Адвокат Брекенридж привез его на своей машине и принял приглашение поселиться в доме учителя. Днем Брекенридж отправил в нью-йоркскую газету «Америкэн» сообщение: «Деньги уже готовы». Чтобы скрыть от журналистов принадлежность к делу, Кондон подписался псевдонимом «Д. Ф. К.», составленным из начальных букв своего имени. Он был уверен, что похитители его поймут, а для остальных странное объявление пройдет незамеченным.
В семь часов вечера зазвонил телефон. Глухой голос спросил, получено ли письмо с подписью ?
Учитель ответил:
– Да. И я очень рад, что вы меня верно поняли.
На следующий день в двадцать тридцать в дверь доктора постучали; шофер такси протянул длинный конверт и спокойно отъехал, – номерной знак был виден отчетливо ясно, попросили отвезти письмо «другу», – член банды так себя не ведет.
В письме сообщалось, что доктор должен отправиться к заброшенной сосисочной; там, под камнем, он найдет записку.
Выехали, когда совершенно стемнело; машина адвоката остановилась в пустынном месте, окруженном полуразвалившейся галереей.
Доктор Кондон поднялся на галерею и достал из-под кирпича записку: «Пересеките улицу и двигайтесь вдоль забора к кладбищу, до улицы 233. Там встретимся».
И доктор Кондон пошел по безлюдной улице к воротам кладбища Вудлоу. Несмотря на то, что он никого не видел, доктор чувствовал – за ним наблюдают. Пробило двадцать один тридцать; он заметил размытое белое пятно, осторожно двигавшееся среди могил; человек делал рукой какие-то знаки.
Кондон пошел навстречу; в глубине кладбища, среди деревьев и памятников, его ждал мужчина. Доктор смог запомнить глаза, смотревшие на него из-под полей надвинутой на лоб шляпы; лица различить было нельзя – тьма непроглядная.
– Принесли деньги? – это был тот же голос, с иностранным акцентом, который доктор слышал по телефону.
– Нет. Я не принесу деньги, пока не увижу ребенка.
– А меня казнят, если ребенок мертв?
– Мертв?! – закричал Кондон в ужасе.
– Не кричите! – рявкнул мужчина. – Ребенок жив и прекрасно себя чувствует.
– Как вы можете доказать, что я разговариваю с тем человеком, который мне нужен? – спросил доктор.
– Разве вы не получали писем, подписанных кругами?
Кондон вытащил из кармана два зажима, которые находились в кроватке ребенка, – он взял их с разрешения Линдберга:
– Ответьте, что это такое?
– Ребенок был закреплен этими зажимами в кроватке, – сразу же ответил незнакомец.
– Верно. Как вас зовут?
– «Джон», – ответил тот.
– Откажитесь от этого дела, «Джон», – взмолился доктор. – Пойдемте со мной... У меня есть тысяча долларов, они будут вашими, отдайте дитя добром...
– Нам не нужны ваши деньги, – ответил «Джон».
– Но ребенок жив?
– Конечно...
...Через пять дней доктор получил по почте посылку – ночную рубашку Чарльза-младшего. В записке, которую завернули в рубашонку, было выдвинуто новое требование: «Принесите выкуп до того, как увидите ребенка. В случае принятия этого условия Линдберг должен дать объявление в нью-йоркской газете „Америкэн“, всего три слова: „Согласен. Деньги готовы“».
Линдберг поместил это объявление. День за днем выходило оно в указанной газете, но «Джон» молчал...
Через несколько дней доктор Кондон получил, наконец, ответ «Джона»: «Сообщите, готовы ли вы к проведению операции в субботу вечером? Если да, опубликуйте в газете эти же три слова».
Теперь Линдберг более всего боялся спугнуть похитителей.
Национальное казначейство пообещало, что его агенты не станут вмешиваться в это дело, но лишь отметят номера банкнот, которые будут переданы похитителям. Несмотря на советы полиции, Линдберг упорно настаивал на том, чтобы в месте, где должно произойти свидание, не было никаких засад.
Наступил субботний вечер. Линдберг и Кондон заканчивали последние приготовления к выплате требуемого выкупа. Деньги были разложены в двух пакетах: в одном было пятьдесят тысяч долларов, во втором двадцать; в общей сложности 5150 банкнот четырех достоинств: по 5, 10, 20 и 50 долларов...
Линдберг, адвокат Брекенридж и Кондон сидели в доме старого учителя в ожидании новых инструкций. Кондон казался совершенно спокойным, но его семья была как на углях: учитель был единственным, кто видел «Джона» и мог бы опознать его; вполне возможно, что бандит, получив деньги, захочет избавиться от свидетеля.
