— Согласен с вами, — подтвердил Цезарь. — Но, как-никак, почти все, к чему мы стремимся в этом мире, нам все же приходится приобретать за деньги — даже репутацию человека, ничем не запятнавшего своей, праведности, со всеми последствиями. Чем, как не деньгами, приобретешь себе союзников во время войны? Еще немного прибавить денег — и можно сделать из тех же союзников предателей. Буть я французом и не питай я к этому народу такой непримиримой ненависти, я за деньги без труда мог бы стать сенатором франции, — многозначительно сказал он. — При больших деньгах я мог бы, сидя здесь у себя дома, перекраивать карту Европы! Мятежи, политические партии, даже целые нации — все можно купить за деньги.
Тяжело вздохнув, он повернулся к Смису спиною и принялся внимательно разглядывать висевший, на стене герб.
— Чей это герб? — спросил неожиданно Смис.
— Что? — Валентайн повернулся. — Чей герб? Вы, верно, интересуетесь геральдикой? Или нет? Когда-нибудь я отвечу вам. Да, деньги — это все. И как легко заработать их! Слушайте! Девятнадцать лет я был без гроша. Никогда я не работал, никогда не спекулировал, никогда не играл — и однако: сейчас я—состоятельный человек, потому что Бог наделил меня сметливым рассуд-, ком! — Он ударил себя по лбу. — И кроме того, еще потому, что женщины находят меня обаятельным, — все благодаря моей гениальности, не допускающей, ни малейшей нерешительности, ни малейшей совестливости. Человек, считающийся с совестью, никогда не станет финансовым гением!
Тут он опять резко прервал свою речь и вывел гостя в переднюю.
— Ваша комната готова, — заявил он, — завтра посоветуемся относительно вашего будущего. Оставаться во Франции было бы, с вашей стороны, неблагоразумно, к тому же в Англии вас не ждут.
Цезарь ввел своего гостя в комнату, меблированную скудно, но со вкусом.
- Разумеется, утром вы захотите чаю. Вы ведь англичанин, — сказал он. — Все ваши туалетные принадлежности— вот здесь, перед зеркалом. Надеюсь, Мадонна не забыла положить вам пижаму. А, вот она! Покойной ночи!
Глава IV
СКОВАННАЯ УЗНИЦА
Несколько минут Трэй-Бонг-Смис стоял не двигаясь, прислушиваясь к удаляющимся шагам Цезаря. Затем он окинул комнату быстрым, но внимательным взглядом. В дверях не было ни замка, ни задвижки, но это его особенно не озаботило. Если бы Цезарь захотел удержать его в своих лапах, он не отвез бы его сюда, в предместье Лафитт, — в этом он не сомневался. Он опустился в одно из двух кресел, стоявших по обе стороны камина, и стал снимать сапоги, обдумывая возможные планы свое-го нового работодателя,
С какой целью он мог ему покровительствовать? Ведь Цезарь сам был свидетелем происшествия на Набережной Цветов и не мог не знать, что, по французским законам, человек, приютивший в своем доме убийцу, считается соучастником преступления.
Ясно, что преследуемая Цезарем цель имела для него громадное значение, — иначе он не пошел бы на такой риск. Но видела ли та девушка — та, в черном, что так пристально глядела в реку? Верно, видела, — иначе с какой стати стояла бы она на этом месте, облокотясь
о перила?Смис потер подбородок и нахмурился. Эта девушка может испортить все дело. Что, если она заявит полиции, и о его ночной проделке будет напечатано в газетах?Покончив с сапогами, он сбросил с себя мокрую одежду, расстегнул ремешок, на котором он носил под сорочкой маленький револьвер системы Кольта и положил оружие под подушку.Шелковая пижама была для него, слишком длинна, но он не обратил на это никакого внимания и, погасив свет, раздвинул тяжелые бархатные портьеры и выглянул в окно.. Как большинство окон во Франции, оно отворялось наружу. Смис раскыл его настежь. От окна к грядке с цветами вела небольшая водосточная труба — следовательно, о средствах для побега задумываться не
стоило. Дождь перестал, туч было мало, но ветер, все еще неистовствовал. За ярко освещенной полосой, видневшейся вдали на северо-востоке, он знал, был Париж.При свете месяца он взглянул на часы, тикавшие на руке. Было четверть четвертого. Еще два часа — и займется заря. Но ко сну его не клонило. Он еще раз подошел к окну, чтобы запечатлеть в памяти расположение местности. У самого окна начиналась широкая поляна, терявшаяся в тени тополевой рощи. Слева он заметил желтую полосу — ту самую дорогу, по ухабам которой он еще так недавно трясся.
