"Я ж хотел быть ближе к
народу", - говорит пострадавший и делится на две
половинки. "Ты бы, мать твою, какой-нибудь знак подал",
- огорчается честный рубака. Хотите на место интеллигента?
Если нет, то быть ближе к народу вам позволит чеснок торгового
дома "Зеленые братья"! Его запах говорит о вашем
присутствии и духовном родстве на расстоянии до двадцати метров.
Так я заигрался, что едва вспомнил мужика с вихрастой бородой,
ученого Веселкина, специалиста по жидкостным МГД-генераторам. Он
сегодня единственный пузырек из той пены, что в прошлый раз
обтекала гранит науки. Не вдруг вспомнил, а после того, как
мелкая тень шмыгнула по холлу. Как-нибудь догадался, что это
оптический обман и объегоривание, как в тот раз, когда я принял
Петра Филимоновича за Раиса Абдурахмановича, хотя два совершенно
различных мордоворота. Но все равно эта тень пробудила всякие
подозрения, которые, может, еще с пещерных времен в моих генах
застряли. Стал я упорно добиваться разговора с ученым
Веселкиным. Набираю номер раз, другой. Не откликается. У меня,
конечно, уже дурные картинки в голове ожили, поползли. Браню я
невротика, то есть себя. Ведь мог бородатый всхрапнуть часок,
вылеживая думы, а то и бросить якорь в павильоне грез (как
обозначали сортир китайцы). Бесполезно звякнул я в последний раз
и поехал на пятый этаж, в место пребывания осточертевшего уже
ученого. Еще в холле, около лифта, я рассмотрел немного слизи,
но принял ее за плевок какого-то жлобоватого доцента. А на
пятом, близ лифта, опять эта дрянь, вдобавок к ней прилипло
что-то вроде чешуйки. Тут я соображаю со скрипом: и внизу был
вовсе не плевок доцента; поэтому отскоблил гадость, да в пакетик
из-под орешков сховал. А в главном коридоре пятого этажа -
полумрак и жужжание. Не понравились мне эти звуки; рукоятку
нагана в ладонь, большим пальцем взвожу курок, указательный
опускаю на спусковой крючок, двигаюсь в полуприседе, рывками,
готовый бабахнуть в любую неожиданность. И тут что-то мокрое
мохнатое влетает и вылетает из моего "растопыренного"
глаза. От такой обиды я чуть не выстрелил себе в гляделки, плюс
возненавидел автора "Мухи-Цокотухи". Но, в основном,
продолжал действовать грамотно.
Ударил пудовым башмаком дверь лаборатории МГД, так что она
вылетела, прыгнул влево, скакнул вправо, потом уже ворвался в
помещение и спрятался за ближайшим укрытием, большим шкафом. В
комнате праздник-фиеста. Жирные, быстрые, летают эскадрильями,
хватают за кожу челюстями, во все отверстия ломятся, глаза просто
выпить хотят - первый раз в своей бедовой жизни повстречался с
такими наглыми спортивными, накачанными рэмбо-мухами. Отгоняю их,
бью кулаком и наотмашь, "по щекам", обзываю всячески. Это
помогает, но слабо, напрягаюсь, как пинг-понгист в финальном
матче. Конечно, внушаю себе, что мухам удивляться не стоит; чего
в них особенного, самые заурядные дрозофилы, не це-це
какие-нибудь. Ученым - слава, а цокотухам только вредные
излучения генератора. Отчего ж болезным не сорваться из коробки?
Тоже ведь свободы хотят. Выдвинулся я из своего укрытия на
несколько шагов, под ногами хлюпает генераторная жидкость, та,
что с магнитными свойствами, и вот, пожалуйста. Меж двух
установок в луже - павший и мертвый. Я, собственно, его по
бороде и узнал. Тот самый клин между глаз торчит. Естественно,
что на лице неприятная каша, борода на помазок похожа. Над
кроваво-магнитной лужей Мухляндия работает, барахтается и
купается. Я выскочил из комнаты, прочертил блевотную полоску в
коридоре - мне казалось, что я того помазка наелся. В рубке,
правда, снова себя на подвиги завел притоптываниями и
прихлопывании в стиле национально-освободительных движений
Африки. Разгладив скомкавшуюся душонку, стал звонить в свое бюро
- и вот те на, все ушли на танцы. Напрасно пытался высвистать
шефа, он обменивался где-то опытом с Корпорацией
секретарш-телохранительниц. А вот криминалисты на сей раз через
десять минут прискакали, будто поджидали в кустах неподалеку,
причем, у всех взгляды зверьков, питающихся падалью. Белорыбов с
веселенькой улыбочкой на устах сразу ко мне и, сглатывая слюну,
попросил предъявить оружие. Но в тот момент, когда я протягивал
свой наган, Белорыбовский холуй взял меня на прием. Смешной
прием, детсадовский - заломал мою руку своими двумя - я бы на
его месте провел айкидошный кистевой. Однако, ничего
противопоставлять борцу не стал, потому что гостям только этого и
надо. Прихлопнут за здорово живешь, потом накатают нужные
бумажки, и дело закрыто. Лизнул я пол, захрустели хрящи, какой-то
орангутанг еще прыгнул мне на спину и стал топать ногами. Ясно,
пристрелить не получилось, сейчас мне помогут оказать
"сопротивление при задержании". Утюжили минуты три, выдавая
грубость за умение. Но потом Белорыбов проявил режиссерское
мастерство. Меня дернули, как морковку, за чубчик вверх, и боец,
сбегавший к Веселкину, ткнул прямо кровавой пятерней в мое
уставшее лицо.
