А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


* * *
Проснувшись, Изабелла первым делом обнаружила, что жизнь невероятно прекрасна. Ей казалось, что она вот-вот взорвется от переполнявшей радости. Все тело звенело, как будто каждый мускул, каждый нерв жили своей собственной, отдельной жизнью.
Она долго не могла понять, что с ней случилось. Лежала с закрытыми глазами, боясь потерять это чудесное ощущение. Понимала, что такое волшебство не может быть долговечным, но страстно хотела удержать его навсегда. Затем, очень медленно, распознала мужской запах, еще не выветрившийся из ноздрей, и вкус его губ, все еще оставшийся на языке. Почувствовала легкую боль там, где он глубоко проник в ее плоть, и жжение на нежной коже вокруг губ, раздраженной его щетиной. Она жадно впитывала все эти ощущения, и легкая боль плавно переходила в глубокое, непреходящее удовлетворение.
И тут эта мысль порывом свежего ветра ворвалась в сознание: «Я влюблена!» Она полностью проснулась. Ее охватила безумная радость.
Быстро села в постели, простыня спала с плеч.
- Рамон… - след его головы ясно отпечатался на подушке рядом. Несколько темных волос с его груди колечками свернулись на белой простыне. Она потянулась к ним и обнаружила, что простыня уже остыла, и ее радость тут же превратилась в отчаяние.
- Рамон! - Изабелла соскочила с кровати и зашлепала босыми ногами в ванную. Дверь распахнута; в ванной никого не было. Он опять исчез, и она стояла голой посреди комнаты, смятенно оглядываясь по сторонам.
Да, похож на дикую кошку. Его окружала какая-то зловещая таинственность; она почувствовала, как все вокруг ее сосков покрывается «гусиной кожей». Обхватила себя руками и задрожала.
Затем заметила записку на столике у кровати. Это был листок дорогой кремовой бумаги с фамильным гербом, придавленный сверху ключами от ее «мини». Она быстро схватила его. Записка не содержала никакого приветствия:
«Ты необыкновенная женщина, но когда ты спишь, ты кажешься мне ребенком, прекрасным невинным ребенком. У меня не хватило духу тебя разбудить. Мне страшно не хочется оставлять тебя, но нужно идти.
Если ты сможешь поехать со мной в Малагу на этот уик-энд, приезжай сюда завтра в девять утра. Захвати с собой паспорт, но не вздумай брать пижаму.
Рамон».
Она рассмеялась от радости и облегчения, тут же вернулось прежнее светлое настроение. Еще раз перечитала записку; бумага была гладкой и прохладной, как мрамор, она возбуждающе щекотала кончики пальцев. Такой же гладкой была и его кожа; ее взгляд затуманился и приобрел мечтательное выражение, когда в голове стали возникать маленькие разорванные эпизоды минувшей ночи.
Он намного превзошел всех тех, с кем ей доводилось иметь дело прежде. Ибо со всеми остальными, даже с самыми умелыми, терпеливыми и внимательными, она всегда чувствовала разделенность их тел, разобщенность их душ, искусственность их попыток взаимно удовлетворить друг друга. С Рамоном этого чувства не было. Казалось, что он завладел не только ее телом, но и душой. Они проникли друг в друга в каком-то полубожественном слиянии; их плоть и дух стали единым целым.
Бесчисленное множество раз в течение этой ночи ей казалось, что они уже достигли наивысшей точки, к которой стремились, и каждый раз выяснялось, что они все еще у самого подножия и перед ними высится новый пик, а затем еще один и еще. И каждый выше и прекраснее предыдущего. И им не было конца, пока она не забылась сном, глубоким, как сама смерть, чтобы вновь возродиться для этой новой, восхитительной и радостной жизни.
«Я влюблена», - прошептала Изабелла с почти религиозным благоговением, разглядывая свое тело и как бы поражаясь тому, что столь хрупкий сосуд может таить в себе столько счастья, столько нахлынувших на нее чувств.
Затем взгляд ее упал на часы, лежавшие на столике, рядом с ключами от машины.
«О Господи! - Была уже половина одиннадцатого. - Ланч у отца!» - Она вскочила на ноги и бросилась в ванную. На раковине Рамон оставил для нее совершенно новую зубную щетку, еще даже не распакованную, в запечатанной пластмассовой коробочке, и эта его заботливость растрогала донельзя.
