Он почувствовал, как Гелла сильно сжала его ладонь.— Увы, увы, — покачал головой капитан Эдлок. — Вы же сами знаете. Я готов ради вас нарушить инструкцию, но если я это сделаю, то все солдаты начнут водить ко мне своих девчонок.А за пенициллин мы строго отчитываемся.— У меня скоро будут готовы брачные бумаги, — сказал Моска. — Это обстоятельство не меняет дела?— Увы, — сказал капитан Эдлок. Моска понял, что тот искренне сожалеет. Капитан задумался. — Вот что, как только ваши документы вернутся подписанными из Франкфурта, дайте мне знать — я смогу обеспечить ей полный курс лечения. Не будем дожидаться оформления брака. Я и сам не хочу терять время на формальности, когда тут такое серьезное заражение.Гелла надела шляпку и вуаль, пробормотала слова благодарности немцу. Тот похлопал ее по плечу и сказал Моске:— Постоянно делайте компрессы. Возможно, опухоль опадет и так. Если станет хуже, отвезите ее в немецкий госпиталь.Когда они выходили из кабинета, Моска заметил у пожилого немца-дантиста выражение озабоченности на лице, словно здесь к Гелле отнеслись довольно легкомысленно.Вернувшись в управление гражданского персонала, он все рассказал Эдди. Гелла сидела за столом Моски.Эдди кипятился:— Слушай, сходи ты к адъютанту и поговори с ним: может, удастся поторопить Франкфурт с этими бумагами?Моска обратился к Гелле:— Посидишь тут или хочешь пойти домой?— Я подожду, — ответила она, — но не задерживайся. — Она пожала ему руку, ее ладонь была влажной от пота.— Тебе точно хорошо? — спросил он.Она кивнула, и Моска ушел.Адъютант разговаривал по телефону: в голосе вежливые интонации, открытое простодушное лицо выражало уважение к неодушевленному инструменту. Он слегка кивнул Моске, давая понять, что скоро закончит. Положив трубку, он любезно спросил:— Чем могу служить?Моска не сразу нашелся, что сказать, робея и волнуясь. Наконец он выдавил из себя:— Я бы хотел узнать, что слышно о моем прошении на вступление в брак. Бумаги вернулись?— Еще нет, — ответил адъютант вежливо и стал листать фолиант армейского устава.Моска, поколебавшись, спросил:— Нельзя ли каким-нибудь образом поторопить их там?Адъютант, не поднимая глаз, ответил:— Нет.Моска пересилил желание повернуться и уйти.— Как вы думаете, если я сам поеду во Франкфурт, это может ускорить прохождение бумаг? Может быть, вы посоветуете мне, к кому обратиться?Адъютант захлопнул толстый том и, впервые взглянув на Моску, сказал довольно резко:— Послушай, Моска, ты жил с этой девицей целый год и подал прошение на вступление в брак лишь спустя полгода после того, как был отменен запрет. И вдруг такая спешка. Я не могу, конечно, запретить тебе съездить во Франкфурт, но и гарантировать, что это поможет, тоже не могу. Ты же знаешь, как я отношусь ко всем этим попыткам действовать в обход нормальной субординации.Моска не разозлился — только смутился и устыдился. Адъютант продолжал уже мягче:— Как только бумаги поступят, я тебе сообщу, о'кей?И получив от ворот поворот, Моска ушел. Идя в управление гражданского персонала, он старался прогнать печальные мысли и волнение, зная, что Гелла все прочитает на его лице. Но Гелла пила с Инге кофе и была занята беседой. Она сняла шляпку с вуалью и пила кофе маленькими глотками, но по ее сияющим глазам Моска понял, что она рассказывает о ребенке. Эдди, откинувшись на спинку стула и улыбаясь, слушал ее рассказ, увидев Моску, спросил:— Ну как, успешно?Моска ответил:— Нормально, он пообещал сделать все, что в его силах, — и улыбнулся Гелле. Правду он скажет Эдди потом.Гелла надела шляпку и попрощалась с Инге.Она пожала руку Эдди и взяла Моску под локоть.Когда они вышли за ворота военно-воздушной базы, Моска сказал:— Мне жаль, малышка.Она обратила к нему лицо и крепче прижалась к его локтю. Он отвернулся, словно не мог вынести ее взгляда.Рано утром, еще до рассвета, Моска проснулся и услышал, что Гелла беззвучно рыдает в подушку.Он притянул ее к себе, и она уткнулась ему в плечо.— Что, очень больно? — шепотом спросил он.— Уолтер, мне очень плохо! Так плохо! — ответила она. Эти слова, похоже, испугали ее, и она, уже не сдерживаясь, заплакала громко, как ребенок, которому приснился кошмарный сон.