Теперь уже не оставалось ни малейших сомнений в том, что это и есть та самая, единственная и неповторимая любовь. В ее жизни никогда не было и не будет мужчины, равного ему. Она никогда не сможет испытать более сильные чувства, чем те, что испытывает сейчас. Само его присутствие, эти зеленые глаза, обращенные к ней, делали день еще светлее, а вкус горного сухого воздуха Сьерры на губах еще слаще.
Широкие равнины и горы, высившиеся перед ними, были так похожи на ее родную и горячо любимую страну. Они напоминали ей бескрайние просторы великого Кару, ибо здесь была такая же земля цвета львиной шкуры и такие же светло-коричневые скалы. При виде их радость, и без того переполнявшая ее, вырвалась наружу, она громко засмеялась и ей страстно захотелось закричать так, чтобы ее услышали все: «О Рамон, дорогой мой, я так тебя люблю. Я люблю тебя всем сердцем, всей душой, отныне я навеки твоя».
Но даже сейчас, в этом головокружительном любовном экстазе, Изабелла твердо намеревалась дождаться его признания; эти слова он должен был произнести первым. Только так она могла лишний раз убедиться в том, в чем, собственно говоря, уже не сомневалась, - что он любит ее не меньше, чем она его.
Рамон хорошо знал эти горы и направил ее по пыльным проселочным дорогам к тем великолепным местам, что находились далеко в стороне от обычных туристских маршрутов. Они остановились в одной из деревушек, и он поболтал с местными жителями на их наречии. Они отправились дальше с большим куском розовой ветчины, засоленной и хранившейся в снегу, буханкой грубого крестьянского хлеба и полным бурдюком сладкой темной малаги.
За деревней оставили «мерседес» у древнего каменного моста и пошли пешком вверх по реке через оливковые рощи к предгорьям Сьерра-Невады. Там они разделись и голыми бросились в тихую заводь, донельзя удивив этим бородатого горного козла, который наблюдал за ними с нависающего утеса. Затем, не одеваясь, устроили пикник на гладких черных скалах над рекой, с аппетитом уписывая свои припасы.
Рамон продемонстрировал ей, как нужно держать бурдюк на вытянутой руке и направлять шипящую струю прямо в рот. Когда она попыталась это проделать, вино выплеснулось ей в лицо и струйкой побежало с подбородка; по ее просьбе он стал слизывать рубиновые капли с щек и упругой белой груди. Эта забава настолько увлекла их, что они позабыли о еде и занялись любовью, причем Изабелла осталась на скале, а Рамон стоял по колено в воде перед ней.
- Ты восхитителен, - прошептала она. - Меня ноги не держат. Тебе придется нести меня обратно к машине на руках.
Они так долго пробыли у заводи, что солнце уже коснулось горных вершин, превратив их снега в расплавленное золото, когда, наконец, увидели перед собой замок.
Он не был столь величественным и огромным, как Изабелла его себе представляла. Просто довольно мрачное темное здание, возвышавшееся на горном склоне над беспорядочно разбросанными черепичными крышами деревенских домов. Когда подошли поближе, Изабелла заметила, что часть парапета отвалилась и земля вокруг замка заброшена и заросла сорной травой.
- А кому он теперь принадлежит? - спросила она.
- Государству, - пожал плечами Рамон. - Несколько лет назад шли разговоры о том, чтобы превратить его в отель для туристов, но из этого ничего не вышло.
В замке был старик сторож, который помнил еще семью Района, и он провел их по комнатам первого этажа. Они были пусты; вся мебель была в свое время распродана, чтобы рассчитаться с семейными долгами; на канделябрах лежал густой слой пыли и паутины. Стены гостиной в пятнах от дождевой воды, проникавшей через прохудившуюся крышу.
- Так грустно видеть заброшенным и запущенным то, что когда-то было таким прекрасным, - прошептала Изабелла. - А тебе разве не грустно?
- Хочешь уйти?
- Да, сегодня мне не хочется грустить.
Когда они спускались по узенькой тропинке в деревню, краски заката на горных вершинах были столь великолепны, что к Изабелле вернулось ее прежнее приподнятое настроение.
Хозяин деревенской гостиницы сразу же узнал по имени своего знатного посетителя. Он велел двум дочерям сменить белье в передней комнате и отправил жену на кухню готовить на обед одно из коронных андалузских блюд: «кокидо Мадрилено» и «кабелло де анжел», рагу из цыплят с маленькими пряными колбасками и лапшу, такую тонкую, что она вполне заслуживала свое название - «волосы ангела».
