А эту тишину и добротный планктон она найдет на северо-востоке... И я, - тихо, но уверенно сказала Рябинина, - я скоро, наверное, поведу экспедицию тоже на северо-восток...
Они разговорились. Море сблизило их и породнило. Артем узнал, что Ирина Павловна (так звали его спутницу) собирается в конце этой осени уйти в экспедицию; что возвращается она из Архангельска, где печатали ее книгу; спешит в Мурманск, где ее ждет сын Сережка и на днях должен вернуться с промысла муж.
- И когда же вы надеетесь уйти в экспедицию? - спросил Пеклеванный.
- Думаю, через месяц, через два. Надо еще найти и приготовить судно.
- Но ведь на море война... И ваша мирная наука бессильна против торпед и снарядов. Кто оградит вас в открытом море?
- Северный флот, - не задумываясь ответила она и улыбнулась. - Хотя бы вот вы!..
На одной станции в купе вошел английский летчик, сбитый в недавнем воздушном бою над тундрой. Сам он выбросился с парашютом из кабины горящей "аэрокобры" и упал в болото неподалеку от станции. Солдаты вытащили его из чарусной пади, и теперь он направлялся на свой аэродром.
Англичанин вошел в купе, волоча за собой тяжелый меховой комбинезон, облепленный зеленым болотным цветением. У летчика было приятное лицо с юношеским румянцем во всю щеку и жидкие светлые волосы, гладко зачесанные к затылку. Уши, наверное, были обморожены и шелушились.
Летчик внес в купе едкий запах авиационного бензина и горелой кожи комбинезона. Он и сам, очевидно, понял это и, вежливо склонив голову, обратился в сторону женщины:
- I am sorry to have disturbed you1.
- That's all right2, - ответила Рябинина.
Достав смятую пачку сигарет, на которой была изображена охота на тигра в джунглях, летчик повертел в пальцах сигарету, но так и не закурил. Плечи у него вдруг как-то опустились, и он устало закрыл лицо ладонью. Может быть, ему сейчас вспомнилась снежная пыль взлетной площадки, холодный штурвал разбитой "аэрокобры", свистящие языки пламени, рвущиеся из моторов.
И когда он отвел ладонь, то вместо моложавого лица беззаботного томми Пеклеванный увидел по-стариковски хмурое лицо с плотно стиснутыми губами.
Англичанин провел рукой по волосам и сказал глухим голосом:
- К дьяволу! Здесь могут летать одни русские. Поверьте - это не только мое мнение. Я хорошо знаю, что такое "люфтваффе", и меня уже два раза сбивали. Но это было над Ла-Маншем. Я счастливый - мне повезло и в третий раз. Здесь. Но зато и такой обстановки, как здесь, еще нигде я не встречал... Эти ночи без сна, эти снежные заряды, эти наглые фрицы, которые не сворачивают с курса даже тогда, когда идешь на них в лоб!.. Нет, здесь небо не по мне!..
Он отцепил от ремня плоскую флягу, обтянутую кожей, и ко всем запахам, принесенным летчиком в купе, примешался еще один - запах крепкого ямайского рома. Англичанин вытер губы и, устало махнув рукой, повторил, ни к кому не обращаясь:
- К дьяволу!..
Заметив, что офицер смотрит на него удивленно, летчик подсел к нему ближе и без всяких предисловий, с горячностью и откровением, не свойственными англичанину, заговорил. Он сказал, что немецким самолетам требуется всего три с половиной минуты для того, чтобы подняться с финского аэродрома в Луостари и долететь до Мурманска. Эти месяцы, проведенные им в Заполярье, окончательно измотали его: приходится держать себя в постоянном напряжении. Он летал в полярном небе вместе, с русским асом Сгибневым... И, рассказав обо всем этом, летчик неожиданно пришел к мысли, что не понимает советских людей.
- Черт вас знает, - говорил он, опять открывая свою флягу, - где вы находите те выступы, что помогли вам так крепко вцепиться в эту землю!.. Да и стоит ли эта земля того, чтобы так за нее цепляться?.. Может быть, вы слышали про нашего писателя Дева Марлоу? В августе он пришел сюда с караваном транспортов. Так вот, он сказал такую вещь: "Если когда-нибудь придет мир, то пусть он скорее придет к людям Мурманска. Они заслужили его..."
Англичанин рванул комбинезон и закинул его на верхнюю полку.
- Я хочу, - почти выкрикнул он, - чтобы тот, кто не торопится с открытием второго фронта, хоть на один день сел в кабину "аэрокобры" и пролетел над Финмаркеном!.. Пусть он пролетит над Киркенесом, где огонь стоит стеною - плотнее, чем над Лондоном. Эта война - слишком рискованная игра, сэр!..
