А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– Так и царь Палак тоже будет торговать с заморьем! – воскликнул Фарзой. – Без торговли нельзя!
– Справедливо, нельзя без торговли… Царь Палак, конечно, возьмет наш хлеб и продаст его за море. Но что он даст нам за него?
– Те же товары, что вам потребны.
Староста рассмеялся. Его поддержали некоторые из присутствующих. Марсака это очень раздражало. Он считал, что нельзя говорить с князем так свободно.
– Что же мы можем получить от кочевой Скифии? – звонко выкрикнул кто-то сзади. – До сих пор мы исправно платили царю дань, но никогда еще ничего взамен не получали!
– Как не получали? – взъярился Марсак, не выдержав. – А кто охраняет добро ваше от врагов?.. Если бы кочевые сколоты не держали в руках оружие да не обороняли вас от сарматов, вы давно стали бы роксоланскими рабами.
– Спасибо и на этом, – спокойно возразил старшина. – Ну, а когда царь весь хлеб забирать у нас будет, то это тоже за охрану?
– Если царь захочет, то даст вам больше, чем вы имеете от херсонесцев.
– Зря говоришь, старый человек. Палаку нечего дать нам взамен. Почему? Да потому, что в Скифии не делают многого того, что нам потребно.
– Разве кислые овчины да кобылье молоко! – насмешливо вставил один из присутствующих.
Раздался громкий смех.
– Ты что же, против своего царя, что ли? – спросил Фарзой.
– Нет! – отозвались многие. – Мы не против, мы признаем царя Палака! Но хорошо знаем, что ему наш хлеб нужен, чтобы снаряжать свою дружину, строить укрепления, наряжать своих воевод и жен в заморский пурпур. А думать о наших нуждах ему некогда.
– Чего же вы хотите?
– Хотим немногого. Пусть Палак возьмет с нас большой налог, но не мешает нам самим торговать с Херсонесом.
Фарзой хотел возразить, но разговор был прерван приходом воина с копьем. Воин шепотом сказал несколько слов на ухо старшине. Тот озабоченно нахмурился и, не прощаясь, вышел из дому. За ним поспешили несколько человек.
После недолгого молчания беседа возобновилась. Жена хозяина стала разливать всем медок. Гости пили и закусывали. Лайонак негромко говорил с Данзоем. Тот кивал головой в знак согласия. Танай слушал их, потом, поощренный отцом, встал на ноги и обратился ко всем:
– Я скажу!.. Вот на мне рубаха и на жене тоже не эллинские, мы сами ткали холст. А нож вот этот я выменял в Неаполе. И горшки у нас не херсонесские, их обжигал гончар, что живет на краю села…
– Правильно говоришь, Танай, – вскочил с пола сухопарый крестьянин в рваной дерюге, – не всем эллинские хламиды достаются. А хлеб берут у всех. Ты, князь, гость наш, да сохранят тебя боги, и видишь, что старшина наш боится, как бы Палак не помешал ему торговать с Херсонесом. Но он не сказал, что мы, бедняки, с эллинами сами не торгуем. Это князья наши да старшины их собирают у нас хлеб, сбывают его эллинам, а нам дают что похуже. Где херсонесские ткани? Мы не носим их. Где вино? Мы пьем самодельную брагу и медок.
– Правильно! Правильно!
– Силу большую взяли князья наши. Им, конечно, выгоднее торговать с Херсонесом, чем с Неаполем, – продолжал Танай, – а наши вольности и законы отцов попирают. Мы работаем на княжеских полях даром, свой хлеб им отдаем, чтобы они торговали с эллинами, мы же и царский налог выплачиваем. А князья наши пируют да по селениям разъезжают, приглядываются, не продает ли кто зерно, минуя их. Отца в рабы продали. Жену Липу у меня хотели похитить, спасибо, община отстояла. Теперь братья Напака на больших дорогах проезжих грабят. Если Палак уймет наших князей и старшин, вернет нам былые вольности, мы все пойдем к нему с поклонами и дарами. Не так ли, люди?
– Верно, и в войско пошли бы против любого врага!
«Неплохо рассказать обо всем этом самому Палаку, – подумал Фарзой, – ясно, что народ верит царю и предан его делу, а князья на руку эллинам гнут».
Открылась дверь. Глянули звезды. Вошел рослый селянин и громко сообщил новость:
– Братья князя Напака вернулись с охоты. Дорогой на них напали лихие люди и одного княжича ранили. Вся вина пала на князя Фарзоя. Ждите гостей. Сюда едет князь Напак, а с ним отряд воинов.

