— Не быть сему! Не уступлю! Я старший сын, пошто обойден? Тут мачеха наворожила. Погоди, добуду правду!Задыхаясь, он выбежал из горницы.Мосолов посмотрел ему вслед, покрутил головой.«Эк, заело!» — подумал он. Однако Мосолова порадовало, что его ожидания сбылись. Жалковато было только Григория. «Да ништо, эта сиротинка не пропадет!» — облегченно вздохнул он и согнулся в три погибели перед счастливым наследником.— Дозвольте поздравить вас, Никита Акинфиевич, со столь благополучным исходом дела…Священник притих, потупил глаза в землю, стараясь избежать взгляда Григория.Дядя, взглянув вслед растревоженному обидой Прокофию, вдруг тихо захихикал. Все его тощее, изношенное тело содрогалось в беззвучном дробном смехе: старому кощею понравилась горячность племянника. В темных глазах паралитика вспыхнуло и заиграло злое озорство…
Прокофий собрался в дальнюю дорогу, в Санкт-Петербург. Он неожиданно явился к Мосолову, который благодушествовал за ужином: сидел за накрытым столом, жадно пожирая жирные пельмени. Стряпуха возилась на кухне над таганком. Демидов прикрыл дверь за собой на крючок и шагнул к столу. Приказчик испуганно вздрогнул, вскочил.— Ты что? Для чего закрылся? — подозрительно оглядел он гостя.Прокофий без приглашения подсел к столу, вытянул ноги. Его злые глаза буравили Мосолова. Тот неспокойно заерзал на скамье.— Ну, борода, раскошеливайся! — сказал властно Демидов.— Да что ты, батюшка, господь с тобой! Откель у меня деньги? — залебезил приказчик и, взглянув на образ, перекрестился. — Вот истин бог, ни алтына за душой!— Ты не юли! — пригрозил Прокофий. — Гляди, от меня ни крестом, ни молитвой не оградишься. Слушай, живодер, покойный тятя совершил беззаконие…Лицо Мосолова стало багровым:— Побойся бога, Прокофий Акинфиевич: таким словом меня обзываешь и почившего батюшку не по-христиански помянул…— Ты не перебивай, когда хозяин говорит, — сдвинул брови Демидов. — Я свое возьму! Закон на моей стороне, но к закону надо скакать до Санкт-Петербурга, к царице-матушке! А как туда в столичный град явиться без денег, сам знаешь. Давай в долг! — рассвирепел вдруг гость. — Перед кем плутуешь? Ссуду подавай!Мосолов стал крестить тучное чрево мелкими крестиками.— Свят, свят, какие слова говоришь!— Молчи, лысый черт! Не призывай бога, ворюга! — резким голосом выкрикнул Прокофий и цапнул Мосолова за бороду. — Кому сказки сказываешь? Кого обманываешь? Кто у деда хапал? Кто у батюшки крал?Он сердито дернул приказчика за густую бороду. Мосолов поморщился, вскрикнул.— Молчи! — пригрозил Демидов. — Голову оторву! Плох тот приказчик, который не хапает. Давай, дьявол, на дорогу, не то пожалеешь!— Батюшка! — взвыл приказчик и, выбравшись из-за стола, брякнулся на колени. — Пощади, батюшка, ни алтына у меня…— Убью, скаред! — рванулся вперед Демидов, и глаза его недобро сверкнули. Мосолов взглянул на злобное лицо молодого хозяина и ужаснулся, понял: не шутит тот.— Сколько, батюшка? — прохрипел он.— Тыщу червонцев.— О-ох! — простонал Мосолов. — А расписочка? Процентов сколь? — заглянул в глаза хозяина Мосолов.— С этого и надо было начинать, — сразу отошел Прокофий и посулил твердо: — Как и ранее давал, так и теперь получишь!Озираясь на Демидова, приказчик с опаской подошел к божнице. В ту же минуту стряпуха забарабанила в, дверь:— Пельмени еще подоспели, Перфильич!— Погодь чуток, — отозвался хозяин и, оборотясь к Прокофию, залебезил: — Ты уж, батюшка, обо всем никому ни словечка. Чего только люди могут подумать, а ведь это я из любви к тебе последнее… Истин бог, последнее. Пошли тебе, господи, удачи…Он полез в угол, отодвинул икону и добыл из тайника золото…Спустя три дня Никита Никитич хватился племянника — его и след простыл.— Проворен, чертушка! — похвалил он Прокофия. — Непременно помчал с жалобой в Санкт-Петербург. Теперь пойдет потеха! — нескрываемо радовался он предстоящим неприятностям главного наследника.Мосолов мрачно глянул на хозяина и выдавил:— Потеха потехой, а чернильной душе, ясной пуговице от сего прибыль. Пососут они демидовские денежки.