Артем сунул в рот короткую папиросу, машинально похлопал себя по карманам. Встал.
- Можете курить и здесь, - сказала Ирина Павловна.
- Нет, я решил прогуляться по вагону...
В тамбуре молодой матрос в тельняшке, с перекинутым через плечо куцым казенным полотенцем, торопливо досасывал махорочный окурок.
Дав офицеру прикурить, сказал весело:
- Мурманск уже скоро! - Он сказал это на местном наречии, делая ударение на втором слоге, и это решил запомнить Пеклеванный. - Мурмаши проедем, а там...
Вспомнив высказывание Дева Марлоу: "Если придет мир, то пусть он скорее придет к людям Мурманска", - лейтенант спросил:
- А что, товарищ, это правда, что немецкие самолеты всего в трех минутах полета от Мурманска?
- Да не считал, товарищ лейтенант, - ответил матрос. - Прилетают - это верно. Но мы тоже не в дровах найденные: наши миноносцы огонь откроют, так тут не только "мессершмитты", даже звезды, кажись, с неба летят... К слову скажем, за черникой или по грибы в сопки пойдешь - ну, почитай, в каждом болоте по крылу валяется!
Вагон на повороте качнуло, сильный, упругий порыв ветра распахнул тяжелую дверь. В тамбур косо хлестнули мокрые хлопья снега. С плеча матроса сорвало полотенце, он со смехом что-то сказал, но ветер и грохот колес заглушили голоc, и Артем по движению губ понял одно только слово: "Море!"
- Неужели море?..
Лейтенант шагнул к раскрытой двери. Короткий осенний день угасал, и на горизонте, начинавшем по-вечернему меркнуть, проступали только зубчатые очертания сопок, - моря еще не было видно.
Но в этом могучем порывистом дыхании ветра, ставшего вдруг соленым и влажным, Пеклеванный, как моряк, уже почувствовал близость своей судьбы военного океана.
Была поздняя осень 1943 года...
Карл Херзинг, молодой и ладно скроенный горный егерь, нехотя поднялся с койки, поправил в печке дрова. Ефрейтор Пауль Нишец остался лежать: он играл с маленьким пушистым котенком, которого выменял вчера в норвежском лесничестве на две болгарские сигареты. Давая кусать котенку свой большой грязный палец, Нишец лениво приговаривал:
- А ты не кусайся, стерва... Не кусайся, а то я тебе зубы-то вырву!
Херзинг сунул руки в карманы лыжных брюк, спокойно сказал:
- Слушай, Пауль: какого ты черта? Ведь уже двенадцатый час ночи, а ты еще не давал рапорта в Петсамо.
- Ну так что?
- Как "что"? Майор Френк - ты знаешь его лучше меня, - он опять распсихуется и пригонит сюда мотоциклистов...
Нишец отшвырнул котенка, встал - длинноногий и худосочный. Потянувшись и широко зевнув, он снова завалился на свой топчан, обитый толстым финским картоном.
- Позвони коменданту сам - сказал он, опять начиная дразнить котенка пальцем...
Карл Херзинг долго вращал ручку зуммера.
- Сволочи, эти финские шлюхи, - выругался он злобно. - Всегда спят на проводе или болтают со своими земляками из лыжного батальона.
- Покрути еще, - посоветовал ефрейтор. - В такое время линия бывает забита до отказа: офицеры с фронта звонят своим бабам в Лиинахамари или в Киркенес...
Наконец станция ответила, и Херзинг радостно заорал:
- Алло, курносая! Соедини с Петсамо... Да, со штабом кордонной службы... Алло, господин майор? У аппарата ефрейтор Нишец, кордон No 018! И, прикрыв трубку ладонью, засмеялся: - Ты лентяй, Пауль... Да, да, кордон No 018... Разрешите доложить, господин майор: на кордоне все благополучно, происшествий никаких нет. За сутки прошло мимо кордона сорок шесть машин, из них четыре финские... Да, да, Все спокойно. Нет, тихо... Благодарю, господин майор. Спокойной ночи, господин майор...
Херзинг повесил трубку.
- Ты лентяй, Пауль, - повторил он с явным удовольствием. - Сходи хоть - проверь шлагбаум.
- Ты моложе меня, - ответил ефрейтор, - сходи сам... В одной шелковой безрукавке, без оружия и без каски, солдат толкнул дверь ногой.
- О, черт! - он сразу отшатнулся назад, хватая со стенки тяжелый шмайсер. - Вставай, Пауль! Кто-то перебегает дорогу...
При ярком лунном свете было отчетливо видно, как темные лохматые фигуры перемахивают ленту шоссе и быстро скатываются под крутой откос.