Он лег на постель, укрывшись пуховиком, но усталости не чувствовал. И опять мысли его обратились к Цезарю и его намерениям: какую цель он может преследовать и что он имеет в виду?
Где-то вдали часы пробили четыре. Смис уже начал было погружаться в дрему, как вдруг до него донесся звук, сразу заставивший его встрепенуться. Звук был едва уловим, можно было предположить, что это капля упавшая из крана рукомойника, и прошло некоторое время прежде, нежели он сообразил, что звук этот раздался за окном. «Верно, остатки дождя, две-три капли, упавшие на подоконник», — подумал он. Тем не менее, врожденная недоверчивость заставила его встать с постели и неслышно подкрасться к окну.
В первую минуту он не увидел ничего подозрительного, хотя тучи исчезли и луна ярко светила. Но затем он заметил нечто неожиданное и потрясающее, что у него даже упало сердце.На поляне выделялся силуэт женщины. Она медленно двигалась. 'Одеяние на ней было либо серое, либо белое— точно он не мог различить, и, как.ему казалось, она держала что-то в руке. Что — он не мог 'определить, до тех пор, пока она не обернулась, чтобы продолжать свою прогулку в обратном направлении, причем месяц светил ей прямо в лицо. В этот момент он ясно услышал лязг стали. Поднеся руку ко лбу, чтобы защититься от яркого лунного евета и тихонько припав головою к внутренней раме окна, он насторожился.
Женщина продолжала расхаживать необычайно маленькими шажками, и эта странная походка в столь неурочный час своей необычностью скоро навела его на соответствующие догадки. Когда же ее отделяло от окна не более двадцати ярдов, Смис опять услыхал: «клинк-клинк-клинк»... и увидал...
Ее руки были чем-то крепко сжаты, так, что она не могла их разнять, а между ее локтями виднелась стальная цепь, звякавшая по мере того, как она двигалась. Он все еще продолжал смотреть на нее, как вдруг послышался чей-то шепот, самоуверенный и распорядительный. Казалось, он доносился с опушки рощицы, и как только он, раздался, женищина двинулась в том направлении. Смис наблюдал за ней, покуда она не скрылась из виду, затем вернулся к своей постели, недоумевающий
и озадаченный.Однако события этой ночи на том еще не закончились. Только он снова начал дремать, как был опять разбужен, на этот раз — пронзительным криком, вслед за которым последовало падение какого-то грузного тела, брошенного в непосредственной близости от двери, ведшей в его спальню. В одну секунду Смис был на ногах, с револьвером в руке. Утро только начинало заниматься, но все же света было достаточно, чтобы заметить, что дверь медленно отворяется.
Затем она вдруг распахнулась настежь, и кто-то куба-ем влетел в спальню, порывисто дыша и твердя что-то непонятное. В ту минуту, когда он опустился на колени, Смис узнал его.Это был рыжий Эрнест, но только теперь румянца на лице его не было и в помине.
— Цезарь! Цезарь! — закричал он и упал навзничь. Затем раздались торопливые шаги, и в комнату вошел Цезарь, По тому, что он был в халате и пижаме, можно было заключить, что он только сейчас встал с постели.
— Это что еще! — воскликнул он, бросив взгляд на иол. — Ты, Эрнест? Ты— здесь! Что ты здесь делаешь?
И, приподняв лежавшего, Цезарь сильно потряс его.
— Простите, он опять пьян.
Он поднял его мощными руками на воздух, точно это было малое дитя.
— Вы не в претензии? — спросил Валентайн, кладя Эрнеста, на постель. — Будьте любезны, Смис, зажгите свет
Трэй-Бонг-Смис повиновался, и Цезарь, наклонившись над Эрнестом, заглянул ему в широко раскрытые глаза.
— Он умер, — торжественно заявил он, обернувшись в сторону Смиса. — Какой ужас!
Глава V
ЦЕЗАРЬ РАЗОБЛАЧАЕТ СЕБЯ
Вот с чего началось пребывание Трэй-Бонг-Смиса в доме Цезаря Валентайна. Начало довольно печальное, особенно, если полиции вздумалось бы расследовать обстоятельства этого столь неожиданного смертного случая. Но, с другой стороны, Эрнест, он же Гольдберг, был, как известно, подвержен внезапным припадкам падучей, болезни, а, кроме того, у него была слабость к виски — два обстоятельства, одинаково дававшие повод Цезарю послать за местным врачом и донести о случившемся до сведения властей.
