.. в общем, желтых казначейских билетов, подделка которых преследуется по закону). Сто десять сум'ов согревали карман Вадика (он сказал - восемьдесят), пятьдесят сом'ов и у Мары кое-что, что именно, знать не обязательно, но согревали. Впрочем, она сказала - двадцать.
Впрочем, какая разница,- и горькая правда, и нас возвышающий обман, и даже мудрое утешение - бедность не порок - положительно ничто привести наших героев к миру уже не могло.
Короче, как Мара и предчувствовала, Каповский оказался подлецом, ну а сама она, Марина Доктор (Сычикова), как и предполагал Вадик,- стервой. В общем, повернулась она к нему спиной и пошла куда глаза глядят, а он, горько изогнув рыцарский свой шрам, крикнул ей вслед: "Ну и дура"- и отправился к доктору Лесовых проситься на ночлег.
Такой вот подростковый (впрочем) любовный (а любви все возрасты покорны) треугольник - он, она и оплодотворенная яйцеклетка. Драма.
Однако обстоятельства, обыкновенно людьми в жизни избегаемые, для беллетриста, сказителя, Баяна - долгожданный (и радостный) момент истины. В самом деле, именно в тягостном положении, в скверной переделке рядовые граждане начинают демонстрировать как раз те стороны своей натуры, кои в будни и праздники обыкновенно скрыты от цепкого взгляда художника. Действительно, ну, окажись мама Анна Алексеевна дома или нужная сумма в кармане, ну, где и как, при каких обстоятельствах разглядели бы мы, узнали бы о свойственных Маре гордости и чувстве собственного достоинства? Итак, быстро остыв и безнадежность своего положения хорошо понимая. Мара тем не менее с повинной на Весенний проезд не шла. На небольшом пространстве между торговым центром, гостиницей "Золотая долина" и высоким зеленым откосом, представлявшим другую сторону улицы Ильича. Мара ходила, стояла и сидела, перемещалась от гостиницы к ТЦ от ТЦ к велосипедной дорожке, ждала у витрин, отдыхала на скамейках, в общем, до девяти часов не теряла надежды увидеть вновь приближающуюся с юго-запада долговязую фигуру Каповского. Она верила в него, полагала,- раскрутит жулик родственника, уговорит принять что-нибудь подешевле. Но, на беду ее, Вадик ничего подобного не предпринимал, испытывая, в силу непривычности до некоторой степени даже забавлявшую его, меланхолию, он сидел у "Горизонта" и, внимая негромкому голосу диктора Новосибирской студии телевидения, ожидал с минуты на минуту явки "дуры", совершенно, с его точки зрения, неизбежной. "По крайней мере, что бы ей в голову ни взбрело,- думал Купидон,- синий свой, в коридоре оставленный кофр она не бросит". Однако и его ждало разочарование.
Три и даже четыре часа - срок, как выясняется, недостаточный для решения поступиться своей индивидуальностью. Созрела Мара лишь к утру, но к часу первого завтрака в награду за стойкость Создатель послал ей избавление в виде Евгения Анатольевича Агапова.
Итак, мы снова на том же месте, около девяти часов утра в кафетерии на втором этаже гастрономической палочки буквы "П" (именно такой вид, совсем не связанный с начертанием вензеля "ТЦ", имел в плане академический супермаркет).
- Женя,- зовет любимая единственного, он оборачивается, но прежде чем из глаз ее хлынут горькие слезы, мы все же имеем право узнать, где она провела ночь. На почте.
Вначале, следуя гастрольным привычкам, думала перекантоваться в гостиничном холле, но третье в течение получаса приглашение отужинать вынудило и без того несчастную Мару покинуть многоэтажную бонанзу, сменить мягкое кресло в полутьме на жесткую скамейку и дневное освещение за углом расположившегося телеграфа. (Все здесь, в городке романтиков и ученых, как видим, рядом и под рукой.) Вторые сутки сна с искривленным позвоночником испортили цвет Мариного лица, блеск исчез, а свежесть перестала быть первой. Состояние духа, этой перемене соответствующее, иначе как гадкое назвать нельзя, а перспективы и вовсе отвратительными. И вот, когда за второй чашкой быстро остывавшего кофе созрела мысль о тщетности всего и стала неизбежной казаться позорная капитуляция, случилось невероятное. Женя Агапов, Штучка в свободной (с чужого плеча) ковбойке, мятых польских штанах и кедах на босу ногу возник на лестнице, взошел по ней. живой и невредимый, продефилировал в какой-то паре метров от Мары и у стойки без долгих колебаний спросил себе яичницу.