- Обожди стрелять, - сказал Нишец. - Если это не бежавшие из лагеря пленные, то, может быть, финские дезертиры. А они...
- Ты дурак, Пауль! - ответил Карл Херзинг, и в ту же минуту, сотрясая плечи егеря, в его руках запрыгал и дробно забился грохочущий огнем автомат:
"Та-та-та-та-. та-та-та... та-та... та-та!"
- Стреляй, Пауль? Это ведь русские!..
Огненная струя, зигзагом пройдя над головами людей, выстригла верхушки тощих кустарников. Потом унеслись в темноту тундры яркие нити трассирующих пуль и по камням вдруг зашлепало: шпок... шпок... шпок...
- Пригнись, братцы! - выкрикнул кто-то. - Он, паразит, разрывными шпарит!..
Сержант Константин Никонов, замыкая цепочку разведчиков, ободряюще приговаривал:
- Быстрее, ребята! Бегом, бегом надо... Это все - чепуха, проскочим...
Автоматные очереди, пущенные с кордона наугад, почти вслепую, эти суматошные очереди скоро затихли, и отряд снова двинулся шагом.
- Вот дурацкая лощина, - сказал лейтенант Ярцев, - как ни крутись, а через нее всегда вылезаешь на этот кордон. Ну ладно, на этот раз обошлось...
Ночной мрак поглощал в себе все шорохи, все тени, все опасения. Лейтенант Ярцев (его узнавали в темноте лишь по голосу, ибо он был ничем не отличим от других: сапоги, ватник да каска) выводил своих людей к морю. Кончался очередной рейд по тылам противника, по территории сразу двух государств - Финляндии и Норвегии, рейд страшный, мучительный, рискованный. Тринадцать могил отметили путь отряда, и полярные волки уже воют, наверное, над ними, стараясь лапами разворотить над мертвецами заботливо уложенные камни...
- Костя, - позвал Ярцев сержанта Никонова, - ты помнишь, мы проходили здесь в сорок первом? Тогда нас осталось только двое.
- Помню, товарищ лейтенант.
- Вот и я помню, что где-то здесь мы вляпались в трясину. Я буду немного сворачивать вправо - может, там и нет болота?..
- Только бы не сбиться с пути, - сказал Никонов, взглянув на компас, Скажите, в каком месте нас будут снимать?
- Как всегда: в бухте Святой Магдалины.
- Там удобное место, хорошая отмель, - ответил сержант, и Ярцев, дружески хлопнув его по плечу, побежал в голову отряда...
Никонов подкинул на спине рюкзак, нащупал перед собой спину впереди идущего:
- Кто это, а?
- Да я, товарищ сержант, - Борька Шухов...
Хрустел под ногами гравий. С обрывистых откосов при любом неосторожном шаге шумно осыпались каменистые оползни. Фирновые зерна скрипели под сапогами тонко и жалобно.
Шли молча. Шли час, шли другой.
В самом хвосте растянутой цепочки людей ворковал хриплый шепоток:
- Товарищ сержант, вы это напрасно думаете, что зайца надо сначала в уксусе вымачивать...
- Шухов, ты потише, - отвечал голос Никонова.
- Да я тихо... Так вот, я и говорю, что заяц и без того хорош. А ежели его еще с печеной картошкой...
- Тихо, я тебе сказал.
- Да с печеной картошкой, говорю. Да еще - маленькую!
- Замолчи, Борька, или я тебя по затылку огрею!..
И вдруг тишину ночи прорезал чей-то испуганный вскрик, впереди послышалась приглушенная брань. Отряд все-таки попал в болото. Никонов схватился рукой за куст, но под ногами у него что-то захрустело (лед! догадался он), и тело разведчика сразу поползло куда-то в противную вязкую глубину. В лицо ударило застоявшейся гнилью. Кто-то обхватил его за шею Никонов отбросил эту руку:
- Дурак, не за меня, за кусты хватайся!..
Хрипя, захлебываясь и ругаясь, разведчики барахтались в растревоженном месиве тундровой трясины. Разбитые осколки льда резали им лица и руки.
- Береги оружие! - командовал Ярцев. - Самое главное - автоматы...
Казалось, что здесь и конец. Чем больше дергался человек, стараясь вырваться из гнусного плена, тем больше трясина схватывала его, затягивая в вонючую топь.
- Руку, - молил кто-то, - дай руку!
- Гришка, это ты? Держись за меня, здесь суше...
- Вот кочка. Лезь на кочку...
- Да не ори ты - тише надо!