4

Оседлые скифские племена, о которых упоминает в своих трудах Геродот, несмотря на кровное родство с «царскими скифами», не были с ними равноправны. Их считали если не рабами в эллинском понимании этого слова, то во всяком случае самыми низшими членами великой сколотской семьи, объединенной под властью царя.
Соответственно и князья оседлых племен и родов не пользовались теми правами, что их старшие собратья князья-скотоводы из господствующего племени сайев. Их и называли «младшими князьями», а то и просто «князцами».
К таким младшим князьям принадлежал и Напак, предки которого выдвинулись из гущи оседлого населения благодаря своему усердию в служении царю, а потом разбогатели на выгодной торговле с греками-колонистами. Средства для торговли приобретались путем беззастенчивых поборов среди своих одноплеменников-крестьян. Князцы осуществляли сбор налога в пользу царя, причем хлеб, крупы, кожи, мед и другие блага в значительной части расходились по рукам многочисленных сборщиков из числа княжеской челяди или попадали в бездонные княжеские закрома. Богатевшие князцы все более наглели, теснили старинные права и вольности родовых общин, вмешивались в непосредственный торговый обмен между крестьянами и греками, жестокими мерами укрепляли свою власть над народом.
Цари и их вельможи знали об усилении младших князей, но не мешали им, видя в них своих приказчиков по сбору высоких налогов и опору в обуздании вольнолюбивых пахарей.
Между родовыми общинами и жадными князьями, окруженными прожорливой челядью, давно уже образовалась глубокая трещина, быстро превращающаяся в пропасть. Все чаще возмущенные крестьяне вооружались и давали своим князьям решительный отпор.
Наиболее строптивой и непокорной оказалась оргокенская община. Напак ненавидел ее и, пользуясь поддержкой своего родственника князя Гориопифа, давно мечтал сломить ее упорство, огнем выжечь из нее дух независимости и вольнолюбия.
Приближение к селению княжеского отряда вызвало тревогу среди поселян.
Данзой переглянулся с боспорцем. Марсак и Пифодор вскочили и стали затягивать пояса.
– К оружию, князь!
Фарзой пожал плечами.
– Может ли быть, что те большедорожники, с которыми мы встретились, братья здешнего князя?
– Да, князь, – подтвердил Танай. – Кто посмеет помешать княжеским детям заниматься разбоем? Для них это забава!
– Едут! Едут!
Данзой обратился к родичам:
– Гости – священные люди! Позор падет на весь наш род, на всю нашу общину, если мы позволим княжеским слугам и самому князю оскорбить гостей наших. Мы должны защитить их, иначе будем прокляты тенями предков.
– К оружию! – поддержал отца Танай.
Началась суета. Фарзой вышел во двор и сразу услышал приближающийся конский топот. Полыхали отсветы огней. Всадники освещали путь факелами.
– Глупцы! – презрительно фыркнул Марсак. – Мы их стрелами и перебьем, благо их видно, а они нас не видят, их слепит огонь факелов. Эй, кто с луками, становитесь здесь, около плетня, другие полезайте на крышу!.. И камни тоже берите!
Дворик превратился в укрепленную крепость. Несколько десятков вооруженных крестьян готовились сразиться с княжеской челядью. Родосец весело скалил зубы, его радовала тревога. Суета перед дракой ему нравилась, ожидание близкой схватки возбуждало его. Лайонак готовился к бою спокойно, но решительно. Женщины тащили кувшины с водою на случай пожара. Данзой вошел в дом и надежно укрыл внука в задней горенке, а сам появился во дворе с тяжеловесной дубиной.
Всадники подскакивали с угрожающими криками и ругательствами, но наткнулись на телеги, поставленные поперек улицы. Дальше ехать было некуда.
Впереди отряда гарцевал на горячем коне видный детина в панцирной рубахе, щитки которой, отражая огни факелов, казались золотыми. Фарзой заметил, что он был без шлема. Пышные волоса, расчесанные на две стороны, падали темными волнами на широкие плечи. Безусое, бритое лицо выражало возбуждение и гнев, глаза сверкали из провалов орбит.
– Эй, кто там за телегами?! – раздался его писклявый голос, тонкий и высокий, как у женщины. Казалось, могучий всадник лишь раскрыл рот, а кричал кто-то другой, маленький и невзрачный, спрятавшийся за его спиной.
– Это сам князь Напак, – зашептали оргокенцы приезжим, – он славится своей силой и умением драться на мечах и топорах. Только вот голосом не вышел. Говорят, его в детстве околдовали.