Боль пронзала все ее тело, отравляла кровь и проникала в каждую клеточку организма. Вспомнив, каким беспомощным выглядел Моска на базе, она испытала ужас, и горючие слезы полились из глаз неудержимым потоком. Она повторила:— Мне так плохо! — Она проговорила эти слова так невнятно, что Моска с трудом разобрал их.— Я поставлю тебе еще компресс, — сказал он и включил ночник.Он испугался, увидев ее. При тусклом желтом свете ночника была видна разросшаяся во всю щеку опухоль, левый глаз не открывался. Черты ее лица странно исказились, отчего теперь в нем было что-то монгольское. Она закрыла лицо руками, а он пошел на кухню согреть воды для компресса.Городские развалины, казалось, парили на двух лучах утреннего солнца, которое сияло прямо в удивленные глазки дочери Йергена. Сидя на большом камне, она запускала пальчики в открытую банку компота из сливы мирабели. Пыльный запах руин уже поднимался от земли. Малышка сосредоточенно выуживала желтые, точно восковые, ягоды и слизывала липкий сок с кончиков пальцев. Йерген сидел рядом. Он привел ее в эту уединенную ложбину среди руин, чтобы она смогла поесть деликатесных ягод, не делясь с немкой-няней.Йерген смотрел на личико дочери умильно и печально. В ее глазках явственно отражался неумолимый процесс расщепления детского мозга.По словам врача, оставалась единственная надежда — увезти девочку из Германии, из Европы. Йергену только и оставалось, что качать головой. Все деньги, заработанные им на черном рынке, пошли на возведение хрупкой стены, отгораживающей ребенка от страданий и несчастий окружающего ее мира. Но врач убедил его, что этого недостаточно. Что стена эта проницаема.И вот он вынес для себя окончательное решение. Он купит фальшивые документы и обоснуется в Швейцарии. На это потребуется еще несколько месяцев и уйма денег. Но она излечится, она вырастет и станет счастливой.Она вытащила очередную ягодку, желтую, сверкающую в глазури сиропа, и, чтобы доставить ей удовольствие, он открыл рот, словно прося угостить его. Она улыбнулась, и, увидев на губах дочки улыбку, он нежно взял ее за подбородок. В долине руин дочка представилась ему пробивающимся росточком, в этот миг она словно перестала быть человеческим существом: глаза были пусты, улыбка казалась страдальческой гримасой.Утренний воздух был напоен прохладой: осень остудила солнце и изменила цвет земли, окрасив серым груды мусора и щебня и разбросав там и сям коричневые пятна мертвой травы.Йерген ласково сказал:— Ну, пойдем, Жизель. Тебе пора домой, а я должен идти на работу.Девочка выронила банку мирабели — вязкий сироп разлился по камням и обломкам кирпича.Она заплакала.Йерген снял ее с камня, поднял вверх и прижал к себе.— Не скучай, сегодня я вернусь рано. И принесу тебе одну вещичку, которую ты сможешь надеть.Но он знал, что она будет плакать всю дорогу, пока они не поднимутся по крутым ступенькам к боковой двери церкви.Йерген увидел на фоне неба человеческую фигуру — человек шел по горам мусора, то и дело исчезая и снова показываясь среди холмиков мусора.Йерген снял девочку с плеча, поставил на землю, и она обхватила его за ногу. Мужчина преодолел последний холм, и Йерген с удивлением понял, что это Моска.Он был одет в военную форму с белой нашивкой гражданского служащего. В утреннем солнце его смуглая кожа приобрела сероватый оттенок, отчего на лице отчетливо проступили усталые морщинки.— Я тебя обыскался, — сказал Моска.Йерген потрепал дочку по голове. Девочка и ее отец отвели взгляд от американца. Йерген подосадовал, что их так легко нашли. Моска, похоже, это понял.— Твоя хозяйка сказала, что обычно вы по утрам ходите сюда.Солнце уже взошло, и до слуха Йергена донеслись звонки трамвая. Он недоверчиво спросил:— Зачем я тебе нужен?Внезапно один из склонов окружавших их мусорных холмов пополз вниз, вздымая тучу пыли, — это был миниатюрный оползень. Моска едва устоял на ногах, чувствуя, как ботинки погружаются в предательски ненадежный грунт. Он сказал:— Мне нужен морфий, кодеин и пенициллин для Геллы. Ты знаешь про ее зуб. Ей совсем плохо. — Он помялся. — Морфий нужен сегодня — она страшно мучается от боли. Я заплачу любую цену.Йерген подхватил дочку на руки и двинулся по руинам. Моска шел рядом.