– Да, – согласился Мун и принялся наблюдать за ней всерьез.
Ее способ надевать лифчик всегда поражал его и переполнял нежностью. В фильмах и на фотографиях он видел женщин, которые стоят, в нельсоне вывернув руки за спину, и застегивают и расстегивают, нахмурившись и сосредоточившись, будто это некий тест на пригодность для страдающих параличом нижних конечностей. Он никогда не подвергал этот способ сомнению, но когда впервые увидел, как Джейн задом наперед опоясала лифчиком живот – чашки по-дадаистски висели на спине, – застегнула концы спереди, повернула всю конструкцию вокруг тела и подтянула вверх, со щелчком приладив чашки на место, то восхитился изобретательной невинностью, которая десять тысяч лет назад могла дать миру колесо.
Щелк-щелк.
Джейн повернулась – светло-голубой лифчик с белыми кружевными цветами, пояс для подвязок ему в тон и кремово-карамельные чулки, – очаровательно нахмурилась и уперла в щеку указательный палец, позируя фотографу из «Тэтлера»: «Миссис Джейн Мун гадает, где же она забыла свои трусики».
– Ты точно не сидишь на них?
– Да. Возможно, на них сидит Джаспер Джонс. «Мне плевать, мне просто плевать».
Бомба уютно, словно рождественский пудинг, устроилась у него на коленях. Мун погладил ее. Едва он заметил, что опять остался один, как в комнату вернулась Джейн с трусиками в руках.
Она погладила его по голове:
– Умница. Как ты догадался?
Мун сидел на постели, тикая, словно бомба.
«Мне плевать. Мне действительно плевать».
Он пытался придумать вопрос, который вберет в себя все вопросы и даст ответ, который будет всеми ответами, но тот получался таким простым, что Мун в него не верил.
– Знаешь, – сказала Джейн, – я всегда считала, что запах кожи, лошадей, подмышек и всякого такого – самый мужской запах, но должна сказать, что нахожу пряный аромат прикопченных лимонных деревьев, которым благоухает твой лорд, просто рррос-кошным… я представляю, как меня соблазняют под звуки клавесина. Думаю, это признак зрелости, ты так не считаешь?… То есть я привыкла представлять, как меня ррраздевают на горбу скачущего верблюда.
Она весело посмотрела на него.
– Я не умею играть на клавесине, – сказал Мун.
– Возможно, ты сможешь напевать за ширмой или делать еще что-нибудь.
– Да.
Она кисло посмотрела на него:
– Дорогой, я просто шучу.
– Знаю, – сказал Мун. – Знаю.
Джейн улыбнулась ему и успокоилась.
– Джаспер просто в бешенстве! Думаю, твой лорд очень славный и чертовски прекрасно выглядит, и он очень мило относится к Джасперу. Конечно, он же такой утонченный. Он помогает Джасперу со шпорами.
«Шпоры».
– Он их неправильно надел и располосовывает себе ноги всякий раз, как делает шаг, но говорит, что предпочитает носить их так. Конечно, он просто упрямится.
Мун безнадежно решился:
– Кто он, черт его дери, такой и зачем он напялил эту одежду?… И что он делал с тобой?… Джейн, ну почему ты?…
Джейн прикусила губу, чтобы сдержать слезы, задрожавшие на грани воспоминаний.
– Я упала. Мне было очень больно. Ты бы видел, какой там синяк.
– Упала с его лошади?
– Споткнулась в ванной. Мне страшно повезло, что поблизости оказался он, а не ты, – укорила она его.
«Ну не оказался, ну и что? Девушка падает в ванной, расшибает попку, мужа нет, мимоезжий ковбой помогает натереться. На Старом Западе такое случается каждый день».
– Ты удивилась?
– Конечно удивилась, я же упала. Помоги мне застегнуть.
– Удивилась, что ковбой как раз проезжал мимо.
– Глупенький, он не проезжал, он приехал навестить меня.
– И много ковбоев приезжает тебя навестить?
– Двое.
– Не так уж и много.
– Вполне достаточно, дорогой. Не передашь мне одну из вон тех конфеток, а то я чувствую себя зефириной.
В большой, перевязанной ленточкой прозрачной коробке, размером со шляпную, в бумажных гнездышках слоями лежали конфеты. Мун грязно воспользовался тем, что она потянулась за конфетой, и стиснул ее грудь.
– Ты права – ты и впрямь как зефир.
Но вышло как-то глупо (видимо, из-за того, что она не придала этому значения), и он подумал, что если бы сжал ее как-нибудь по-особенному, она издала бы звук, похожий на клаксон.
