Ее аргументы производили на нас впечатление еще и потому, что вдова сама построила свою жизнь, стала вровень с мужчиной, сделалась «почти что мужчиной», как с гор-
дрстью заявляла она, словом, стала деловой женщиной — идеал, который в ту пору выражал феминистские устремления и который моя мама, сама совершенно неспособная избрать этот путь, ставила очень высоко. Госпожа Фре-рон утверждала также, что супружеская пара должна представлять собою почто вроде коммерческого объединения, лишь в этом случае семья чего-нибудь стоит. Благодаря таким взглядам она пользовалась большим уважением моего отца, для которого образец семьи воплощался в воспитавших его супругах Коньяк, о чьих добродетелях и талантах он нам часто напоминал, давая понять, что ему не повезло, он не сумел повстречать в своей жизни бережливую женщину, у которой в дело бы шли даже обрывки бечевки.
Беседы с вдовой прерывались иногда партией в карты, ложились спать довольно рано, приняв порцию очень полезного для печени сродства — госпожа Фрерон пила в большом количество и на все лады расхваливала эту желтую микстуру со странным названием шоум, и мы покорно глотали ее, из боязни обидеть нашу хозяйку. Мы засыпали в гнетущей сельской тишине. «Как ты чудесно выглядишь! Просто поразительно!» — повторяла мама каждое утро, я отвечал ей тем же комплиментом, и мы оба боялись признаться, что умираем от скуки. «Вот где настоящая деревня! Ах, крестьянская жизнь так прекрасна в своей простоте», — иногда удрученно добавляла мама. Под вечер мы и правда ходили смотреть, как доят коров. Нужно ли удивляться, что весть о приезде сына полковницы и его супруги была встречена нами с любопытством и воодушевлением.
Сын тоже жил где-то в этих краях и тоже занимался сельским хозяйством, но с гораздо меньшим успехом, нежели мать, к помощи которой он прибегал в затруднительных случаях. С первого взгляда на него становилось понятно, почему это происходит. В нем не было той стра-. сти к земле, которой пылала вдова, он держался с беспечностью, предпочитая управлять своими владениями несколько свысока, на майор какого-нибудь помещик, живущий на своих землях и сам ведущий хозяйство— слова, которые он часто употреблял, — и тратить почти все время на обучение своих охотничьих собак. Всегда в отличном расположении духа, всегда готовый
посмеяться, но был настолько же очарователен в общении насколько скучна и печальна была его благоверная, брюнетка с матово-желтой кожей, отличавшаяся невероятной худобой; казалось, она неизлечимо больна. Будь я более сведущ в супружеских отношениях, я заметил бы, что угрюмость жены была прямо пропорциональна веселому, жизнерадостному настроению мужа, его откровенному желанию нравиться. В подобных обстоятельствах, увы, требуется знание человеческой психологии, и жизнь начинала давать мне первые уроки. Сын и в самом деле был весьма обольстителен и прекрасно это сознавал, как, впрочем, сознавала это и его жена. В нем не было ничего от ветрогона: очень высокий, стройный, темноволосый, с чудесными сине-стального цвета глазами и тонким, с правильными чертами лицом, он к тому же всегда элегантно одевался, словно сошел со страниц журнала мод. Да, если говорить беспристрастно, на него нельзя было не обратить внимания. Я это сразу почувствовал, когда увидел, как он идет через двор в замшевой куртке и рыжих сапогах, впереди трусит веселый шальной пойнтер, а сбоку плетется жена, которая рядом с великолепным своим супругом кажется совсем бесцветной; так выглядит порою самка рядом с нарядным самцом в царстве зверей. Мы вышли на крыльцо и восхищенно смотрели на новоприбывших. Наконец-то и здесь начинается жизнь!
Сын поцеловал свою мать с нежностью, до глубины души тронувшей мою маму. Невестка весьма принужденно поцеловала свекровь и с видимым усилием казаться любезной пожала руку моей маме. Роли таким образом были распределены. Обольститель тут же назвал меня «старина», и собака радостно приветствовала меня.
Впрочем, я преувеличиваю свою проницательность. Впервые в жизни я оказался втянутым в конфликтную ситуацию, возникшую между взрослыми, в чьих отношениях я еще не сумел хорошенько разобраться, хотя уже улавливал некоторые признаки враждебности, которой предстояло только усилиться. Я ощущал напряженность атмосферы, она немного пугала меня, но нас-то с мамой это ведь не касалось, не правда ли? Мама тоже по-своему это почувствовала, но восприняла с радостью, настолько наскучила ей расслабляющая душу пасторальная обстановка, царившая в Эрне. В этот же вечер, когда мы остались одни в. ее комнате, куда я обычно заходил, чтобы
поцеловать ее перед сном, она, с трудом сдерживая охватившее ее возбуждение, сказала:
— Знаешь, сугубо между нами, но мне кажется, что у них не так уж все ладно.