— Это очень сложно, — сказал Йерген, но все уже связалось у него в мозгу. Одним махом его отъезд в Швейцарию может приблизиться на три месяца. — Цена будет очень высокой.Моска остановился, и, хотя утреннее солнце совсем не припекало, Йерген заметил проступивший у него на лбу пот. И еще он заметил, что Моска явно обрадовался.— Господи, — сказал Моска, — я-то боялся, что ты вообще откажешь. Мне наплевать на цену, можешь назвать любую. Но достань мне все это сегодня же.Они стояли на вершине мусорного холма, и их взору предстали уцелевшие городские кварталы и церковь, в которой жил Йерген.— Приходи ко мне в полночь, — сказал Йерген. — Вечером не приходи: дочка будет дома одна. Она больна и может испугаться.Он ожидал услышать от Моски слова сочувствия и разозлился, не услышав их. Если этот американец так опечален болезнью своей полюбовницы, что же он не увозит ее с собой в Америку и не лечит там? И мысль, что Моска готов сделать для своей любимой все, что угодно, все, что он, Йерген, не может сделать для своей дочери, воспламенило в его сердце жгучую ненависть. Он сказал почти жестоко:— Если придешь до полуночи, я ничем не смогу тебе помочь.Моска остался стоять на вершине холма, глядя на удаляющуюся фигуру Йергена с ребенком на руках. Он крикнул ему вдогонку:— Не забудь — любую цену!Йерген обернулся и кивнул, а девочка обратила личико ввысь, в неподвижное осеннее небо. Глава 20 Эдди Кэссин и Моска вышли из управления гражданского персонала и в серых осенних сумерках направились к взлетно-посадочной полосе.— Ну, вот еще один старожил уходит из нашей команды, — сказал Эдди. — Сначала Миддлтон, потом Лео, теперь Вольф. Следующим, надо думать, будешь ты, Уолтер.Моска промолчал. Им навстречу шли толпы служащих базы: механики и грузчики — немцы, чей рабочий день закончился. Внезапно земля задрожала, раздался рев мощных двигателей: за зданием управления гражданского персонала замер огромный серебристый самолет.Предзакатное солнце висело далеко над горизонтом. Моска и Эдди остановились и закурили.Наконец они увидели, как от ангаров к взлетной полосе помчался джип. Они подошли к самолету в тот самый момент, когда джип, обогнув хвостовое оперение, остановился около трапа.Из джипа показались Вольф, Урсула и отец Урсулы, который тотчас стал быстро выгружать тяжелые баулы. Вольф весело улыбнулся друзьям.— Спасибо, ребята, что пришли проститься со мной! — сказал он и пожал обоим руки, а потом представил их отцу. С Урсулой они уже были знакомы.Пропеллеры гнали потоки воздуха, заглушавшего их слова. Старик подошел к самолету, провел ладонью по его серому телу и, словно голодный зверь, крадучись стал обходить самолет сзади.Эдди Кэссин шутливо спросил у Вольфа:— Он что, хочет улизнуть зайцем?Вольф засмеялся и ответил:— Да он не смог тайком пробраться на «Куин Элизабет»!Урсула не поняла юмора. Она пристально наблюдала, как багаж вносят в самолет, потом взяла Вольфа за руку.Вольф еще раз протянул руку Моске и Эдди и сказал:— Ну ладно, бывайте, ребята. Здорово мне с вами было, ей-богу. Когда приедете в Штаты, найдите меня. Эдди, у тебя же есть мой адрес.— Само собой, — холодно сказал Эдди.Вольф посмотрел Моске прямо в глаза и сказал:— Удачи, Уолтер. Жаль, что то наше дельце не выгорело, но теперь я думаю, ты был прав.Моска улыбнулся и сказал:— Удачи, Вольф.Вольф задумался и после недолгого молчания добавил:— Последний совет. Не тяни с отъездом отсюда, Уолтер. Возвращайся в Штаты как можно скорее. Вот и все, что я хочу тебе пожелать.Моска снова улыбнулся:— Спасибо, Вольф, я постараюсь.Из— за фюзеляжа показался отец Урсулы. Он подошел к Вольфу с распростертыми объятиями.— Вольфганг! Вольфганг! — с чувством вскричал он. — Ты же не забудешь обо мне, Вольфганг?Не оставишь меня тут? — Старик едва не плакал.Вольф похлопал толстяка по плечу, и тот обнял его. — Ты мне теперь как сын, — произнес старик плаксиво. — Мне тебя будет очень не хватать.Моска видел, что Вольфу это все действует на нервы: он, видимо, только и мечтал поскорее оказаться в самолете.