И нигде ни одного живого существа, что было характерно для творений Клэя,
ибо, как пейзажист, он не писал ни людей, ни каких-либо иных существ
инопланетного происхождения.
Счастливый уголок, подумал Лэтроп, но в этом счастье чувствуется
какая-то торжественность, даже суровость. Словно он создан для того, чтобы
бегать и смеяться, но бегать не слишком быстро, а смеяться вполголоса.
Этот пейзаж вызывал какое-то безотчетное благоговение.
- Клэй видел много мест, - сказал Лэтроп гному. - И показал их на...
(опять нет слов, чтобы сказать на языке аборигена "холст", "доска" или
"полотно")... на этой равнине. Он побывал на множестве разных планет и
постарался своими полосками показать на таких вот равнинах их... (нет
слова "настроение")... как они выглядят.
И снова гном произнес:
- Колдовство. Клэй был могущественным колдуном.
Он прошел к дальней стене комнаты и поворошил в примитивной глиняной
печи торфяные брикеты.
- Вы голодный, - сказал он.
- Я недавно поел.
- Вы должны поесть и с нами. Сейчас придут остальные. - Уже слишком
темно для работы в поле.
- Хорошо, я поем с вами, - согласился Лэтроп, ибо ему следовало
разделить с ними трапезу. Для того чтобы его миссия увенчалась успехом, он
должен сблизиться с ними. Быть может, не настолько, как Клэй, но по
крайней мере стать для них менее чужим, чем сейчас. Как бы ни была
отвратительна их пища, он обязан отведать ее вместе с ними.
Но может статься, их еда не так уж противна на вкус. Наверняка они
питаются кореньями и овощами, ведь у них есть огороды. А возможно, и
маринованными или подсоленными насекомыми, да еще каким-нибудь
возбуждающим, подобно алкоголю, варевом, которое он должен есть (или пить)
с некоторой осторожностью.
Так что, хочет он того или нет, он должен делить с ними трапезу и
ночлег и относиться к ним столь же дружелюбно и тактично, как и Клэй.
Ведь они могут многое поведать ему, рассказать то, узнать то, о чем
он уже не надеялся: как прожил Рибен Клэй свои последние дни. А вдруг ему
еще удастся получить ключ к разгадке тех "потерянных лет", которые Клэй
провел неведомо где, исчезнув из его поля зрения?
Лэтроп спокойно сидел, вспоминая, как след Клэя оборвался на самом
краю Галактики в немногих световых годах от планетой, на которую он только
что явился. Год за годом он шел по его следу от звезды к звезде, собирая о
нем сведения, беседуя с теми, кого тот встречал на своем пути, пытаясь
выяснить, где находятся его живописные полотна. И вдруг этот след
оборвался. Клэй покинул одну определенную планету, и никто не знал, куда
он оттуда направился. Лэтроп потратил немало времени, чтобы обнаружить
хоть намек на то, где мог находиться Клэй, и уже готов был отказаться от
дальнейших поисков, как вдруг узнал, что Клэй объявился на этой планете и
вскоре умер. Но в полученной им информации Лэтроп нашел веские
доказательства того, что Клэй прибыл сюда вовсе не с той планеты, где
оборвался его след, а провел несколько лет в каком-то другом месте. Так
что в его жизнеописании, которому посвятил себя Лэтроп, все еще оставался
пробел - пробел из "потерянных лет", а сколько их было, этих лет,
определить он не мог.
Кто знает, ведь не исключено, что именно здесь ему удастся найти ключ
к разгадке того, где провел Клэй эти годы.
Однако, подумал Лэтроп, это будет лишь конец нити, которая, возможно,
приведет меня к разгадке. Не более. На точные сведения рассчитывать не
приходится, ибо эти крошечные существа не имеют представления о том, что
такое время и пространство.
Скорее всего, разгадка тайны кроется в самом живописном полотне,
стоящем в этой пещере. Вполне вероятно, что на нем изображен уголок никому
не ведомой планеты, которую посетил Клэй перед тем, как отправиться сюда
умирать. Но если это так, решил Лэтроп, тогда плохи дела - ведь можно
потратить три жизни, а то и больше, прочесывая планету за планетой в
тщетной надежде найти и узнать место, которое Клэй изобразил на этом
холсте.