Никита сразу поугрюмел, радость его угасла, и он отозвался злым голосом:— То верно, опять разор! И где только этот варнак раздобыл на дорогу?— Ну, этот деньгу из-под земли выроет, а на своем поставит! — сказал Мосолов. — Вот узнает о братце Никита Акинфиевич, беда будет…Однако в этом Мосолов ошибся. Узнав об отъезде брата, наследник улыбнулся и сказал:— Видно, надо и мне в Санкт-Петербург отбыть. Обновы нужны, да высмотреть, что там братец надумал.Молодому хозяину заложили карету. Он барственно уселся в ней и, кивнув провожавшей дворне, крикнул, чтобы услышал Никита Никитич:— Смотри у меня, слушать дядюшку! Пошел!Кучер щелкнул бичом, серые кони рванули, и молодой владетель выехал из Невьянска. 2 Поздней ночью Прокофий Акинфиевич приехал в Москву. Колеса грузного рыдвана гулко загрохотали по бревенчатой мостовой. Ямщик с заляпанным грязью лицом обернулся к заводчику:— Вот и прибыли, сударь, в Белокаменную. Никак и рогатка!Демидов высунулся в окно и присмотрелся. Кругом царствовали мрак и тишина.«Хошь бы один фонарь на всю улицу, — с укоризной подумал Прокофий и усмехнулся: — Спит Москва-матушка праведным сном!»Откуда-то из темноты неожиданно вынырнула длинная тень. В протянутой костлявой руке закачался тусклый слюдяной фонарь. Бледный, трепетный свет озарил сухое старческое лицо и реденькую седую бороду. В правой руке старец держал ржавую алебарду.— Кто ты? — властно окрикнул его Демидов.— Будошник я, батюшка! Отколь изволишь ехать, ваша милость, куда путь держишь и как величаетесь, сударь?..Алебардщик суетился, топтался. Белесые глаза его часто моргали. Демидов вгляделся в пергаментное, сморщенное лицо старика и засмеялся.— Какой же ты страж? Поди, семьдесят годов отбрякал на земле?— Ой, что ты, батюшка! Все девяносто.Улыбка исчезла с лица Прокофия Акинфиевича. Он пристально разглядывал старика, напоминавшего собой выходца с того света. Сухой, костистый, одетый в кафтан, он еле держался на ногах, и фонарь в его руках заметно дрожал.— Пора тебе, кикимора, на покой! — насмешливо сказал Демидов. — Что ты среди ночи проезжих пугаешь?— И то верно, батюшка! — незлобиво отозвался алебардщик. — Давно мне пора в домовину, все косточки гудят. Покою просят…— Отворяй рогатку! — закричал Демидов. — Давай путь-дорогу!— Изволь, батюшка! — Желтый глазок огонька качнулся и уплыл в тьму.— Но-о! — заорал ямщик, и колымага вновь загрохотала по осклизлым бревнам, своим неприятным сотрясением переворачивая все внутренности путника…Минули Маросейку и достигли Ильинских ворот. На Китайгородских стенах перекликались сторожа. Унылый переклик их навевал тоску.Демидову захотелось тепла, послушать шумный людской говор.— Куда прикажешь, барин? — оборотясь, спросил ямщик.— Вези вправо, к Тверской! — приказал Демидов.— Неужто не в отцовский дом изволите? — удивленно спросил ямщик.Прокофию Акинфиевичу представились заспанные лица московской дворни, давно необитаемые горницы, затхлость и, главное, мертвящая тишина, которая их наполняла, а душе после утомительной дороги хотелось поразвлечься. Он крикнул ямщику:— Вези к Ивану Дмитриевичу, в Большую Московскую…«Загулял хозяин, вожжа под хвост попала!» — сообразил возница и взмахнул кнутом. Колымага загремела под угорье…Несмотря на полуночный час, трактир гудел разноголосьем, ревела музыка. В большом зале в бесшабашной песне надрывались цыгане. Дородный купчина приветливо встретил Демидова, отвел в верхнем этаже уютные покои. Разбитной слуга мигом разжег камин; веселый огонек, лаская, согревал утомленное тело. Утолив голод, Прокофий Акинфиевич уселся в глубокое кресло перед камином и вытянул затекшие ноги. Снизу доносились веселые песни, взвизги цыганок, так и подмывало окунуться в бесшабашное удальство, но надо было беречь с таким трудом добытые на дорогу деньги. Впереди предстояло сутяжничество по разделу наследства. Впереди ждали крючкотворы…Меж тем сон смыкал глаза.Ловкий слуга уговорил Демидова разоблачиться. Устало добравшись до постели, он бросился в мягкие перины и, утонув в них, быстро уснул…
