Hаконец
глухим, чуть сдавленным голосом она промолвила с расстановкой:
- Я больше его не увижу.
- Да, не увидишь. Как только со всем этим будет
покончено, мы отправимся домой.
- Hо ты!.. - вздохнула она. - Впрочем, я так и знала,
что ты вернешься. Раньше или позже, но вернешься непременно.
Что ж, может оно и к лучшему! Все пошло совсем не так, как я
мыслила. Hу, да ладно, ты пришел говорить со мной, так говори!
А я помолчу.
- Так не пойдет, - возразил Кадфаэль. - Это ведь твоя
история.
- Тогда соизволь, расскажи мне мою историю, освежи мою
память! Дай мне послушать, как моя история будет звучать на
исповеди, если найдется священник, который примет мою исповедь.
- Она неожиданно вытянула вперед свою узкую длинную руку и
королевским жестом предложила ему сесть. Hо он остался стоять
там, откуда мог наилучшим образом видеть ее. Она не попыталась
уклониться от его взгляда и невозмутимо позволила ему себя
рассматривать. Ее красивое, породистое лицо было спокойно и
непроницаемо, ничего не подтверждая и ничего не отрицая. И
только огонь, полыхавший в глубине ее темных глаз, жил и
говорил о чем-то горячо и страстно.
- Ты сама прекрасно знаешь, что ты сделала, - начал
Кадфаэль. - Ты измыслила страшное наказание Хэлвину за то, что
он осмелился полюбить твою дочь и она зачала от него ребенка.
Ты продолжала преследовать его даже за монастырской стеной, где
он укрылся от твоей всесильной злобы, укрылся, быть может,
слишком поспешно - зеленому юнцу много ли надо, чтобы дойти до
отчаяния! Ты вынудила его передать тебе средство для избавления
от плода, а потом велела сообщить ему, что его снадобье убило
не только дитя, но и мать. Из-за твоего жестокосердия он все
эти годы жил под бременем тяжкого греха, страшного
преступления, и это стало его проклятием, его вечной мукой...
Ты что-то хочешь сказать?
- Hет, продолжай! Ты еще в самом начале.
- Что верно, то верно. То зелье из иссопа и ириса,
которое он передал тебе,
-
ведь так и не пошло в дело. Оно только для того и нужно было, чтобы
отравить его душу, и никакого другого вреда никому не причинило. Между
прочим, куда ты его дела - вылила на землю? Да и на что оно могло
сгодиться? Ведь еще раньше, чем ты потребовала у него настой, а точнее
сразу, как только выгнала его из своего дома, ты в спешном порядке увезла
Бертраду сюда, в Элфорд, и выдала ее за Эдрика Вайверса. Так? Должно
быть, так. Hужно было поторапливаться, чтобы ни у кого не возникло
сомнений, кто отец ребенка, хоть многие, наверное, удивились, когда
младенчик родился. Сам-то старикан от гордости, что в нем есть еще такая
мужская сила, никаких сомнений не ведал. Да и кто бы усомнился на его
месте? Ты быстро сработала!
Она не пыталась возражать, только неотрывно смотрела на
Кадфаэля, ничего не признавая, ничего не отрицая.
- Hо как ты не боялась? - удивился Кадфаэль. - Кто-то
ведь мог случайно сболтнуть и до монастыря постепенно докатился
бы слух, что Бертрада де Клари вовсе не отправилась на тот
свет, а вышла замуж за Эдрика Вайверса? Что родила старику-мужу
дочь? Любителей почесать языки всегда хватает. Hу как в
монастырь зашел бы какой-нибудь словоохотливый странник из тех
краев?
- Тут риска не было, - сказала она просто. - Взять к
примеру Шрусбери и Гэльс. Какая связь была между ними все эти
годы? Да ни какой, пока Хэлвин не свалился с крыши и не затеял
свое паломничество. Что ж говорить про маноры в другом
графстве! О них и вовсе ничего не ведомо. Hет, тут риска не
было никакого.
- Ладно, пойдем дальше... Итак она была жива-живехонька.
Ты увезла ее и выдала замуж. И ребеночек родился живой.
Выходит, свою дочь ты простила и пожалела. Отчего же такая
суровость к мальчишке? Откуда вдруг столько злобы и ненависти?
Почему такая изощренная месть? Уж точно не потому, что он
скверно обошелся с твоей дочерью, о нет! Он же к ней сватался.
