Пришло время, и я понял, что мир - это воздушные замки. Все самое
прекрасное в жизни - и есть воздушный замок. Из него не сделать памятник.
Наконец, мы приехали и высадились у входа в подвал, где располагался
клуб иркутских серфингистов "Байкал серф". Из подвала высыпали юные и не
очень члены клуба и помогли перетащить вещи.
Оказавшись внутри подвала, я сразу вспомнил детство, когда мы, пацаны,
болели подвальной лихорадкой: мы занимались исследованием подвалов домов и
оборудовали там себе из разного хлама гнезда, где собирались и чувствовали
себя в уюте и безопасности. Подвал Валеры Горшкова очень смахивал по своему
внутреннему содержанию и впечатлению на подвальные гнезда моего детства,
только здесь все было оборудовано по-взрослому и, как на пароходе: были даже
свои кают-компания и камбуз.
На клубных складах царил душевный хаос из спортивного инвентаря. Доски
виндсерфинга разных моделей напоминали сушеные китовые плавники и навевали
тоску по тем далеким и теплым местам, где они были изобретены. Сам же
виндсерфинг в здешних северных условиях смотрится, как валенки в
экваториальной Африке. Но Валера так не думает, он давно, похоже, перестал
удивляться такой экзотике и жил с ней по привычке спокойно, как будто народ
гонял по Байкалу на серфе еще со времен Ермака. Мне бы такая идея и в голову
не пришла, а Валере пришла и оказалась заразительной. Иркутяне - народ
горячий и падкий на экзотику. Число поклонников виндсерфинга стремительно
растет, так что того и гляди Иркутск превратится в новую мировую столицу
удивительного спорта.
Байкальский виндсерфингист Валера Горшков - историческая личность,
потому что совершил подвиг: впервые переплыл Байкал поперек на доске с
парусом, преодолев 70 км. воды.
Я поселился в кают-компании на полу, рядом с клубным сторожем Сережей
Арбатским. Сережа сторожил клуб, потому что жилья своего не имел. Сначала
Валера платил ему деньги, а потом перестал. Сережа и так приходил сторожить:
деваться ему было некуда. Сережа молод, ему, наверное, 25, работает где-то
по компьютерной части и между прочим. Жизнь его здесь похожа на вольную
жизнь ковбоя дикого американского Запада. С Сережей Арбатским мы проводили
вечера за разговорами про Байкал.
Мне надо было пожить в Иркутске несколько дней для того, чтобы
запастись продуктами в дальнюю дорогу и достать некоторые мелочи, которые
могли бы пригодиться .
Глеб, любезнейший человек, повез меня на оптовый продовольственный
рынок, где было все необходимое и по приемлемым ценам. Во время плавания
продукты закупать негде: кругом будет глушь.
Глеб позвал меня к себе в гости на ужин и пригласил своего отца,
который за 30 лет объездил все байкальское побережье. Папа Глеба, старый
таежный волк, выглядел, как герой романов Джека Лондона. Роста был
исполинского и широк костью, взгляд спокойный и проницательный. Во всем
облике отражался дух просторов дикой байкальской природы. По сравнению с ним
я смотрелся туристом-матрасником. Стол накрыли от всей сибирской души. Я
сидел напротив папы Глеба и пронизывался его оценивающим взглядом. Что
такого во мне можно было разглядеть во время еды?! Но он смотрел на меня
по-хорошему , потому что мужик, чувствовалось, душевный и от силы добрый.
Примерял он мой вид и на предмет того, смогу ли сделать то, что задумал, или
скорей всего сгину по пути от непредвиденных обстоятельств. Вид у меня
обычный , если не принимать во внимание бороды, но поскольку мы в Сибири, то
и борода - обычная вещь. Так что ничего из себя особенного не представлял.
Я узнал об опасностях, которые меня подстерегают. Трудно выделить
главную.