Как ни убеждал себя Прокофий Акинфиевич, что надо поскорее выбираться из Москвы, но соблазн встряхнуться после однообразной жизни на Каменном Поясе был силен. Несмотря на внутренний предостерегающий голос, он несколько раз спускался в залы шумного московского трактира, где третий день гуляли купцы. В одной из боковых комнат шла оживленная игра в карты. Большого труда стоило Демидову уйти от притягательного места. Он метался по обширному номеру, утешая себя будущим…Неожиданно постучали в дверь.— Войдите! — отозвался Прокофий и поднял глаза.На пороге стоял высокий стройный ротмистр. Ласковые бараньи глаза уставились в Прокофия. Офицер, охорашиваясь, разглаживал пушистые темно-русые усы, приятная улыбка блуждала на его губах.Подойдя к хозяину, ротмистр лихо звякнул шпорами и протянул руку:— Разрешите представиться. Ротмистр Иван Антонович Медер! — отрекомендовался он. — Прошу извинить за беспокойство. Мы соседи. Который день я наблюдаю вашу скуку, и друзья мои просили вас к столу. Может, осчастливите?..Учтивый тон офицера подкупал. Тихо звякая шпорами, ротмистр прошелся по комнате. Мягкий ковер заглушал его крадущиеся шаги. В номере не хватало света, толстые пыльные шторы не пропускали солнца. Лицо Прокофия выглядело бледным, глаза беспокойно бегали.Офицер льстиво продолжал:— Мы так много о вас наслышаны. Право, осчастливьте нашу милую компанию…Он ласково взял Демидова под локоток и шутя потянул его:— Ну идемте же, сударь…Прокофий не устоял против соблазна и подумал: «И впрямь, отчего же не пойти и не повеселиться часок?»Ротмистр провел Демидова в небольшую горницу, утопавшую в клубах дыма. За столом сидели изрядно подвыпившие офицеры, с ними двое статских. Один из них — согбенный старик с напудренной головой, в шитом разноцветными шелками атласном камзоле. Он сидел, опустив на грудь голову. Второй — высокий, костистый, с лошадиной челюстью и наглыми глазами — метал карты. Взгляд Прокофия Акинфиевича упал на длинные жадные руки банкомета. Они жили своей особой жизнью: необыкновенно подвижные пальцы напоминали липкие щупальца страшного морского животного. Они дрожали, сплетались, тянулись к золоту, лежавшему горкой на зеленом поле стола. Взор Демидова скользнул от этих червеобразных пальцев на запятнанный бархатный кафтан банкомета, рваные кружева и грязное жабо.Банкомет выжидательно уставился в вошедшего Прокофия Акинфиевича.— Прикажете карту? — бойко спросил он.— Ах, сударь! — засуетился вдруг благообразный старичок, но тут же осекся под злым взглядом ротмистра.— Садитесь, сударь! — пригласил ротмистр.Не успел Демидов и глазом моргнуть, как перед ним мягко легли три карты. Он поставил десять червонцев…— Ваша взяла! — послышался из клубов табачного дыма голос банкомета, и червонцы придвинулись к Прокофию. В сердце шевельнулась жадность. Демидов бережно сложил червонцы в столбик и вновь взял карту.— Ваша взяла! — вновь раздался скрипучий голос банкомета, и опять золотые придвинулись к Прокофию.— О, вам везет, сударь! — прохрипел густым басом ротмистр. — Счастливы в карты, несчастны в любви, — засмеялся он с хрипотцой, смех его походил на шипение старинных ржавых часов, собирающихся отбивать время.— Ах, сударь!.. — снова вздохнул старичок и осекся.— Замолчи! — прикрикнул на него ротмистр.Демидов не замечал ни многозначительных взглядов, ни вздохов старичка: он весь ушел в созерцание длинных пальцев банкомета. На указательном каплей крови дрожал рубин. Партнеры молча выкладывали золотые. У Демидова раздувались ноздри, дрожали руки. Весь он скрытно трепетал в страшном внутреннем напряжении. Глаза его сверкали. Необузданная страсть овладела им. Казалось, все тело, душа слились в одном ненасытном желании: золота! золота!..Офицеры приумолкли, в комнате наступила тишина. Старичок поднял голову и потянулся к столу. Перед заводчиком лежала груда золота.— Сударь, немедленно прекратите игру! — воскликнул старик, но сразу же притих.— Молчать! Это нечестно! — заревел ротмистр.— На все! — сказал Демидов и грудью навалился на край стола, готовясь принять новый поток золота. Банкомет, озабоченно наморщив лоб, крикнул:— Дана!..