"Хлюп-хлюп", - чавкала трясина. "Дзинь-крак", - звонко раскалывался лед. Поднимая над собой автоматы, разведчики изнемогали в этой борьбе, когда послышался голос лейтенанта Ярцева:
- Ко мне, ко мне, - здесь уже дно.
Разведчики выбрались из трясины и долго еще лежали плашмя, жадно вдыхая холодный воздух. Пахучая грязь облепляла их одежду, она отваливалась тяжелыми комьями при каждом движении. В сапогах, наполненных водой, скрутились и резали ноги заковрижевшие за эти дни портянки.
- Автоматы при всех? - спросил Ярцев, обходя людей и пересчитывая их. - Десять... двенадцать... четырнадцать со мною. А где же пятнадцатый?
Все притихли, с ненавистью поглядев назад, где под синим светом луны лежала проклятая трясина - кочковатая, взъерошенная пучками острых кустов, взбудораженно бурлящая пузырями, которые с бульканьем лопались на поверхности. А вдалеке темнели острые зубцы гор, и ветер со стороны океана гудел порывисто и тревожно...
Лейтенант Ярцев еще раз пересчитал людей.
- Нет одного, - сказал он, как бы невзначай скидывая с головы каску. Проклятое болото!
- Борьки нет, - подсказали из темноты, - Шухова нету...
Никонов коротко и судорожно вздохнул:
- Ну всё... А как он жрать хотел, братцы! Всю дорогу о жратве мне молол...
Лейтенант Ярцев подозвал к себе радиста.
- Четырнадцать, - кратко сказал он. - Будешь передавать на базу, скажи - четырнадцать. Идем к бухте Святой Магдалины. В срок будем на месте.
- Есть, четырнадцать, - ответил радист.
- А ведь еще недавно нас было двадцать восемь, - глухо отозвался кто-то в темноте. - Двадцать восемь, а теперь минус...
Никонов резко остановил его:
- Заткнись ты, математик!..
Радист передал на базу сообщение и по приказу Ярцева утопил рацию в болоте, - теперь она была не нужна: отряд находился уже близко у цели. Лейтенант велел разделить на всех последнюю банку консервов и, включив фонарик, сел в отдалении на кочку - стал внимательно изучать карту.
- Посмотрите по рюкзакам и карманам, - сказал он, - может, у кого-нибудь завалялись сухари или галеты. Впереди лежат горы - надо как следует подкрепиться...
Никонов вынул из ножен трофейный немецкий тесак, зажал меж колен пузатую банку с американской тушенкой. Тесак со скрежетом резал чикагскую жесть.
- Подходи, - приказал сержант, на ощупь вставляя тесак обратно в ножны. - Бери каждый для себя...
К нему из темноты подползали на корточках и подходили шумно дышавшие тени разведчиков:
- Рукой брать, что ли?
- Вилку еще тебе. Тоже мне - барин!
- В нашем-то ресторане все больше пальцами...
- Ой, братцы, кажись, много себе зацапал!
- Жаден ты. Отбавь.
Никонов повернулся к Ярцеву:
- Товарищ лейтенант, а вы?
Ярцев погасил фонарь, сложил шелестевшую в темноте провощенную карту:
- Вы там мне тоже малость оставьте.
Помолчал и добавил:
- На донышке...
Поев и испытывая по-прежнему голод, разведчики проверили оружие, подтянули снаряжение. Никонов закинул в кусты пустую банку.
- Теперь курнуть бы, - буркнул он недовольно.
Быстро - по команде - собрались в путь. Тронулись легким, неслышным шагом. Восьмой день пути - скоро уже конец этому тяжкому рейду. А потом база: заслуженный отдых, письма от родных, чистые простыни на койках, а может быть, и путевка на курорт в Мурмаши.
Хорошая жизнь, честное слово!..
Они уже подходили к морю, когда вдали послышался лай собаки, и две красные ракеты плавно выплыли из-за скалистого гребня, освещая низину.
- Ложись!..
Никонов залег рядом с Ярцевым, сказал:
- Сработал немецкий кордон. Теперь они с собаками возьмут нас.
- Не возьмут, - отмахнулся Ярцев. - Просочимся... Скажи ребятам, чтобы были наготове и не волновались,
- А мы и так не волнуемся, товарищ лейтенант, - ответил из темноты чей-то молодой и задорный голос.
Накрывшись плащ-палаткой, чтобы не было видно света снаружи, Ярцев еще раз взглянул на карту. Это была отличная карта, выпущенная германским генштабом накануне захвата Норвегии: на ней были указаны даже самые малоизвестные горные тропы, и лейтенант выбрал среди них одну, самую трудную, но, как ему казалось, и самую верную...
- А моряки не подведут нас?
- Не знаю, - тихо рассмеялся Ярцев. - Это надо спросить у тебя: ты же сам моряк.