О том, что случилось с Эрнестом в эту ночь Смис мог только догадываться. Несомненно, у него нечто вроде припадка, вследствие чего он, несмотря на ранний час, опрометью бросился с лестницы по направлению к комнате Смита, но только отчего — к его? Цезарь не замедлил разъяснить это. Комнату, которую предоставили Сми-су, обычно занимал сам Цезарь. Стало быть, и крик Эрнеста «Цезарь, Цезарь!», с которым он бросился навстречу Трэй-Бонгу, также был направлен по адресу предполагаемого Цезаря.
Затем последовали обычные расспросы. Удивительно, до чего легко и охотно были приняты на веру все показания Цезаря. Пока следователь находился в доме, Смиса скрыли в небольшой башенке, помещавшейся в одном из его углов. Молчаливая Мадонна Беатриса приносила ему пищу, а что касается других слуг, то, даже если они и существовали, — он их не видел.
К вечеру ему было позволено пройти в большую гостиную, где он застал Цезаря за курением толстой сигары, сопровождавшимся чтением поэмы. При входе Смиса он поднял глаза и жестом пригласил его сесть.
— Постараюсь отправить вас за пределы Франции в течение двух дней, — начал он. — Надеюсь, последнее происшествие не расстроило вас? Неудача это, большая неудача!
— Неудача для всех нас, — сказал Смис, беря со стола папиросу и зажигая ее, — разумеется, вы еще виделись с Эрнестом после того, как я пошел спать?
Цезарь поднял брови.
— Почему — «разумеется»? — мягко спросил он.
— Потому что он умер, — резко возразил Смис, — вы с ним виделись, пили с ним, и — он умер.
Валентайн ничего не ответил.
— Что наводит вас на такие мысли? — спросил он немного погодя и взглянул ему прямо в глаза.
— Не напрасно же я целых три года был студентом-медиком, — протяжно ответил Смис, — и за эти три года я ознакомился с неким «напитком», применяемым, главным образом, окулистами. Яд этот смертелен, но," в отличие от других ядов, он не оставляет никаких следов-, кроме одного, наличие которого я обнаружил у бедного Эрнеста.
Губы Цезаря слетка скривились.
— Неужели было заметно? Смис кивнул утвердительно. Цезарь засмеялся. Ему было безумно весело.
— Пошли бы вы лучше к следователю да рассказали бы ему о своих подозрениях,— предложил он насмешливо.
— У меня, кажется, достаточно причин не поступать так, — холодно..возразил носитель револьвера на ремешке, — отношения с законом у нас почти одинаковые. Вы-ложйте-ка лучше ваши карты на стол, как 'выложил я
свои.
— В Сену — вот куда вы бросили вашу карту! — сухо. сказал Валентайн, — я Эрнесту хоть венок послал, а вы и этого даже не сделали!
И, быстро встав, он начал шагать по комнате взад и вперед.
— Настанет время - вы увидите все мои карты,— продолжал он.—Такие люди, как вы, нужны мне: люди без сердца, без жалости. Когда-нибудь я вам открою большую тайну!
Трудно описать выражение, которое приняло при этих словах лицо Смиса. Гладко выбритый и облаченный в костюм, раздобытый для него Цезарем, этот мнимый курильщик опия, перерезавший столько глоток у полисменов, уму которого мог бы позавидовать любой юноша его возраста (двадцать семь лет), имел самый жизнерадостный и довольный вид.
— Теперь я скажу вам вашу тайну, — вполголоса заговорил Смис, указывая пальцем на висевший на стене герб. С какой стати этот герб здесь? Откуда эти буквы С и эти лилии в узорах вашего ковра, м-р Валентайн? Одно из двух: или вы сумасшедший, или вы слишком умный. — Смис говорил теперь протяжным шепотом.— Я,
конечно, готов допустить, что вы страдаете особым видом мегаломании, — мне уже приходилось сталкиваться с подобными претенциозностями, пожалуй, еще экстравагантнее ваших, — но не беспокойтесь, я надеюсь живо вас от этого излечить.
— Что же это за герб? — строго спросил Валентайн.
— Это — герб Цезаря Борджиа, — ответил Смис. — Телец на золотом фоне —это именно фамильный герб Борджиа. Также и С, встречающееся в рисунке вашего ковра, было у Борджиа фамильным знаком отличия.