Это был лишь короткий миг. Казалось, кровь замерла в жилах, все напряглось в невероятном ожидании. Пальцы Демидова рванулись было вперед…— Бита, сударь! — равнодушно закончил банкомет, и его зеленые глаза хищника сузились в щелочки.Прокофий Акинфиевич утер капельки пота, выступившие на лбу. Словно ветер смахнул прочь золотой листопад…Но жадность цепко держала Демидова. Он вынул туго набитый кошель и звенящей струей высыпал все дорожные деньги.— Не везет в любви, зато повезет в картах! — бодрясь, сказал он. — На все…Офицеры многозначительно переглянулись. Ротмистр воскликнул:— Что вы делаете, сударь? Счастье повернулось к вам спиной. Ставьте семпелями…Банкомет закусил зубами чубук, зажег трубку, пустил волнистый клуб дыма.— На все! — повторил глухо банкомет и метнул…Прокофий Акинфиевич не мог уследить за движениями его рук. Сердце сжалось. Глубокая тишина снова повисла в комнате. Старичок, не шевелясь, тянулся глазами к столу.Демидов открыл карты, и все завертелось в его глазах.— Бита, сударь, — спокойно сказал банкомет, безжалостной рукой он придвинул к себе червонцы.— Ставьте, сударь, будем отыгрываться! — предложил ротмистр.— Я все поставил! — упавшим голосом признался Прокофий Акинфиевич. — Разрешите в долг!— О нет! Мы в долг не играем, — строго сказал ротмистр. — Желаете, сударь, испить бокал пунша? Осушите и идите спать!..Офицер повернулся спиной к Демидову; звеня шпорами, он вышел из горницы.— Все-с, сударь, игра окончена! — резким голосом проскрипел банкомет и обволокся синим табачным туманом.— Ах, сударь, я говорил вам! — вздохнул старичок. — И я так же оказался несчастен…Прокофий не слышал его. Он встал и, пошатываясь, побрел в коридор.Пройдя в свой жарко натопленный номер, он, не раздеваясь, бросился на кровать. Но как ни старался он забыться, ворочался, зарывался в подушки, — беспокоила тревожная мысль: «Как же я без денег доберусь до Санкт-Петербурга?..»Утром к нему в номер постучался хозяин трактира, учтивый седобородый купчина. Он поклонился постояльцу и, обежав зорким взглядом горницу, озабоченно спросил:— Как спалось, господин хороший?Пожелтевший, осунувшийся Демидов сидел на кровати, поджав ноги. Молчал.— Неужто плохо? — строго посмотрел на него трактирщик. Отвернувшись к окну, он соболезнующе вздохнул: — Эх, сударь, впусте обеспокоились. Это всегда бывает после неосторожества. Рассчитаемся как-нибудь.— Кто же мне даст в долг? Уж не ты ли, борода? — желчно спросил Прокофий.— Что вы, помилуй бог! — истово перекрестился купчина. — Николи процентщиком не был, господин хороший!Он помолчал, помялся. Осенний рассвет лениво заползал в комнату. И без того серое лицо постояльца теперь казалось землистым. Красногрудый снегирь, как огонек, на мгновение вспыхнул на подоконнике и отлетел.— Холодить стало. К зиме… — поеживаясь, медлительно сказал купец и прошептал вдруг: — Тут старушка одна обретается. Она под расписочку выдаст. Желаете, выручу, сударь, позову?..Прокофий встрепенулся, ожил. На душе стало веселее.— Хошь черта зови, но выручай, борода!— Сей минут! — услужливо отозвался купчина и поспешно вышел…Старенькая подслеповатая процентщица неслышно переступила порог и выжидательно разглядывала Демидова.— Ты что, кикимора? Откуда взялась? Ростовщица? — накинулся на нее Прокофий.— Помилуй бог, батюшка, николи ростовщицей не была. Прослышала от Ивана Дмитриевича о твоем горюшке. Помочь собралась, — смиренно прошептала она. Ее хитрые глазки обшарили заводчика.— Две тысячи червонцев надо, баушка! Дашь мне? — деловито спросил он.— Ох, много! Ох, многоватенько, батюшка! — заохала старушонка.— А может, найдешь, баушка? — не отступал Демидов.— Милый ты мой, желанный, уж поищу… Может, и добуду…Она низенько кланялась. В темном платье и платочке, старушонка походила на галку. От ветхого платьица, от всей старушки пахло смолкой, еле уловимой Затхлостью. Глядя на ее немощную, сгорбленную, жалкую фигурку, Прокофий спросил:— Сколь процента возьмешь?Старушка построжала, подумала малость.