— Откуда ты это взяла?
— Мизинчик мне все рассказал. Ты ведь знаешь, чутье меня никогда не обманывает. Эта бедняжка несчастлива, — заявила мама с сочувствием, которое ввело меня в заблуждение, ведь я привык к тому, что раздоры являются неизбежным уделом всякой семьи и что мама всегда берет сторону женщины, ибо женщина — всегда жертва. Итак, нам предстоит излюбленное развлечение: быть настороже, жадно ловить каждый жест гла'вных действующих лиц и по мере возможности вносить свою лепту в эти раздоры, подливая масла в огонь. Значит, снова начинается настоящая жизнь!
Нот, я, конечно, по понимал еще тайного хода мами-пых мыслей. Она кружила по комнате, словно что-то искала, и задумчиво бормотала, как будто говорила сама с собой:
— Во всяком случае, лично меня мужская красота совершенно не трогает. Я считаю, что это все пустяки, не стоящие внимания. Приманка, не больше. Тебе не кажется?
У меня на этот счет своего мнения не было, но я с важностью искушенного в жизни наперсника подтвердил ее правоту и со спокойным сердцем отправился спать. Хотя почему приманка?..
И в самом деле, приезд молодых супругов внес в дом оживление. Сын забавлялся со своим пойнтером, равнодушно выслушивал хозяйственные советы своей матери, часто совершал длинные прогулки пешком, натаскивая вышеупомянутого пса, у которого оказались замечательные способности, или вообще ничего не делал, или, в силу природной своей беспечности, играл со мною. Отныне у меня был, как выразилась мама, старший товарищ, и я, обычно сдержанный и осторожный, клюнул на это товарищество, очень лестное для меня и, разумеется, способствовавшее установлению непринужденных отношений «старшего товарища» с матерью его маленького друга. Все это было вполне невинно, но вызывало со стороны супруги моего старшего товарища все возраставшее недоверие. Чутье не обмануло маму. Нелады между супругами скоро выплыли на поверхность, и вечерние посиделки, которые
стали теперь много продолжительнее, утратили, несмотря на усилия госпожи Фрерон и ее любимой микстуры, свою первоначальную безмятежность. «Пейте шоум» — повторяла толстуха с настойчивостью рекламы, словно эта вонючая жидкость могла действовать успокоительно не только на печень. Но сколько мы ее ни глотали, толку не было никакого. Мы явно постепенно возвращались к чреватой бурями атмосфере нашей парижской жизни, с той существенной разницей, что в данном случае мы были не столько участниками сражений, сколько почти что наблюдателями и судьями.
После ужина все чаще стали играть в бридж, в котором полковница была очень сильна, иногда же для разнообразия забавлялись игрой в «чепуху», когда все поочередно пишут по слову, загибая бумажную полоску и пряча написанное от соседа, в результате чего получается очень смешная из-за своей нелепости фраза. Госпожа Фрерон-мать любила вписывать грубейшие непристойности и, когда написанное читалось вслух, умирала от смеха. Однако -весело было далеко но всем. Среди играющих затаилась — приходится теперь произнести это слово, — затаилась ревность.
Во всех этапах игры, в репликах игроков, в улыбках своего мужа, в строчках, которые выстраивались на бумажных полосках, словом, буквально во всем госпожа Фрерон-младшая усматривала некие тайные помыслы, недозревала подвох. Ревность все истолковывает превратно, делает двусмысленным каждый жест, и нужно самому испытать это чувство, чтобы понять, какие страдания оно причиняет. Горе, охватившее меня в Карнаке от измены Андре, было примерно того жо свойства, но была и некоторая разница. Андре пренебрегал мною открыто. Здесь же я чувствовал, что молодая женщина страдает, но причины были мне еще непонятны. Ее поведение могло сойти за странность, за чрезмерную нервозность. Кстати говоря, именно это предположение выдвинули в качестве диагноза моя мама и полковница, и, должно быть, от того, что значение многих реплик и шуток, которыми обменивались за столом, от меня ускользало, я со свойственной детям жестокостью был склонен воспринимать происходящее как нечто весьма забавное. Что за глупость с моей стороны! Да, представьте себе, я с трудом удерживался от смеха, когда во время партии бриджа молодая женщина внезапно швыряла карты на стол и молча, с искаженным
Лицом уходила из комнаты. Тогда начиналось маленькое балетное представление. Игроки обменивались сострадательными взглядами, и через несколько минут муж в свою очередь выходил из комнаты или же в игру вступала моя мама: «Погодите, я ее приведу!» — чтобы с невероятным жаром, ей обычно не свойственным, содействовать примирению. Иногда в комнату возвращались оба супруга, иногда только муж, иногда только мама, и тогда уходил в свою очередь муж; иногда же все попытки оказывались напрасными, и мы сидели вчетвером перед рассыпанными в беспорядке картами, к великому разочарованию госпожи Фрерон, которой не дали доиграть партию и которая в очередной раз принималась сетовать на смешную чувствительность молодого поколения в семейных делах. Принимайте шоум\
Вскоре эта чувствительность приобрела еще более острые формы. Молодая женщина все чаще швыряла в середине партии карты и выбегала, бросая на нас свирепые взгляды. Как-то вечером, войдя в мамину комнату, я увидел, что она стоит, прильнув ухом к стене; она приложила палец к губам и возбужденно прошептала:
— Они ссорятся!
