Засыпал с
ощущением, будто лежу голый на куче дров, но зато на утро все прошло - я как
новенький: готов в путь.
- Останься, поживи малость. И тебе хорошо будет, и мне не скучно. Крыша
над головой есть, пищи везде полно: что в Байкале, что в тайге. Чего еще
надо? Оставайся, - предложил Борис.
- Не могу. Не готов еще к стационарному существованию даже в таком
чудесном месте. Вперед хочу, - мне действительно очень хотелось снова
отправиться в путь, прямо наваждение какое-то. - Спасибо тебе за все,
дорогой. Прощай.
Вперед, в путь! Стоит только оттолкнуться от берега и запрыгнуть в
лодку - и все: срабатывает переключатель, и я уже сам себе не принадлежу. Я
хочу видеть над собой небо, я хочу передвигать под собой землю, я хочу жить
и захлебываться от восторга волшебного процесса движения вперед. Я хочу
таким способом производить любовь для всей планеты. Пусть она будет
счастлива, моя планета, и пусть ей будет веселей лететь сквозь непроглядную
темень космического пространства. Я люблю мою планету с помощью странствия и
мне хочется верить, что ей от этого легче.
Дорога дарит нам свободу от всего сразу - это универсальное средство. Я
счастлив в пути. Я много мотался по свету понапрасну, и у меня никогда не
было своего пути, а теперь есть.
Погода - чудо: ни ветерка, ни облачка, ни тумана, как не на Байкале.
Такую гладкую воду вижу иногда в море, когда штиль. На озере ровная вода
почему-то не удивляет, на море же это всегда поражает. Как так можно:
столько воды - и тишина. В Байкале тоже много воды, и я всякий раз
удивляюсь, когда нет на нем ни волн, ни ряби. В штиль байкальская вода
кажется очень нежной и ранимой, и мне как-то совестно шлепать по ней
веслами.
Я уплыл на север, оставив в душе сказочные воспоминания о Борисе, о
бане, о рыбалке, о ночных разговорах и о чудесном месте - Береге Бурых
Медведей.
Сразу за мысом Елохин на берегу изба. Она не загорожена деревьями и ее
хорошо видно даже издали. Раньше в избе жил одинокий лесник, а теперь его
нет - умер. Зарыли его тут же рядом с домом. Явно не по бурятским обычаям
обошлись с умершим: следовало бы закопать его поодаль и не наведываться
часто. Правда, к нему и так никто не ходит. Говорят, лесник был колдуном.
Могилка обнесена заборчиком, и ее тоже хорошо видно. В избе сейчас никто не
живет, несмотря на то, что выглядит она вполне прилично.
Я представил себя на месте колдуна-отшельника. Представил, что прожил
всю свою жизнь здесь один, но так и не понял: хорошо мне было или как-то
еще? Счастлив был колдун или нет? Кто его знает.
Мне захотелось пожить здесь несколько дней просто так. Но я не остался.
Помолчав немного об умершем колдуне, продолжаю путь в направлении мыса
Большой Черемшаный, где живет народ в количестве двух человек: один -
главный и постоянный, другой - подручный и временный. Главным был Федор, и у
него я надеялся узнать о расположении зимовий на моем пути, а заодно
разжиться сувениром - медвежьей шкурой. Обе надежды рухнули. Федор, как и
Борис, ничего толком не знал, что происходит в незначительном удалении от
его жилища. И медвежьей шкуры у него тоже не было. Я не расстроился - вещей
меньше.
Федор жил не просто так, а ради конкретной коммерческой выгоды. В его
ведении было несколько строений, предназначенных для отдыха утомленных людей
с тугими кошельками. Фирма, в которой он трудился, изначально решила
процветать за счет иностранных туристов, но иностранцы наведались лишь раз и
больше не захотели. Организация продолжила еле-еле существовать, перебиваясь
на российских отдыхающих, которых, по всей видимости, было не густо, потому
как сейчас разгар лета и никого на базе не было, кроме самого Федора и его
подчиненного.
Я попытался разузнать у Федора об особенностях здешней природы, но так
ничего и не добился. Он говорил много, но все как-то бестолку. Я приуныл и
начал потихоньку терять интерес к говоруну, пока совершенно неожиданно не
услышал рассказ об одном удивительном путешествии, масштабы которого
поразили мое воображение.