- Вернее - был, - ответил Никонов, и отряд тронулся дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Они разговорились. Море сблизило их и породнило. Артем узнал, что Ирина Павловна (так звали его спутницу) собирается в конце этой осени уйти в экспедицию; что возвращается она из Архангельска, где печатали ее книгу; спешит в Мурманск, где ее ждет сын Сережка и на днях должен вернуться с промысла муж.
- И когда же вы надеетесь уйти в экспедицию? - спросил Пеклеванный.
- Думаю, через месяц, через два. Надо еще найти и приготовить судно.
- Но ведь на море война... И ваша мирная наука бессильна против торпед и снарядов. Кто оградит вас в открытом море?
- Северный флот, - не задумываясь ответила она и улыбнулась. - Хотя бы вот вы!..
На одной станции в купе вошел английский летчик, сбитый в недавнем воздушном бою над тундрой. Сам он выбросился с парашютом из кабины горящей "аэрокобры" и упал в болото неподалеку от станции. Солдаты вытащили его из чарусной пади, и теперь он направлялся на свой аэродром.
Англичанин вошел в купе, волоча за собой тяжелый меховой комбинезон, облепленный зеленым болотным цветением. У летчика было приятное лицо с юношеским румянцем во всю щеку и жидкие светлые волосы, гладко зачесанные к затылку. Уши, наверное, были обморожены и шелушились.
Летчик внес в купе едкий запах авиационного бензина и горелой кожи комбинезона. Он и сам, очевидно, понял это и, вежливо склонив голову, обратился в сторону женщины:
- I am sorry to have disturbed you1.
- That's all right2, - ответила Рябинина.
Достав смятую пачку сигарет, на которой была изображена охота на тигра в джунглях, летчик повертел в пальцах сигарету, но так и не закурил. Плечи у него вдруг как-то опустились, и он устало закрыл лицо ладонью. Может быть, ему сейчас вспомнилась снежная пыль взлетной площадки, холодный штурвал разбитой "аэрокобры", свистящие языки пламени, рвущиеся из моторов.
И когда он отвел ладонь, то вместо моложавого лица беззаботного томми Пеклеванный увидел по-стариковски хмурое лицо с плотно стиснутыми губами.
Англичанин провел рукой по волосам и сказал глухим голосом:
- К дьяволу! Здесь могут летать одни русские. Поверьте - это не только мое мнение. Я хорошо знаю, что такое "люфтваффе", и меня уже два раза сбивали. Но это было над Ла-Маншем. Я счастливый - мне повезло и в третий раз. Здесь. Но зато и такой обстановки, как здесь, еще нигде я не встречал... Эти ночи без сна, эти снежные заряды, эти наглые фрицы, которые не сворачивают с курса даже тогда, когда идешь на них в лоб!.. Нет, здесь небо не по мне!..
Он отцепил от ремня плоскую флягу, обтянутую кожей, и ко всем запахам, принесенным летчиком в купе, примешался еще один - запах крепкого ямайского рома. Англичанин вытер губы и, устало махнув рукой, повторил, ни к кому не обращаясь:
- К дьяволу!..
Заметив, что офицер смотрит на него удивленно, летчик подсел к нему ближе и без всяких предисловий, с горячностью и откровением, не свойственными англичанину, заговорил. Он сказал, что немецким самолетам требуется всего три с половиной минуты для того, чтобы подняться с финского аэродрома в Луостари и долететь до Мурманска. Эти месяцы, проведенные им в Заполярье, окончательно измотали его: приходится держать себя в постоянном напряжении. Он летал в полярном небе вместе, с русским асом Сгибневым... И, рассказав обо всем этом, летчик неожиданно пришел к мысли, что не понимает советских людей.
- Черт вас знает, - говорил он, опять открывая свою флягу, - где вы находите те выступы, что помогли вам так крепко вцепиться в эту землю!.. Да и стоит ли эта земля того, чтобы так за нее цепляться?.. Может быть, вы слышали про нашего писателя Дева Марлоу? В августе он пришел сюда с караваном транспортов. Так вот, он сказал такую вещь: "Если когда-нибудь придет мир, то пусть он скорее придет к людям Мурманска. Они заслужили его..."
Англичанин рванул комбинезон и закинул его на верхнюю полку.
- Я хочу, - почти выкрикнул он, - чтобы тот, кто не торопится с открытием второго фронта, хоть на один день сел в кабину "аэрокобры" и пролетел над Финмаркеном!.. Пусть он пролетит над Киркенесом, где огонь стоит стеною - плотнее, чем над Лондоном. Эта война - слишком рискованная игра, сэр!..
