройте их! — приказал хозяин.Холопы наскоро добыли из мешка два медных семишника и положили на глаза покойницы.Демидов посмотрел на маленькое сухое тело старухи и с сокрушением подумал:«Эк, жадность-то какая! Всю жизнь гналась за богатством, а, глядишь, двумя медными семишниками прикрыли глаза. Как мало понадобилось — всего две денежки!..» 3 Надвигалась ранняя уральская осень. Над синими горами, над густыми кедровниками пролетали стаи крикливых перелетных птиц. Густым багрянцем пламенела трепетная осина; с задумчивой березки упал золотой лист. Вода в заводских прудах остыла и стала прозрачной-прозрачной. В такую пору в Невьянск прискакал гонец с вестью и приказанием от нового владельца Прокофия Акинфиевича приготовиться к достойной встрече.Одряхлевший дядя-паралитик Никита Никитич весь затрясся в веселом смехе.— Молодчага! Демидовская кровь! Отбил-таки свое добро — отцовщину! — похвалил он племянника и закричал холопам: — Чару, да поуемистей, гонцу!Прибывшему поднесли большой ковш хмельного. Он принял его из рук старого Демидова.— За доброе здравие старых и молодых хозяев! — льстиво провозгласил вестник и, не моргнув глазом, одним духом осушил ковш.— Славный питух! — одобрил Никита.Оживленный, веселый, он вызвал приказчика Мосолова и велел готовиться к пышной встрече молодого невьянского владельца.Великие тревоги и хлопоты, как пожар, охватили дворню. Много дней в барских хоромах мыли окна, полы, крыльца, чистили люстры, выколачивали ковры. На кухне неугомонно стучали ножи, шипели на раскаленных плитах огромные противни с жареными гусями, дичью, поросятиной. Над дворами летал пух, кричала под ножом птица. На заводскую площадь выкатили медные пушки и уставили их дулом на запад. Дорогу на многие версты усыпали изрубленным ельником; на пригорках расставили махальщиков, чтобы вовремя узнать о приближении молодого хозяина.В яркий солнечный день хожалый мужик Охломон вывез своего больного господина на крыльцо. С высоты его Никита Никитич в напряженном ожидании вглядывался в убегающую вдаль дорогу. Обряжен был старик в вишневый бархатный халат с кружевами и мурмолку, расшитую золотом.— Чуешь, ныне к нам прибудет новый хозяин? — оживляясь, обратился Демидов к хожалому.— Чую, батюшка Никита Никитич! — покорно отозвался тот, склоняясь над креслом-возилом.— А то чуешь, что новый хозяин — продувной и шельмец?
1 2 3 4 5 6 7 8 9
В полдень Прокофий Демидов проследовал в золоченой карете, запряженной шестеркой гнедых, вдоль Невской першпективы и свернул к Царицыну лугу. Разодетый в бархат, шитый золотом и самоцветами, в пышной собольей шапке, он важно восседал на шелковых подушках. Впереди кареты, расчищая дорогу, бежали рослые скороходы в малиновых куртках. Форейторы — на убранных серебряной упряжью конях — и гайдуки на запятках красовались в новых пышных ливреях темно-синего сукна, обшитых галунами. На шапках — радужные павлиньи перья. Весь роскошный выезд ослепительным блеском напоминал собою торжественное шествие восточного властелина. За экипажем бежала толпа, размахивая шапками, крича «ура». Все бездельники, дармоеды и любители всяких приключений устремились на Царицын луг, где каждого поджидало обильное возлияние и угощение.