- Боже мой, Женя,-бормотала Марина, гладила его но щеке и сквозь слезы с трудом различала довольно заурядную смесь изумления и восторга на Штучкиной физиономии.
Впрочем, сие потрясение сущий пустяк, ничто в сравнении с немедленно последовавшей уже совершенной сумятицей мыслей и чувств, состоянием, явившимся вслед за отчаянным Mapиным признанием:
- Женя, я в положении...
"Как?" - пытался понять и не мог совладать с реальностью Штучка, все его недюжинные теоретические познания и скромный опыт в области детопроизводства восставали решительно против невероятного факта. "Как? отказывалась его опустошенная телесными немощами голова воспринимать услышанное.- Ведь у нас же... но я же... как же... постой... или..." - не смел он закончить полоумную мысль.
Не успел. Чело его вдруг омрачилось. Радость, недоумение, испуг - все эти прекрасные, столь необходимые для восстановления здоровья чувства внезапно угасли, сердечный трепет прекратился, глаза Штучки приобрели неприятный голубоватый оттенок.
- Длинный осчастливил? - облек он догадку в форму бестактного вопроса.
- Женя,- прошептала неверная супруга нескладного лабуха,- он меня заставлял, он меня бил. Женя... Когда он не пьян, от него ведь не спрячешься...
Влага выделялась из растревоженных желез и обжигала Штучкин нос и подбородок.
- Это жизнь, Женя,- сказала Марина Сычикова,- это жизнь,- повторила неизвестно зачем и попросила в отчаянии: - Прости меня. Женя, прости, если можешь. А если не можешь,- проговорила, кусая острыми своими зубками нежную губку,- если не хочешь... то просто... то ради того, что было... того, что есть... спаси меня. Женя. Женечка.
Итак, то, что ввиду невероятного стечения обстоятельств. поразительных совпадений и нелепых случайностей не удалось Евгению совершить на земле промышленного Южбасса, в тепличных условиях родного города, он должен был сделать здесь, в чужом и враждебном месте. Он должен был (его умоляли) во имя любви, во имя того, что было, и того, что есть, во имя всего святого найти денег.
- Двести рублей,- назвала Мара цену здешнего, чудеса творящего, но алчного без меры профессора.
- Разуй глаза,- ответил, в общем-то, тронутый Мариными чувствами и словами и потому смягчившийся Штучка.- У меня ничего нет. Ничего. Три червонца и вот - пластинки.
- Женя, Женечка,- голос любимой дрожал,- хочешь, на колени встану, хочешь, я...
- Да подумай головой, где я возьму тебе деньги, рожу, что ли?
- Продай пластинки.
- Сейчас?
- Сейчас.
- Здесь?
- Здесь!
(Однако до чего порой отвратительным может быть гений чистой красоты и до обидного безобразным чудное мгновение.)
- Слушай,- сказал Евгений после некоторого, впрочем, краткого раздумья,- давай поедем на юг. (Не станем усмехаться, оригинальность всего последующего несомненно компенсирует банальность зачина.) - Давай поедем на юг,- сказал Штучка.- В Крым или куда скажешь, все равно, лишь бы зимой было тепло. Туда, где много домов отдыха, танцверанд и парков со скамейками. Купим гитару, губную гармошку, ты будешь петь, а я играть. Давай? Никаких заслуженных артистов и художественных руководителей, никаких разводов, квартир и прописок. А на ужин и стакан домашнего вина разве мы не заработаем? А если облом, если не пойдет, станем думать, что и как... Но, понимаешь, останется память, как фото... Ты, я и гитара. Хочешь, и тебе купим, будем, как Саймон с Гарфункелем?
- Хочу,- сказала Мара и рукой тронула его щеку.- Очень хочу. Женя,сказала шепотом, тихо и нежно.
Итак, в половине десятого Евгений Агапов появился перед запертой дверью промтоварной палочки буквы "П" (почему он выбрал это место, и по сей день для автора тайна, возможно, ассоциируя торговую точку со вседозволенностью или, что более вероятно, движимый детскими, десятого класса воспоминаниями о зимних каникулах, проведенных перед магазином "Досуг" на улице Кирова в городе Москве). Впрочем, не важно. Двумя руками он прижимал к животу пять черный винил содержащих конвертов, кои, лишенные непрозрачного пакетного полиэтилена, безусловно, могли смутить душу знатока ярким глянцем нездешнего дизайна.