- В Испании шерри - народный напиток, - объяснил Рамон, наполняя бокал. Здесь, в горах, было довольно прохладно, в кирпичном камине вовсю пылал огонь, и его отсвет падал ему на лицо; при таком освещении его черты казались еще прекраснее.
У меня такое впечатление, что мы все время занимаемся одной из трех вещей, - Изабелла пристально разглядывала золотистое вино в своем бокале, - мы едим, пьем или… - Она пригубила вино.
- Ты жалуешься?
- Скорее, упиваюсь. - Лукаво взглянула на него. - Давайте, сеньор, ешьте ваше «кокидо» и пейте ваше шерри, сегодня ночью вам понадобятся силы.
Изабелла проснулась, когда солнечный свет потоком лился в комнату через распахнутое окно, и на мгновение похолодела при мысли о том, что он снова исчез. Но нет, он был здесь, рядом с ней, на широкой теплой кровати, и смотрел на нее все с тем же непроницаемым, загадочным выражением на лице. И вновь холодок сомнения пробежал внутри, но когда она, почти что с робостью, дотронулась до него, то обнаружила, что его орудие уже ожидает в полной боевой готовности.
- Боже мой! - прошептала с восторгом. - Ты фантастический мужчина! - Никто никогда ее не хотел так, как он. С ним она ощущала себя самой желанной женщиной во всей вселенной.
Хозяин гостиницы накрыл для них стол во внутреннем дворике; на завтрак был лиловый инжир и козий сыр. Они сидели под вьющимися виноградными лозами, и Изабелла очищала инжир своими длинными лакированными ногтями и клала сочные круглые ягоды Рамону в рот. До сих пор единственным человеком, для которого она это делала, был отец.
Когда одна из хозяйских дочерей принесла дымящийся кофейник, Рамон извинился и поднялся в спальню. Через маленькое окно в ванной он видел Изабеллу, сидевшую внизу во дворе, слышал ее голос и смех, когда она пыталась изъясняться на своем еще весьма несовершенном испанском.
Сегодня утром опять проглотила противозачаточную таблетку, когда они вместе стояли у раковины. Она превратила это в какой-то дурацкий ритуал, чокаясь с ним стаканом с водой. «Чтобы еще много раз повторить то же самое». Тем не менее, пачка оставшихся таблеток, которая утром лежала на полочке над умывальником, куда-то исчезла.
Он вернулся в спальню. Кровать занимала почти всю комнату, их багаж был втиснут в занавешенную нишу у самой двери. Большая мягкая кожаная сумка Изабеллы валялась на одном из чемоданов.
На минуту замер, прислушиваясь; ее голос слабо доносился через открытое окно. Отнес сумку на кровать и стал быстро распаковывать, раскладывая содержимое в строгом порядке, чтобы затем положить все обратно точно так, как было прежде. В то первое утро на его кенсингтонской квартире, когда она еще спала, он обыскал ее усеянную блестками сумочку и запомнил название противозачаточных таблеток. Потом проконсультировался на этот счет у посольского врача.
«Если женщина перестанет их принимать до десятого дня цикла, восприимчивость к мужской сперме почти наверняка резко повысится, соответственно, повысятся и ее шансы забеременеть во время овуляции», - заверил тот Района.
Он нашел тоненькую пачку таблеток в одном из отделений черного кошелька из крокодиловой кожи, который лежал на самом дне сумки. Рамон еще раз прислушался. Не услышал голосов во дворе и бросился к окну. Изабелла по-прежнему сидела за столом; теперь все ее внимание было занято черным хозяйским котом, который с гордым видом устроился на коленях и милостиво дозволял щекотать его за ушами.
Рамон отошел от окна. В специальных ячейках упаковки, помеченных датами, не было семи таблеток. Из потаенного кармана Рамон вынул точно такую же упаковку ованона, которой его снабдил посольский врач. Вытащил таблетки из первых семи ячеек и бросил их в унитаз. Затем положил обе упаковки рядом и сравнил их. Теперь они были абсолютно идентичны, если не считать того, что во второй находились всего-навсего таблетки аспирина, искусно обработанные, так что их невозможно было отличить от противозачаточных.