— Ох, и не знаю, сказать как! Не от меня ведется. Баш на баш, батюшка! — елейно отозвалась она.— Это что же — рубль на рубль! — ахнул Демидов.— Это уж как водится, батюшка! Она, копеечка, ныне дорога. Коли бежит по рукам — подружку ведет!Прокофий Акинфиевич заметался по номеру. Ярость овладела им. Тряхнуть бы старую! Но он сдержался, сказал ей зло:— Ты что же, старая хрычовка, обираешь меня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Прокофий собрался в дальнюю дорогу, в Санкт-Петербург. Он неожиданно явился к Мосолову, который благодушествовал за ужином: сидел за накрытым столом, жадно пожирая жирные пельмени. Стряпуха возилась на кухне над таганком. Демидов прикрыл дверь за собой на крючок и шагнул к столу. Приказчик испуганно вздрогнул, вскочил.— Ты что? Для чего закрылся? — подозрительно оглядел он гостя.Прокофий без приглашения подсел к столу, вытянул ноги. Его злые глаза буравили Мосолова. Тот неспокойно заерзал на скамье.— Ну, борода, раскошеливайся! — сказал властно Демидов.— Да что ты, батюшка, господь с тобой! Откель у меня деньги? — залебезил приказчик и, взглянув на образ, перекрестился. — Вот истин бог, ни алтына за душой!— Ты не юли! — пригрозил Прокофий. — Гляди, от меня ни крестом, ни молитвой не оградишься. Слушай, живодер, покойный тятя совершил беззаконие…Лицо Мосолова стало багровым:— Побойся бога, Прокофий Акинфиевич: таким словом меня обзываешь и почившего батюшку не по-христиански помянул…— Ты не перебивай, когда хозяин говорит, — сдвинул брови Демидов. — Я свое возьму! Закон на моей стороне, но к закону надо скакать до Санкт-Петербурга, к царице-матушке! А как туда в столичный град явиться без денег, сам знаешь. Давай в долг! — рассвирепел вдруг гость. — Перед кем плутуешь? Ссуду подавай!Мосолов стал крестить тучное чрево мелкими крестиками.— Свят, свят, какие слова говоришь!— Молчи, лысый черт! Не призывай бога, ворюга! — резким голосом выкрикнул Прокофий и цапнул Мосолова за бороду. — Кому сказки сказываешь? Кого обманываешь? Кто у деда хапал? Кто у батюшки крал?Он сердито дернул приказчика за густую бороду. Мосолов поморщился, вскрикнул.— Молчи! — пригрозил Демидов. — Голову оторву! Плох тот приказчик, который не хапает. Давай, дьявол, на дорогу, не то пожалеешь!— Батюшка! — взвыл приказчик и, выбравшись из-за стола, брякнулся на колени. — Пощади, батюшка, ни алтына у меня…— Убью, скаред! — рванулся вперед Демидов, и глаза его недобро сверкнули. Мосолов взглянул на злобное лицо молодого хозяина и ужаснулся, понял: не шутит тот.— Сколько, батюшка? — прохрипел он.— Тыщу червонцев.— О-ох! — простонал Мосолов. — А расписочка? Процентов сколь? — заглянул в глаза хозяина Мосолов.— С этого и надо было начинать, — сразу отошел Прокофий и посулил твердо: — Как и ранее давал, так и теперь получишь!Озираясь на Демидова, приказчик с опаской подошел к божнице. В ту же минуту стряпуха забарабанила в, дверь:— Пельмени еще подоспели, Перфильич!— Погодь чуток, — отозвался хозяин и, оборотясь к Прокофию, залебезил: — Ты уж, батюшка, обо всем никому ни словечка. Чего только люди могут подумать, а ведь это я из любви к тебе последнее… Истин бог, последнее. Пошли тебе, господи, удачи…Он полез в угол, отодвинул икону и добыл из тайника золото…Спустя три дня Никита Никитич хватился племянника — его и след простыл.— Проворен, чертушка! — похвалил он Прокофия. — Непременно помчал с жалобой в Санкт-Петербург. Теперь пойдет потеха! — нескрываемо радовался он предстоящим неприятностям главного наследника.Мосолов мрачно глянул на хозяина и выдавил:— Потеха потехой, а чернильной душе, ясной пуговице от сего прибыль. Пососут они демидовские денежки.Никита сразу поугрюмел, радость его угасла, и он отозвался злым голосом:— То верно, опять разор! И где только этот варнак раздобыл на дорогу?— Ну, этот деньгу из-под земли выроет, а на своем поставит! — сказал Мосолов. — Вот узнает о братце Никита Акинфиевич, беда будет…Однако в этом Мосолов ошибся. Узнав об отъезде брата, наследник улыбнулся и сказал:— Видно, надо и мне в Санкт-Петербург отбыть. Обновы нужны, да высмотреть, что там братец надумал.