.." и так далее. Вот в чем дело.
Механики по своему отношению к машине на самом деле ничем не отличались от
отношения инструкции к машине или от меня, привезшего ее к ним. Мы все были
зрителями. И меня осенило, что не существует инструкции по настоящему уходу
за мотоциклом, то есть по самому важному аспекту. Забота о том, что
делаешь, либо считается несущественной, либо принимается как должное.
Наверное, в нынешнем путешествии нам следует это замечать, чуть-чуть
исследовать: найдутся ли у нас в этом странном разграничении того, что
человек есть, и того, что он делает, какие-то ключи к тому, что же, к
чертям собачьим, пошло не так в нашем двадцатом столетии. Я не хочу
торопить события. Спешка сама по себе -- отрава двадцатого века. Если
хочешь что-то поторопить, значит, тебе больше нет до этого дела, и ты
хочешь перейти к чему-то другому. Мне хочется приступить к этой задаче
медленно, но осторожно и тщательно -- с тем же отношением, которое
появилось у меня перед тем, как я нашел срезанныи штифт. Не я, а то мое
отношение нашло его -- и ничто иное.
Я вдруг замечаю, что земля сплющилась в эвклидову плоскость. Ни
холмика, ни бугорка. Значит, въехали в Долину Ред-Ривер. Скоро окажемся в
Дакотах.
3
К тому времени, как мы выезжаем из Долины Ред-Ривер, грозовые тучи --
повсюду; они чуть ли не накрывают нас.
Мы с Джоном обсудили ситуацию в Брекенридже и решили двигаться дальше,
пока не придется остановиться совсем.
Осталось уже недолго. Солнце скрылось, ветер дует холодом, и нас
окружает призрачная стена различных оттенков серого.
Она громадна и подавляет собой все остальное. Прерия здесь тоже
огромна, но огромность этой серой массы, готовой опуститься сверху, пугает.
Мы полностью в ее власти. Когда и где она обрушится на нас -- не нам
определять. Мы можем только наблюдать, как она придвигается все ближе и
ближе.
Немного раньше -- там, где самая темная часть серого сомкнулась с
землей, -- виднелся городок: какие-то домики, водокачка; теперь они
исчезли. Скоро нас накроет. Я уже не вижу никаких населенных пунктов, и
просто придется мчаться во всю.
Я подтягиваюсь к Джону и выбрасываю вперед руку: полный вперед! Он
кивает и рвет вперед. Я даю ему небольшую фору и приноравливаюсь к его
скорости. Машина реагирует прекрасно -- семьдесят... восемьдесят...
восемьдесят пять... Вот теперь мы по-настоящему чувствуем ветер, и я
опускаю голову, чтобы уменьшить сопротивление... Девяносто. Стрелка
спидометра качается туда-сюда, но на тахе -- постоянные девять тысяч... под
девяносто пять миль в час... а мы держим эту скорость... движемся. Уже не
сосредоточишься на обочинах... Я протягиваю руку и щелкаю выключателем
фары. Все равно нужно. Безопасности ради. Слишком темно.
Мы несемся по открытой плоской равнине: ни единой машины, лишь кое-где
-- деревья, но дорога -- гладкая, чистая, и двигатель звучит плотно, как
при высоком числе оборотов в минуту: с ним все в порядке. Становится все
темнее и темнее.
Вспышка и "бу-буммм" грома: одно сразу за другим. Я вздрагиваю, голова
Криса прижата к моей спине. Несколько предупредительных капель дождя... при
такой скорости они -- как иголки. Вторая вспышка -- БАММ, и все вокруг --
ясно... а потом, в ясности следующей вспышки -- та ферма... та мельница...
о Господи, он был здесь!.. сбросить газ... это его дорога... забор и
деревья... а скорость падает до семидесяти, потом -- шестьдесят, пятьдесят
пять, и я держу ее.
-- Почему мы тормозим? -- кричит Крис.
-- Слишком быстро!
-- Нет!
Я киваю, что да.
Домик и водокачка промелькнули мимо, и теперь появляются небольшая
дренажная канава и перекресток с дорогой, уводящей к горизонту. Да...
думаю, правильно. Так оно и есть.
-- Они уже далеко! -- вопит Крис. -- Догоняй!
Я мотаю головой из стороны в сторону.
-- Почему? -- вопит он.
-- Опасно!
-- Они уехали!
-- Подождут.
-- Быстрее!
-- Нет. -- Я качаю головой. Просто смутное чувство. На мотоцикле таким
чувствам начинаешь доверять, и мы остаемся на пятидесяти пяти.