Но если честно, то какому ценителю и меломану нужны его сокровища, его blood, sweat and tears здесь, на пустынной в десятом часу площади перед торговым (день начинающим с полудня) центром, здесь, в Золотой долине (бывшем Волчьем логу), на таежном острове изобилия заморских командировок и иностранных делегации... нет, автор, конечно, не отрицает, и здесь, в этом эпицентре, геометрическом месте сибирского снобизма и изысканности, на trade mark that was registred, и здесь можно было в старые добрые времена печь бабки, но не перед дверью ТЦ и не в кедах, конечно, ленинградской фабрики "Красный треугольник". Нет, скверные улыбки, вскинутые брови и даже подозрительный прищур иных любознательных глаз - все эти признаки неадекватности агаповского поведения, увы, не случайны.
И тем не менее, хотите, верьте, хотите, нет, но в начале одиннадцатого к Евгению Анатольевичу Агапову, человеку без паспорта и нижнего, кстати, белья, подошли два разновозрастных жителя города Тбилиси и сделали почин.
Сей удаче, как ни странно, суждено было стать началом крушения всего благородного коммерческого предприятия. Через каких-то полчаса (двадцать пять минут) Штучка лишится и противозаконного своего дохода, и, да-да, так и не распроданного богатства. Черный, но неизбежный миг расставания автор в силах оттянуть лишь небольшим отступлением, рассказом о первых (и последних) Штучкиных покупателях. Это отец и сын Ткебучава. В Сибирь, богатством которой, как предсказывал ученый помор, будет прирастать могущество государства российского, родственники прибыли после нескольких неудачных попыток в самом деле искры Божьей не лишенного Бесо Ткебучава получить музыкальное образование в более умеренном климате. В нынешнем, 197... году уставший от просьб и обещаний глава семейства Зураб Александрович привез наследника в Новосибирск, нанял ему трех репетиторов из числа доцентов местной консерватории и, слушая похвалы в адрес мальчика, на сей раз в успехе не сомневался.
В городок двух гордых (и отзывчивых. Евгения в беде не оставивших) людей привело желание купить загодя, ввиду здешних лютых зим, толстый сирийский свитер, каковой (вые), по сведениям одного из учителей, Бессариона, ТЦ предлагал в неограниченном количестве и расцветок разнообразнейших.
Приехав слишком рано. потомки зугдидских крестьян-виноградарей без покупки (теперь спасибо Евгению) не остались. После осмотра его отменной, со вкусом подобранной коллекции будущий Моцарт (Хачатурян?) произнес длинный и страстный монолог на незнакомом Штучке наречии, в смешении согласных которого последний не без труда уловил лишь слова "Мусоргский" и "Америка".
- Сколько хочешь? - устав слушать, спросил Штучку отец молодого гения.
- Шесть... шестьдесят, - ответил бесстыжий наглец.
Однако вовреки ожиданиям ничего страшного за этим не последовало. Затеяв с отцом продолжителный обмен "хо-хо" и "ара-ара", сын вновь вышел победителем. Вот в какой момент в воздухе сверкнула сотня, которую, к счастью, удалось благополучно разменять в гастрономе напротив.
Итак, Emerson ушел, оставив надежду сохранить (с Божьей помощью и при удачном стечении обстоятельств) хотя бы часть, хотя бы самое-самое, хотя бы Jethro Tull.
Но сбыться светлой суждено не было. Пока наша троица в гастрономе меняла деньги, передавала из рук в руки бумажки и вещи, никем и ничем вокруг, себя не интересовалась, за ней самой внимательно наблюдали двадцатипятилетний младший лейтенант ОБХСС Чуньков и товарищ его (одноклассник, естественно), старший грузчик промтоварного отдела ТЦ Дмитриев. Страж социалистической собственности сегодня долг не исполняет, он вообще в отпуске, а сегодня, первого июня, выехал на природу, и на скамейке у почты ждут, когда кавалеры расплатятся за фруктовую воду "Дюшес", две студентки техникума легкой промышленности. Подруги заняты журналом "Силуэт", а профессионал, забыв обо всем, не отрываясь, наблюдает творящееся беззаконие.