Молодому хозяину заложили карету. Он барственно уселся в ней и, кивнув провожавшей дворне, крикнул, чтобы услышал Никита Никитич:— Смотри у меня, слушать дядюшку! Пошел!Кучер щелкнул бичом, серые кони рванули, и молодой владетель выехал из Невьянска. 2 Поздней ночью Прокофий Акинфиевич приехал в Москву. Колеса грузного рыдвана гулко загрохотали по бревенчатой мостовой. Ямщик с заляпанным грязью лицом обернулся к заводчику:— Вот и прибыли, сударь, в Белокаменную. Никак и рогатка!Демидов высунулся в окно и присмотрелся. Кругом царствовали мрак и тишина.«Хошь бы один фонарь на всю улицу, — с укоризной подумал Прокофий и усмехнулся: — Спит Москва-матушка праведным сном!»Откуда-то из темноты неожиданно вынырнула длинная тень. В протянутой костлявой руке закачался тусклый слюдяной фонарь. Бледный, трепетный свет озарил сухое старческое лицо и реденькую седую бороду. В правой руке старец держал ржавую алебарду.— Кто ты? — властно окрикнул его Демидов.— Будошник я, батюшка! Отколь изволишь ехать, ваша милость, куда путь держишь и как величаетесь, сударь?..Алебардщик суетился, топтался. Белесые глаза его часто моргали. Демидов вгляделся в пергаментное, сморщенное лицо старика и засмеялся.— Какой же ты страж? Поди, семьдесят годов отбрякал на земле?— Ой, что ты, батюшка! Все девяносто.Улыбка исчезла с лица Прокофия Акинфиевича. Он пристально разглядывал старика, напоминавшего собой выходца с того света. Сухой, костистый, одетый в кафтан, он еле держался на ногах, и фонарь в его руках заметно дрожал.— Пора тебе, кикимора, на покой! — насмешливо сказал Демидов. — Что ты среди ночи проезжих пугаешь?— И то верно, батюшка! — незлобиво отозвался алебардщик. — Давно мне пора в домовину, все косточки гудят. Покою просят…— Отворяй рогатку! — закричал Демидов. — Давай путь-дорогу!— Изволь, батюшка! — Желтый глазок огонька качнулся и уплыл в тьму.— Но-о! — заорал ямщик, и колымага вновь загрохотала по осклизлым бревнам, своим неприятным сотрясением переворачивая все внутренности путника…Минули Маросейку и достигли Ильинских ворот. На Китайгородских стенах перекликались сторожа. Унылый переклик их навевал тоску.Демидову захотелось тепла, послушать шумный людской говор.— Куда прикажешь, барин? — оборотясь, спросил ямщик.— Вези вправо, к Тверской! — приказал Демидов.— Неужто не в отцовский дом изволите? — удивленно спросил ямщик.Прокофию Акинфиевичу представились заспанные лица московской дворни, давно необитаемые горницы, затхлость и, главное, мертвящая тишина, которая их наполняла, а душе после утомительной дороги хотелось поразвлечься. Он крикнул ямщику:— Вези к Ивану Дмитриевичу, в Большую Московскую…«Загулял хозяин, вожжа под хвост попала!» — сообразил возница и взмахнул кнутом. Колымага загремела под угорье…Несмотря на полуночный час, трактир гудел разноголосьем, ревела музыка. В большом зале в бесшабашной песне надрывались цыгане. Дородный купчина приветливо встретил Демидова, отвел в верхнем этаже уютные покои. Разбитной слуга мигом разжег камин; веселый огонек, лаская, согревал утомленное тело. Утолив голод, Прокофий Акинфиевич уселся в глубокое кресло перед камином и вытянул затекшие ноги. Снизу доносились веселые песни, взвизги цыганок, так и подмывало окунуться в бесшабашное удальство, но надо было беречь с таким трудом добытые на дорогу деньги. Впереди предстояло сутяжничество по разделу наследства. Впереди ждали крючкотворы…Меж тем сон смыкал глаза.Ловкий слуга уговорил Демидова разоблачиться. Устало добравшись до постели, он бросился в мягкие перины и, утонув в них, быстро уснул…