В далекие застойные времена Федор с друзьями решил немного покататься
на моторных лодках во время отпуска. По реке Киренге они дошли до Лены.
Далее вертолетом вместе с лодками перебросились на Подкаменную Тунгуску, по
которой сплавились в Енисей. Потом по заброшенному древнему каналу,
соединяющему Енисей с Обью, попали на реку Кеть, затем - в Обь и спустились
до Салехарда. Протяженность маршрута составила около 3500 километров. Вот
это я понимаю, ничего себе!
Дальше - больше: на следующий год они взяли с собой жен и поехали в
Салехард в надежде поплавать по Ледовитому Океану... Но погода подвела.
Пропьянствовав неделю в Салехарде, они вернулись домой. Неудача с круизом,
по-моему, ни в коей мере не умаляет высочайшего уровня отваги сибиряков.
Более всего меня поразили женщины, которые, не долго думая, готовы были
отправиться за своими мужиками на край света. А ведь могли провести отпуск
где-нибудь в Крыму на солнышке. Героические мужчины и отважные женщины! С
такими не скучно.
Я распрощался с Федором и к вечеру достиг мыса Хибилен. На мысу
зимовье, а рядом небольшое озерцо, которое даже обозначено на карте, но на
самом деле это просто большая лужа - глубины в ней не более чем по колено. А
я собрался было поблеснить щуку. Не повезло.
Был не поздний еще вечер, но я решил остановиться - впереди на
достаточно большом расстоянии зимовий нет, и места здесь самые медвежьи. На
берегу, где высадился, свежие следы размером со сковороду.
Я привык к тому, что вокруг бродят звери, и мне уже давно надоело их
опасаться. Пошел бродить по берегу.
Во время дальних странствий постоянно приходится испытывать новые
ощущения, каждый день хоть чуточку да что-то новенькое, а случается так, что
сразу много. Вот и сейчас я начал переходить в новое качество: наступил
период истощения организма.
Вообще-то я неаккуратно отношусь к описанию физических нагрузок.
Перечитывая свои записки, не могу на основании их почувствовать тяжкие
физические усилия, которые пришлось предпринять. Не хочу стараться на этот
счет, потому что не придаю особого значения уставанию. Переутомление делает
нас невосприимчивыми и, в конце концов, просто тупыми. Это не хорошо, но
видимо неизбежно, если отправиться в путешествие, по масштабам сравнимое с
моим.
Чувствую, что растрачиваю силы из своего резерва. Когда такое
происходит, то надо всерьез подумать об отдыхе, иначе можно плохо кончить:
либо сердце екнет, либо болячка какая-нибудь прицепится. Элементарная
простуда с температурой в моих условиях может обернуться серьезными
неприятностями.
Внутри меня потайной переключатель стал в положение "выживание".
Сложные мысли перестали в голове возникать. Сознание работало на уровне
бессловесных идей.
Я стоял на берегу и смотрел на Байкал, как вдруг почувствовал легкую
дрожь по всему телу, будто через меня пропустили электрический ток небольшой
силы. Голова загудела, сначала еле-еле, а потом все сильней и сильней, но
через несколько минут звук неожиданно прекратился, образовав тишину. И в тот
же миг небо заискрилось мелкими точечками, которые находились в непрерывном
беспорядочном движении. Из серебряных они постепенно превратились в
золотистые и начали падать вниз. Я закрыл глаза и через мгновение открыл -
ничего не изменилось: с небес валил золотой дождь. Стало до того хорошо, что
я позабыл обо всем на свете. Так продолжалось недолго, быть может, минут
десять. Потом все постепенно прекратилось. Я глянул себе под ноги и увидел
нож, самый настоящий охотничий нож. Видно, что лежит он здесь не один день,
но был в полном порядке, даже с номером Ф5351.
На Байкал надвигался вечер. Тучи исчезли, небо постепенно перестало
быть синим и перекрасилось сначала в серый цвет, а немного погодя - в
фиолетовый, готовясь скоро почернеть и показать мне звезды. Я очень люблю
этот маленький промежуток времени: ни ночь, ни вечер, а так себе. Почему-то
это дивное состояние природы у людей никак не называется. Есть ночь и есть
вечер, а между ними что? Не может же вечер в один миг сделаться ночью - так
не бывает. Значит есть еще что-то. Вот вам и открытие.