Ну-с, Евгений возвращается к закрытым дверям, проходит еще десять минут, и со стороны гастронома к нему подгребает (счастливая примета - два) очередная пара. Оценив товар сразу и по достоинству, молодые люди с ходу предлагают избавить Штучку от всех беспокойств оптовой покупкой,. Евгений объясняет - за четырнадцать он отдает Цеппелин с Кримсоном, а эти, эти он передумал. Хорошо, клиенты согласны и на половину. Радость бедняги не была безграничной лишь из-за желания (вполне, впрочем, естественного) двух с виду вроде бы обыкновенных парней удостовериться в качестве, попросту говоря - в спокойных (домашних) условиях осмотреть пластмассу и в случае сомнений прослушать на эталонном аппарате.
- Здесь рядом,- обещают незнакомцы.- А так, сам пойми, кот в мешке нам не нужен.
Штучка подумал и, нетерпение скрывая с трудом, ответил:
- Ладно, пошли.
Как читатель, вероятно, догадывается, все обошлось без членовредительства. За домами, на тропинке, на лужайке, на пути к мифическому жил массиву, среди июньской флоры и фауны Евгению был предъявлен документ, красный колер которого в сочетании с черно-белыми тонами фотографии хозяина, преображенного парадным кителем, оказался столь убедительным, что наш дуралей без криков и сопротивления (в профилактических целях одну руку ему все же завели за спину и слегка завернули) отдал в обмен на пожелание: "И чтобы мы тебя здесь больше не видели" - и чужие деньги, и свои, некогда неприкасаемые, лелеемые. заботливо оберегаемые от острых предметов и солнечных лучей роталы и цеппелины с кримсонами в придачу...
И тем не менее, и тем не менее без четверти двенадцать Евгений Агапов по прозвищу Штучка поднялся по лестнице в кафетерий торгового центра и положил на столик перед близкой к истерике Марой восемь четвертаков. Двести рублей, прошу пересчитать.
Ну, а пока недоверчивые смотрят продукцию Монетного двора на просвет, мы, избегая победы не сулящей дискуссии о соответствии цели и средств, поговорим, порассуждаем об этикете, о вежливости, о правилах хорошего тона. О том, какие непоправимые последствия влечет за собой несоблюдение приличий. Ах, в самом деле, от скольких горестен и разочарований могло быть избавлено человечество, если бы мы все, безотносительно к нашему настроению и состоянию, образу мыслей и вероисповеданию, входя в чужой дом, имели бы честь говорить: "Здравствуйте", а отобедав, соизволяли изречь: "Спасибо". Боже мой, какие перспективы и светлые дали открылись бы перед обновленным миром, когда бы старшим всегда и везде уступали место, дам галантно пропускали вперед, а в присутствии детей тщательно выбирали слова. "Будьте взаимно вежливы". - взывают к заблудшим душам в каждой булочной (и столовой), обращайтесь к незнакомым на "вы" и по имени-отчеству, надеясь на взаимность не забывайте герцогов (равно как и грифов) величать "ваша светлость", и милиционеров (невзирая на количество и ширину лычек) "товарищ офицер".
Однако, увы, герои нашей авантюрной истории не читают рукописных плакатов, не следуют советоам, не верят чужому опыту, именно сие их свойство и объясняет такое обилие прошлых и будущих неприятных положении и главное, попыток выйти из них с выгодой.
Впрочем, пора уже от общих рассуждении переходить к все поясняющим примерам.
Итак, Евгений вновь посетил общежитие физического факультета Новосибирского государственного университета и вновь (в который уже раз) огорчил моветоном, не расщедрился ни на "доброе утро", ни на "извините", ни даже на "покедова".
Правда, когда подходил он к серой пятиэтажке, не контролируя после акта изъятия ноги и мелко дрожавшие руки, едва ли кто-либо, включая Евгения, мог предположить, что его покорность судьбе, жертвенность, благородная готовность еще раз унизиться, уронить свое достоинство вновь показаться перед свидетелями и соучастниками вчерашних и позавчерашних мерзостей, черных дней его жизни, решимость войти в их дом, и не с чем-нибудь, а с просьбой, постыдной во всех отношениях, обернется очередным нарушением правил поведения, жертвой которого окажется чистая душа Мишка Грачик.