Начинается дождь, но впереди я замечаю огоньки города... Я знал, что
он здесь будет.
Когда мы подъезкаем, Джон и Сильвия уже ждут нас под первым деревом у
дороги.
-- Что с вами случилось?
-- Сбросили скорость.
-- Это мы поняли. Что-то не так?
-- Нет. Давайте выбираться из-под дождя.
Джон говорит, что на противоположной окраине есть мотель, но я
отвечаю, что есть мотель и получше, если повернуть направо по дороге,
обсаженной тополями, через несколько кварталов отсюда.
Мы сворачиваем к тополям и проезжаем несколько кварталов -- появляется
небольшой мотель. Внутри, в конторе, Джон озирается и произносит:
-- Это действительно хорошее место. Когда ты здесь был до этого?
-- Не помню, -- отвечаю я.
-- Откуда ты тогда про него знаешь?
-- Интуиция.
Он смотрит на Сильвию и качает головой.
Сильвия уже некоторое время наблюдает за мной. Она замечает, как
слегка дрожат мои руки, когда я расписываюсь в книге регистрации.
-- Ты ужасно бледный, -- говорит она. -- Это на тебя молния так
подействовала?
-- Нет.
-- Ты как привидение увидел.
Джон и Крис смотрят на меня, и я отворачиваюсь от них к двери. Дождь
по-прежнему как из ведра, но мы делаем рывок к своим комнатам. Все наши
вещи на мотоциклах укрыты, и мы пережидаем грозу -- потом заберем.
Дождь заканчивается, небо немножко светлеет. Но со двора мотеля я
вижу, как за тополями почти совсем собралась другая тьма -- ночная. Мы идем
в город, ужинаем, а когда возвращаемся, я чувствую, как дневная усталость
по-настоящему наваливается на меня.
Мы почти неподвижно отдыхаем в металлических креслах во дворе мотеля,
медленно допивая пинту виски, которую Джон принес из холодильника мотеля
вместе с какими-то закусками. Виски проходит внутрь медленно и приятно.
Прохладный ночной ветерок постукивает листочками тополей вдоль дороги.
Крис спрашивает, что мы будем делать дальше. Этого пацана ничего не
утомляет. Новизна и странность обстановки возбуждают его, и он хочет, чтобы
мы пели песни, как они это делали в лагере.
-- Мы не очень хорошо поем песни, -- говорит Джон.
-- Тогда давайте рассказытать истории. -- Крис задумывается. -- А вы
знаете что-нибудь интересное о привидениях? Все пацаны в нашем домике
рассказывали по ночам о привидениях.
-- Лучше ты нам расскажи, -- просит Джон.
И он рассказывает. Слушать его истории довольно забавно. Некоторые я
не слышал с тех пор, как сам был в его возрасте. Я говорю ему об этом, и он
хочет послушать мои истории, но я ни одной не помню.
Немного погодя он спрашивает:
-- Ты веришь в привидения?
-- Нет, -- отвечаю я.
-- Почему?
-- Потому что они не-на-уч-ны.
Мой тон заставляет Джона улыбнуться.
-- В них не содержится материи, -- продолжаю я, -- и нет энергии -- а,
следовательно, согласно законам науки, они не существуют нигде, кроме как в
умах людей.
Виски, усталость и ветер в деревьях начинают мешаться у меня в голове.
-- Конечно, -- прибавляю я, -- законы науки тоже не содержат в себе
материи и не имеют энергии, и, следовательно, не существуют нигде, кроме
людских умов. Лучше всего сохранить целиком научный подход ко всему вместе
и отказаться верить и в привидения, и в научные законы. Только так будешь в
безопасности. Для веры во что-то остается очень немного места, но это --
тоже научный подход.
-- Я не понимаю, о чем ты говоришь, -- отвечает Крис.
-- Я просто резвлюсь.
У Криса опускаются руки, когда я так разговариваю, но не думаю, что он
обижается.
-- Один пацан из Христианского союза молодежи говорит, что он верит.
-- Он просто тебя дурачит.
-- Ничего не дурачит. Он сказал, что если людей правильно не
похоронили, их призраки возвращаются, чтобы преследовать других людей. Он
правда в это верит.
-- Он тебя просто дурачит, -- повторяю я.
-- Как его зовут? -- спрашивает Сильвия.
-- Том Белый Медведь.
Мы с Джоном переглядываемся, внезапно вспомнив одно и то же.
-- А-а-а, индеец! -- говорит он.