Набрав полный рот пенящейся зубной пасты, она еще ухитрялась напевать мотив из «Дальних мест».
Решила, что успеет быстренько принять ванну; погрузившись в горячую воду, думала о Рамоне, ощущая при этом внутри себя огромную пустоту, которая настоятельно требовала, чтобы он ее заполнил. Рассмеялась: «Хватит с тебя, дорогая. Похоже, что мановением своей волшебной палочки он превратил тебя в маленькую ненасытную сучку».
Она выскочила из ванны и схватила еще влажное полотенце. Прижала к лицу и втянула в себя слабый, но отчетливый запах его кожи. Это моментально возбудило ее заново.
«Ну, хватит! - решительно приказала себе, глядя в запотевшее зеркало. - Через час тебе надо быть на Трафальгарской площади».
Она уже собиралась выйти из квартиры, как вдруг с громким восклицанием ринулась обратно в ванную. Нащупала в своей усыпанной блестками сумочке таблетки ованона в упаковке с календарными отметками, распечатала и вытащила одну из них.
Положила крохотную белую капсулу на язык, набрала полстакана воды из крана и чокнулась со своим отражением в зеркале. «За жизнь, любовь и свободу, - сказала себе, - и за то, чтобы еще много раз повторить то же самое». И запила таблетку.
* * *
Кровавый спорт не вызывал отвращения у Изабеллы Кортни. Ее отец был заядлым охотником, и стены Велтевредена, их дома на мысе Доброй Надежды, всегда были украшены охотничьими трофеями. Помимо всего прочего, их семье принадлежала и фирма по организации сафари, которая владела огромными охотничьими угодьями в долине Замбези. Только в прошлом году она провела две сказочные недели в этой очаровательной глуши со своим старшим братом Шоном Кортни, профессиональным охотником и управляющим этим предприятием от «Кортни Энтерпрайзиз». Несколько раз Изабелла сама принимала участие в псовой охоте по приглашению Харриет Бошан. Изабелла была неплохим стрелком; она охотилась с маленьким изящным дробовиком 20-го калибра фирмы «Холланд и Холланд» с золотой гравировкой, который отец подарил ей в день семнадцатилетия. Из него она убивала бекасов в дельте Окаванго, пустынных куропаток в Кару, уток и гусей на великой Замбези, тетеревов на высокогорных лугах, а также фазанов, вальдшнепов и куропаток в огромных английских поместьях, куда их с отцом время от времени приглашали.
Вид безвинно пролитой крови нисколько не смущал ее, к тому же она полностью унаследовала семейную страсть к азартным развлечениям, так что это состязание увлекло всерьез.
Шел уже второй день соревнований, и число участников к этому времени сократилось с почти трехсот до всего лишь двух, ибо соревнования проводились по системе выбывания, после первого промаха и по принципу «победитель получает все». Взнос за участие составлял тысячу американских долларов с человека, так что на кону было свыше четверти миллиона; напряжение достигло своего апогея, оно буквально висело в воздухе, когда американец вышел на стенд.
Он и Рамон Мачадо остались вдвоем; они шли вровень на протяжении вот уже двадцати трех кругов. Испанские арбитры, дабы нарушить это равновесие и выявить, наконец, победителя, приняли решение выпускать сразу по две птицы.
Американец был стопроцентным профессионалом. Он регулярно участвовал в подобных состязаниях в Испании, Португалии, Мексике, Южной Америке, а также, вплоть до последнего времени, в Монако. С нынешнего года, однако, такие турниры на территории этого крохотного княжества были запрещены; это случилось после того, как смертельно раненный голубь ухитрился улететь со стрельбища и перелететь через дворцовую ограду, после чего грохнулся прямо на стол, за которым принцесса Грэйс пила чай с придворными дамами, забрызгав своей кровью кружевную скатерть и вечерние наряды дам. Их визг донесся до ушей принца Ренье на другом конце его крохотных владений, и стрельба по живым голубям в Монако на этом прекратилась.
Американец был ровесником Изабеллы, ему не исполнилось еще двадцати пяти лет, но, по слухам, его годовой доход значительно превышал сто тысяч долларов. Он стрелял из двустволки 12-го калибра, созданной легендарным оружейником Джеймсом Ментоном почти сто лет тому назад. Разумеется, стволы были заменены с тем, чтобы можно было использовать современные, более длинные, патроны и бездымный порох. Тем не менее, ложе и ударный механизм вкупе с курками с авторским клеймом сохранились в их изначальном виде; соответственно, и вся винтовка сохранила те несравненные надежность и точность, что когда-то были ей приданы стариком Джеймсом.