Танай хотел ответить на оклик, но Фарзой предупредил его.
– Здесь князь Фарзой, сын Иданака! – отозвался он громко.
– Не знаю такого князя!.. А зачем улицу перегородили?
– Чтобы защититься от разбойников, которые убивают и грабят проезжих на твоих дорогах, князь Напак!
Теперь стало видно, что за спиною князя стоит полусотня всадников с факелами.
– На моих дорогах нет разбойников, кроме приезжих!.. А ну, развести телеги в стороны!
– Не тронь! – раздались угрожающие окрики.
– Что?.. Меня, князя своего, испугались?.. А я хотел встретиться с вашим гостем, князем Фарзоем, и приветствовать его. Если только он на самом деле князь, а не самозванец.
Вмешался Танай:
– Отошли воинов обратно, оставь человек десять и тогда приветствуй. Зачем прибыл ночью с большим отрядом?
– Ищу злодеев, что брата моего ранили! Не их ли ты приютил?
– Гость – посланник богов!
– А скажи, князь Напак, – спросил Фарзой, – неужели это твои братья разъезжают по большим дорогам и нападают на одиноких путников? Я сам видел, как они с целым отрядом конных слуг гнались за одним проезжим. И был готов вступиться за него. Разве это достойно княжеских братьев?
– Ты, как я вижу, заодно с разбойниками! Если ты князь, выйди ко мне. Не выйдешь – не обижайся, силой возьму. Я здесь хозяин!
– Не ты хозяин здешних мест, а царь Палак! Он будет знать, каков почет гостям в Оргокенах от князя Напака! Отведи своих воинов, и мы встретимся.
– Не надо, господин мой, – прошептал Марсак, – он просто заманивает тебя.
– Начинай! – приказал оргокенский князь.
Воины спрыгнули с коней и кинулись к телегам, готовясь растащить их в стороны. Навстречу им полетели малые камни в виде предупреждения. С ругательствами княжьи люди метнули дротики, но тут же в беспорядке отступили, осыпанные градом увесистых камней.
– Эй, князь Напак! – крикнул Марсак. – Напрасно так поступаешь! Ничего силой не возьмешь! Царские сколоты умеют пускать стрелы! Наши луки уже натянуты! Уезжай восвояси!.. Приезжай завтра утром, как подобает доброму хозяину, при полном свете поговоришь с князем Фарзоем! Соберем всех общинников оргокенских и сообща выявим и накажем настоящих разбойников! Вот тебе наше последнее слово!
Напак, видя перевес на стороне противника, не решился атаковать его. Мерзко изругавшись, ускакал обратно вместе со своими воинами.
– Ну, друзья, надо отдыхать, – зевнул широко Марсак.
– Да, скоро ночь пройдет, – добавил Фарзой.
– Идите в дом и ни о чем не беспокойтесь, – предложил Танай, – мы по очереди будем охранять ваш сон.
– Жаль, – вздохнул Пифодор, – я хотел немного размяться, но не удалось.
– Не жалей, грек, – ответил ему Марсак, – тебе еще будет где показать свою силу и ловкость. Впереди война…
Гости пошли спать в дом, Данзой стал расставлять часовых. Он боялся коварного Напака, считал, что тот может предательски напасть ночью. Перед сном подошел к Фарзою и сообщил ему:
– Знай, князь, что Напак – зять Гориопифа, а Гориопиф имеет большую силу при царском дворе. Танай рассказал мне, как Гориопиф на днях приезжал в Оргокены с отрядом, будто греков искал херсонесских. Пировали три дня. А потом народ собрали и наказали настрого никому хлеб не продавать. Теперь, мол, вашему хлебу хозяин царь Палак, и если он узнает, что вы зерном торгуете, то разорит ваше селение. «Везите пшеницу в Неаполь, там сам Палак скажет, чего она стоит. А может, и даром возьмет!» Вот после этого наши крестьяне и призадумались. Стали бояться Палака, многие прячут хлеб в ямы. А княжеские прихвостни над ними посмеиваются. «Прячьте, говорят, не прячьте, а Палак найдет ваш хлебец и заберет его себе!»
– Странно, – удивился Фарзой, – зачем им пугать народ и против царя восстанавливать?.. Неужели, сам Палак велит такое говорить народу?
– Тайно они на стороне Херсонеса. Им выгоднее с Херсонесом дела делать, чем с Палаком. Открой на все это глаза царю. А Напак давно уже задумал погубить нашу вольную оргокенскую общину, которая не хочет стать его холопкой, огрызается. Но не может он… И об этом скажи царю. Мы, общинники, всегда царя поддержим, пусть только он защитит нас от князя и его старшин.