Я смеюсь.
-- Наверное, придется кое-что пояснить, -- говорю я. -- Я думал о
европейских привидениях.
-- Какая разница?
Джон хохочет:
-- Он тебя поймал.
Я на минуту задумываюсь:
-- Ну, у индейцев иногда другой взгляд на вещи, и я не утверждаю, что
он полностью неправилен. Наука не есть часть индейской традиции.
-- Том Белый Медведь сказал, что папа и мама не велели ему верить во
все это. Но бабушка шепнула ему, что это все равно правда, вот он в это и
верит.
Крис умоляюще смотрит на меня. Ему на самом деле иногда хочется о
чем-то узнать. Резвиться -- еще не значит быть хорошим отцом.
-- Конечно, -- отвечаю я, давая задний ход, -- я тоже верю в
привидения.
Теперь на меня странно смотрят Джон и Сильвия. Я вижу, что на этот раз
мне легко не отделаться, и мысленно готовлю себя к долгому объяснению.
-- Совершенно естественно, -- говорю я, -- считать невеждами
европейцев или индейцев, веривших в привидения. Научная точка зрения
низвела все остальные точки зрения до такого положения, когда все они
кажутся примитивными. Поэтому если человек сегодня говорит о призраках или
духах, он считается невеждой -- или же чокнутым. Почти невозможно
представить себе мир, где могут действительно существовать привидения.
Джон утвердительно кивает, и я продолжаю:
-- Мое личное мнение: интеллект современного человека -- не такое уж
совершенство. Интеллектуальные коэффициенты не слишком отличаются. Те
индейцы и средневековые люди были так же умны, как и мы, но контекст, в
котором они мыслили, был совершенно иным. В том контексте мышления
привидения и духи настолько же реальны, насколько для современного человека
реальны атомы, частицы, протоны и кванты. В этом смысле в привидения я
верю. Знаете, у современного человека ведь тоже есть свои призраки и духи.
-- Что?
-- О, законы физики и логики... система чисел... принцип
алгебраической подстановки. Все это призраки. Просто мы верим в них так
тщательно, что они кажутся реальными.
-- Мне они кажутся реальными, -- говорит Джон.
-- Не улавливаю, -- говорит Крис.
Поэтому я продолжаю.
-- Например, кажется абсолютно естественным подразумевать, что
гравитация и закон тяготения существовали до Исаака Ньютона. Только
чокнутый, наверное, будет думать, что до семнадцатого века гравитации не
было.
-- Конечно.
-- А значит, когда начался этот закон? Он существовал всегда?
Джон хмурится, пытаясь понять, к чему я клоню.
-- А веду я вот к чему, -- говорю я. -- До начала земли, до того, как
образовались солнце и звезды, до самого первоначального поколения всего
закон тяготения существовал.
-- Еще бы.
-- Сидя там, не имея ни своей массы, ни собственной энергии, не
находясь ни в чьем мозгу, потому что никого просто еще не было, ни в
пространстве, потому что и пространства тоже не существовало, нигде -- этот
закон тяготения все-таки существовал?
Вот теперь Джон, кажется, уже не так уверен.
-- Если этот закон тяготения существовал, -- говорю я, -- то, честное
слово, я не знаю, что вещь должна сделать, чтобы не существовать. Мне
кажется, закон тяготения прошел все испытания на несуществуемость, которые
только есть. Вы не придумаете ни единого качества несуществования, которое
бы не нашлось у закона тяготения. И ни одного-единственного научного
определения существования, которым бы он обладал. И все-таки по-прежнему
"здравый смысл" заставляет верить в то, что он существовал.
Джон говорит:
-- Кажется, мне надо будет над этим подумать.
-- Ну, тогда я предсказываю, что ты будешь думать над этим достаточно
долго и в конце концов поймаешь себя на том, что снова и снова
возвращаешься назад -- пока не придешь к единственно возможному,
рациональному, разумному заключению. Закона тяготения и самой гравитация не
существовало до Исаака Ньютона. И ни одно другое заключение не имеет
смысла.
А это означает, - продолжаю я, не дав ему перебить, -- это означает,
что закон тяготения не существует нигде, кроме как в головах людей! Это
призрак! Мы все очень заносчивы и самонадеянны, третируя призраки других,
но сами становимся столь же невежественными и суеверными варварами, когда
дело доходит до наших собственных.
-- Почему же тогда все верят в закон тяготения?
-- Массовый гипноз. В своей очень ортодоксальной форме, называемой
"образование".