– И давно они тебя навещают?
– Несколько дней. Бедняжки, они друг друга на дух не переносят.
Каждый ответ порождал у Муна такое чувство, будто реальность находится вне пределов его восприятия. Если он делал определенное движение, менял угол своего существования на обычный, логика и абсурд разделялись. Но так он не мог их ущучить.
Он осторожно положил бомбу на постель рядом с телефоном.
– Что ж, в следующий раз брошу в него бомбу, – сказал Мун.
– Нет, не бросишь, – мягко ответила Джейн, скорее предрекая, чем запрещая. – К тому же ты не причинишь ему никакого вреда, пока не шарахнешь по голове.
– Ты только это и знаешь.
– Дядя Джексон не мог сделать бомбу.
– Эту же сделал.
– Ну так включи ее. Сам увидишь.
– Нет, – сказал Мун. – Не сейчас. Не хочу тратить ее зря.
– Ты идиот, и дядя Джексон был идиотом.
– Он был мастер на все руки. И в бомбах разбирался. Он ведь был ученый, так?
Джейн пренебрежительно взмахнула расческой.
– Ну так включи ее, и посмотрим, что будет.
– Ничего не будет, – ловко увильнул Мун. – У нее двенадцатичасовой взрыватель.
– Меня от этого мутит.
Если бы за дядей Джексоном пришли немцы, ты бы увидела, как она работает.
– Дядя Джексон был чокнутым.
«Вообще-то это правда».
– Но он знал о бомбах все.
– Ты тоже, – добавила Джейн. «А вот это отсюда не следует».
– И ты прекрасно знаешь, – сказала она, – что никогда ничего с ней не сделаешь, так что перестань с ней носиться.
Мун тайком улыбнулся, точно анархист, который ждет, когда подойдет процессия.
Ему почему-то казалось, что губы Джейн накрашены розовым. Он задумался, оптическая это иллюзия или сверхъестественная. Потом заметил, что ее глаза подведены зелеными линиями, уходящими в углубления ее век. Он почувствовал, что все, угнетающее его чувство порядка, необходимо свести к одному объясняющему фактору.
– Он везет тебя на бал-маскарад?
– Это было бы здорово. А что, где-то намечается?
– Не знаю, – ответил Мун.
– Он обещал меня прокатить.
– Что, на лошади?
– Нет, глупенький, в карете.
Мун отступил, чтобы возобновить атаку.
– Ты накрасила губы розовым, – обвинил он ее.
– А в какой, по-твоему, цвет я должна их красить?
Он опять почувствовал себя жертвой чувственного укола адвоката, который сочиняет свои собственные законы на ходу. Но затем, чуть ли не в то же самое мгновение, призма, внутри которой он находился, разбилась; он взглянул ей в лицо – то же самое лицо, розовогубое, зеленоглазое, только теперь совершенно обычное. Его привычность сбивала с толку: губная помада и тени для глаз. Обыденное опять надуло его, заставив видеть абсурдное, а абсурдное водило за нос, прикидываясь обыденным. Он откинулся на постель и закрыл глаза.
«Я куплю в цирке списанного морского льва, и его музыкальный нос будет выдавливать нехитрые мелодийки из груди моей дамы. Паарп-пиппип-па-арп-паарп. Малость глуповато, но никаких упреков в ваш адрес, миссис Мун».
На улице прогремел выстрел. Как ни странно, стекло в гостиной, казалось, разбилось не после него, но одновременно.
– Теперь-то в чем дело? – раздраженно спросила Джейн.
Мун поднялся и спустился вниз. На оттоманке в гостиной сидел Джаспер Джонс: штанина джинсов закатана до колена, на икре кровь. Лорд Малквист стоял возле него на коленях и оказывал помощь. Мари было не видать, но протяжный всхлип выдал, что она прячется под диваном.
– Милый мальчик, – сказал девятый граф. – Сезон открылся?
– Это Убоище, – сказал Джаспер Джонс, скатывая штанину. – Злобная тварь.
– Вы ранены? – спросил Мун.
– Просто царапина – еще не привык к новым шпорам.
Мун подошел к окну. Пуля продырявила один из свинцовых средников, разбив оба стекла. Еще один ковбой неторопливо проезжал мимо дома, засовывая револьвер в кобуру. Мун почувствовал усталость и обиду. Он хотел отмежеваться от того, что, по его ощущениям, было навязываемой ему ситуацией. Он запрется в башне и посвятит остаток жизни лексикографии или, возможно, заползет под диван и зароется лицом в волосы Мари, закупорит ее вздохи своим языком. Под его туфлями похрустывали осколки. Он встал на одну ногу и безуспешно попытался смести их второй.