Среди необозримого луга простирался чудовищных размеров полукруглый стол, уставленный самыми разнообразными яствами. Тут высились большие пирамиды, сложенные из ломтей свежего, пахучего хлеба с икрой, вяленой осетриной и другими приятными закусками. Между пирамидами алели горы только что сваренных раков; от них в холодном воздухе вился легкий парок, привлекавший своим тонким, дразнящим запахом всех изголодавшихся. Здесь же были расставлены в новеньких ведрах просоленные огурцы с запахом тмина, укропа; лежали целые гирлянды крупнорепчатого лука. Тут все было на потребу здоровому чреву! А чтоб елось всласть, в разных местах рядами стояли бочки с водкой, пивом, брагой, разными шипучими квасами.Над всем высилось чудо-юдо — необъятных размеров кит, сделанный из картона. Кит этот был начинен мелкой сушеной рыбой и другими закусками. А покрыт он был золотой парчой и ярко сверкал на солнце.Молодым весельчакам и старикам-бодрячкам предлагались разные игры и увеселения: ледяные горы, и качели, и карусели, и высокие-превысокие шесты, гладко оструганные и намыленные, а на верхушке каждого шеста лежал золотой и поджидал ловкача. Кто доберется — тому и награда!..Весь огромный Царицын луг и прилегающие к нему улицы уже волновались шумным людским морем. Едва карета Демидова свернула на поле, как с треском взвилась ракета…И тут долго сдерживаемый людской поток, словно бурные вешние воды, сокрушив плотину, ринулся к стола-м и бочонкам.Хоть и кричали, звали людей к порядку демидовские хлебодары в белых передниках и виночерпии в кожаных — все было напрасно. Народ все сметал на своем пути; великий шум, как морской прибой, стоял над лугом и Летним садом. Мужики толкались, стремились к бочкам, выли бабы, затираемые в толпе…Вокруг началось обжорство и пьянство. Виновник небывалого пира Прокофий Демидов размахивал собольей шапкой кричавшим питухам. Они с бою брали бочонки… Вино хлестало через край, растекалось по бородам, по сермягам.— Ой, любо! Ой, пригоже! — подзадоривал питухов завороженный зрелищем необычного, повального пьянства Демидов и, войдя в раж, не утерпел, выскочил из кареты и побежал к бочкам. Взобравшись верхом на сорокаведерную, он скинул шапку и закричал:— Подходи, веселые, пей из хозяйских рук!..Его разом окружили сотни пьянчуг и стали пить хмельное из собольей шапки хозяина.Не прошло и часа, как на площади шатались пьяные, повеселевшие, а вскоре начались и драки…Только ранние зимние сумерки прекратили необычный пир. Понемногу опустел Царицын луг. С Невы задувал резкий морозный ветер, и становилось студено. Белая пурга волнисто устремилась на обширное поле, стала заметать и заносить тела упившихся до потери сознания людей…Всю ночь и все утро в полицейские участки подвозили замерзших и опившихся; проходили побитые, со свороченными скулами жалобщики. На пустынных улицах, на городских окраинах находили убитых и ограбленных обывателей, возвращавшихся с демидовского пира…Санкт-петербургский генерал-полицмейстер не смог умолчать о злосчастном событии, погубившем многие сотни людей, и доложил о сем государыне.Елизавета Петровна молча выслушала доклад.— А Демидов где? — спросила она.— Ваше величество, — поклонился генерал-полицмейстер царице: — Дознано, еще ночью промчал градскую заставу и отбыл из столицы…Черная мушка чуть-чуть задрожала над губой Елизаветы Петровны; глаза ее улыбались: по всему видно было, озорство Прокофия ее забавляло.— Что же, — сказала она генералу, — коли съехал вовремя, так тому и быть! Удал и проворен, выходит, колесом ему путь-дорога!..