Он положил пачку бесполезных таблеток в кошелек Изабеллы и вернул сумку на прежнее место. Затем засунул настоящую упаковку в карман и спустил воду в унитазе; убедившись, что все семь таблеток отправились по назначению, тщательно вымыл руки и спустился по узкой лестнице во двор, где его ждала Изабелла.
* * *
Когда они добрались до Гранады, Рамон повел ее на корриду; им невероятно повезло: в тот день на арене выступал сам Эль Кордобес.
Если бы отец Района не был в свое время покровителем самого знаменитого из всех матадоров, когда тот ходил еще в начинающих, разумеется, не удалось бы достать билеты на его выступление без предварительного заказа. А так в то утро им доставили два билета прямо в гостиницу. Их не только усадили у самой арены, справа от президентской ложи, но даже пригласили за кулисы наблюдать за тем, как Эль Кордобес одевается перед корридой.
Конечно, Изабелла читала «Смерть после полудня» Хемингуэя и понимала, какую высокую честь им оказали. Тем не менее, для нее оказались неожиданными то глубочайшее уважение, с каким Рамон приветствовал Мануэля Бенитеса по прозвищу «Эль Кордобес», а также торжественность самого ритуала одевания, напоминавшего какую-то религиозную церемонию.
- Чтобы понимать корриду, нужно родиться испанцем, - сказал ей Рамон, когда они заняли отведенные места; и в самом деле, она впервые видела его столь возбужденным. Его увлеченность происходящим была настолько сильна и заразительна, что она невольно ощутила такое же волнение.
От звука труб, возвестивших начало парада-алле, по ее спине пробежали мурашки; зрелище было поистине великолепным: лошади, костюмы, украшенные серебром, золотом, мелким жемчугом, матадоры, важно вышагивающие в своих коротких вышитых камзолах и плотно облегающих штанах, которые вызывающе обрисовывали их ягодицы и мошонки. Даже коралловые, розовые, алые оттенки развевающихся атласных плащей полностью соответствовали цвету влажной, поблескивающей женской плоти в ее самых сокровенных местах, как бы подчеркивая глубоко сексуальный характер того возбуждения, что охватило многоярусную зрительскую толпу.
И когда бык ворвался на арену, с высоко поднятой головой, увенчанной страшными рогами, огромным горбом спины, ходящим ходуном от ярости, мощными копытами, из-под которых во все стороны разлетался белый песок, и налившейся кровью мошонкой, бешено раскачивающейся в такт его тяжелым шагам, Изабелла вскочила на ноги, и ее визг слился с общим ревом толпы.
Пока Эль Кордобес исполнял свои вступительные манипуляции, Рамон схватил ее за руку, нагнулся и стал объяснять смысл и значение каждого грациозного движения, от простой изящной «вероники» до более сложного «квите». Слушая Района, она стала воспринимать происходящее как начало некоего волнующего и прекрасного ритуала, восходящего к обычаям глубокой древности, который даже не пытался скрыть свою жестокую и трагичную суть.
Когда трубы приветствовали появление на арене пикадоров, Изабелла громко застонала и прижала костяшки пальцев к стиснутым зубам; она страшно боялась за лошадей. Ей приходилось читать о растерзанных лошадях, с кишками, обмотавшимися вокруг ног, и о прочих ужасах. Чтобы успокоить ее, Рамон указал на толстый защитный слой из спрессованной ваты, парусины и кожи, покрывавший все тело животных. В результате лошади оставались невредимыми даже тогда, когда бык на полном ходу врезался в них рогами и швырял на заграждения, окружающие арену.
Пикадор наклонился в седле, стальное острие вонзилось в спину быка, кровь розовым фонтаном ударила вверх и растеклась по плечам животного, сверкая на солнце, как металлическое покрытие.
Изабелла содрогнулась; зрелище было ужасное и захватывающее одновременно. Рамон прошептал ей на ухо: - Это настоящая кровь, здесь все настоящее, как сама жизнь. Да, это и есть жизнь, моя дорогая, со всей ее красотой, жестокостью и страстями.
Она поняла его, согласилась и, уже ни о чем не думая, всецело отдалась захлестывающим эмоциям.