Я тоже прижал ухо к стене и в самом деле услышал голоса и плач, но слов разобрать не мог. Смеяться мне уже не хотелось. Мне вспомнились вопли, долетавшие до моей кровати в раннем детство через закрытую дверь, и поведение мамы удивило меня. Чужая ссора нисколько ее не огорчила, напротив, я чувствовал, что она охвачена тем сдержанным ликованием, с каким иногда люди воспринимают весть о скандале, даже если этот скандал несет кому-то беду.
— Там дела совсем плохи. Что ты хочешь, это можно было предвидеть. Они не подходят друг другу, да и нельзя так рано жениться. Иди, мой милый, спать. Я, может, еще Немного послушаю. Спи спокойно!
Я вышел в коридор, где ничего не было слышно, только храпела в своей комнате госпожа Фрерон. Я был озадачен. Я не понимал, почему маму так интересует молодая пара, и особенно молодая женщина. Несмотря на дикие выходки госпожи Фрерои-младшей, она, по правде говоря, вовсе не казалась мне неприятной. Я даже находил особую прелесть в ее тонком усталом лице с покрасневшими глазами. Ей не хватало спокойствия, только й всего, да еще если бы не эта постоянная гримаса... Но
моего мнения никто не разделял. Мама и толстуха Фрерон именовали ее дворняжкой, и я не понимал, чем вызвано это прозвище. Что за важность! Пусть я останусь в неведении на этот счет. Никогда больше не суждено мне было встретить эту женщину, что так горько рыдала в тот вечер за стеной маминой комнаты. Спокойно проспав ночь, наутро за завтраком я узнал, что она уехала, это было так же неожиданно, как и все ее поведение.
Должно быть, тот факт, что она уехала тайно, не сказав никому ни слова, все по достоинству оценили, и ее отъезд никого особенно не взволновал. Госпоэка Фрерон заявила, что ее повестка ни с кем не может ужиться, мама сказала, что такое поведение смошно и, больше того, совершенно нелепо. Музк ничего не сказал, но было видно, что он раздосадован и раздражен, раздражен этой непредвиденной выходкой жены, которая нарушила наши планы и наше спокойствие, так, во всяком случае, я предполагал, судя по его хладнокровию и его стремлению поскорее забыть события роковой ночи, вернуться к обучению пойнтера и к прочим своим занятиям. Короче говоря, все облегченно вздохнули, потому что никто больше не нарушал доброго согласия и хорошего настроения... Именно так представлялось мне дело, но был ли я прав, утверзкдать не берусь, поскольку все эти люди были мне, по существу, незнакомы. Я излагаю историю в том свете, в каком она мне тогда представлялась; в ней было много для меня неясного, но я считал, что нас с мамой это все не касается. Однако я ошибался. Я был еще весьма неискушен в зкизни.
Ведь мне так горячо хотелось ошибаться. Я часто задумывался об этом, говорил себе, что ошибся, стал жертвою миража, подобного тем, про которые рассказывалось в учебнике географии; но ведь миразки бывают в пустыне, и к тому же в учебнике говорилось, что нам представляется лишь то, чего мы страстно желаем, чего нам не хватает; значит, о миразке говорить не приходится, и надо смириться, надо признать, что так все на самом деле и было...