В девятнадцать сорок пять к дому подъехало такси; как и в прошлый раз, незнакомый шофер протянул Кондону конверт и спокойно уехал. В письме было указание: «Возьмите записку, спрятанную возле дверей цветочного магазина кладбища Сан Рамон».
Линдберг отвез учителя в указанное место; в записке было две фразы: «Следуйте по проспекту Вайтмон на юг. Возьмите с собой деньги; приходите один».
Однако Кондон оставил ящик с деньгами на сиденье машины, рядом с Линдбергом: «Сначала я все же поговорю с ним».
Он дошел до ворот кладбища; у изгороди стоял «Джон»; доктор приблизился к нему.
– Принесли деньги? – спросил «Джон».
– Они в машине, – ответил доктор.
– Несите...
– Я не вручу их вам до тех пор, пока вы не назовете место, где находится ребенок.
– Пока сходите за деньгами, я нарисую план той местности.
Получив деньги, «Джон» вручил Кондону конверт:
– Прочтете через шесть часов! Ни минутой раньше!
Через пять минут Линдберг и учитель вскрыли конверт: «Ребенок находится на борту яхты „Нэлли“. Это небольшая яхта, восьми метров в длину, которая курсирует между Хорснекс-Бич и Гей-Хэд, недалеко от острова Елизаветы».
Поиски яхты продолжались безрезультатно не одну неделю; а «Джон» исчез, растворился, пропал в десятимиллионном Нью-Йорке.
За учителем Кондоном была установлена постоянная слежка – главный свидетель обвинения; никто, кроме него, не мог бы опознать «Джона»; три детектива денно и нощно стерегли его, куда бы он ни направился.
А еще через несколько недель в лесу, неподалеку от дома Линдбергов, совершенно случайно был найден труп их сына, Чарльза-младшего.
Мальчик погиб в день похищения, – так, во всяком случае, утверждала судебно-медицинская экспертиза...»

Мюллер поднял на Штирлица глаза, в которых стояли слезы:
– Зачем вы дали мне этот ужасный материал, Штирлиц?! К чему этот садизм?! Это же разорвет сердце каждого отца! Зачем я должен был читать это на ночь?
– Выпейте снотворное, – посоветовал Штирлиц. – Что же касается трех квадратов, вырезанных по горизонтали, – то вам этот знак был известен еще в двадцатом году, во время стажировки в отделе особо опасных преступлений, когда был ограблен дом вашего бургомистра... Сначала у него просили деньги «добром» – прислав угрожающее письмо... Только там бандит вырезал не три квадратика, а один... Так что начинал он у вас, группенфюрер... В Штатах лишь продолжил начатое... Но и это не все...

Роумэн, Пепе, Сомоса, Визнер (Панама, Манагуа, сорок седьмой)

Франц Брокман, о котором Штирлиц сообщил Роумэну теперь был Франсиско; седой, высокий, тонкий, как спичка, он проворно метался между столиками ресторана «Каса Педро» на берегу океана, обслуживая большую группу туристов; лицо его было сосредоточенным, собранным, однако глаза постоянно улыбались – очень голубые, излучавшие добро, какие-то скорбно-умиротворенные...
Панамский адвокат Личу, встретивший Роумэна, Гуарази и охранников возле трапа самолета, вывез их в город минуя паспортный контроль и таможенный досмотр; он и это мог; пограничники были предупреждены, что прибывает экономическая делегация на правительственном уровне, встречать ее будет советник, профессор, доктор Личу, чтобы не привлекать излишнего внимания, поскольку речь идет о фантастической сделке, разрешить въезд в страну «без формальностей». Звонок в аэропорт выдал генерал Падилья; вполне управляем; пришлось, конечно, зарядить – золотые пуговицы для френча и золотые звезды на пилотку и погоны.
Именно поэтому ищейки растерялись, когда последний пассажир прошел паспортный контроль: никто из тех, кого ждали по крайней мере девять американских разведчиков, не считая панамских детективов, не появился; действительно растворились в воздухе.
Лишь через три часа военная контрразведка смогла нащупать нить, узнав о звонке генерала Падильи. Однако в это время машина адвоката Личу, миновав Ла-Чореру Пенономе, Нату и Агуадульсе, уже свернула на проселок и остановилась около Читры – модерновые хижины на берегу океана, песчаный пляж, бары под лианами, «Каса Педро».