Клещ распространяет одну из самых опасных для человека инфекций -
энцефалит. Понятие энцефалит объединяет множество болезней, которые
характеризуются воспалением головного мозга. У заразы несколько форм:
клещевой, комариный, гриппозный, энтеровирусный и пр. В зависимости от формы
и тяжести заболевания можно либо остаться инвалидом, либо сыграть в ящик. Я
позвонил в местную санэпидемстанцию, и там меня не утешили: местный клещевой
энцефалит - самый скверный, клеща в здешних лесах много и опасность
заражения очень велика. Сказали, что без прививки нечего на природе делать.
Прививку я не сделал. Вместо этого купил иммуноглобулин и шприц на
всякий случай. Если укусит клещ - уколюсь. На коробке с иммуноглобулином
значилось страшное предупреждение, что впрыскивать в организм зелье можно
только при наличии рядом отделения антишоковой терапии или реанимации. Вот
так лекарство! Понадобится мне эта терапия или нет, я не знал и проверять не
хотел - все равно ее там рядом не будет. Работники СЭС посочувствовали мне и
пожелали удачи. Спасибо.
Как ни странно, к страшной заразе местное население относится предельно
беспечно и прививки не делает. Переболевших энцефалитом я здесь встретил
много. Во народ!
Следующая опасность - это ветры, которые достигают здесь ураганной силы
и налетают очень неожиданно. Особенно нежелателен в моей ситуации ветер
"горняк", который срывается с гор и может унести в море и там лодку
перевернуть. Дальше, конечно, у меня должны начаться крупные неприятности,
потому что окажусь в ледяной воде и помогать мне будет некому. Предсказать
ветер трудно, и может случиться так, что если вдруг застигнет всего лишь в
20-ти метрах от берега, то рискую не выгрести. Я кажется начинал понимать,
во что вляпался. С расстояния 5000 километров такие детали кажутся
несущественными.
Медведя на Байкале тьма, особенно на второй половине пути, севернее
острова Ольхон, где у них специальный медвежий заповедник. Ночевать на этом
участке рекомендовали только в зимовьях.
С медведем я повстречался только один раз в жизни на Сахалине. Была у
меня облюбована изба на берегу моря, куда ходил иногда пожить в одиночестве.
Однажды приехал на место и вижу - народ ошалелый из тайги валит: в лесу
объявился медведь-подранок.
"Ерунда ,- думаю- пронесет", и пошел. Ночью зверь пожаловал ко мне в
гости. Ничего особенного он не сделал, просто походил около избы, а потом
ушел. Лежу в спальнике сам не свой. Наутро надо возвращаться домой. Идти до
станции около 2-х часов. Прошел немного, как вдруг услышал в кустах звуки
приближения большой животной массы. Зверя не видел, но чуял. Я очень
приободрился и припустил. Расстояние до станции покрыл за какие-то полчаса.
Здесь же драпать будет некуда, и мне категорически не рекомендовали
убегать от зверя. Если повстречаю, то должен стоять и не шевелиться: может,
пронесет. А когда начинаешь бежать, у медведя просыпается инстинкт
преследования и он бросается в погоню. После того, как догонит, у него
проснется другой инстинкт - убийцы. А если стоять и не будить в медведе
зверя, то может все и обойдется.
Местная природа спешила заверить меня в своих серьезных намерениях и
полном отсутствии чувства юмора. В мае этого года на окраине города Иркутска
медведь задрал насмерть человека. В самом городе! И хотя это был не очень
населенный район, тем не менее это произошло в черте города. Медведь,
вероятно, ошалел от массовых лесных пожаров, которые случились той весной.
Диво-дивное - пожары весной!
Прижимы. Тоже достаточно опасная байкальская особенность. Прижимы - это
скалы, которые напирают на Байкал, не давая никакой возможности образоваться
даже маленькому пляжику. Растягиваются прижимы километров на 15.
Еще одна напасть оказалась совершенно для меня неожиданной - гюрза,
ядовитая змея, которую знаю и видел в Узбекистане и Казахстане не раз. Но
что она здесь водится, не мог поверить. Оказывается, водится и в изобилии в
районе острова Ольхон.
И как самое несущественное после всего этого можно воспринимать крайнюю
малолюдность на 800 -километровом протяжении береговой линии от Листвянки до
Северобайкальска. Случись чего - рассчитывать придется только на свои силы,
помогать некому и караул кричать бесполезно.