Утром открыл глаза и не сразу сообразил, где я. Мне снился дивный сон
про тропические острова, где тепло, много фруктов и красивых темпераментных
женщин южно-азиатского происхождения. Мы ели бананы и крутили любовь без
устали и перерывов: днем на пляже, вечером во время танцев под барабан, а
ночью в тростниковой хижине. Работать не надо, пищу добывать не надо, от
холода спасаться тоже не надо - красота. Я по-серьезному увлекся событиями
сна, и вдруг бац - пробуждение. Я - в северной стране с холодным климатом и
совсем один, взору моему открывается вид на необработанные бревна - это
потолок в зимовье. Б-р-р-р...
Сварил молочную кашу, съел ее и в 10-00 уплыл на север. Прошел 20 км на
веслах до мыса Мужинай и вдруг почувствовал, что сил моих больше нет,
нисколечки. Все: приехали. Бросил весла и упал на дно лодки. До берега всего
ничего - метров двести, но и это расстояние не преодолеть. Лежу, смотрю на
небо и ничего не хочу. Через несколько минут, словно по щучьему велению,
задул попутный ветер со скоростью 5 м/с. Ставлю парус. Прохожу Мужинайскую
губу. Ветер усиливается до 10-12 м/с. Развиваю приличную скорость. На мысе
со смешным названием Коврижка ветер начало крутить, и при перемене галса
чуть было не налетел на камни. Стоило только немного расслабиться - и сразу
чуть не произошла катастрофа. В моем обессиленном состоянии это вовсе ни к
чему.
Иду на веслах, прохожу мыс Боолсодей. Вижу зимовье и решаю
остановиться.
В зимовье в глухом одиночестве живет лесник Паша. Когда я подошел, он
был занят ловлей рыбы на удочку.
"Неустроенная, должно быть, у него жизнь, раз нет сетки", - подумал я.
Позже выяснилось, что он подвергся нападению рыбинспекции и остался без
орудия лова. Благо рыбы здесь изобилие и на пропитание запросто можно
наловить удочкой.
Кроме удочки, у Паши, похоже, не было никакого хозяйства и даже ружья.
А между тем к нему каждый вечер наведывается медведь, и сегодня тоже должен
прийти.
Только мы развели костерок и собрались сварить уху из щуки, как вдруг
Паша встрепенулся и начал внимательно прислушиваться. Я ничего не слышал, а
Паша - слышал.
- Лодка, - сказал Паша.
- Нет никакой лодки, - напрягая слух, ответил я.
- Точно лодка, - каким-то образом убедившись в своей окончательной
правоте, сказал Паша и от возбуждения совершенно без всякой надобности начал
ворочать дрова в костре.
Через некоторое время я тоже услышал звук мотора. Вдали показалась
маленькая точечка - источник звука. Точечка все увеличивалась, пока не
превратилась в лодку. Паша опять вскочил и начал щурить глаз.
- Миха, друган- зарадовался Паша и заметался по берегу, просто так
расходуя силу, останавливаясь иногда лишь затем, чтобы в очередной раз
сощуриться на приближающийся объект.
Проходя на значительном удалении от берега, посудина изменила курс на
нас с Пашей, и через несколько минут я мог разглядеть допотопное плавучее
средство, сколоченное кое-как из досок при помощи одного топора. Шаланда
была загружена тремя мужиками подозрительного вида. Смотрелись мореплаватели
так, будто год прожили на необитаемом острове, питаясь чем попало.
Старшим среди них, действительно, был Миха. Лет ему было непонятно
сколько, физиономия его была страшно помята и находился он в предсмертном
состоянии от жуткого похмелья. Ходить и говорить Миха не мог. Он вывалился
из лодки и приготовился отдать концы, но Паша таких мелочей не замечал и не
переставал радоваться появлению кореша. Остальные два мореплавателя
выглядели не менее колоритно и тоже мучились похмельем, но помирать пока не
собирались.
Откуда они здесь взялись, куда и зачем держат путь, я не сразу
догадался. Лишь только когда сварилась уха, и они, похлебав юшки, слегка
отошли и были способны складывать слова, узнал, что, оказывается, они в
отпуске и всего несколько дней назад покинули родное село Байкальское, что
недалеко от Северобайкальска. Вышли с запасом продовольствия и водки на
месяц, но по пути зарулили на турбазу, где за пару дней прикончили весь
водочный запас. На следующий день вышли на своей шаланде в море и устроили
пожар, который еле удалось потушить. И вот в таком обгоревшем состоянии они
приехали сюда к нам с Пашей в Боолсодейскую губу.