- От этого так просто не отмоешься, - сказал
посуровевший сообразно моменту капитан Белорыбов. - Двадцать
пять лет расстрела тебе, и то мало.
Дебил дебила видит издалека. Я в Белорыбове почувствовал под
тонким налетом цивилизации полный котел бреда.
- С вытащенными из пазов руками и вы не помоетесь, -
пытаюсь унять опричника.
А в ответ опять жлобство, грубость "ванька-встанька",
известная мне с армии, тычки в живот и по почкам. На службе-то я
быстро нашел себе персонального мучителя, который
"обрабатывал" красиво, но облегченно, по-театральному.
За эти услуги передавал ему, подавляя музыку в животе, всю сухую
колбасу, импортированную из дома, впрочем, ее и так бы отняли.
Но Белорыбова колбасой не смягчишь, он тверд, как тот клин, что
завершил карьеру физика.
А видеозаписи с моим алиби капитан просто стер. Попробуй в такой
неакадемической обстановке заикнись про слизь и чешуйку в
пакетике, который дружки выбpосили при обыске в мусорное ведро.
Да они ж заставят меня сожрать этот вещдок вместе с остальными
помоями.
3.
В камере СИЗО людей хватало, но двое держались особняком. Я и
мой опекун. Он должен был помочь мне. А мне предстояло
рассказать, как гасил светильник отечественного разума.
Стараться и придумывать не надо было, всю историю сочинил бывший
режиссер, а нынче драматург Белорыбов. Оставалось только
передать своими словами, но под протокол. Главное было не
запутаться в расписании греховных дел. Начать с учительницы
Рахиль Израилевны, которая внушила ненависть к родным березкам.
Не забыть о тренировке по метанию клиньев в гастролера
Файнберга. Ну и закончить самым последним обагрением рук.
Я же отвечал на жизненный вопрос. Первый ответ, не хочу играть
роль, прописанную мне назойливым драматургом. Второй - желаю
сохранить в организме больше целых деталей, чем позволяет
ситуация. Первый и второй уживались друг с другом плохо. Налегал
на первый - и вот результат: через несколько дней я нуждался
отнюдь не в косметическом ремонте. Приятно было б что-нибудь
противопоставить своему оппоненту, но подходящего средства не
нашлось. Рука у него в два раза шире моей; морда и брюхо
чувствительны к битью, как кирпич и мешок с картошкой; стрелять,
естественно, нечем, разве что соплей. А улепетнуть внутри такой
клетки могла бы только черепаха из апории пресловутого Зенона
(его бы на мое место). Наконец понял, пора давать второй ответ.
Ведь я успел уже попрощаться с тремя зубами, двумя клочьями
волос, телесным цветом лица, и что-то внутри стало шалить.
Тратить ресурсы столь быстро, наверное, было бы легкомысленно.
Еще одна незапланированная неприятность настигала меня, когда
опекун уже выдавал трели на нарах. Неведомая сила как бы
выкручивала меня на манер тряпки. Я даже несколько раз штаны
ощупывал, не мокрые ли. И Дуевские слова вспоминал, о
высасывании душевного жара у граждан. Как-то выкручивали меня в
очередной раз, ну и выпустили жар. Заодно и некое существо,
прихватив мои мысли, выскочило наружу, назовем его для ясности
ГНОМИКОМ. Что интересно, я как бы стал им. Раз - и затянулась
пеленой вся камера, принялся блуждать я (то есть гномик) в
непроглядной мгле. Блуждаю по-черному, вокруг же неустанное
чавканье и всасывание, будто это не туман, а питательный бульон.