Возвращаясь из Санкт-Петербурга, Прокофий Акинфиевич на этот раз остановился в Москве в старом дедовском доме, на Басманной. Он шумно подкатил к ветхому, покосившемуся подъезду и выскочил из коляски. Прознавшая об удаче наследника дворня встретила его низкими поклонами и льстивыми восклицаниями. Демидов прошел в большой полупустынный зал. Печи были жарко натоплены; потрескивало, рассыхаясь, старинное дерево. Блестели полы, натертые воском. Хозяин вышел на середину покоя и захлопал в ладоши.— Слушай, холопы, отныне я тут владыка! — провозгласил Демидов. Странной, вихляющей походкой он обошел дом, везде замечая непорядок. Но дворня терпеливо переносила все причуды нового хозяина.Весь вечер Демидов привередничал; холопы сбились с ног, ублажая своего владыку.Прознав о приезде и удаче Прокофия Демидова, наутро к нему спозаранку приплелась старушонка-процентщица. Заводчик сидел за столом, насыщаясь и благодушествуя. Старушка робко переступила порог.— Батюшка ты мой, кормилец, премного обрадовалась весточке! Уж как рада, как рада!..— Чему же ты рада, матушка? Небось дрожала за денежки? — с ехидцей прищурил глаза Демидов.— Что ты, батюшка, вашему корню крепко верю. Я еще с дедом твоим была знакома. Разве позарятся Демидовы на мои гроши? — угодливо прошамкала старуха.Завидя на столе поблескивающую в графинчике наливку, процентщица засияла.— Может, пригубишь? — лукаво предложил Прокофий Акинфиевич.Старушка подняла сморщенное лицо, вздохнула:— Грешна, батюшка, ох, грешна, пригублю…Демидов налил чарку полыновки, поднес бабке. Она, не моргнув, выпила и облизалась.— Ох, и до чего хорошо! Спаси тя осподь, сынок! Ох, благодарствую, голубь…Не давая передохнуть, хозяин налил вторую чару. Бабка и эту опорожнила залпом и повеселела.— Ну вот, теперь и о деле можно говорить! — улыбнулся Демидов.— И верно. Теперь оно куда как веселее. Милый ты мой, знаю, не обидишь старую. — Ростовщица по-собачьи заглядывала в глаза хозяину.— Уж как условились! Получай должок с процентами.— Слава тебе господи! — перекрестилась старуха. — Я так и знала. Пошли тебе всевышний счастья и доли.В глазах Прокофия заиграли озорные огоньки:— Только вот какая неудача вышла, матушка. Дело-то я выиграл и деньги-то все сполна получил. Но вот грех — деньги-то все медные. Все-все, до копеечки! Вот хочешь, бери, хочешь, оставь на другой раз.Гостья тревожно насторожилась:— То есть как на другой раз? Нет, ты, милок, ноне мне выдай! Все едино — медные так медные!..Она беспокойно заерзала в кресле. Тревожные мысли овладели ее скупым сердцем. «Сбежит, поди, молодец! Эк, сколько привалило, да в нехозяйские руки. Профукает по столицам!»Потирая руки, веселый Прокофий встал и позвал старуху за собой:— Коли так, идем в кладовушку. Отсчитывай и бери с собой! Да торопись, а то раздумаю…Бабка засуетилась, поспешила за Демидовым. Он привел ее в кладовушку. Прямо на полу тускло поблескивали горы мелкой монеты.— Считай сама! Мне недосуг. Считай по-честному…У ростовщицы разбежались глаза. Перед ней были добротные тяжелые семишники старинной чеканки. Прокофий, улыбаясь, прикрикнул: «На две тысячи червонцев, поди, пять ломовиков надо…»Старуха хлопотливо принялась за счет должка. Она старательно выгребала семишники, и, отсчитывая их, складывала в аккуратные столбики. Делала она это с охотой, любуясь добротной чеканкой. Прошел час-другой, перед бабкой выросла горка монет. Но пока она всего-навсего насчитала сотни две рублей, а дело шло к полудню. Прокофий, ухмыляясь, расхаживал по чулану. И когда старушонка изрядно вспотела, он