Джаспер Джонс с мрачной улыбкой стоял посреди комнаты и сворачивал самокрутку из папиросной бумаги лакричного цвета. Он втиснул ноги в сапоги со скошенными каблуками (поморщившись, когда задел шпору). Всунул измятую трубочку с висящим из нее табаком в рот – мрачная улыбка приняла ее без изменений – и одернул ремень с кобурой. Управившись с этим, левой рукой он осторожно надвинул шляпу на глаза, выстукивая правой одеревенелые арпеджио по своему кольту. Из самокрутки вываливались волокна табака.
На улице слышался неожиданно спокойный голос Убоища:
– Тпру, парень, стой, тупая тварюга. – А потом громче: – Выходи, Джаспер, я тебя жду.
Джаспер принялся охлопывать себя по всему телу. Лорд Малквист встал и услужливо поднес спичку к Джасперовой самокрутке, которая вспыхнула, как свечка, перед тем как уголек и остатки табака упали на ковер, подав маленькие дымовые сигналы бедствия.
Мун вышел мимо них в прихожую. Сверху донесся смелый, горделивый крик Джейн:
– Мари, скажи ему, что меня нет дома!
Он открыл переднюю дверь. О'Хара все еще сидел на козлах, покуривая коротенькую трубку. Рядом с двумя серыми лошадьми стояла гнедая кобыла Джаспера и мышастый осел. За ослом скорчился его бывший всадник: засунув правый кулак под левую подмышку, он осторожно поглядывал на ковбоя, который медленно проезжал мимо дома, туго натянув поводья.
– Тпру, парень, – сказал Убоище идущей иноходью кобыле. – Фертилити Джейн здесь? – спросил он Муна.
– Меня зовут Мун, – представился Мун, спускаясь по ступенькам. – Могу я вам чем-нибудь помочь?
Он заметил, что люди на улице глазеют на них с порогов и из окон. Он поприветствовал их всех одним кивком.
Убоище натянул поводья и крикнул:
– Фертилити! Я здесь!
Кобыла высоко, чуть ли не вертикально вскинула голову, но невозмутимо двинулась дальше, как будто обозревая начертанный в закатном небе сонет.
– Да стой же спокойно, черт тебя дери, во что ты играешь?
– А славная у вас кобылка, – успокаивающе сказал ослиный всадник. – Заклинаю тебя, ступай с миром, парень.
Убоище посмотрел на него:
– Кобылка?
– Самая что ни на есть она самая, это как пить дать, ваша честь.
– Тогда тпру, девочка, – несколько смущенно сказал Убоище.
Но кобыла погрузилась в свои мысли, даже не удостоила осла взглядом, когда проходила мимо. Убоище повернулся в седле, чтобы задать еще один вопрос:
– Джонс там с Фертилити Джейн?
– А вот этого, сэр, я знать не знаю.
О'Хара следил за этим обменом мнениями с яростным недоумением. Его физиономия скукожилась вокруг трубки. Когда он достал ее изо рта, физиономия разгладилась, позволив ему заговорить.
– Жиденок, – обвинил он бородатого коротышку.
– Никак нет, так-растак.
– Думаешь, я не узнаю жиденка?
– Тпру, сука! – скомандовал Убоище, но он и кобыла, словно заводные фигурки, обреченные вечно отбивать часы, исчезли из виду.
Мун думал было последовать за ними, но в конце концов не нашел для этого никакой причины. Встреча как будто осталась незаконченной – примерно так его мозг подавал ему сигнал незавершенности, когда он откладывал в сторону недоеденный бутерброд.
– Это напоминает мне, – возвестил с крыльца девятый граф, – одного критика, который посвятил свою карьеру вынесению одного четкого суждения об искусстве и, по причине своей амбивалентности потратив на это всю жизнь, кончил утверждением, что, на его взгляд, Сара Бернар – величайший одноногий Гамлет в женском обличье всех времен и народов. – Он изящно затянулся турецким табаком, набитым в гелиотропный цилиндрик, и выпустил в сторону заката душистое колечко. – Я вспомнил о нем потому, что впоследствии его осудил за эту поспешную предвзятость Фрэнк Харрис, видевший в роли Гамлета одну исключительно одаренную одноногую даму в Денвере, штат Колорадо. – Он стряхнул сигаретный пепел ослу на голову. – Беднягу на носилках снесли в сумасшедший дом для вконец разочарованных, где он умер, не промолвив больше ни единого слова… Ну, друг мой, и кто же вы?
– Воскресший Христос, это как пить дать.
– С чего вы это взяли? – спросил девятый граф.