Отец обнял Урсулу. Он уже рыдал в голос:— Урсула, доченька моя! Доченька моя! Ты единственное, что у меня осталось в жизни, ты же не забудешь папу, ты же не оставишь его одного умирать в этой ужасной стране? Нет, моя маленькая Урсула не сделает этого!Дочка поцеловала его и ласково промурлыкала:— Папа, не расстраивайся так. Как только я выправлю бумаги, ты приедешь к нам. Пожалуйста, не расстраивайся.У Вольфа на лице застыла натужная улыбка.Он тронул Урсулу за плечо и сказал ей по-немецки:— Ну, пора.Толстый старик испустил вопль:— Урсула! Урсула!Но девушка теперь уже и сама потеряла терпение: ее рассердило столь неподходящее проявление горя по поводу свалившегося на нее счастья.Она вырвалась из цепких рук старика-отца и бросилась по трапу в самолет.Вольф взял старика за руку.— Вы расстроили ее. Но я вам обещаю: вы уедете отсюда и проведете остаток своих дней в Америке с дочерью и внуком. Вот моя рука.Старик склонил голову.— Ты добр, Вольфганг, ты очень добр.Вольф смущенно помахал Моске и Эдди и торопливо взбежал по трапу.В иллюминаторе появилось лицо Урсулы, которая сквозь грязное стекло махала отцу. Он снова заплакал и стал махать ей большим белым платком. Взревели двигатели. Бригада наземного обслуживания откатила трап в сторону. Большое серебристое тело самолета дернулось и медленно двинулось по бетонному полю. Самолет медленно повернул, чуть качнув крыльями, побежал прочь и вдруг, словно нехотя преодолевая сопротивление какой-то невидимой злой силы, оторвался от земли и взлетел в мрачное осеннее небо.Моска смотрел на самолет, пока тот не скрылся в выси.Эдди Кэссин процедил:— Задание выполнено, еще один счастливчик покидает Европу. — В его голосе слышалась горечь.Все трое молча смотрели в небо, и по мере того, как солнце выплывало из осенних туч и заваливалось за горизонт, их три тени постепенно сливались в одну гигантскую тень. Моска взглянул на старика, который никогда не выберется из Германии и не увидит родную дочь. Его широкое мясистое лицо было обращено к пустому небу, словно он искал там какой-то знак надежды или обещания. Потом его маленькие глазки-щелочки остановились на Моске, и он произнес с ненавистью и отчаянием:— Ах, друзья мои, вот и все!Моска опустил кусок полотна в таз с кипятком и, хорошо отжав, положил горячую ткань на лицо Гелле. Она лежала на диване, плача от боли. Щека у нее сильно опухла, лицо перекосило на одну сторону, уродливо исказив линию губ, левый глаз заплыл. В кресле у дивана сидела фрау Заундерс с ребенком на руках, наклонив бутылочку с соской, чтобы младенцу было легко сосать.Меняя компрессы, Моска успокаивал Геллу:— Будем ставить компрессы пару дней, а там все пройдет. Только лежи, не шевелись.К вечеру опухоль чуть опала. Ребенок начал плакать, Гелла села и потянулась к нему. Она сняла с лица компресс и сказала Моске:— Я больше не могу.Она взяла у фрау Заундерс ребенка, приложила его головку к здоровой щеке и стала тихо напевать: «Бедный мой малыш, мама не может тебя покормить». И потом неверными руками с помощью фрау Заундерс стала менять пеленки.Моска молча смотрел. Он видел, что из-за непрестанной боли и бессонницы, мучившей Геллу всю неделю, она совсем обессилела. Врачи в немецком госпитале сказали, что ее заболевание не слишком серьезно, чтобы ей прописывать пенициллин, Он только и надеялся на то, что Йерген сегодня в полночь принесет наконец обещанные лекарства. Уже два раза Йерген его подводил.Гелла запеленала ребенка, и Моска взял его на руки. Он баюкал малыша на руках, а Гелла силилась улыбнуться. В глазах у нее опять стояли слезы, и она отвернулась к стене. Она начала коротко всхлипывать, не в силах выдержать боль.Моска крепился сколько мог, потом положил малыша обратно в коляску.— Пойду схожу к Йергену, узнаю, достал ли он лекарства, — сказал он.До полуночи было еще далеко, но черт с ним.А вдруг он застанет Йергена дома? Было около восьми, немцы в это время обычно ужинают. Он наклонился поцеловать Геллу.— Постараюсь вернуться поскорее, — сказал он ей на прощанье.На Курфюрстеналлее чувствовалось холодное дыхание зимы. В сумерках он слышал шорох опавших листьев: ветер разносил их по всему городу.Он сел на трамвай и доехал до церкви, где жил Йерген. Боковой вход в церковный дворик был открыт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30