Да, Штучка готов был страдать, но насладиться его покорностью судьбе никто не пожелал. Во всяком случае. на настойчивый стук в дверь (почему-то закрытую, наружную) в комнате триста девятнадцать никто не прореагировал. Вот где, в длинном и темном коридоре, неправедная мысль поразила Евгения. Соблазняя себя легкой добычей и самому себе давая клятву немедленно (сразу, как только, при первой же возможности) почтой (телеграфом) вернуть награбленное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Впрочем, какая разница,- и горькая правда, и нас возвышающий обман, и даже мудрое утешение - бедность не порок - положительно ничто привести наших героев к миру уже не могло.
Короче, как Мара и предчувствовала, Каповский оказался подлецом, ну а сама она, Марина Доктор (Сычикова), как и предполагал Вадик,- стервой. В общем, повернулась она к нему спиной и пошла куда глаза глядят, а он, горько изогнув рыцарский свой шрам, крикнул ей вслед: "Ну и дура"- и отправился к доктору Лесовых проситься на ночлег.
Такой вот подростковый (впрочем) любовный (а любви все возрасты покорны) треугольник - он, она и оплодотворенная яйцеклетка. Драма.
Однако обстоятельства, обыкновенно людьми в жизни избегаемые, для беллетриста, сказителя, Баяна - долгожданный (и радостный) момент истины. В самом деле, именно в тягостном положении, в скверной переделке рядовые граждане начинают демонстрировать как раз те стороны своей натуры, кои в будни и праздники обыкновенно скрыты от цепкого взгляда художника. Действительно, ну, окажись мама Анна Алексеевна дома или нужная сумма в кармане, ну, где и как, при каких обстоятельствах разглядели бы мы, узнали бы о свойственных Маре гордости и чувстве собственного достоинства? Итак, быстро остыв и безнадежность своего положения хорошо понимая. Мара тем не менее с повинной на Весенний проезд не шла. На небольшом пространстве между торговым центром, гостиницей "Золотая долина" и высоким зеленым откосом, представлявшим другую сторону улицы Ильича. Мара ходила, стояла и сидела, перемещалась от гостиницы к ТЦ от ТЦ к велосипедной дорожке, ждала у витрин, отдыхала на скамейках, в общем, до девяти часов не теряла надежды увидеть вновь приближающуюся с юго-запада долговязую фигуру Каповского. Она верила в него, полагала,- раскрутит жулик родственника, уговорит принять что-нибудь подешевле. Но, на беду ее, Вадик ничего подобного не предпринимал, испытывая, в силу непривычности до некоторой степени даже забавлявшую его, меланхолию, он сидел у "Горизонта" и, внимая негромкому голосу диктора Новосибирской студии телевидения, ожидал с минуты на минуту явки "дуры", совершенно, с его точки зрения, неизбежной. "По крайней мере, что бы ей в голову ни взбрело,- думал Купидон,- синий свой, в коридоре оставленный кофр она не бросит". Однако и его ждало разочарование.
Три и даже четыре часа - срок, как выясняется, недостаточный для решения поступиться своей индивидуальностью. Созрела Мара лишь к утру, но к часу первого завтрака в награду за стойкость Создатель послал ей избавление в виде Евгения Анатольевича Агапова.
Итак, мы снова на том же месте, около девяти часов утра в кафетерии на втором этаже гастрономической палочки буквы "П" (именно такой вид, совсем не связанный с начертанием вензеля "ТЦ", имел в плане академический супермаркет).
- Женя,- зовет любимая единственного, он оборачивается, но прежде чем из глаз ее хлынут горькие слезы, мы все же имеем право узнать, где она провела ночь. На почте.
Вначале, следуя гастрольным привычкам, думала перекантоваться в гостиничном холле, но третье в течение получаса приглашение отужинать вынудило и без того несчастную Мару покинуть многоэтажную бонанзу, сменить мягкое кресло в полутьме на жесткую скамейку и дневное освещение за углом расположившегося телеграфа. (Все здесь, в городке романтиков и ученых, как видим, рядом и под рукой.) Вторые сутки сна с искривленным позвоночником испортили цвет Мариного лица, блеск исчез, а свежесть перестала быть первой. Состояние духа, этой перемене соответствующее, иначе как гадкое назвать нельзя, а перспективы и вовсе отвратительными. И вот, когда за второй чашкой быстро остывавшего кофе созрела мысль о тщетности всего и стала неизбежной казаться позорная капитуляция, случилось невероятное. Женя Агапов, Штучка в свободной (с чужого плеча) ковбойке, мятых польских штанах и кедах на босу ногу возник на лестнице, взошел по ней. живой и невредимый, продефилировал в какой-то паре метров от Мары и у стойки без долгих колебаний спросил себе яичницу.