Он наблюдал, как гном бесшумно возится у плиты: единственным звуком,
который улавливал его слух, было завывание ветра в трубе и у входа в
туннель, что привел их в эту пещеру. Ветер, торфянистая, поросшая какой-то
невысокой травой равнина, да скученные в деревушки землянки - вот и все,
что здесь есть, на самом краю Галактики, на ободе огромного колеса из
множества солнц. А что, собственно, мы знаем, подумал он, об этом шарике
материи, точно заброшенном в глубины Космоса могучей Рукой какого-то
игрока в гольф? Мы не знаем, когда он зародился, для чего существует и
когда перестанет существовать. Мы подобны слепцам, которые ищут во мраке
нечто реально осязаемое, и то немногое, что нам удается отыскать, мы
познаем не лучше, чем слепой - вещи в своей комнате, определяя свойства
предметов на ощупь. Ибо в сущности мы так же слепы, как он, - мы все, все
наделены разумом существа, населяющие Галактику. И несмотря на свою
вводящую в заблуждение слепоту, мы самонадеянные выскочки, ибо прежде чем
попытаться проникнуть в тайны Галактики, нам следует познать самих себя.
Мы ведь еще не разобрались в себе, даже приблизительно не
представляем, для чего существуем. Мы придумывали всякие теории, чтобы
объяснить смысл своего бытия - теории материалистические, теории
идеалистические, используя при этом чисто логические выкладки, которые
были отнюдь не так уж чисты. И мы лгали себе - пожалуй, это главное, в чем
мы преуспели. Мы смеялись над тем, чего не понимали, подменяя этим смехом
знания, пользуясь им, как щитом, чтобы прикрыть свое невежество, пользуясь
им как наркотиком, чтобы заглушить в себе чувство страха. Некогда мы
искали утешение в мистицизме, отчаянно сражаясь против каких бы то ни было
его объяснений, ибо мистицизм давал нам утешение, пока оставался
мистицизмом, то есть чем-то необъяснимым. Было время, когда мы уверовали в
Бога и боролись за то, чтобы наша вера не подкрепилась вескими
доказательствами, ибо в нашем искаженном мышлении укоренилось
представление, будто вера куда сильнее, чем реально существующие факты.
А разве стали мы лучше, размышлял Лэтроп, изгнав из сознания веру и
мистицизм, поспешив рассовать по тайникам древние верования и религии под
приглушенный смех Галактики, которая верит в логику и все надежды
возлагает лишь на реальность предметного мира. Мы ведь только на шаг,
думал он, не более чем на шаг приблизились к истинной логике и познанию
объективной реальности, возведя в культ поклонение этому фетишу. Быть
может, в далеком будущем наступит день, когда мы познаем иную реальность,
сохраним к ней логический подход и вновь обретем душевный покой, который
утратили, когда потеряли веру в божественное начало.
Гном принялся за приготовление еды, и от его стряпни в пещере
распространился приятный запах. Почти земной. Быть может, это блюдо
окажется не таким уж противным на вкус, чего поначалу боялся Лэтроп.
- Вы такой, как Клэй? - спросил гном.
- Стараюсь быть таким же - он мне очень нравился.
- Нет-нет, вы меня не поняли. Вы делаете то же, что и он? Такие же
полоски?
Лэтроп отрицательно покачал головой.
- Сейчас я ничего не делаю. Я... (как сказать на их языке, что он
ушел от дел?)... я закончил свою работу и теперь играю в одну игру. (Он
сказал "играю" и "игру" за неимением других слов).
- Играете?
- Я больше не работаю. Делаю, что хочу. Вот сейчас мне хочется
узнать, как жил Клэй, и я... (нет слова "писать")... я рассказываю о его
жизни полосками, но не такими, какие делал он. Совсем, совсем другими.
Садясь на пол, Лэтроп поставил рядом свой рюкзак. Теперь он поднял
его себе на колени, открыл и вынул из него блокнот и карандаш.
- Я делаю вот такие полоски, - сказал он.
Гном подошел к нему и стал рядом.
Лэтроп написал на листке блокнота:
"Я был ученым-футурологом. С помощью логики на основе фактического
материала я пытался заглянуть в будущее человечества. Я искал истину".