Артем сунул в рот короткую папиросу, машинально похлопал себя по карманам. Встал.
- Можете курить и здесь, - сказала Ирина Павловна.
- Нет, я решил прогуляться по вагону...
В тамбуре молодой матрос в тельняшке, с перекинутым через плечо куцым казенным полотенцем, торопливо досасывал махорочный окурок.
Дав офицеру прикурить, сказал весело:
- Мурманск уже скоро! - Он сказал это на местном наречии, делая ударение на втором слоге, и это решил запомнить Пеклеванный. - Мурмаши проедем, а там...
Вспомнив высказывание Дева Марлоу: "Если придет мир, то пусть он скорее придет к людям Мурманска", - лейтенант спросил:
- А что, товарищ, это правда, что немецкие самолеты всего в трех минутах полета от Мурманска?
- Да не считал, товарищ лейтенант, - ответил матрос. - Прилетают - это верно. Но мы тоже не в дровах найденные: наши миноносцы огонь откроют, так тут не только "мессершмитты", даже звезды, кажись, с неба летят... К слову скажем, за черникой или по грибы в сопки пойдешь - ну, почитай, в каждом болоте по крылу валяется!
Вагон на повороте качнуло, сильный, упругий порыв ветра распахнул тяжелую дверь. В тамбур косо хлестнули мокрые хлопья снега. С плеча матроса сорвало полотенце, он со смехом что-то сказал, но ветер и грохот колес заглушили голоc, и Артем по движению губ понял одно только слово: "Море!"
- Неужели море?..
Лейтенант шагнул к раскрытой двери. Короткий осенний день угасал, и на горизонте, начинавшем по-вечернему меркнуть, проступали только зубчатые очертания сопок, - моря еще не было видно.
Но в этом могучем порывистом дыхании ветра, ставшего вдруг соленым и влажным, Пеклеванный, как моряк, уже почувствовал близость своей судьбы военного океана.
Была поздняя осень 1943 года...
Карл Херзинг, молодой и ладно скроенный горный егерь, нехотя поднялся с койки, поправил в печке дрова. Ефрейтор Пауль Нишец остался лежать: он играл с маленьким пушистым котенком, которого выменял вчера в норвежском лесничестве на две болгарские сигареты. Давая кусать котенку свой большой грязный палец, Нишец лениво приговаривал:
- А ты не кусайся, стерва... Не кусайся, а то я тебе зубы-то вырву!
Херзинг сунул руки в карманы лыжных брюк, спокойно сказал:
- Слушай, Пауль: какого ты черта? Ведь уже двенадцатый час ночи, а ты еще не давал рапорта в Петсамо.
- Ну так что?
- Как "что"? Майор Френк - ты знаешь его лучше меня, - он опять распсихуется и пригонит сюда мотоциклистов...
Нишец отшвырнул котенка, встал - длинноногий и худосочный. Потянувшись и широко зевнув, он снова завалился на свой топчан, обитый толстым финским картоном.
- Позвони коменданту сам - сказал он, опять начиная дразнить котенка пальцем...
Карл Херзинг долго вращал ручку зуммера.
- Сволочи, эти финские шлюхи, - выругался он злобно. - Всегда спят на проводе или болтают со своими земляками из лыжного батальона.
- Покрути еще, - посоветовал ефрейтор. - В такое время линия бывает забита до отказа: офицеры с фронта звонят своим бабам в Лиинахамари или в Киркенес...
Наконец станция ответила, и Херзинг радостно заорал:
- Алло, курносая! Соедини с Петсамо... Да, со штабом кордонной службы... Алло, господин майор? У аппарата ефрейтор Нишец, кордон No 018! И, прикрыв трубку ладонью, засмеялся: - Ты лентяй, Пауль... Да, да, кордон No 018... Разрешите доложить, господин майор: на кордоне все благополучно, происшествий никаких нет. За сутки прошло мимо кордона сорок шесть машин, из них четыре финские... Да, да, Все спокойно. Нет, тихо... Благодарю, господин майор. Спокойной ночи, господин майор...
Херзинг повесил трубку.
- Ты лентяй, Пауль, - повторил он с явным удовольствием. - Сходи хоть - проверь шлагбаум.
- Ты моложе меня, - ответил ефрейтор, - сходи сам... В одной шелковой безрукавке, без оружия и без каски, солдат толкнул дверь ногой.
- О, черт! - он сразу отшатнулся назад, хватая со стенки тяжелый шмайсер. - Вставай, Пауль! Кто-то перебегает дорогу...
При ярком лунном свете было отчетливо видно, как темные лохматые фигуры перемахивают ленту шоссе и быстро скатываются под крутой откос.