-- В смысле, учитель гипнотизирует детей, чтобы те верили в закон
тяготения?
-- Конечно.
-- Это абсурд.
-- Вы слышали о важности зрительного контакта в школьном классе?
Каждый педагог подчеркивает это. Ни один педагог этого не объясняет.
Джон качает головой и наливает мне еще. Он подносит руку ко рту и
театральным шепотом говорит Сильвии:
-- Знаешь, он всегда производил впечатление такого нормального парня.
Я парирую:
-- Это первая нормальная вещь, которую я сказал за последние недели.
Остальное время я прикидываюсь безумцем двадцатого века -- таким, как вы.
Чтобы не привлекать внимания.
Но повторю -- для тебя. Мы верим, что лишенные оболочки слова сэра
Исаака Ньютона сидели в самой середине ничто за миллиарды лет до того, как
он родился, и что он эти слова магически открыл. Они существовали всегда,
даже когда ни к чему не применялись. Постепенно появился мир, и они стали
применяться к нему. Фактически, сами эти слова и были тем, что образовало
мир. Это, Джон, смешно.
Проблема, противоречие, на котором застряли ученые, -- разум. Разум не
обладает ни материей, ни энергией, но его господства над всем, что они
делают, не избежать. Логика существует в умах. Числа существуют только в
умах. Я не расстраиваюсь, когда ученые говорят, что привидения существуют в
умах. Меня достает лишь вот это "только". Наука тоже -- только в твоем уме,
и именно это ее не портит.
Они просто смотрят на меня, поэтому я продолжаю:
-- Законы природы -- человеческие изобретения, вроде привидений.
Законы логики, математики -- тоже человеческие изобретения, вроде
привидений. Вся эта благословенная штука -- человеческое изобретение,
включая само представление о том, что это -- не есть человеческое
изобретение. Мир не имеет вообще никакого существования вне человеческого
воображения. Все это -- привидение, и в древности его таковым и признали:
весь этот благословенный мир, в котором мы живем. Он управляется
привидениями. Мы видим то, что видим, потому что привидения нам это
показывают: призраки Моисея, Христа, Будды, Платона, Декарта, Руссо,
Джефферсона, Линкольна -- снова, снова и снова. Исаак Ньютон -- очень
хорошее привидение. Одно из лучших. Ваш здравый смысл -- не больше, чем
голоса тысяч и тысяч таких привидений из прошлого. Призраки опять и опять.
Призраки, которые пытаются найти свое место среди живущих.
Джон, видимо, слишком погружен в мысли, чтобы ответить что-то, но
Сильвия возбуждена:
-- Откуда ты взял все эти идеи? -- спрашивает она.
Я уже почти готов признаться, но потом передумываю. У меня такое
чувство, что я уже и так подтолкнул тему к самому пределу, а может -- и за
него, и пришло время отступить.
Немного спустя Джон произносит:
-- Хорошо будет снова увидеть горы.
-- Да, хорошо, -- соглашаюсь я. -- За это по последней!
Мы заканчиваем бутылку и расходимся по комнатам.
Я вижу, что Крис чистит зубы, и на этот раз даю ему уйти безнаказанным
-- но с обещанием, что примет душ утром. Я утверждаю свое старшинство и
захватываю постель у окна. Когда свет уже погашен, он говорит:
-- Теперь расскажи мне про привидение.
-- Я же только что рассказал, во дворе.
-- Нет, ты расскажи настоящую историю.
-- Это была самая-пресамая настоящая история про привидение, которую
ты когда-либо услышишь.
-- Ты знаешь, какую. Другую.
Я пытаюсь вспомнить какую-нибудь из числа привычных.
-- Когда я был мальчишкой, Крис, я знал множество, но теперь все
забыл. Пора спать. Нам всем завтра рано вставать.
Тихо, если не считать ветра за жалюзи мотеля. Мысль об этом ветре,
несущемся к нам через открытые равнины прерий, успокаивает и убаюкивает
меня. Ветер поднимается и опускается, потом поднимается и вздыхает, и
опускается опять... с такого огромного расстояния.
-- Ты когда-нибудь знал призрака? -- спрашивает Крис.
Я уже почти сплю.
-- Крис, -- отвечаю я, -- у меня однажды был приятель, который всю
свою жизнь потратил на то, чтобы ничего не делать, а только охотиться на
привидение, и это было пустой тратой времени. Поэтому спи.
Я осознаю свою ошибку слишком поздно.
-- Он его нашел?
-- Да, Крис, он его нашел.
1 2 3 4 5 6 7 8