Посоветовали избегать случайных людей на берегу. Места здесь глухие, и
народ шатается разный, все больше странный, случается и беглый. В московском
турклубе прочел отчет о путешествии студентов по забайкальской речке. На
одной из стоянок они нашли человеческий череп. Не думаю, что весь берег
усеян черепами. Но как разовый факт такое не исключено. Вот так.
На прощание старый таежник глянул на меня очень грустно и засомневался
в удачном завершении моего предприятия. Каково было мне после таких бесед!
Но я скорей готов был сгинуть в глуши, только бы не отступить. Жизнь моя
начиналась сейчас заново, и путь у нее был один - вперед.
На самом деле все эти страсти-мордасти я воспринимал, в отличие от
местных жителей, в совершенно другом приоритетном порядке: меньше всего
хотелось быть укушенным клещом, все остальное надеялся пережить. Иркутяне
же, наоборот, клеща ни во что не ставили. Наибольшие сомнения и беспокойства
у них вызывал тот факт, что отправляюсь в дальнюю дорогу совсем один. Нельзя
сказать, что я был к этому совершенно равнодушным, но с перспективой
заболеть энцефалитом и сравнивать нечего.
Глеб и его отец помогли мне существенно. Более толкового рассказа об
особенностях Байкала, обитателях его окрестностей и климата я больше не
слыхал. Ни в одной книжке такого нет.
Валера Горшков доукомплектовал меня продуктами, которые остались от
иностранной экспедиции. Несколько лет назад иностранцы приехали побродить по
тайге и немного одичать. Одичав, они отказались пить суррогатный кофе в
пакетиках как продукт, противоречащий окружающей природе. Кофе валялся на
складе целыми россыпями. Народ его попивал только с глубокой тоски, потому
что срок годности продукта вышел и он по вкусу стал напоминать какой-то
медицинский препарат. Пить его можно было только на выдохе, чтобы ядовитые
пары не залетали в ноздри, иначе подташнивало. Я не привередничал и продукт
в качестве подарка принял. Остальные дары Валеры были просто бесценны - это
сахар в банках и еще какие-то консервы, съесть которые в городских условиях
никто не мог. Я решил, что они приготовлены из мяса бегемота, потому что я
перепробовал в этой жизни, кажется, все виды мяса, включая мясо собаки,
обезьяны, моржа, нерпы, акулы и змеи. На бегемоте остановился не потому, что
под впечатлением съеденного продукта мне начинала видеться Африка, а потому
что ничего подобного я никогда не пробовал, и бегемотины тоже никогда не ел.
"Стало быть, это бегемот - подумал я, - пусть будет . В глуши и в тоске
глядишь дозрею и съем экзотику". Мясо бегемота обладало очень полезным
свойством - его нельзя съесть много. Это могло пригодиться, если вдруг
придется провести долгие месяцы в тайге из-за какой-нибудь невозможности
продолжить путь. Все могло произойти.
Любезности иркутян не было границ. Валера пообещал забросить меня на
берег Байкала в поселок Листвянка и устроить там жить какое-то время, пока
не соберу лодку и не буду готов отвалить. У него там была изба, что-то вроде
дачи.
От Иркутска до Листвянки недалеко - час езды. Проехали мимо музея
сибирского деревянного зодчества. Вовнутрь не зашли, а просто пронеслись
мимо. Но иркутяне успели-таки на ходу возгордиться памятниками старины,
которые представляли из себя деревянные строения разного назначения
расположенные на одной территории, обнесенной забором, и создавали издали
впечатление продукции кружка юных дровосеков при местной лесопилке.
Проносясь мимо на большой автомобильной скорости я не успел подумать
по-другому. Сибиряки же так не думали - они знали больше, но тогда мне было
не до ахов по поводу произведений топорной работы. Я думал о том, как
уцелеть в глуши среди дикого зверья. Цивилизация отдалялась от меня, и я
мысленно прощался с ней навсегда не то чтобы серьезно, а так, на всякий
случай.