- Вот такие полоски, - произнес он. - Я их сделал очень много, чтобы
рассказать о жизни Клэя.
- Колдовство, - снова сказал гном.
В этом блокноте было записано все, что он узнал о Клэе. Все, кроме
того, где и как он провел эти таинственные "потерянные годы". Страницы,
заполненные информацией, которую нужно было систематизировать и облечь в
форму связного повествования. Заметки, рассказывающие о странной жизни
странного человека, который путешествовал в Космосе от звезды к звезде,
изображая на своих полотнах одну планету за другой и разбрасывая эти
пейзажи по всей Галактике. Человека, скитавшегося словно бы в поисках
чего-то иного, чем ландшафты, которые возникали перед его взором на этих
планетах, чего-то нового, что он мечтал написать. Точно эти его пейзажи
были всего лишь данью преходящему капризу, не более чем причудой и удобным
способом заработать деньги, которые нужны были ему на пропитание и для
того, чтобы оплатить очередное полтирование. За эти деньги он посещал по
желанию любые солнечные системы. Он никогда не оставлял себе свои картины,
продавая их все до единой, а иногда просто бросал их, перемещаясь на
другую планету.
Но это не потому, что его пейзажи были плохи. Они были изумительны.
Они с почетом экспонировались в картинных галереях (или помещениях
сходного назначения) на многих планетах.
Клэй нигде надолго не задерживался. Он всегда спешил. Словно какая-то
определенная цель, некий замысел, гнали его от одной звезды к другой.
И его метание, его погоня за чем-то неведомым в результате привели к
тому, что он кончил свои дни в этой пещере, годившейся лишь на то, чтобы
укрыться в ней от ветра и дождя.
- А для чего? - спросил гном. - Для чего нужно делать полоски о жизни
Клэя?
- Для чего? - переспросил Лэтроп. - Для чего это нужно? (И мысленно
добавил: "Сам не знаю!")
Но в ответ на то, почему Клэй так стремительно перемещался с планеты
на планету и почему он, Лэтроп, мчался по его следам, возможно, где-то
совсем близко, стоит только протянуть руку. Наконец после долгих поисков
он, возможно, получит ответ именно здесь.
- Для чего вы делаете эти полоски?
А что на это ответить?
Что ответил на такой вопрос сам Клэй? Они же наверняка и его
спрашивали об этом. Не о том, _к_а_к_ он их делает, ибо если речь идет о
колдовстве, подобный вопрос задавать не положено. Но _д_л_я _ч_е_г_о_, -
об этом спросить можно. Не о таинстве самого колдовства, а о цели, которую
преследует своими действиями колдун.
- Для того чтобы мы узнали, - произнес Лэтроп, подбирая слова, -
чтобы все мы - и вы, и я, и жители других планет - узнали, каким существом
(человеком?) был Клэй.
- Он был... (добрый?). Он был нам близок. Мы любили его. Это все, что
нам нужно знать о нем.
- Все, что нужно знать _в_а_м_, - возразил Лэтроп. - Но этого
недостаточно для других.
Хотя, вероятно, немногие прочтут его монографию, когда она будет
написана. Жалкая горстка мыслящих существ потратит на это время, если
вообще захочет ее читать.
Теперь наконец я понял то, подумал он, что знал всегда, но не хотел
признавать это даже в глубине души: я собираю материал о Клэе не для
других, а для себя. И делаю это не потому, чтобы заполнить свободное
время, отработав свое и уйдя от дел, а по какой-то более важной причине,
испытывая неодолимую тягу в такой деятельности. Из-за некоего еще не
известного фактора, а может быть, желания (которого у меня прежде не было)
удовлетворить эту пока не осознанную мною потребность. Чтобы достичь цели,
смысл которой поразит меня, если я когда-либо вникну в него.
Гном вернулся к печи и снова взялся за свою стряпню, а Лэтроп
продолжал сидеть на земляном полу, прислонившись спиной к стене пещеры.
Теперь только он почувствовал, насколько устал. У него сегодня был трудный
день. Само по себе полтирование не требовало особых усилий, его процесс
субъективно казался легким, однако человека он выматывал. Вдобавок, чтобы
добраться до этой деревни, Лэтроп прошел пешком миль двадцать.