- Обожди стрелять, - сказал Нишец. - Если это не бежавшие из лагеря пленные, то, может быть, финские дезертиры. А они...
- Ты дурак, Пауль! - ответил Карл Херзинг, и в ту же минуту, сотрясая плечи егеря, в его руках запрыгал и дробно забился грохочущий огнем автомат:
"Та-та-та-та-. та-та-та... та-та... та-та!"
- Стреляй, Пауль? Это ведь русские!..
Огненная струя, зигзагом пройдя над головами людей, выстригла верхушки тощих кустарников. Потом унеслись в темноту тундры яркие нити трассирующих пуль и по камням вдруг зашлепало: шпок... шпок... шпок...
- Пригнись, братцы! - выкрикнул кто-то. - Он, паразит, разрывными шпарит!..
Сержант Константин Никонов, замыкая цепочку разведчиков, ободряюще приговаривал:
- Быстрее, ребята! Бегом, бегом надо... Это все - чепуха, проскочим...
Автоматные очереди, пущенные с кордона наугад, почти вслепую, эти суматошные очереди скоро затихли, и отряд снова двинулся шагом.
- Вот дурацкая лощина, - сказал лейтенант Ярцев, - как ни крутись, а через нее всегда вылезаешь на этот кордон. Ну ладно, на этот раз обошлось...
Ночной мрак поглощал в себе все шорохи, все тени, все опасения. Лейтенант Ярцев (его узнавали в темноте лишь по голосу, ибо он был ничем не отличим от других: сапоги, ватник да каска) выводил своих людей к морю. Кончался очередной рейд по тылам противника, по территории сразу двух государств - Финляндии и Норвегии, рейд страшный, мучительный, рискованный. Тринадцать могил отметили путь отряда, и полярные волки уже воют, наверное, над ними, стараясь лапами разворотить над мертвецами заботливо уложенные камни...
- Костя, - позвал Ярцев сержанта Никонова, - ты помнишь, мы проходили здесь в сорок первом? Тогда нас осталось только двое.
- Помню, товарищ лейтенант.
- Вот и я помню, что где-то здесь мы вляпались в трясину. Я буду немного сворачивать вправо - может, там и нет болота?..
- Только бы не сбиться с пути, - сказал Никонов, взглянув на компас, Скажите, в каком месте нас будут снимать?
- Как всегда: в бухте Святой Магдалины.
- Там удобное место, хорошая отмель, - ответил сержант, и Ярцев, дружески хлопнув его по плечу, побежал в голову отряда...
Никонов подкинул на спине рюкзак, нащупал перед собой спину впереди идущего:
- Кто это, а?
- Да я, товарищ сержант, - Борька Шухов...
Хрустел под ногами гравий. С обрывистых откосов при любом неосторожном шаге шумно осыпались каменистые оползни. Фирновые зерна скрипели под сапогами тонко и жалобно.
Шли молча. Шли час, шли другой.
В самом хвосте растянутой цепочки людей ворковал хриплый шепоток:
- Товарищ сержант, вы это напрасно думаете, что зайца надо сначала в уксусе вымачивать...
- Шухов, ты потише, - отвечал голос Никонова.
- Да я тихо... Так вот, я и говорю, что заяц и без того хорош. А ежели его еще с печеной картошкой...
- Тихо, я тебе сказал.
- Да с печеной картошкой, говорю. Да еще - маленькую!
- Замолчи, Борька, или я тебя по затылку огрею!..
И вдруг тишину ночи прорезал чей-то испуганный вскрик, впереди послышалась приглушенная брань. Отряд все-таки попал в болото. Никонов схватился рукой за куст, но под ногами у него что-то захрустело (лед! догадался он), и тело разведчика сразу поползло куда-то в противную вязкую глубину. В лицо ударило застоявшейся гнилью. Кто-то обхватил его за шею Никонов отбросил эту руку:
- Дурак, не за меня, за кусты хватайся!..
Хрипя, захлебываясь и ругаясь, разведчики барахтались в растревоженном месиве тундровой трясины. Разбитые осколки льда резали им лица и руки.
- Береги оружие! - командовал Ярцев. - Самое главное - автоматы...
Казалось, что здесь и конец. Чем больше дергался человек, стараясь вырваться из гнусного плена, тем больше трясина схватывала его, затягивая в вонючую топь.
- Руку, - молил кто-то, - дай руку!
- Гришка, это ты? Держись за меня, здесь суше...
- Вот кочка. Лезь на кочку...
- Да не ори ты - тише надо!
"Хлюп-хлюп", - чавкала трясина. "Дзинь-крак", - звонко раскалывался лед. Поднимая над собой автоматы, разведчики изнемогали в этой борьбе, когда послышался голос лейтенанта Ярцева:
- Ко мне, ко мне, - здесь уже дно.