Теперь Цезарь перестал шагать и стоял с наклоненной вперед головою, не сводя своих сузившихся зрачков со Смиса.
— Я так же далек от сумасбродства, как от глупого и пустого тщеславия, — спокойно проронил он. — То, что я являюсь последним из прямых потомков этого замечательного человека, Цезаря Борджиа, герцога Валентин-ца — сущая истина!
Смис долго молчал. Много чего надо было ему обдумать. Некогда в Оксфорде он слыл знатоком истории Эпохи Возрождения, поэтому и теперь еще многое сохранил о ней в памяти. До крутого поворота в его жизни он имел у себя на квартире копию эскиза, приписываемого кисти Леонардо да Винчи, надпись под которым гласила: «Цезарь Борджиа родом из Франции, Герцог Вялентин-ца, Граф Дионский Иссоденский, верховный викарий Имолы и Форли». И тут ему невольно вспомнилось почти женственное и в то же время дерзновенное выражение изображенного лица, странно совпадающего с тем, которое он видел теперь перед собою. Цезарь пристально смотрел на него сверху вниз.
— Ну-с? — произнес Валентайн, казалось, радуясь изумлению своего гостя.
— Странно, — точно отсутствуя, проронил Смие. — От какой же ветви вы ведете вашу родословную?
— От Джираламо, — скороговоркой ответил Цезарь,— Джираламо был единственным сыном Цезаря. После его падения он был отвезен во Францию, затем из Франции — в Испанию и после был воспитан испанскими кардиналами. Сын его уехал в Южную Америку и сражался в Перу. Род жил в Америке около двух столетий. Мой дед перекочевал в Англию, будучи еще мальчиком. Сам я также воспитывался в Англии.
— Замечательно, — сказал Смис,. сразу же почувствовав, насколько бледно это слово передает его чувства.
Так стояли они оба, друг против друга, один — бережно пересчитывавший свои су в кафе Чи-Со, потомок-Александра VI, другой — миллионер, преследуемый убийца. Момент был настолько захватывающий, что даже дрожь пробежала по спине Цезаря.
Многим он уже открывал свою родословную, и мужчинам и женщинам, но все это были невежды, для которых слово Борджиа было пустым звуком; ни описания герцогского великолепия, ни картины прнтификалъного могущества — ничто, казалось, не могло заставить их встрепенуться.
Совсем иначе отнесся к его признанию Смис. Деве-. рие, выказанное Цезарем, сразу расположило к нему. Он уже собирался было засыпать его вопросами, на которые чувствовавший себя в ударе и великодушный в этот момент Цезарь, безусловно, не замедлил бы ответить.
Но намерению этому помешала Мадонна Беатриса. Она торопливо вошла в салон, не сочтя нужным даже постучаться, и Цезарь, едва заметив ее, пошел ей навстречу. Последовала краткая беседа шепотом. Цезарь произнес какое-то восклицание, свидетельствовавшее о его изумлении, а затем с явным недоверием взглянул на своего гостя.
— Приведите ее, — распорядился он.
Смис насторожился. Неужели ему теперь посчастливится увидать то самое чем он когда-то пользовался, чтобы держать Цезаря в своих руках?
Мадонна Беатриса снова вошла в комнату в сопровождений рослой, хорошо сложенной девушки, до такой степени красивой, что у Смиса даже перехватило дыхание.
Она глядела попеременно то на Цезарю, то на Смиса, Ее поведение, ее гордо поднятая голова выражали почти презрение. Затем она медленно подошла к Цезарю» подставившему ей для поцелуя свою Щеку.
Смис взглянул на Цезаря. Глаза его смеялись, но, видимо, он был чем-то озабочен. Повернувшись к своему новому приятелю, он протянул руку.
— Стефания, — сказал он. — Это м-р Смис. Смис, позвольте вам представить: моя дочь.
Его дочь! Изумление Смиса было настолько велико, что его рот невольно скривился. Но быстро овладев собою, он протянул ей руку, и она. пожала ее. Бросив на Смиса еще раз короткий пристальный взгляд, она от-пернулась.
— Когда ты прибыла в Париж? — спросил Цезарь.
— Вчера ночью, — ответила девушка.
Смис тяжело вздохнул. Ему ясно было, что она лжет, так как он признал в ней ту самую девушку в черном, что в позапрошлую ночь стояла на Набережной Цветов и видела, как он сбрасывал сыщика в Сену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11