- Боже мой, Женя,-бормотала Марина, гладила его но щеке и сквозь слезы с трудом различала довольно заурядную смесь изумления и восторга на Штучкиной физиономии.
Впрочем, сие потрясение сущий пустяк, ничто в сравнении с немедленно последовавшей уже совершенной сумятицей мыслей и чувств, состоянием, явившимся вслед за отчаянным Mapиным признанием:
- Женя, я в положении...
"Как?" - пытался понять и не мог совладать с реальностью Штучка, все его недюжинные теоретические познания и скромный опыт в области детопроизводства восставали решительно против невероятного факта. "Как? отказывалась его опустошенная телесными немощами голова воспринимать услышанное.- Ведь у нас же... но я же... как же... постой... или..." - не смел он закончить полоумную мысль.
Не успел. Чело его вдруг омрачилось. Радость, недоумение, испуг - все эти прекрасные, столь необходимые для восстановления здоровья чувства внезапно угасли, сердечный трепет прекратился, глаза Штучки приобрели неприятный голубоватый оттенок.
- Длинный осчастливил? - облек он догадку в форму бестактного вопроса.
- Женя,- прошептала неверная супруга нескладного лабуха,- он меня заставлял, он меня бил. Женя... Когда он не пьян, от него ведь не спрячешься...
Влага выделялась из растревоженных желез и обжигала Штучкин нос и подбородок.
- Это жизнь, Женя,- сказала Марина Сычикова,- это жизнь,- повторила неизвестно зачем и попросила в отчаянии: - Прости меня. Женя, прости, если можешь. А если не можешь,- проговорила, кусая острыми своими зубками нежную губку,- если не хочешь... то просто... то ради того, что было... того, что есть... спаси меня. Женя. Женечка.
Итак, то, что ввиду невероятного стечения обстоятельств. поразительных совпадений и нелепых случайностей не удалось Евгению совершить на земле промышленного Южбасса, в тепличных условиях родного города, он должен был сделать здесь, в чужом и враждебном месте. Он должен был (его умоляли) во имя любви, во имя того, что было, и того, что есть, во имя всего святого найти денег.
- Двести рублей,- назвала Мара цену здешнего, чудеса творящего, но алчного без меры профессора.
- Разуй глаза,- ответил, в общем-то, тронутый Мариными чувствами и словами и потому смягчившийся Штучка.- У меня ничего нет. Ничего. Три червонца и вот - пластинки.
- Женя, Женечка,- голос любимой дрожал,- хочешь, на колени встану, хочешь, я...
- Да подумай головой, где я возьму тебе деньги, рожу, что ли?
- Продай пластинки.
- Сейчас?
- Сейчас.
- Здесь?
- Здесь!
(Однако до чего порой отвратительным может быть гений чистой красоты и до обидного безобразным чудное мгновение.)
- Слушай,- сказал Евгений после некоторого, впрочем, краткого раздумья,- давай поедем на юг. (Не станем усмехаться, оригинальность всего последующего несомненно компенсирует банальность зачина.) - Давай поедем на юг,- сказал Штучка.- В Крым или куда скажешь, все равно, лишь бы зимой было тепло. Туда, где много домов отдыха, танцверанд и парков со скамейками. Купим гитару, губную гармошку, ты будешь петь, а я играть. Давай? Никаких заслуженных артистов и художественных руководителей, никаких разводов, квартир и прописок. А на ужин и стакан домашнего вина разве мы не заработаем? А если облом, если не пойдет, станем думать, что и как... Но, понимаешь, останется память, как фото... Ты, я и гитара. Хочешь, и тебе купим, будем, как Саймон с Гарфункелем?
- Хочу,- сказала Мара и рукой тронула его щеку.- Очень хочу. Женя,сказала шепотом, тихо и нежно.
Итак, в половине десятого Евгений Агапов появился перед запертой дверью промтоварной палочки буквы "П" (почему он выбрал это место, и по сей день для автора тайна, возможно, ассоциируя торговую точку со вседозволенностью или, что более вероятно, движимый детскими, десятого класса воспоминаниями о зимних каникулах, проведенных перед магазином "Досуг" на улице Кирова в городе Москве). Впрочем, не важно. Двумя руками он прижимал к животу пять черный винил содержащих конвертов, кои, лишенные непрозрачного пакетного полиэтилена, безусловно, могли смутить душу знатока ярким глянцем нездешнего дизайна.