Разведчики выбрались из трясины и долго еще лежали плашмя, жадно вдыхая холодный воздух. Пахучая грязь облепляла их одежду, она отваливалась тяжелыми комьями при каждом движении. В сапогах, наполненных водой, скрутились и резали ноги заковрижевшие за эти дни портянки.
- Автоматы при всех? - спросил Ярцев, обходя людей и пересчитывая их. - Десять... двенадцать... четырнадцать со мною. А где же пятнадцатый?
Все притихли, с ненавистью поглядев назад, где под синим светом луны лежала проклятая трясина - кочковатая, взъерошенная пучками острых кустов, взбудораженно бурлящая пузырями, которые с бульканьем лопались на поверхности. А вдалеке темнели острые зубцы гор, и ветер со стороны океана гудел порывисто и тревожно...
Лейтенант Ярцев еще раз пересчитал людей.
- Нет одного, - сказал он, как бы невзначай скидывая с головы каску. Проклятое болото!
- Борьки нет, - подсказали из темноты, - Шухова нету...
Никонов коротко и судорожно вздохнул:
- Ну всё... А как он жрать хотел, братцы! Всю дорогу о жратве мне молол...
Лейтенант Ярцев подозвал к себе радиста.
- Четырнадцать, - кратко сказал он. - Будешь передавать на базу, скажи - четырнадцать. Идем к бухте Святой Магдалины. В срок будем на месте.
- Есть, четырнадцать, - ответил радист.
- А ведь еще недавно нас было двадцать восемь, - глухо отозвался кто-то в темноте. - Двадцать восемь, а теперь минус...
Никонов резко остановил его:
- Заткнись ты, математик!..
Радист передал на базу сообщение и по приказу Ярцева утопил рацию в болоте, - теперь она была не нужна: отряд находился уже близко у цели. Лейтенант велел разделить на всех последнюю банку консервов и, включив фонарик, сел в отдалении на кочку - стал внимательно изучать карту.
- Посмотрите по рюкзакам и карманам, - сказал он, - может, у кого-нибудь завалялись сухари или галеты. Впереди лежат горы - надо как следует подкрепиться...
Никонов вынул из ножен трофейный немецкий тесак, зажал меж колен пузатую банку с американской тушенкой. Тесак со скрежетом резал чикагскую жесть.
- Подходи, - приказал сержант, на ощупь вставляя тесак обратно в ножны. - Бери каждый для себя...
К нему из темноты подползали на корточках и подходили шумно дышавшие тени разведчиков:
- Рукой брать, что ли?
- Вилку еще тебе. Тоже мне - барин!
- В нашем-то ресторане все больше пальцами...
- Ой, братцы, кажись, много себе зацапал!
- Жаден ты. Отбавь.
Никонов повернулся к Ярцеву:
- Товарищ лейтенант, а вы?
Ярцев погасил фонарь, сложил шелестевшую в темноте провощенную карту:
- Вы там мне тоже малость оставьте.
Помолчал и добавил:
- На донышке...
Поев и испытывая по-прежнему голод, разведчики проверили оружие, подтянули снаряжение. Никонов закинул в кусты пустую банку.
- Теперь курнуть бы, - буркнул он недовольно.
Быстро - по команде - собрались в путь. Тронулись легким, неслышным шагом. Восьмой день пути - скоро уже конец этому тяжкому рейду. А потом база: заслуженный отдых, письма от родных, чистые простыни на койках, а может быть, и путевка на курорт в Мурмаши.
Хорошая жизнь, честное слово!..
Они уже подходили к морю, когда вдали послышался лай собаки, и две красные ракеты плавно выплыли из-за скалистого гребня, освещая низину.
- Ложись!..
Никонов залег рядом с Ярцевым, сказал:
- Сработал немецкий кордон. Теперь они с собаками возьмут нас.
- Не возьмут, - отмахнулся Ярцев. - Просочимся... Скажи ребятам, чтобы были наготове и не волновались,
- А мы и так не волнуемся, товарищ лейтенант, - ответил из темноты чей-то молодой и задорный голос.
Накрывшись плащ-палаткой, чтобы не было видно света снаружи, Ярцев еще раз взглянул на карту. Это была отличная карта, выпущенная германским генштабом накануне захвата Норвегии: на ней были указаны даже самые малоизвестные горные тропы, и лейтенант выбрал среди них одну, самую трудную, но, как ему казалось, и самую верную...
- А моряки не подведут нас?
- Не знаю, - тихо рассмеялся Ярцев. - Это надо спросить у тебя: ты же сам моряк.
- Вернее - был, - ответил Никонов, и отряд тронулся дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17