Во время гонки по шоссе в Читре (отсюда не более ста километров до Коста-Рики, «переход через Месанью обговорен, там ждет машина марки „линкольн“, через десять часов будете в Манагуа») Личу, крепкий мулат в очках, что еще больше подчеркивало его спортивность, – бывают такие лица, которых очки в роговой оправе делают устремленно-агрессивными, – глотая слова, быстро объяснял ситуацию:
– Конечно, этого Франца было найти не просто! Первые два часа я был в отчаяньи! Потом решил посмотреть испанские имена, – и вот он, тепленький! Кстати, на границе с Колумбией, в горах, живет еще один никарагуанский немец, Альберт Петерс... Работает на кофейной плантации. Агроном у Санчеса-и-Масторги. За год они сделались самыми надежными поставщиками кофе, очень удобно пакуют – с фамилией, телефоном и адресом. Многие рестораны Панамы делают им заказы на год вперед. Растущий бизнес. Этот немец вытащил плантации из полнейшего запустения. Думаю, войдет в компаньоны. Масторга любит гулять в столице. У него там какая-то американка. Сговорятся, видимо, на треть. Значит, через пару лет немец сколотит полмиллиона баков. Великая нация. Никто не умеет так работать, как они...
– Брокман здесь давно? – спросил Роумэн, дождавшись, пока Личу полез за сигаретой и начал ее прикуривать, иначе в разговор влезть было совершенно невозможно. – Почему он не пристроился на кофейные плантации? Он же большой мастер этого дела, к тому же специалист по лесу, хороший коммерсант.
– Послушайте, Макс, – ответил Личу, – не слишком ли многого вы от меня хотите?
– Сколько отсюда миль до этого самого Петерса? – задумчиво поинтересовался Роумэн.
– Много. Это другая сторона государства. Да и потом я не возьмусь доставить вас туда. Придется стрелять. Наверняка, дороги уже перекрывают. Мы с вами хорошо проскочили. У нас ведь, пока не дозвонятся до главного, палец о палец никто не ударит, на кой черт, еще не угодишь, голову снесут... Слава богу, американцы научили нас консультировать у юриста каждый шаг, стало чуть меньше произвола, а ведь раньше каждый алькальд в самом завалящем городишке мог делать все, что ему заблагорассудится! Все, понимаете, абсолютно все! В Агуадульсе местный алькальд издал приказ, запрещающий проезд повозок по городу. За нарушение – штраф. При повторном – арест. Люди спросили: «А на чем же привозить кирпичи на строящиеся здания?» А он ответил: «Это ваша забота. Повозки – прошлый век, неопрятно и остается навоз на улицах. Я хочу воспитывать молодое поколение горожан в духе культуры и преклонения перед прекрасным». Честно-то говоря, хозяева повозок не уплатили ему сколько надо, а заработок у алькальдов грошовый, живут на подношения , тоже можно понять... Для того, чтобы жить сносно, в его руках только одно оружие – запретить другим все, что только можно. А можно – все... Во время выборов – он знал, что им недовольны, – его люди обошли всех тех кто допущен до голосования, и предупредили: «Будешь заходить в кабинку – изуродуем и сожжем дом. Голосуй, не заходя за бархат! Чтоб все было на виду»...
– Крепкий парень, – заметил Гуарази. – И чем же кончилось?
Личу пожал плечами:
– Девяносто семь процентов проголосовали за него чем еще это может кончиться?
– Но повозки ездят по городу, – заметил Роумэн. – И немало.
– Так этого алькальда пришлось нейтрализовать, – ответил Личу. – Все-таки если самоуправство граничит с идиотизмом, приходится принимать волевые решения. Нельзя же до такой степени компрометировать институт государственной власти... Тем более, об этом узнали американцы, расписали в своей прессе, неприятно, согласитесь...
– Хорошо, – Роумэн достал свои совершенно искрошившиеся «Лаки страйк», – а вы не смогли бы навестить Петерса, скажем, завтра? После того, как мы сегодня уйдем в Коста-Рику?
– И что? – поинтересовался Личу, аккуратно глянув на Гуарази.
– И получить от него иск к президенту Сомосе по поводу плантаций, домов, аптек, принадлежавших ему вплоть до того дня, когда он был арестован, а затем выслан в Штаты для заключения под стражу... Дело в том, что брат Петерса, социал-демократ, погиб в Освенциме...
– Где? – не понял Личу. – Где он погиб?