Полтирование могло бы быть легким, но таковым не было, поскольку
работа над усовершенствованием его процесса некогда была приостановлена
из-за каких-то ошибочных представлений, а избавились от них только тогда,
когда удалось покончить с некоторыми суевериями и надуманными
предубеждениями, которыми человек прикрывал свое невежество. Так уж
повелось - если люди не понимали сути какого-либо явления, они относили
его к категории суеверий и не пытались объяснить с научной точки зрения.
Род человеческий мог с легкостью пренебречь такой глупостью, как суеверие,
но не мог, не чувствуя за собой вины, отмахнуться от очевидных фактов.
Из туннеля донеслось шарканье, и в пещеру вошли четыре гнома. Они
несли грубо сделанные орудия для полевых работ, которые прислонили к
стене, а сами выстроились в ряд и молча уставились на сидевшего на полу
человека.
Старый гном произнес:
- Это еще один, такой как Клэй. Он будет жить с нами.
Все четверо подошли к Лэтропу и стали полукругом, обратив к нему
лица. Один из них спросил стоявшего у плиты гнома:
- Он поживет с нами и... (умрет?)
- Этот, кажется, пока не... (умирает?), - возразил другой.
Похоже, они заранее предвкушали его смерть.
- Я не собираюсь здесь умирать, - поежившись заявил Лэтроп.
- Мы бы тогда... вас, - произнес еще один из четверки, повторив то
слово, которое обозначало, что они сделали с Клэем, когда тот скончался,
причем таким заискивающим тоном, словно предлагал человеку взятку за то,
чтобы он остался с ними и умер.
- Но, может, он не захочет, - предположил другой гном. - Клэй сам
сказал, чтобы мы так сделали. А этот может не захотеть.
От слов, произнесенных гномами, от их выжидающих взглядов в пещере
повеяло ужасом, и у Лэтропа побежали по спине мурашки.
Старый гном прошел в дальний угол пещеры и взял там какой-то мешок.
Вернувшись, он поставил этот мешок перед Лэтропом и потянул за шнур,
которым была затянута горловина. Остальные с благоговением наблюдали за
его действиями. Было ясно, что для них это - событие огромной важности, и
если б можно было вообразить почти невероятное: что эти приземистые
неуклюжие существа способны торжественно приосаниться, то сейчас они
выглядели так, будто всецело прониклись величием происходящего на их
глазах действа.
Старый гном наконец распутал шнурок, перевернул мешок и, схватив его
за основание, вывалил содержимое на земляной пол. В образовавшейся куче
Лэтроп разглядел кисти, множество пустых тюбиков от масляных красок (почти
из всех краска была полностью выдавлена), потрепанный бумажник и еще
какой-то предмет. Старый гном поднял его с пола и протянул землянину.
Лэтроп взял его в руку, внимательно осмотрел и вдруг понял, что они
сделали с Клэем, понял, ни на миг не усомнившись в том, что за великие
последние почести ему отдали гномы, когда он скончался.
В горле у Лэтропа что-то заклокотало - но не хохот над забавным
открытием, ибо в этом не было ничего смешного. Он хохотал над превратным
восприятием ценностей, над противоречием концепций, над головоломкой,
которую преподнесли ему гномы, решив воздать Клэю именно такие последние
почести. И еще над своим внезапным прозрением.
Сейчас он даже мог себе мысленно все представить: как они день за
днем носили землю, чтобы насыпать холм, который он видел сегодня в поле за
деревней; трудились в поте лица, зная, что их друг, неизвестно откуда
прибывший к ним, вот-вот умрет; как они обошли всю планету в поисках
дерева - ведь на ней в основном рос чахлый кустарник - и в конце концов
нашли его и принесли сюда на своих согбенных спинах, ибо не ведали, что
такое колесо: как они маялись, когда деревянными гвоздями соединяли куски
дерева, старательно проколупав для этих гвоздей отверстия, поскольку не
были знакомы с плотницким ремеслом.
И все это они делали из любви к Клэю, и весь их каторжный труд, все
потраченное ими на это время ничего не значили по сравнению с красотой и
величием того, что они совершили с такой любовью.
Он взглянул на распятие и, казалось, наконец понял, в чем заключалась
странность личности Клэя и причина его бесконечных поисков, безумных
лихорадочных метаний из одной солнечной системы в другую;
1 2 3