Как ни убеждал себя Прокофий Акинфиевич, что надо поскорее выбираться из Москвы, но соблазн встряхнуться после однообразной жизни на Каменном Поясе был силен. Несмотря на внутренний предостерегающий голос, он несколько раз спускался в залы шумного московского трактира, где третий день гуляли купцы. В одной из боковых комнат шла оживленная игра в карты. Большого труда стоило Демидову уйти от притягательного места. Он метался по обширному номеру, утешая себя будущим…Неожиданно постучали в дверь.— Войдите! — отозвался Прокофий и поднял глаза.На пороге стоял высокий стройный ротмистр. Ласковые бараньи глаза уставились в Прокофия. Офицер, охорашиваясь, разглаживал пушистые темно-русые усы, приятная улыбка блуждала на его губах.Подойдя к хозяину, ротмистр лихо звякнул шпорами и протянул руку:— Разрешите представиться. Ротмистр Иван Антонович Медер! — отрекомендовался он. — Прошу извинить за беспокойство. Мы соседи. Который день я наблюдаю вашу скуку, и друзья мои просили вас к столу. Может, осчастливите?..Учтивый тон офицера подкупал. Тихо звякая шпорами, ротмистр прошелся по комнате. Мягкий ковер заглушал его крадущиеся шаги. В номере не хватало света, толстые пыльные шторы не пропускали солнца. Лицо Прокофия выглядело бледным, глаза беспокойно бегали.Офицер льстиво продолжал:— Мы так много о вас наслышаны. Право, осчастливьте нашу милую компанию…Он ласково взял Демидова под локоток и шутя потянул его:— Ну идемте же, сударь…Прокофий не устоял против соблазна и подумал: «И впрямь, отчего же не пойти и не повеселиться часок?»Ротмистр провел Демидова в небольшую горницу, утопавшую в клубах дыма. За столом сидели изрядно подвыпившие офицеры, с ними двое статских. Один из них — согбенный старик с напудренной головой, в шитом разноцветными шелками атласном камзоле. Он сидел, опустив на грудь голову. Второй — высокий, костистый, с лошадиной челюстью и наглыми глазами — метал карты. Взгляд Прокофия Акинфиевича упал на длинные жадные руки банкомета. Они жили своей особой жизнью: необыкновенно подвижные пальцы напоминали липкие щупальца страшного морского животного. Они дрожали, сплетались, тянулись к золоту, лежавшему горкой на зеленом поле стола. Взор Демидова скользнул от этих червеобразных пальцев на запятнанный бархатный кафтан банкомета, рваные кружева и грязное жабо.Банкомет выжидательно уставился в вошедшего Прокофия Акинфиевича.— Прикажете карту? — бойко спросил он.— Ах, сударь! — засуетился вдруг благообразный старичок, но тут же осекся под злым взглядом ротмистра.— Садитесь, сударь! — пригласил ротмистр.Не успел Демидов и глазом моргнуть, как перед ним мягко легли три карты. Он поставил десять червонцев…— Ваша взяла! — послышался из клубов табачного дыма голос банкомета, и червонцы придвинулись к Прокофию. В сердце шевельнулась жадность. Демидов бережно сложил червонцы в столбик и вновь взял карту.— Ваша взяла! — вновь раздался скрипучий голос банкомета, и опять золотые придвинулись к Прокофию.— О, вам везет, сударь! — прохрипел густым басом ротмистр. — Счастливы в карты, несчастны в любви, — засмеялся он с хрипотцой, смех его походил на шипение старинных ржавых часов, собирающихся отбивать время.— Ах, сударь!.. — снова вздохнул старичок и осекся.— Замолчи! — прикрикнул на него ротмистр.Демидов не замечал ни многозначительных взглядов, ни вздохов старичка: он весь ушел в созерцание длинных пальцев банкомета. На указательном каплей крови дрожал рубин. Партнеры молча выкладывали золотые. У Демидова раздувались ноздри, дрожали руки. Весь он скрытно трепетал в страшном внутреннем напряжении. Глаза его сверкали. Необузданная страсть овладела им. Казалось, все тело, душа слились в одном ненасытном желании: золота! золота!..Офицеры приумолкли, в комнате наступила тишина. Старичок поднял голову и потянулся к столу. Перед заводчиком лежала груда золота.— Сударь, немедленно прекратите игру! — воскликнул старик, но сразу же притих.— Молчать! Это нечестно! — заревел ротмистр.— На все! — сказал Демидов и грудью навалился на край стола, готовясь принять новый поток золота. Банкомет, озабоченно наморщив лоб, крикнул:— Дана!..Это был лишь короткий миг. Казалось, кровь замерла в жилах, все напряглось в невероятном ожидании. Пальцы Демидова рванулись было вперед…— Бита, сударь! — равнодушно закончил банкомет, и его зеленые глаза хищника сузились в щелочки.Прокофий Акинфиевич утер капельки пота, выступившие на лбу. Словно ветер смахнул прочь золотой листопад…Но жадность цепко держала Демидова. Он вынул туго набитый кошель и звенящей струей высыпал все дорожные деньги.