Несколько раз видел и тени чавкающих-сосущих, каких-то
родственников пиявки и глиста. Один червяк так мощно меня
потянул, что я принял его за Родиона Михайловича. Навроде
разглядел даже - сидит тот тихонький в кабинете, стеклышки очков
поблескивают, конфетку жует и бумажку правит. Рванулся
сдрейфивший гном обратно с такой силой, что чуть не треснул.
Повоевал с ветрами, попланировал и как-то из тумана
пищеварительного выскочил, прямо в родную камеру.
Хотя можно было гордиться, что я за свой жар души схватился и
не дал его сожрать, но подозрительные видения намекали скорее на
помутнение в голове. И в самом деле, поволокли меня на допрос, а
я собрался дать еще один ответ. По-джентльменски выражаясь,
попробовать внезапно Белорыбова нокаутировать, а
по-рабоче-крестьянски - дать ему по соплям, чтоб не скоро встал.
Пусть хуже, но роль будет не чужая, а моя. Хуже себе сделать не
пришлось, следователь стал вдруг умным и добрым. Извиняется даже,
мол, кто же знал, что вы такой положительный гражданин. Я,
обалдевши от положительных эмоций, решил, что это спасенный жар
души мою судьбу устроил.
Разгадка пришла вместе с шефом бюро Пузыревым. Он меня встретил
недовольным сопением, но известил, что в технопарке за время
моего отсутствия завершилась биография еще одного ученого.
Кстати, последний убиенный занимался преобразованиями каких-то
сверхдлинных субэлектронных волн, из-за которых иногда в природе
шаровые молнии родятся. Субэлектронщику стало хуже, а мне лучше,
вот и разберись, где тут мораль. Пару деньков полежал в ванной,
отмок, попил женьшеневки, потом отправился к врачу-костоправу.
Врач хрустел костями. Это помогло. Хрустел-то он костями другого
пациента, но я, наслушавшись такой музыки, понял, что лучше
стать здоровым и идти домой. Попадись к такому доктору на сеанс,
действительно потом ни на что не пожалуешься.
Приступив к выполнению служебных обязанностей, я уже ничего не
скрывал. Каждому вколачивал страхи, когда пропуск проверял.
Только в моих услугах уже не особо нуждались. И так все было
известно, катались жуткие вести из уст в ухо. Эскадроны смерти,
красные бригады, черные сотни и другие кошмарные темы надолго
прописались в головах. Большинство прознавших про это дело
репортеров настаивало на том, что нынче орудуют не какие-нибудь
закоренелые преступники с четко очерченными целями, а юные
сорванцы-консервы из группировки ГСДБ (Гитлер-Сталин -
дедушки-братья) или романтики-калы из бандбригады "Батька с
нами". Дескать, юнцы утверждают свою мужественность, вбивая
клин в какую-нибудь голову с противоположной стороны баррикады.
Получалось, что Файнберга принесли в жертву консервы, Веселкина
- калы, субэлектронщика опять же консервы.
Я стараюсь не попадать под струю самой свежей общественной
мысли, которую испускают печатные, а точнее, непечатные органы.
Поэтому притворялся (и очень удачно) олигофреном, чтоб не
вслушиваться и не вчитываться. Даже невооруженным взглядом
видно, что у малолетних калов, консервов и прочих крысят спинной
мозг жидковат для таких заковыристых дел. Вовсе не для них
думающие головы обладают такой притягательной силой. Прав Дуев,
что всегда кого-то обсасывают - но только не цветочки. Вчера
крестьян, беспортошных феллахов всяких, которым некогда было
помыться, смердов, рабов. Завтра роботов, чем они хуже феллахов?
А сегодня доят тех, кто сидит в технопарках. Не знаю, что насчет
жара души и нектара, но большие начальники-вурдалаки в
финансовом отношении местную публику точно выжимают, как лимоны.
Расцвести "лимонам" не дают, чтоб не стало тесно
питающимся, насельникам администраций, кафедр, НИИ, НПО и прочих
бюджетных контор. Однако же, начальнички изводить и рубить под
корень соперников-кормильцев, пожалуй, нынче не должны.
Собственный овощ им уже не вырастить, а жить-то хорошо - ой
как надо. Значит, наши привычные сосуны в этих ликвидациях, по
крайней мере, главную скрипку не играют. Тогда кто? Тут и
ставилась сама собой точка в моих размышлениях.