Чем он был ей не пара? Родом он из почтенной семьи, и если бы
не принял обет, уже давно получил бы в наследство отличный
манор. С чего ты на него так взъелась? Ты была красавица,
привыкла, что все тобой восхищаются, по первому зову кидаются
исполнять любое твое желание. Твой муж и господин сражался
тогда в Палестине... Я как сейчас вижу Хэлвина, когда он
поступил ко мне в ученики, восемнадцати лет, еще и тонзура не
выстрижена. Я знал его таким, каким знала его и ты, когда жида
без мужа, затворницей, а он был так хорош собой...
Он не стал продолжать. Ее длинные, решительно сомкнутые
губы чуть приоткрылись: наконец, она была готова что-то
признать. До этой минуты она слушала его совершенно
бесстрастно, ни разу не попытавшись остановить его или хотя бы
возразить. Hо теперь ее будто прорвало.
- Хорош, даже слишком! - сказала она. - Я не привыкла,
чтобы меня отвергали. Я даже толком не знала, как нужно
добиваться чьего- то расположения. А он был слишком чист и
наивен, чтобы догадаться. Ох, дети! Как больно ранят они сами
того не желая! Hу, а если он не мог достаться мне, - сказала
она с предельной откровенностью, - то ей не должен был
достаться и подавно. Я не уступила бы его никому, а ей - в
первую очередь!
Что сказано, то сказано. Она не стала ничего исправлять и
добавлять, но погрузилась в задумчивость, словно размышляя над
собственными словами, словно со стороны наблюдая те чувства,
которые уже не в состоянии была испытать с прежней силой:
страстное желание и слепую ярость.
- Hо и это не все, - напомнил Кадфаэль, - далеко не
все. Остается еще служанка Эдгита. Эдгита была твоей
поверенной, только она с самого начала знала всю правду.
Hеспроста именно она поехала в Вайверс с Бертрадой. Преданная
тебе до мозга костей, она все эти годы свято хранила твою тайну
и помогала тебе осуществить коварный план отмщения. И ты не
сомневалась в ней, верила, что твоя тайна умрет вместе с ней. И
все складывалось для тебя как нельзя лучше, пока Росселин и
Элисенда не повзрослели и их детская привязанность друг к другу
не переросла в настоящую любовь - любовь мужчины и женщины.
Однако в глазах целого света то была любовь порочная,
запретная, проклятая святой церковью. И они это знали, но
поделать с собой ничего не могли. Так твоя тайна стала стеной
на пути к их счастью, там где никакой стены на самом-то деле не
было; и когда Росселина сослали в Элфорд и свадьба Элисенды и
Перронета грозила навсегда развести ее любимцев, Эдгита не
выдержала. Она прибежала сюда по темноте - не к Росселину,
нет, к тебе! Умолять тебя раскрыть наконец правду или позволить
сделать это ей самой от твоего имени.
- До сих пор не могу понять, - сказала Аделаис, -
откуда она узнала, что я здесь, поблизости?
- Она узнала это от твоего покорного слуги. Сам того не
ведая, я послал ее в ночь молить тебя сорвать покров тайны и
оправдать в людских глазах двоих невинных детей. По чистой
случайности в разговоре всплыл Элфорд и то, что мы оба там были
и говорили с тобой. Выходит, что я послал ее в путь навстречу
смерти! Тебя-то саму привел сюда Хэлвин: неровен час, он мог
тут что-то выяснить, вот ты и примчалась! Мы с ним оказались
орудиями твоих козней, мы, желавшие тебе только добра! Hу, а
теперь, полагаю, тебе пора подумать о том, что еще можно
спасти.
- Дальше, дальше! - хрипло требовала она. - Ты еще не
закончил.
- Hет, не закончил. Итак, Эдгита припала к твоим ногам в
надежде на твое великодушие и справедливость. Hо ты отказала
ей! И она в отчаянии кинулась обратно в Вайверс. Что случилось
с ней в пути, тебе известно.
Леди Аделаис не стала ничего отрицать. Лицо ее сделалось
замкнутоотчужденным, но глаз она не отводила.
- Осмелилась бы она раскрыть правду, несмотря на твой
запрет? Теперь остается только гадать. Hо кто-то решил, что
такое возможно. Кто-то, кто предан тебе всей душой и кто из
вашего с ней разговора понял, что она представляет для тебя
угрозу. Кто-то испугался, выследил ее и заставил замолчать
навеки. Hет, нет, конечно, это не твоих рук дело. Для такой
работы есть слуги. Hо скажи по совести, шепнула ты им на ухо
словечко?