Вопрос обрадовал Воскресшего Христа – он не привык к интеллектуальному отпору, – но и удручил своей непрактичностью.
– Матерь Божья, ваша честь, вам чего, документы мои нужны?
– Документы-шмокументы! Да я жиденка за милю чую! – бесновался на козлах О'Хара.
– О'Хара, – укорил его девятый граф, – довольно этой папистской нетерпимости.
– Вы ведь католик? – спросил Воскресший Христос.
– Да я уже святой католик! – рявкнул О'Хара. – Врать мне, что ли?
– Я есмь альфа и омега, – сказал Воскресший Христос. – Так что попридержи язык.
В прихожей за спиной лорда Малквиста появился Джаспер Джонс. Расправив плечи, он шел к двери, обманчиво расслабленно покачивая правой рукой на уровне рукоятки кольта.
– Ну ладно, Убоище, – крикнул он, – я выхожу! Мун спокойно стоял и сдерживался, закрыв глаза.
Он повернулся, чтобы войти в дом. Лорд Малквист пропустил его и сказал Джасперу Джонсу:
– Увы, раздался крик, злодей сбежал!
– Трус, – сказал Джаспер Джонс и двинулся вслед за Муном.
Лорд Малквист задержался лишь для того, чтобы сурово обратиться к миру с верхней ступеньки:
– Нет более пустых споров, чем те, которые ведут два тягающихся в своем легковерии апостола дискредитированной веры. Единственный смысл религии – прибежище, а реальна она лишь тогда, когда стремится к искусству; впрочем, это верно и для всего остального. Добрый день.
На повороте лестницы появилась Джейн в платье павлиньей расцветки, отделанном золотом вокруг шеи и сбоку до разреза, начинающегося от верха чулка. С криком «Дорогие мои!» она выбросила вперед обнаженные руки и на несколько кадров приостановила фильм своего спуска, чтобы его прочувствовать. Три ее неоплаченных и почтительных партнера по танцам ждали у подножия лестницы, когда можно будет эффектно закрутить ее по сцене. Мун выставил правые ногу и руку, чтобы довершить картинку. Раскатом, словно дельфины, зазвучали скрипки, Джейн с улыбкой спустилась по лестнице, протянула Муну левую руку, и, когда их пальцы соприкоснулись, он злобно подумал: «И тут я проснулся».
– Ну и ну, – надула она губы, – мальчики, мне так за вас стыдно: эта пальба – такая глупость. Конечно, с вашей стороны очень мило доказывать свою смелость и рррвущуюся наружу мужественность и все такое, но зачем же быть такими современными? Ах, куда – я вас спрашиваю, ваше преосвященство, – куда же подевалась Романтика! – И смела всех в сторону кумулятивным эффектом своей улыбки, груди и бедра.
– Быть может, я и преосвященство, – сказал девятый граф, – но я расстроюсь, если вы принимаете меня за священника со связями. Молю вас, не стесняйтесь воздерживаться от всех титулов, особенно тех, что мешают мне потакать своим слабостям, и окажите мне честь, миледи, называя меня именем, данным мне при крещении, которое есть Фэлкон – граф Малквист.
– Фэлкон, граф Малквист!
– Фэлкона вполне хватит.
– Дорогой Фэлкон, скажите мне, кого вы пристрелили?
Она увлекла его в гостиную и захлопнула дверь перед лицом Джаспера. Джаспер исправил эту оплошность, открыл дверь и объявил:
– Джейн, теперь ты в безопасности – Убоище убрался отсюда к чертовой матери, наложив от страха в штаны.
– Уйди, Джаспер, уйди и пристрели его. Вы двое вечно болтаетесь тут, щерясь друг на друга, но ничего не делаете, – выплыл из гостиной голос Джейн.
Джаспер закрыл дверь и удалился, кивнув Муну, усевшемуся внизу лестницы. Он вышел в открытую дверь и с удивлением обнаружил за ней маленького смуглого бородача в белом одеянии.
– Простите, ваша честь, сэр, у вас, часом, не сыщется?…
– Плевать мне, чем ты торгуешь, – сказал Джаспер Джонс. – Проваливай. – Его глаза были тверды, как тарелки.
– Спасением! – крикнул Воскресший Христос. – Я торгую Спасением!
Джаспер вышел, а Воскресший Христос вошел. Дружески помедлив, он уселся рядом с Муном. Никто из них не проронил ни слова, но Мун чуть подвинулся. В проеме двери мелькнула пошатывающаяся лошадь Джаспера, сам же он вприпрыжку семенил рядом, поставив одну ногу в стремя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17