Но если честно, то какому ценителю и меломану нужны его сокровища, его blood, sweat and tears здесь, на пустынной в десятом часу площади перед торговым (день начинающим с полудня) центром, здесь, в Золотой долине (бывшем Волчьем логу), на таежном острове изобилия заморских командировок и иностранных делегации... нет, автор, конечно, не отрицает, и здесь, в этом эпицентре, геометрическом месте сибирского снобизма и изысканности, на trade mark that was registred, и здесь можно было в старые добрые времена печь бабки, но не перед дверью ТЦ и не в кедах, конечно, ленинградской фабрики "Красный треугольник". Нет, скверные улыбки, вскинутые брови и даже подозрительный прищур иных любознательных глаз - все эти признаки неадекватности агаповского поведения, увы, не случайны.
И тем не менее, хотите, верьте, хотите, нет, но в начале одиннадцатого к Евгению Анатольевичу Агапову, человеку без паспорта и нижнего, кстати, белья, подошли два разновозрастных жителя города Тбилиси и сделали почин.
Сей удаче, как ни странно, суждено было стать началом крушения всего благородного коммерческого предприятия. Через каких-то полчаса (двадцать пять минут) Штучка лишится и противозаконного своего дохода, и, да-да, так и не распроданного богатства. Черный, но неизбежный миг расставания автор в силах оттянуть лишь небольшим отступлением, рассказом о первых (и последних) Штучкиных покупателях. Это отец и сын Ткебучава. В Сибирь, богатством которой, как предсказывал ученый помор, будет прирастать могущество государства российского, родственники прибыли после нескольких неудачных попыток в самом деле искры Божьей не лишенного Бесо Ткебучава получить музыкальное образование в более умеренном климате. В нынешнем, 197... году уставший от просьб и обещаний глава семейства Зураб Александрович привез наследника в Новосибирск, нанял ему трех репетиторов из числа доцентов местной консерватории и, слушая похвалы в адрес мальчика, на сей раз в успехе не сомневался.
В городок двух гордых (и отзывчивых. Евгения в беде не оставивших) людей привело желание купить загодя, ввиду здешних лютых зим, толстый сирийский свитер, каковой (вые), по сведениям одного из учителей, Бессариона, ТЦ предлагал в неограниченном количестве и расцветок разнообразнейших.
Приехав слишком рано. потомки зугдидских крестьян-виноградарей без покупки (теперь спасибо Евгению) не остались. После осмотра его отменной, со вкусом подобранной коллекции будущий Моцарт (Хачатурян?) произнес длинный и страстный монолог на незнакомом Штучке наречии, в смешении согласных которого последний не без труда уловил лишь слова "Мусоргский" и "Америка".
- Сколько хочешь? - устав слушать, спросил Штучку отец молодого гения.
- Шесть... шестьдесят, - ответил бесстыжий наглец.
Однако вовреки ожиданиям ничего страшного за этим не последовало. Затеяв с отцом продолжителный обмен "хо-хо" и "ара-ара", сын вновь вышел победителем. Вот в какой момент в воздухе сверкнула сотня, которую, к счастью, удалось благополучно разменять в гастрономе напротив.
Итак, Emerson ушел, оставив надежду сохранить (с Божьей помощью и при удачном стечении обстоятельств) хотя бы часть, хотя бы самое-самое, хотя бы Jethro Tull.
Но сбыться светлой суждено не было. Пока наша троица в гастрономе меняла деньги, передавала из рук в руки бумажки и вещи, никем и ничем вокруг, себя не интересовалась, за ней самой внимательно наблюдали двадцатипятилетний младший лейтенант ОБХСС Чуньков и товарищ его (одноклассник, естественно), старший грузчик промтоварного отдела ТЦ Дмитриев. Страж социалистической собственности сегодня долг не исполняет, он вообще в отпуске, а сегодня, первого июня, выехал на природу, и на скамейке у почты ждут, когда кавалеры расплатятся за фруктовую воду "Дюшес", две студентки техникума легкой промышленности. Подруги заняты журналом "Силуэт", а профессионал, забыв обо всем, не отрываясь, наблюдает творящееся беззаконие.