ненароком споткнулся и задел ногой выстроенные столбики монет. Семишники со звоном рассыпались…— Ах ты, господи! — заохала старуха и дрожащими руками принялась снова отсчитывать…В окошко чулана глядело веселое солнце, сильно пригревало; утомительный счет морил старуху. Хотелось есть. В глазах рябили семишники, семишники без конца… Руки дрожали. А тут в мысли лезли разные домашние дела, счет путался… Все мешалось…— Ах, господи, какое несчастье! — вздыхала бабка; на глазах ее засверкали слезы. Она со страхом оглянулась на Демидова.— Считай, считай, старая! — торопил он. — Мне некогда, коли не сочтешь до вечера — пиши пропало!..— Кормилец ты мой, чую, со счету собьюсь…Маленькая, согбенная, она жадными руками пересыпала с места на место медные семишники. Старухой овладело отчаяние. Натешившись вволю ее беспомощностью, Прокофий Акинфиевич сжалился над своей жертвой:— А что, не дать ли тебе, матушка, золотом, а то, чай, медь-то неудобно нести?— И то, родимый, золотом-то сподручнее! — согласилась обрадованная старуха.Демидов подошел к ларцу и вынул тугой мешочек.— Так и быть, бери последнее!Он развязал мешочек и высыпал на стол золотой поток. Глаза старухи заискрились. Она вновь ожила. Протянув сухие скрюченные пальцы, процентщица заторопила его:— Давай! Давай!..Старуха не могла оторвать глаз от золота. Оно звенело, сверкало, притягивало к себе таинственной необоримой силой. Как жаркие, горячие угольки, сияющие золотые монетки жгли морщинистые руки. Она пересыпала их из ладошки в ладошку, наслаждалась блеском и звоном.«Эк, и жадина же, в могилу скоро, прости господи, а все не угомонится!» — сморщился заводчик.Блеснув на золотом листопаде, луч солнца погас. Было далеко за полдень.— Ну пора, старуха. Покончили, рассчитались. Уходи! — натешившись, заторопил ее Демидов.Она еще раз бережно пересчитала золото, крепко увязала его в платочек, но не уходила, чего-то выжидала…— Ты чего же? — удивленно посмотрел на нее Прокофий. — Аль забыла что, иль недовольна?— Что ты, батюшка, уж как и довольна, как и довольна. Спасибо, кормилец!— Тогда что же?Цепким взором старуха окинула горки медных семишников и вдруг робко попросила:— Дозволь, батюшка, их заодно… Все равно тебе-то ими некогда заниматься. Отдай, касатик!— Да ты что ж, сдурела, старая? Ведь это денежки, а денежки счет любят!Бабка кинулась хозяину в ноги.— Милый ты мой, осчастливь старую! — Она залилась горькими слезами, словно потеряла дорогое…Прокофий неожиданно для себя снова зажегся озорством.— Слушай, матушка, так и быть, пусть по-твоему! — сказал он вдруг. — Только уговор такой: унесешь сама до вечера все семишники — твои, не унесешь — пиши пропало. Все заберу, и золото! Идет, что ли?На своем веку ростовщица немало повидала денег: и золотых, и серебряных, и медных. Понимала она, какой непосильный груз предстоит ей перетащить на своих костлявых плечах, но жадность старухи оказалась сильнее благоразумия. Она торопливо извлекла из угла пыльный мешок и стала сгребать семишники. Демидов с любопытством наблюдал за старой. «Откуда только взялось такое проворство?» — думал он.А старуха торопилась. Насыпав мешок, дрожа от натуги, она вскинула его на плечи и поплелась к воротам…Шла шатаясь, тяжелый мешок из стороны в сторону бросал ее щуплое, сухое тело. Из окон, из дверей выглядывали любопытные холопы: «Что только еще надумал наш чудак?»Несмотря на тяжесть, старуха осилила двор и вышла за ворота.— Куда ж ты? — крикнул вслед Демидов. Но бабка и не отозвалась.