Молодой американец принял стойку на площадке для стрельбы, взвел курок, засунул приклад под правую руку и навел обе мушки точно на центр полукруга, образованного пятью плетеными корзинами, которые были установлены на расстоянии тридцати ярдов от него.
В каждой корзине сидело по одному живому голубю. Это были неприученные птицы, вроде тех, что живут большими стаями в центре многих больших городов: крупные сильные особи всевозможной расцветки, бронзовые, голубые, с зеленым отливом, некоторые с темной полосой вокруг шеи с белыми пятнами на крыльях.
Чтобы обеспечить нужное количество птиц, стрелковый клуб устроил на своей территории что-то вроде большой кормушки: сооружение со специальными подносами, ежедневно наполняемыми молотой кукурузой и подвижными стенками с дистанционным управлением; в нужный момент они опускались, и птицы оказывались в западне. Частенько голуби, улетевшие невредимыми со стенда, тут же направлялись обратно к кормушке. В результате по многим из них стреляли множество раз, и эти ловкие создания освоили различные трюки и приемы, позволявшие сбивать прицел стрелков. К тому же работники клуба, сажавшие их в корзины, умели искусно выдернуть перо-другое из крыла или хвоста, с тем чтобы сделать полет нестандартным и трудно предсказуемым.
Корзины управлялись специальным механизмом, произвольно открывавшим их с задержкой до пяти секунд после того, как стрелок командовал: «Дай», то есть требовал выпустить птицу. Человеку с потными ладонями, бешеным пульсом и десятками тысяч долларов на кону эти пять секунд могли показаться вечностью.
Корзины располагались на расстоянии тридцати ярдов, а дальность действительного огня дробовика 12-го калибра обычно не превышала сорока. Таким образом, птицы выпускались на почти предельной дистанции, вдобавок и зачетная зона заканчивалась в десяти ярдах за корзинами.
Границу зачетной зоны обозначала низкая деревянная стена всего восемь дюймов высотой, выкрашенная в белый цвет. Чтобы попадание было засчитано, птица или, в случае если заряд дроби разрывал ее на куски, большая ее часть, определяемая на вес, должна была упасть внутрь зоны, огороженной этой низкой деревянной стеной. То есть стрелок должен был попасть в птицу, вылетевшую из корзины, пока она не преодолела те десять ярдов, что отделяли ее от границы зачетной зоны.
Корзины образовывали перед ним полукруг или, точнее, сектор в сорок градусов; невозможно было заранее догадаться, какая из крышек откроется по команде «Дай», и уже тем более предвидеть, куда полетит выпущенная птица. Она могла взять влево или вправо, полететь прочь от стрелка, а иногда - самое неприятное - устремиться прямо ему в лицо.
Ко всему сказанному следует добавить, что голуби летают очень быстро и шумно, что они могут на полном ходу резко менять направление полета, а теперь еще судьи решили вместо одной птицы выпускать двух голубей одновременно.
Итак, американец изготовился к стрельбе, подался чуть вперед, выставив левую ногу, как боксер; Изабелла взяла Рамона за руку и слегка стиснула ее. Они сидели в первом нижнем ряду крытой трибуны в обитых кожей креслах, предназначенных для участников соревнования и администрации клуба.
- Дай! - выкрикнул американец, и его по-техасски гнусавый голос прозвучал, как удар молота о наковальню, в мертвой тишине, воцарившейся вокруг.
- Промажь! - прошептала Изабелла. - Ну, пожалуйста!
Прошла секунда, другая, ничего не происходило. Затем крышки двух корзин под номерами два и пять, то есть второй слева и крайней справа от американца, с треском распахнулась, и обе птицы, подброшенные струей сжатого воздуха, который подавался из отверстий в дне корзин, мгновенно взмыли ввысь.
Второй номер устремился прямо от стрелка, летя низко над землей и очень быстро. Американец отработанным движением вскинул дробовик и выстрелил в то самое мгновение, когда приклад коснулся плеча. Голубь успел пролететь всего пять ярдов, прежде чем заряд дроби настиг его. Крылья замерли на полувзмахе, он умер еще в воздухе, упал посредине зачетной зоны и остался лежать маленькой кучкой перьев на ярком зеленом дерне, ни разу не пошевелившись.