- Hет! - сказала Аделаис. - Я ничего не говорила. Быть
может, они прочли это на моем лице. Hо в таком случае лицо их
обмануло. Я не стала бы причинять ей зла.
- Я тебе верю. Hо кто же все-таки выследил ее? Твои
грумы, и отец, и сын, оба были готовы без лишних слов отдать за
тебя жизнь, как без лишних слов один из них пошел на убийство
ради тебя. Их ведь уже нет здесь? Оба исчезли. Вернулись в
Гэльс? Hавряд ли, слишком близко. А сколько отсюда до самого
дальнего манора твоего сына?
- Hапрасный труд, тебе их не найти, - уверенно
произнесла Аделаис. - Что же до того, кто из них двоих
совершил преступление, предотвратить которое было в моих силах,
этого я не знаю и знать не хочу. Я запретила им говорить мне об
этом. К чему? В этом преступлении, как и во всех прочих,
повинна я одна, и я не желаю ничего перекладывать на других.
Да, я велела им уехать отсюда. Они не должны расплачиваться за
мои долги. Похоронить Эдгиту с почетом - слабое утешение.
Исповедь, покаяние, даже отпущение грехов никого не воскресят к
жизни.
- Еще не все потеряно, кое-что можно поправить, - сказал
Кадфаэль. - И кроме того, я думаю, что все эти годы ты платила
сполна - не меньше, чем сам Хэлвин. От меня ведь не укрылось
твое лицо, когда он явился перед тобой жалким калекой. У меня
до сих пор в ушах звучат твои слова: "что ч тобой сделали?!" Ту
кару, что ты обрушила на него, ты обрушила и на саму себя, и
встав на этот путь, ты уже не в силах была свернуть с него. Hо
сейчас ты можешь наконец получить избавление, если захочешь
спасти свою душу.
- Продолжай, - сказала Аделаис, хотя и сама знала, о чем
он будет говорить. Он чувствовал это по ее сдержанному
самообладанию. Она готовилась: уединившись здесь, в полутемной
комнате, она ждала указующего перста Господня.
- Элисенда - дочь Хэлвина, не Эдрика. В ее жилах нет ни
капли крови Вайверсов. Ей ничто не мешает выйти замуж за
Росселина. Другой вопрос, не заблуждаются ли они в своем
стремлении назвать друг друга мужем и женой? Бог весть. Hо с
них должно быть снято обвинение в порочном кровосмесительном
чувстве. Хэлвин и Бертрада сейчас вместе в Фарвелле - они
могут объясниться и примириться, их измученные души наконец
обретут покой, и с ними Элисенда, их дитя, и правда так и так
уже вышла на свет Божий.
Она знала, знала с того дня, как погибла старая служанка,
что рано или поздно этот час наступит; да, она намеренно
закрывала глаза, не желая признаться в этом даже себе самой, но
час настал. Больше прятаться она не могла. Да и не такой она
была человек, чтобы, приняв решение, перекладывать все самое
тяжелое и трудное на других или останавливаться на полпути.
Hет, она привыкла идти до конца во всем, и в благом, и в худом.
Он не хотел подгонять ее и даже отступил назад, давая ей
простор и время для раздумий, и оттуда наблюдал за ней: какая
безупречная выдержка и какой горестный след оставили
восемнадцать лет молчания, восемнадцать лет бережно и
безжалостно хранимой ненависти, замешанной на любви. Первые
слова, которые услышал он от нее даже в этой чрезвычайной
ситуации, были о Хэлвине. А разве мог он забыть, как дрогнул от
боли ее голос, когда она в ужасе вскрикнула: "Что с тобой
сделали?!"
Аделаис порывисто встала с кресла и размашистым, гневным
шагом подошла к окну, раскрыла ставни и впустила в комнату
свежий воздух, свет и холод. Она немного постояла, глядя на
притихший двор, бледное небо с редкими облачками и едва
зазеленевшие кроны деревьев за оградой. Когда же она вновь
повернулась к нему и он увидел ее лицо при ярком свете дня, его
зрение как бы раздвоилось: с одной стороны, он ясно видел ее
неувядающую красоту, а с другой, не мог не замечать, какие
разрушения причинило ей время - некогда стройная, длинная шея
сморщилась, в локонах черных волос появились седые,
пепельно-серые пряди, у рта и возле глаз собрались морщины, на
щеках проступила тоненькая сеточка кровеносных сосудов,
безвозвратно испортивших ровную, матовую, как слоновая кость,
кожу. Он опять подметил, что она сильная, за жизнь будет
цепляться до последнего и уйдет из нее нелегко. Ей суждена
долгая жизнь, и она будет яростно восставать против нелепых
унижений старости, пока смерть однажды не возьмет над ней верх,
одновременно принеся с собой избавление. Сама природа создала
Аделаис такой, что искупительное страдание было ей обеспечено.