Она сволокла мешок с медяками домой, вернулась снова. Жадно загребая, насыпала побольше звенящих монет. Изнывая под тяжестью и хрипя, уволокла и второй мешок; прибежала за третьим.— Бросай, старая: не успеешь, вишь — солнце совсем на березе повисло! — закричал Прокофий.— Э, нет, батюшка, ты уж не жадничай! Уговор дороже денег! — отозвалась старуха.Из жалости он помог ей вскинуть на плечи третий мешок с семишниками.Старуха вошла в азарт: шустро и быстро заторопилась по двору. Досеменив до калитки, она неожиданно зацепилась за порожек и упала носом в землю.— Эй, вставай, матушка! — сжалился над ней Демидов. — Бог с тобой, бери все. Сейчас мои холопы перетаскают…Он смолк и в удивлении подошел к старухе.— Холопы! — закричал он. — Помогите бабке…Но помогать не пришлось. Старуха лежала недвижимо. Сбежавшиеся слуги повернули ее лицом кверху. В нем не было ни кровинки, ростовщица была бездыханна.— Упокоилась, хозяин. — Слуги сняли шапки и набожно перекрестились.Они осторожно приподняли ее, отнесли в сторону и положили на землю, скрестив ей на груди руки.Неподвижная, умиротворенная, старушонка потухшими глазами удивленно смотрела в голубое небо. Глаза мертвой производили неприятное впечатление.— Прикройте их! — приказал хозяин.Холопы наскоро добыли из мешка два медных семишника и положили на глаза покойницы.Демидов посмотрел на маленькое сухое тело старухи и с сокрушением подумал:«Эк, жадность-то какая! Всю жизнь гналась за богатством, а, глядишь, двумя медными семишниками прикрыли глаза. Как мало понадобилось — всего две денежки!..» 3 Надвигалась ранняя уральская осень. Над синими горами, над густыми кедровниками пролетали стаи крикливых перелетных птиц. Густым багрянцем пламенела трепетная осина; с задумчивой березки упал золотой лист. Вода в заводских прудах остыла и стала прозрачной-прозрачной. В такую пору в Невьянск прискакал гонец с вестью и приказанием от нового владельца Прокофия Акинфиевича приготовиться к достойной встрече.Одряхлевший дядя-паралитик Никита Никитич весь затрясся в веселом смехе.— Молодчага! Демидовская кровь! Отбил-таки свое добро — отцовщину! — похвалил он племянника и закричал холопам: — Чару, да поуемистей, гонцу!Прибывшему поднесли большой ковш хмельного. Он принял его из рук старого Демидова.— За доброе здравие старых и молодых хозяев! — льстиво провозгласил вестник и, не моргнув глазом, одним духом осушил ковш.— Славный питух! — одобрил Никита.Оживленный, веселый, он вызвал приказчика Мосолова и велел готовиться к пышной встрече молодого невьянского владельца.Великие тревоги и хлопоты, как пожар, охватили дворню. Много дней в барских хоромах мыли окна, полы, крыльца, чистили люстры, выколачивали ковры. На кухне неугомонно стучали ножи, шипели на раскаленных плитах огромные противни с жареными гусями, дичью, поросятиной. Над дворами летал пух, кричала под ножом птица. На заводскую площадь выкатили медные пушки и уставили их дулом на запад. Дорогу на многие версты усыпали изрубленным ельником; на пригорках расставили махальщиков, чтобы вовремя узнать о приближении молодого хозяина.В яркий солнечный день хожалый мужик Охломон вывез своего больного господина на крыльцо. С высоты его Никита Никитич в напряженном ожидании вглядывался в убегающую вдаль дорогу. Обряжен был старик в вишневый бархатный халат с кружевами и мурмолку, расшитую золотом.— Чуешь, ныне к нам прибудет новый хозяин? — оживляясь, обратился Демидов к хожалому.— Чую, батюшка Никита Никитич! — покорно отозвался тот, склоняясь над креслом-возилом.— А то чуешь, что новый хозяин — продувной и шельмец?
1 2 3 4 5 6 7 8 9