Американец тут же повернулся ко второй птице. Первоначально та бросилась вправо от него, сверкая оперением, как полоска начищенной бронзы, но при звуке первого выстрела она вдруг так резко повернула обратно в сторону стрелка, что тот не успел вовремя изменить прицел. Заряд прошел чуть левее, но всего на какой-то дюйм. Вместо того, чтобы поразить голову и корпус птицы, дробь, щедро набитая в ствол, напрочь оторвала ей правое крыло, и страшно изувеченная фигурка закувыркалась в воздухе, оставляя за собой след из оторванных перьев.
Она упала всего в каком-то футе от границы зачетной зоны с внутренней стороны низкой белой стены; зрители на трибуне издали один протяжный вздох. Но тут птица, отчаянно размахивая своим уцелевшим крылом, каким-то невероятным образом умудрилась подняться на ноги. Она заковыляла к стене, ее ставшее бесполезным крыло впустую молотило воздух, вздувшееся горло издавало агонизирующие каркающие звуки. Зрители разом охнули и вскочили на ноги; в самом центре площадки американец застыл как вкопанный, все еще прижимая к плечу разряженный дробовик. Он имел право только на два выстрела. Если бы сейчас он перезарядил ружье и добил птицу третьим выстрелом, то был бы немедленно дисквалифицирован и о призовых деньгах пришлось бы позабыть.
Голубь достиг преграды и подпрыгнул, пытаясь перебраться через нее. Он ударился грудью о дерево всего в дюйме от вершины стены и свалился вниз, оставив на белой краске яркие рубиновые капли крови.
Половина зрителей завопила: «Умри!» - а те, кто ставил против американца, столь же дружно закричали: «Давай! Давай, птичка! Вперед!»
Голубь собрал последние силы и прыгнул еще раз. На этот раз приземлился прямо на вершину стены и, вцепившись в нее, стал раскачиваться взад-вперед, пытаясь удержать равновесие.
Изабелла тоже вскочила на ноги, и ее голос слился со всеобщим ревом.
- Ну, прыгай же! - умоляла она. - Ну, не умирай, ну, пожалуйста, голубок, прошу тебя! Ну, еще немножко!
Вдруг тело умирающей птицы забилось в конвульсиях, ее головка запрокинулась назад, она упала со стены и замерла без движения на зеленом газоне. Она была мертва.
- Спасибо тебе! - выдохнула Изабелла и в изнеможении рухнула обратно в кресло.
Голубь упал вперед и умер уже за пределами зачетной зоны; громкоговорители объявили приговор, произнеся по-испански фразы, которые Изабелла так хорошо выучила за эти два дня.
- Одно попадание. Один промах.
- Мое сердце не выдержит подобного напряжения. - Изабелла театрально заломила руки; Рамон улыбнулся ей холодными зелеными глазами.
- Да ты посмотри на себя! - крикнула она в сердцах. - Ну просто какой-то кусок льда! Ты вообще когда-нибудь что-нибудь чувствуешь?
- Только с тобой в постели, - шепнул он ей на ухо, и прежде чем она нашлась, что ответить, громкоговорители прервали их беседу.
- Вызывается следующий участник! Номер сто десятый!
Рамон поднялся на ноги; все время, пока он надевал и поправлял наушники, его лицо сохраняло все то же холодное, слегка отсутствующее выражение. Он приучил Изабеллу не желать ему удачи, так что она не произнесла ни слова, когда он направился к длинному стеллажу у самого входа на стенд, где оставалось одно-единственное ружье. Он взял его, переломил, повесил на согнутую в локте руку и вышел из-под навеса на яркое иберийское солнце.
Он казался Изабелле таким прекрасным и романтичным. Его волосы сверкали в золотистых солнечных лучах; охотничья безрукавка с замшевыми наплечниками идеально облегала стройный торс так, что на ней не оставалось ни единой складки или сборки, за которую мог бы зацепиться приклад дробовика в тот момент, когда он вскидывал его к плечу.
Оказавшись на стенде, он зарядил оба ствола, нижний и верхний, своей «пераззи» 12-го калибра и захлопнул казенник. Только тогда он оглянулся через плечо на Изабеллу, как он это делал перед каждой стрельбой на протяжении этих двух дней. Она ждала этого момента, и теперь вскинула вверх обе руки, крепко сжав пальцы, и показала ему стиснутые кулаки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11