Кстати, через пару недель повстречал того уркана, который со
мной дружил в СИЗО, не покладая рук и ног, вкус чьих ботинок я
помню до сих пор. Видимо, пустили его отдохнуть от хорошего
поведения. В универсаме на Васильевском встретились, я там
водопроводным краном разжился. При этом, мне показалось, земляк
меня не заметил, а я его "взял на мушку". Вначале такое
обстоятельство никак меня не задело. Но потом, когда ему вместо
меня достался приличный портвейн, откуда-то из мозжечка
постучалась агрессивная мысль. Возьми-де кран, заверни его в
приобретенную ранее газету "Правда" и получившимся
украшением угости приятеля по кепке, так сказать, верни излишки.
Появившись под видом обычной мысли, этот умственный порыв
скользнул вниз, в сердечную мышцу, оброс там сильными чувствами,
как ежик иголками, и показался хорош. Он уговаривал меня со всей
убедительностью, что невмешательство в дела блатного элемента
мне серьезно повредит. Закусает себя душа, истощится дух. Ладно,
он меня уговорил, воодушевившись и вооружившись краном, да еще
цепочкой от унитаза, я принялся преследовать человека с хорошим
портвейном. Порыв на ветру распалился еще больше, мое образное
мышление по десятку раз за минуту представляло, как врезается
"газета" вместе со всей своей правдой в грязный затылок
оскорбителя. Предаваясь таким светлым мечтам, выдувая губами
звуки удара "Бух! А-а-а!", я проводил своего подопечного
с Наличной на Железноводскую. Там он юркнул через подворотню во
двор. Экскурсия вроде бы стала подходить к концу, когда он
двинул в какой-то подвал. Я, будучи по-прежнему на взводе, не
отрываюсь. Пять ступенек вниз и - полутьма, воздух,
напоенный гнилью, звенит от комариных концертов, и вражеские
летуны повсюду, наглые, как пэтэушники после выпускного бала.
Ящики раскинулись упорядоченно, штабелями, и раздольно,
россыпями. Подвал, судя по интерьеру, имел отношение к заведению
жрального типа, которое умеpло гpязной смеpтью из-за запрета
санэпидстанции. Я не забывал о своей мечте, поэтому, огибая
горные хребы тары, преследовал знатного зверя. Всего несколько
метров вглубь - и сумерки стали тьмой со слабыми выбросами света
из каких-то щелей, а залежи ящиков обернулись лабиринтом. Вот и
чавканье башмаков моей добычи рассосалось во мраке, и огонек ее
сигареты свернул за какой-то угол. Пожалуй, ошибочка вышла;
приятель, в отличие от меня, нежится в родной гадской стихии.
Стал я, как тот вратарь, которому бьют пенальти, а у него грязь
в глазах. Выход один - искать вход. И вот я пячусь назад,
гордый, но озадаченный, как Наполеон в декабре двенадцатого. И
вдруг шлагбаум. На моем горле устраивается ремень и начинает
давить. Я в него даже не поверил, настолько был не готов к столь
неприятному развороту. Но башка сразу опухла, как мяч под
каблуком. Все было так похоже на сон типа "кошмар", что
я не испугался и нашел, что противопоставить гнусному выпаду.
Трахнул каблуками владельца ремня по сводам стопы, а потом смял
ему локтем, наверное не слишком здоровую печень. Ему бы сейчас не
обращать на это внимания, да и додавить меня, но злой вспыльчивый
нрав взял свое. Удавка ослабела, видно, он стал держать ее одной
рукой, а второй, увенчанной чугунным кулачищем, решил долбануть
мне по затылку. Но я нырнул вниз и вбок, потому-то бронебойный
удар, произведя ветер, только скользнул вдоль моей шапочки -
как не узнать нрав приятеля. Взяв из положения сидя низкий
старт, я высвободился и, больше того, перелетел через какую-то
кучу. Я знал, что разгневанный блатарь так просто не пустит меня
к свету, поэтому стал курсировать в тьме. Пути ветвились и
петляли, пересекали груды гниющих ящиков и уходили под воду.
Вскоре неизвестность полностью проглотила меня. Оставалась одна
единственная ясность, что братья меньшие в состоянии пить мой
сок на первое, второе и третье. "Закусан комарами насмерть в
центре большого города!" - это сенсация. Однако, я вряд
ли смогу пожинать плоды своей популярности и нежиться в огнях
фотовспышек и юпитеров. Хоровой писк был таков, что казалось
- все тело стало сплошным ухом. Несмотря на мои мощные
отмашки, достойные участника мамаевого побоища, комары подошли
вплотную и даже куртку пробивали своими хоботами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12