Ребята совершенно не представляли, куда едут. Курс держали на юг до
встречи с первым приключением. Никто бы не догадался, что это отпускники.
Выглядели они, как беглые каторжники, спасающиеся от погони. Как бы здорово
они смотрелись в курортном Крыму - заткнули бы за пояс всех московских
панков и хипарей.
Все пошли спать, а я остался сидеть у костра, пока не услышал треск
ломающихся веток из лесу. Вспомнив про медведя, который повадился ходить в
гости к Паше по вечерам, поспешил скрыться в зимовье.
Места на нарах мне не досталось, и я завалился на полу под дверью.
Ночью проснулся Миха, и его потянуло на задушевные разговоры. Рассказал обо
всех своих бедах и о том, какая тяжкая нынче жизнь пошла. БАМ работает
еле-еле, колхоз развалился, народ занялся выживанием. Миха видит только один
выход - забирать семейство и уходить в тайгу, где всегда можно прокормиться,
лишь бы власти не мешали.
- Вот Паха, он молодец. Вовремя в лесники подался. Ему бы сюда корову,
тогда бы вообще лафа, - говорит Миха.
- С коровой мне не сладить, больно хлопотно, - ответил Паха.
- А ты жену заведи. Пусть приглядывает за скотиной.
Я вспомнил, что у Пахи из хозинвентаря одна только удочка, и подумал:
пожалуй, одной коровы и даже жены для комплекта будет маловато.
К делу Миха подходил по-хозяйски и по-сибирски основательно,
целесообразно: нужда в жене возникала из-за неудобства обращения с коровой в
одиночку. Очень, по-моему, грамотный подход.
Мы проболтали до утра. За это время я был заживо съеден комарами,
потому что лежал голый поверх спальника из-за страшной духоты от
перенаселения маленького зимовья.
С утра для затравки Паша дал мне съесть вяленую щуку длиной 0.7 метра.
После еды в руках у меня остался рыбий скелет, похожий на пилу, и я не знал,
куда его кинуть. Все-таки мусор.
- Дай собаке, - подсказал Паша (у него на иждивении жили два пса
непонятной породы).
- Подавится, - вспомнил я наставления собаководам-любителям. Правила
кормления категорично запрещают давать собакам куриные и рыбьи кости.
-А я их цельной рыбой никогда не кормлю, - удивился Паша, - только
костями. Если проголодаются, сами чего-нибудь в тайге сыщут.
Слышали бы Пашу члены московского клуба любителей-собаководов - ошалели
бы. Я вспоминаю своих друзей, которые дома держат собак, и то, чем они их
кормят. Сами так не едят, как их питомцы-любимчики.
Бросил собаке щучий остов, который мгновенно исчез в пасти.
На завтрак снова уха из щуки. Мне не надоедает - всю жизнь бы так
питался.
Через полчаса я распрощался с Пашей и его
корешами-мореплавателями-отпускниками и уплыл в направлении мыса
Кательниковский. У основания мыса - губа Хары, откуда просматривается пик
Черского: на вид ничем не примечательная вершина. Ее особенность в том, что
она самая высокая на Байкальском хребте (2588м) и самое главное - имеет имя.
Практически все остальные вершины и пики Байкальского хребта не называются
никак, несмотря на то, что они торчат вверх очень высоко. Может быть, у них
и были имена когда-то, как и у множества безымянных речушек, впадающих в
Байкал, но об этом никто не знает. На карте горы пронумерованы собственной
высотой, как заключенные в концлагере. Бедные незамеченные горы!
Начиная с того места, где я ночевал с Пашей и его друганами-мореманами,
горы постепенно отодвигаются на запад подальше от берега. Вместо гор -
бугристая земля, заселенная хвойными деревьями. Пейзаж становиться менее
веселым.
На мысе Кательниковском - прямо на берегу радоновые источники.
Раздеваюсь и погружаюсь погреть кости в одну из вырытых в прибрежной гальке
ванночек. Тело покалывает и голова немного кружится - приятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32