– Я обо всем скажу Палаку, хотя и сам не вполне понимаю вашу жизнь…
– Отдыхай, князь. А утром рано спеши в Неаполь. Боюсь, что Напак до твоего приезда в город постарается подстроить какую-либо пакость.
– Да, утром мы отправимся с восходом солнца.
– Спи, мы охраняем твой сон.
Марсак уже храпел, раскинув богатырские руки.
Фарзой хотел осмыслить все происшедшее, но усталость брала свое, глаза смыкались. Голова упала на подстилку из душистого сена, и он уснул как убитый.

5

Посылая молодых княжичей за море, царь Скилур наказывал им учиться военному делу, мореплаванию, приглядываться к тамошним порядкам, к управлению городами и политиями, основательно знакомиться с науками, но никогда не забывать своих сколотских богов, родину и царя.
Старый князь Иданак предупредил Марсака, что если он допустит, что Фарзой перестанет быть сколотом и превратится в эллина или поклонится чужим богам, а своих забудет, подобно тому как это сделали легендарные царевичи Скил и Анахарсис, то не сносить тогда ему, Марсаку, головы своей!
Дядька хорошо помнил этот наказ и с великим рвением следил за своим воспитанником, терзаясь душою, если замечал за ним чрезмерное увлечение иноземными порядками и культурой.
И теперь, после десяти долгих лет, он возвращался домой с трепетом душевным, не будучи уверен, так ли он выполнил порученное, как это требовалось, или нет. И вопрошающе поглядывал на князя, стараясь определить – остался ли он скифом или огречился? «Князь красив собою, силен телом, храбр и сохранил гордость, подобающую царскому сколоту, и любовь к своей стране. Что еще? Кажется, все как надо!» – думал дядька. И при этом его что-то смущало. Это «что-то» заключалось во внешности молодого князя. Уж очень он стал соблюдать чистоту лица и рук, красоту в одежде, стал держаться не так, как это принято в Скифии… Правда, он не терял от этого, наоборот, стал походить на знатного греческого вельможу, даже сам Марсак находил, что он хорош. Но вдруг он не понравится Палаку именно за это и царь спросит дядьку, как он допустил такое? Что он, Марсак, будет отвечать грозному царю?..
Эти сомнения не мешали Марсаку ликовать при виде знакомых мест. Когда Оргокены остались позади, старик, как ребенок, радовался близкому концу путешествия.
Степь, уже подернутая осенней желтизной, затянутая вдали дымкой пожаров, поражала путника своим простором, обаянием нетронутой красоты, задумчивой тишиной. Высоко в голубом просторе парили орлы. Под копытами лошадей хрустели высохшие травы.
– Смотри, родосец, как хороша сколотская степь!
– Да, скиф, степь ваша богата травой, диким зверьем!.. Много скитался я за морем, но больше видел пустыней и бесплодных гор. Там солнце сжигает все… Эй, старик, погляди – на бугре стоит бык, да какой страшный!.. Что это?
– О! Это же степной буй-тур. Он ударом своих рогов отбрасывает всадника на пятнадцать шагов, вместе с конем. Берегись его!
Фарзой задрожал от охотничьей страсти, одной из самых сильных сколотских страстей. Глаза его загорелись, он хотел уже мчаться навстречу быку-великану, но Марсак остановил его:
– Не горячись, князь! Охота за турами от нас не уйдет. Не забудь, что сказал Данзой. Мы должны поторопиться в Неаполь.
Стали встречаться степные широкие тропы, истоптанные копытами лошадей и быков, обильно унавоженные.
– Это прогоны для скота, – пояснил Марсак, – по ним гонят стада и табуны из степи в Неаполь.
Вскоре они обогнали большой гурт овец. Его сопровождали конные пастухи с луками и копьями и назойливые тучи комаров и мошек. Лица всадников совсем почернели от загара, под цвет засаленным войлочным башлыкам. Лохматые собаки бросились навстречу незнакомым людям с яростным лаем. Пастухи лениво окликнули их. Псы вернулись к хозяевам, виляя хвостами, сплошь покрытыми репьями. Запыленные и усталые скифы медленно провожали глазами караван богатых путешественников, едущих без охраны. Быки с солидными вьюками вызывали уважение к их владельцам и затаенное желание встретиться с караваном ночью, подальше в степи, где можно делать неплохие дела, не боясь попасть в руки царских дружинников, наблюдающих за порядком на дорогах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82