– В Освенциме, – повторил Роумэн. – Это лагерь, где гитлеровцы резали людей для проведения экспериментальных медицинских исследований. Резали, кстати без наркоза, чтобы определить наиболее явные болевые точки... Это лагерь смерти... Они там сожгли что-то около двух миллионов людей...
– Сколько?! – Личу даже выронил сигарету изо рта, резко притормозил, взял ее с кремовых чесучевых брюк, выбросил в окно. – Два миллиона?! Так это больше чем вся Панама...
– Он говорит правду, – тихо заметил Гуарази. – Так было.
– Так вот, – продолжил Роумэн, положив руку на плечо Гуарази; тот замер, однако ладонь не сбросил (молодец, Пепе, подумал Роумэн, мы еще поговорим с тобой, у нас есть время, можно о многом поговорить, особенно если ты не смахиваешь мою руку и это видят «первый» и «второй»; как можно за весь день не произнести ни одного слова, фантасмагория какая-то!). – Так вот, – повторил Роумэн, – если бы вы завтра выслали экспресс-почтой в Манагуа иск Петерса к Сомосе, – диктатор забрал все плантации немцев себе, лично себе, он и войну-то объявил Гитлеру, чтобы завладеть лучшими плантациями страны, до десятого декабря сорок первого года он держал на стене кабинета портрет фюрера с дарственной надписью, – тогда мы получим лишний козырь...
– Если я отправлю вам хоть что-нибудь экспресс-почтой, – ответил Личу, – то этот пакет получит ваш сын... Это еще оптимальный вариант, скорее всего на почте придется доказывать родство вашей внучке... Здесь почта работает, как в прошлом веке... Телеграмма устроит?
Роумэн спросил Гуарази:
– Как вы считаете, Дик?
– Не знаю. Личу, на Сомосу это может произвести впечатление?
– По-моему, вас четверых шлепнут его гвардейцы в тот же миг, как только вы поднимете разговор о немецкой собственности, ставшей ныне богатством его семьи... Если это действительно так... Я, конечно, не знаю, может, у вас, – он кивнул на Гуарази, – есть в Манагуа сильные контакты, но мне кажется, что я обслуживаю четыре трупа, – вполне милые парни, но доживаете вы последние часы, жаль.

Роумэн подошел к метрдотелю и сказал, что его друзья хотели бы взять столик, который обслуживает голубоглазый официант.
– Конечно, конечно, – ответил тот, – эй, Франсиско! Сеньоры хотят, чтобы ты обслужил их! Быстренько приготовь столик!
– Да, да, – угодливо ответил Брокман. – Сию минуту, сеньоры... Я с радостью угощу вас самой прекрасной пищей нашего чудного «Каса Педро».
Когда он накрыл стол белоснежной скатертью, стремительно расставил приборы и приготовился слушать заказ Роумэна, адвокат Личу тихонько сказал:
– Франсиско, если вы действительно тот Франц Брокман, что приехал сюда после войны с севера, то знайте: эти господа отправляются в Манагуа, чтобы вернуть немецкую собственность ее прежним владельцам.
Бокал выпал из рук официанта, сверкнув мертвенно-голубыми осколками; старик закрыл глаза, достал из кармана пилюльку и бросил ее под язык.
– Простите, сеньоры, – сказал он. – Немного шалит сердце... Я должен подать десерт моим британским гостям... Потом я с радостью отвечу на все ваши вопросы. Но вы не из полиции? Я ведь заполнил все формуляры и въехал сюда по разрешению североамериканских властей...
– Сеньор Брокман, мы представляем интересы тех честных немцев, не связанных с нацистами, которые пали жертвами преступных клик, – отчеканил Роумэн. – Поскольку у нас мало времени, я попрошу мэтра подменить вас, пусть десерт британцам принесет он сам, а вас мы приглашаем пообедать вместе с нами, не возражаете?
– Но... Благодарю вас... Но это не принято... И потом я не одет, как это положено для ресторана...
Роумэн снял через голову рубашку, остался в майке, улыбнулся:
– Вот мы и уравнялись в костюмах... «Первый», пожалуйста, урегулируйте вопрос о подмене сеньора Брокмана.
Парень не пошевелился, словно бы не слышал Роумэна.
– Обращаться надо ко мне, – заметил Гуарази, – он выполняет лишь мои указания... Иди и договорись, – сказал он небритому. – Сделай это тактично, дай мэтру десять долларов, извинись, объясни, что мы торопимся...
Через минуту мэтр начал сам обпархивать британцев; Брокман опасливо снял свою белую куртку, не зная, что с ней делать;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64