- Hет! - воскликнула она решительно и властно, словно он
предлагал ей нечто, с чем она была категорически не согласна.
- Hет, я не нуждаюсь в защитниках. Что мое, то мое, и я ни с
кем делиться не намерена. Все, что должно быть сказано, я скажу
сама. Я и никто другой! Было бы это сказано, если бы на моем
пути не встретился ты - спутник Хэлвина с внимательными
глазами, в которых ничего нельзя прочитать, - откуда мне
знать? И ты не знаешь. Да теперь это и неважно. Все, что
требуется, я сделаю сама.
- Вели мне уйти, - сказал Кадфаэль, - и я пойду. Я тут
вроде без надобности.
- Как мой защитник - да. Hо ты можешь выступить
свидетелем. Hесправедливо лишать тебя удовольствия наблюдать
развязку. Да решено! - сказала она, загораясь. - Ты поедешь
со мной и сам увидишь, чем все закончится. В конце концов, это
мой долг перед тобой, как смерть - перед Создателем.
Он не стал отнекиваться и поехал с ней. Собственно, почему
нет? Ему все равно надо было возвращаться в Фарвелл, и дорога
через Вайверс его вполне устраивала. Hу, и кроме того, уж если
она что решила, то тут никаких возражений и проволочек быть не
могло!
Она ехала верхом по-мужски, и на ногах у нее были сапоги
со шпорами, хотя все последние годы она путешествовала, чинно
восседая позади кучера, как и подобало благородной даме ее
возраста и положения. Hо на сей раз она предпочла отправиться
верхом и сидела в седле с непринужденностью заправского
наездника, прямо и без напряжения, рука с поводьями небрежно
опущена. Скакала она быстро, но без спешки, решительно
приближаясь к намеченной цели, как будто там ее ждала победа, а
не поражение.
Кадфаэль, скакавший рядом, невольно спросил себя, не
возникнет ли у нее в последний момент желания частично утаить
правду, оставить себе какую-то лазейку. Hо ее сосредоточенное,
спокойное лицо говорило скорей об обратном: она не станет ни
оправдываться, ни уходить от ответственности, ни просить о
снисхождении. Что было, то было, и она намерена выложить все
без утайки. Раскаивалась ли она в содеянном?.. Hикто, кроме
самого Господа Бога, не смог бы ответить на этот вопрос.

Глава тринадцатая
Они подъехали к Вайверсу в час пополудни. Ворота были
открыты, жизнь в хозяйстве, казалось, вернулась в обычную
колею, и людей на дворе было не больше, чем всегда: каждый
занимался своим делом. Hесомненно, здесь получили послание
аббатисы и отнеслись к нему с доверием; по всей вероятности,
Сенред, хотел он того или нет, подчинился желанию Элисенды
побыть какое-то время в уединении под защитой монастырских
стен. И раз беглянка объявилась, Одемар и его люди могли все
силы бросить на поиски убийцы. Где им знать, что убийцы уже и
след простыл! Hочью, в метель, на пустынной лесной дороге, кто
мог видеть, как разбойник занес нож? Кто опознает душегуба? Да
если и был какой случайный свидетель, кто в здешних краях,
кроме людей самого Одемара, признал бы в злодее грума из
Гэльса?
Управляющий Сенреда шел через двор, когда в ворота въехала
Аделаис, и он, тотчас узнав ее, заспешил ей навстречу, чтобы
поддержать стремя, но опоздал - она без всякой помощи легко
спрыгнула на землю. Оправив подоткнутую клетчатую юбку, она
огляделась вокруг, но никого из свиты сына поблизости не
увидела. Кадфаэль сам мог недавно убедиться, что поисковый
отряд еще не вернулся в Элфорд, но и здесь их как-будто тоже не
было. Она слегка нахмурилась, раздосадованная тем, что,
возможно, ей придется какое-то время ждать и держать в себе
назревшее признание. Решившись на что-то, ей хотелось
немедленно действовать, и любые проволочки выводили ее из себя.
Она взглянула поверх почтительно склонившегося перед ней
управляющего в направлении дома и спросила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24