Ну-с, Евгений возвращается к закрытым дверям, проходит еще десять минут, и со стороны гастронома к нему подгребает (счастливая примета - два) очередная пара. Оценив товар сразу и по достоинству, молодые люди с ходу предлагают избавить Штучку от всех беспокойств оптовой покупкой,. Евгений объясняет - за четырнадцать он отдает Цеппелин с Кримсоном, а эти, эти он передумал. Хорошо, клиенты согласны и на половину. Радость бедняги не была безграничной лишь из-за желания (вполне, впрочем, естественного) двух с виду вроде бы обыкновенных парней удостовериться в качестве, попросту говоря - в спокойных (домашних) условиях осмотреть пластмассу и в случае сомнений прослушать на эталонном аппарате.
- Здесь рядом,- обещают незнакомцы.- А так, сам пойми, кот в мешке нам не нужен.
Штучка подумал и, нетерпение скрывая с трудом, ответил:
- Ладно, пошли.
Как читатель, вероятно, догадывается, все обошлось без членовредительства. За домами, на тропинке, на лужайке, на пути к мифическому жил массиву, среди июньской флоры и фауны Евгению был предъявлен документ, красный колер которого в сочетании с черно-белыми тонами фотографии хозяина, преображенного парадным кителем, оказался столь убедительным, что наш дуралей без криков и сопротивления (в профилактических целях одну руку ему все же завели за спину и слегка завернули) отдал в обмен на пожелание: "И чтобы мы тебя здесь больше не видели" - и чужие деньги, и свои, некогда неприкасаемые, лелеемые. заботливо оберегаемые от острых предметов и солнечных лучей роталы и цеппелины с кримсонами в придачу...
И тем не менее, и тем не менее без четверти двенадцать Евгений Агапов по прозвищу Штучка поднялся по лестнице в кафетерий торгового центра и положил на столик перед близкой к истерике Марой восемь четвертаков. Двести рублей, прошу пересчитать.
Ну, а пока недоверчивые смотрят продукцию Монетного двора на просвет, мы, избегая победы не сулящей дискуссии о соответствии цели и средств, поговорим, порассуждаем об этикете, о вежливости, о правилах хорошего тона. О том, какие непоправимые последствия влечет за собой несоблюдение приличий. Ах, в самом деле, от скольких горестен и разочарований могло быть избавлено человечество, если бы мы все, безотносительно к нашему настроению и состоянию, образу мыслей и вероисповеданию, входя в чужой дом, имели бы честь говорить: "Здравствуйте", а отобедав, соизволяли изречь: "Спасибо". Боже мой, какие перспективы и светлые дали открылись бы перед обновленным миром, когда бы старшим всегда и везде уступали место, дам галантно пропускали вперед, а в присутствии детей тщательно выбирали слова. "Будьте взаимно вежливы". - взывают к заблудшим душам в каждой булочной (и столовой), обращайтесь к незнакомым на "вы" и по имени-отчеству, надеясь на взаимность не забывайте герцогов (равно как и грифов) величать "ваша светлость", и милиционеров (невзирая на количество и ширину лычек) "товарищ офицер".
Однако, увы, герои нашей авантюрной истории не читают рукописных плакатов, не следуют советоам, не верят чужому опыту, именно сие их свойство и объясняет такое обилие прошлых и будущих неприятных положении и главное, попыток выйти из них с выгодой.
Впрочем, пора уже от общих рассуждении переходить к все поясняющим примерам.
Итак, Евгений вновь посетил общежитие физического факультета Новосибирского государственного университета и вновь (в который уже раз) огорчил моветоном, не расщедрился ни на "доброе утро", ни на "извините", ни даже на "покедова".
Правда, когда подходил он к серой пятиэтажке, не контролируя после акта изъятия ноги и мелко дрожавшие руки, едва ли кто-либо, включая Евгения, мог предположить, что его покорность судьбе, жертвенность, благородная готовность еще раз унизиться, уронить свое достоинство вновь показаться перед свидетелями и соучастниками вчерашних и позавчерашних мерзостей, черных дней его жизни, решимость войти в их дом, и не с чем-нибудь, а с просьбой, постыдной во всех отношениях, обернется очередным нарушением правил поведения, жертвой которого окажется чистая душа Мишка Грачик.
Да, Штучка готов был страдать, но насладиться его покорностью судьбе никто не пожелал. Во всяком случае. на настойчивый стук в дверь (почему-то закрытую, наружную) в комнате триста девятнадцать никто не прореагировал. Вот где, в длинном и темном коридоре, неправедная мысль поразила Евгения. Соблазняя себя легкой добычей и самому себе давая клятву немедленно (сразу, как только, при первой же возможности) почтой (телеграфом) вернуть награбленное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49