— Не везет в любви, зато повезет в картах! — бодрясь, сказал он. — На все…Офицеры многозначительно переглянулись. Ротмистр воскликнул:— Что вы делаете, сударь? Счастье повернулось к вам спиной. Ставьте семпелями…Банкомет закусил зубами чубук, зажег трубку, пустил волнистый клуб дыма.— На все! — повторил глухо банкомет и метнул…Прокофий Акинфиевич не мог уследить за движениями его рук. Сердце сжалось. Глубокая тишина снова повисла в комнате. Старичок, не шевелясь, тянулся глазами к столу.Демидов открыл карты, и все завертелось в его глазах.— Бита, сударь, — спокойно сказал банкомет, безжалостной рукой он придвинул к себе червонцы.— Ставьте, сударь, будем отыгрываться! — предложил ротмистр.— Я все поставил! — упавшим голосом признался Прокофий Акинфиевич. — Разрешите в долг!— О нет! Мы в долг не играем, — строго сказал ротмистр. — Желаете, сударь, испить бокал пунша? Осушите и идите спать!..Офицер повернулся спиной к Демидову; звеня шпорами, он вышел из горницы.— Все-с, сударь, игра окончена! — резким голосом проскрипел банкомет и обволокся синим табачным туманом.— Ах, сударь, я говорил вам! — вздохнул старичок. — И я так же оказался несчастен…Прокофий не слышал его. Он встал и, пошатываясь, побрел в коридор.Пройдя в свой жарко натопленный номер, он, не раздеваясь, бросился на кровать. Но как ни старался он забыться, ворочался, зарывался в подушки, — беспокоила тревожная мысль: «Как же я без денег доберусь до Санкт-Петербурга?..»Утром к нему в номер постучался хозяин трактира, учтивый седобородый купчина. Он поклонился постояльцу и, обежав зорким взглядом горницу, озабоченно спросил:— Как спалось, господин хороший?Пожелтевший, осунувшийся Демидов сидел на кровати, поджав ноги. Молчал.— Неужто плохо? — строго посмотрел на него трактирщик. Отвернувшись к окну, он соболезнующе вздохнул: — Эх, сударь, впусте обеспокоились. Это всегда бывает после неосторожества. Рассчитаемся как-нибудь.— Кто же мне даст в долг? Уж не ты ли, борода? — желчно спросил Прокофий.— Что вы, помилуй бог! — истово перекрестился купчина. — Николи процентщиком не был, господин хороший!Он помолчал, помялся. Осенний рассвет лениво заползал в комнату. И без того серое лицо постояльца теперь казалось землистым. Красногрудый снегирь, как огонек, на мгновение вспыхнул на подоконнике и отлетел.— Холодить стало. К зиме… — поеживаясь, медлительно сказал купец и прошептал вдруг: — Тут старушка одна обретается. Она под расписочку выдаст. Желаете, выручу, сударь, позову?..Прокофий встрепенулся, ожил. На душе стало веселее.— Хошь черта зови, но выручай, борода!— Сей минут! — услужливо отозвался купчина и поспешно вышел…Старенькая подслеповатая процентщица неслышно переступила порог и выжидательно разглядывала Демидова.— Ты что, кикимора? Откуда взялась? Ростовщица? — накинулся на нее Прокофий.— Помилуй бог, батюшка, николи ростовщицей не была. Прослышала от Ивана Дмитриевича о твоем горюшке. Помочь собралась, — смиренно прошептала она. Ее хитрые глазки обшарили заводчика.— Две тысячи червонцев надо, баушка! Дашь мне? — деловито спросил он.— Ох, много! Ох, многоватенько, батюшка! — заохала старушонка.— А может, найдешь, баушка? — не отступал Демидов.— Милый ты мой, желанный, уж поищу… Может, и добуду…Она низенько кланялась. В темном платье и платочке, старушонка походила на галку. От ветхого платьица, от всей старушки пахло смолкой, еле уловимой Затхлостью. Глядя на ее немощную, сгорбленную, жалкую фигурку, Прокофий спросил:— Сколь процента возьмешь?Старушка построжала, подумала малость.— Ох, и не знаю, сказать как! Не от меня ведется. Баш на баш, батюшка! — елейно отозвалась она.— Это что же — рубль на рубль! — ахнул Демидов.— Это уж как водится, батюшка! Она, копеечка, ныне дорога. Коли бежит по рукам — подружку ведет!Прокофий Акинфиевич заметался по номеру. Ярость овладела им. Тряхнуть бы старую! Но он сдержался, сказал ей зло:— Ты что же, старая хрычовка, обираешь меня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9