Эль Кордобес взял свои бандерильи. Стоя в ослепительных лучах полуденного солнца, он принял горделивую позу и поднял длинные дротики, обернутые разноцветными бумажными лентами, высоко над головой. Окликнул быка и, когда тот повернулся, побежал ему навстречу легкими, танцующими шагами. Они сошлись, Изабелла охнула, а маэстро молниеносным движением вонзил бандерильи в быка и отскочил в сторону. Бык наклонил голову и взбрыкнул, почувствовав боль от стальных лезвий у себя в загривке, но инерция броска уже унесла его прочь от обидчика.
Настал момент истины; трубы протрубили в последний раз, и новые чувства охватили всю огромную аудиторию. Эль Кордобес и бык закружились в величественном и сокровенном танце смерти. Их разделял только развевающийся плащ; матадор позволял быку проноситься мимо в такой опасной близости, что яркая кровь, покрывавшая плечи животного, испачкала ему штаны.
Наконец Эль Кордобес остановился у президентской ложи и снял свою шапочку, украшенную черными шелковыми помпонами; это означало, что он просит разрешения выбрать ту, которой посвятит быка. И Изабелла едва не задохнулась от переполнявших чувств, когда он подошел к тому месту, где она сидела, и посвятил свою победу ее красоте. Он бросил ей свою шапочку, повернулся и пошел навстречу быку.
Свои заключительные манипуляции Эль Кордобес выполнял в самом центре арены, с каждым разом двигаясь все изящнее и ближе к бычьим рогам. И каждый раз толпа издавала единый первобытный вопль, ее громовой рев разрывал мертвую тишину, которая сопровождала последний акт этой драмы.
В конце концов матадор приготовился покончить с быком прямо напротив того места, где сидела Изабелла. Пока он изучал быка, держа перед собой длинный серебристый клинок, Рамон вцепился ей в руку и горячо зашептал:
- Смотри! Он убьет его «ресибиенто» - самым опасным приемом!
И когда бык в последний раз отчаянно бросился на него, Эль Кордобес, вместо того чтобы бежать ему навстречу, ждал, выпрямившись во весь рост, и поразил свою жертву одним ударом, вонзив шпагу прямо поверх рогов. Остро отточенный клинок рассек большую артерию, и кровь хлынула сплошным потоком.
На обратном пути в гостиницу оба не произнесли ни слова, ибо были в каком-то трансе, их охватил экстаз, мистическое, почти религиозное чувство. Кровавое, жестокое и в то же время трагически-прекрасное зрелище не только не утомляло или опустошало, но и обостряло эмоции до такой степени, что они оказались во власти мучительной, невыносимой душевной агонии, требовавшей немедленной разрядки. И Изабелла чувствовала, что желание Рамона еще сильнее и неудержимее, чем ее собственное.
Когда они остались вдвоем в спальне, двойные двери и обитый железом балкон которой выходили в сад, окружавший старинный мавританский дворец, Рамон поставил ее в самом центре комнаты. Раздел под тихое гудение старомодного вентилятора, вращавшего свои лопасти высоко над их головами. Казалось, что это еще один ритуал, столь же древний, как и коррида. Она стояла перед ним нагая, он опустился на колени у ее ног, обхватил руками бедра и уткнулся лицом в густые и теплые заросли мягких лобковых волос.
Изабелла гладила его по голове с нежностью, какой никогда прежде не испытывала ни к одному живому существу, но в этой нежности была великая печаль и смирение. Ибо чувствовала, что такая любовь священна и она не достойна ее. Слишком тяжелая ноша для простого смертного.
Наконец он поднялся, взял ее на руки, как ребенка, и отнес на кровать. И все произошло как будто впервые, казалось, что он проник в самые тайные глубины ее естества, ее тела и души, открыл в ней нечто такое, о существовании чего она даже не подозревала.
Все законы мироздания, время и пространство потеряли всякий смысл в его объятиях. Вечность и миг слились воедино. Подобно пылающей комете, она неслась и неслась по вечному кольцу небес, где не было ничего, кроме райского блаженства. А когда смотрела в зеленые глаза, с неземной радостью видела, что их души слились столь же неразрывно, как их плоть, и вместе совершают все это невероятное путешествие. И когда показалось, что путь этот пройден до конца, что жизненные силы покидают ее, внутри произошло извержение, и горячий, обильный поток затопил ее целиком подобно вулканической лаве.
Погас последний солнечный луч, вечерняя тень заполнила комнату, и она почувствовала себя столь опустошенной, что не могла ни говорить, ни двигаться;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11