Справа протекала река Ангара, совсем не такая, как представлял ее на
основании политической карты Советского Союза. Ангара оказалась очень
могучей рекой и несла воды непривычно для европейца много и быстро. Я привык
к крымским речкам, которые можно перепрыгнуть или переплюнуть. Наличие
небольшого количества воды было понятно для сознания вполне: где-то что-то
подтаивало малость и подтекало, образуя речку. Но откуда берется столько
воды сразу, как в Ангаре, сознание крымчанина воспринимать отказывалось. Мое
тело казалось незначительным природным образованием по сравнению с
водостоком мощной речищи. Факт впечатлял.
Реки удивительны тем, что вода в них движется, отчего в человеке
возникают необычные и специальные чувства, особенно когда воды много и она
быстрая.
Я не отношусь к типу людей, которые гордятся своим героическим прошлым.
Мои путешествия по морям и океанам не заставляют меня смотреть неуважительно
на водоем другой природы и меньшего размера. В природном факте я вижу только
прелесть его неповторимой особенности и не вспоминаю об океане, когда
нахожусь в другом месте. Я зауважал Ангару как непонятный для меня природный
объект. Непонятный, потому что у меня возникло от встречи с ним только
первое поверхностное впечатление. А чтобы понять реку, надо посвятить ей
часть своей жизни.
Я смотрел на реку, как на тигра, как на что-то дикое и недоступное.
Байкал таким не казался - я собирался с ним жить.
Въехали в Листвянку. Поселочек невелик и растянут вдоль берега залива.
Домишки ютятся по падям между лесистыми сопками. Я приготовился к встрече с
затрапезностью и грязюкой сибирского захолустья. Этого не понадобилось:
поселочек был чистенький и имел на редкость приветливый и душевный вид. Избы
из лиственницы бросались в глаза, создавая особенное и приятное настроение.
Лиственница - удивительное дерево, она придает строению чистоплотность и
дарит ее обитателям легкость дыхания.
У Валеры с дачей происходят одни недоразумения и крушение надежд. Сам
появляется здесь редко и на вопрос, зачем ему дача, ответить толком не
может, а только мучается догадками и воспоминаниями. Строение он сдал своим
знакомым задаром в надежде, что те отстроят баню во время проживания. Но
знакомые отжили положенный срок, а баню не построили. Валера стоял во дворе
своего домовладения, смотрел не моргая в пространство перед собой и чесал
затылок. Я пристроился и начал соучаствовать.
Выгрузив вещи, мы начали куролесить по поселку в поисках знакомых,
чтобы сообща обрадоваться жизни, лету и наличию Байкала поблизости. Знакомых
оказалась тьма.
Нас собралось человек 10 за одним столом. Я был незнакомый и поэтому в
основном сидел и молчал. Говорить было кому. Местные отличались от горожан
спокойным нравом и еще более широко открытыми глазами при взгляде в упор.
Иркутяне по инерции были озабочены городом и не могли расслабиться
полностью. Мысли их частично находились в уюте благоустроенных квартир.
Обитатели деревни благоустроенных квартир вдали не имели и поэтому
чувствовали себя посвободней. Компания сидела тесно сплоченным дружным
коллективом и производила внутри помещения атмосферу радости и любви. Я
погрузился в эту атмосферу, и во мне начали просыпаться давно забытые
чувства, порождаемые присутствием правильных людей, которых последний раз
видел, трудясь и живя на Сахалине во времена своей молодости.
Люди везде разные, но, безусловно, существует что-то общее для тех, кто
живет в одном месте. Это своего рода душевная суть объединенного
существования. Она питается настроением и духом сожителей, а также питает
все вокруг тем, что имеет. Так рождается и существует дух сообщества. Дух
жителей Листвянки - это дух братства и товарищества. Но все-таки это не
север, где люди сплачиваются больше от того, что они все вместе оказались в
большой дыре. Там, в коллективе, в основном производится атмосфера печали и
тоски от удаленности и заброшенности, и только потом на основе этого
возникают те особенности поведения, которые характерны для северян. Здесь
все по-другому: это не север и не островная земля и нет необходимости в
понятии "материк". Народ живет коренным образом, поэтому объединяет его не
удаленность от цивилизации, а что-то другое, местное байкальское.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32