Вечером мы собрались все вчетвером, точно разбойники, и мое первое впечатление было, оказывается, верным: после бегства нервической особы все свободно вздохнули. Вечера проходили весело и забавно, хотя и без неожиданностей. Вдова от души веселилась, все больше входила, в роль гуляки-мужчины, пела казарменные куплеты, и учила
меня карточным фокусам. Муж, избавившись от супружеских обязанностей, стал снова просто сыном хозяйки и обратил все свое внимание на нас. Он совершенно преобразился, словно сбросил с себя бремя постоянной заботы, и «стал таким, каким был прежде», как радостно утверждала его мать. Нужно признать, что редко кто из взрослых относился ко мно с таким вниманием, как он, с такой готовностью все объяснить, рассказать обо всем, о сельскохозяйственных работах, растениях, охоте, собаках. Он даже но поленился достать с чердака старый стол для пинг-понга и научить меня этой игре. К тому же мой «старший товарищ» сопровождал нас на все прогулки, н я уже начинал считать, что с каникулами мне повезло, а мама, тоже очень довольная, перестала мне говорить по утрам, что я прекрасно выгляжу. Мы привыкли к деревенской обстановке, и семейство Фрерон этим очень гордилось и наперебой расхваливало здешний образ жизни, несравненно более здоровый, чем в городе, и гораздо более занимательный. Мой товарищ даже считал, что деревня — это мое будущее, поскольку я очень люблю животных, и стану подобно ему §еп11етап-1агтег, и у меня будут красивые сапоги и красивый пойнтер. Эта весьма соблазнительная перспектива несколько подорвала мою склонность к медицине. Эйфория длилась до самой молотьбы.
Это важнейшее событие сельской жизни продолжалось два дня при огромном стечении крестьян, некоторые из них были специально наняты для этих работ. Все они суетились вокруг молотилки, огромной, тогда еще деревянной машины, основанной на ручном труде, с приводным рем нем и большими барабанами, которые безостановочно крушлись с ужасающим грохотом, поднимая облака раздробленной в пыль мякины. Было жарко и душно, как перед грозой. Все в поту и в пыли, с пересохшими глотками, люди изнывали от жажды и поглощали невероятное количество вина, цедя его прямо из выкаченной во двор большой бочки. Госпожа Фрерон орудовала вилами, как настоящий мужчина, и хлестала вино наравне со своими батраками, заражая их своим энтузиазмом. Праздник завершился огромным пиршеством: под открытым небом были расставлены на козлах столы, на которых возвышались горы свинины и всякой птицы. Приглашенные накинулись на угощение с чисто брейгелевской прожорливостью, и до глубокой ночи во дворе раздавались шумные песни, шло веселое пьянство.
В разгар всей этой сумятицы произошел один эпизод; я не могу сказать, был ли он продолжительным или коротким, но он, во всяком случае, показался мне странным, потому что вокруг было уже темно, а еще потому, что очень уж он не вязался с окружающей обстановкой. Мы ужинали на краю одного из столов, чтобы не отделять себя от общего веселья, но оставаться при этом в своей тесной компании. Весь уйдя в созерцание подвыпивших крестьян, да и сам немного навеселе, потому что, воспользовавшись случаем, я разрешил себе выпить немного больше вина, чем обычно, я уже почти не обращал внимания на то, что происходит на нашем конце стола, где, впрочем, ничто и не происходило, до той самой минуты, когда и вдруг обнаружил за столом некую пустоту: не было ни мамы, ни моего «старшего товарища». Какое-то время спустя я увидел, как они появились из темноты и каждый снова сел на свое место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
дрстью заявляла она, словом, стала деловой женщиной — идеал, который в ту пору выражал феминистские устремления и который моя мама, сама совершенно неспособная избрать этот путь, ставила очень высоко. Госпожа Фре-рон утверждала также, что супружеская пара должна представлять собою почто вроде коммерческого объединения, лишь в этом случае семья чего-нибудь стоит. Благодаря таким взглядам она пользовалась большим уважением моего отца, для которого образец семьи воплощался в воспитавших его супругах Коньяк, о чьих добродетелях и талантах он нам часто напоминал, давая понять, что ему не повезло, он не сумел повстречать в своей жизни бережливую женщину, у которой в дело бы шли даже обрывки бечевки.
Беседы с вдовой прерывались иногда партией в карты, ложились спать довольно рано, приняв порцию очень полезного для печени сродства — госпожа Фрерон пила в большом количество и на все лады расхваливала эту желтую микстуру со странным названием шоум, и мы покорно глотали ее, из боязни обидеть нашу хозяйку. Мы засыпали в гнетущей сельской тишине. «Как ты чудесно выглядишь! Просто поразительно!» — повторяла мама каждое утро, я отвечал ей тем же комплиментом, и мы оба боялись признаться, что умираем от скуки. «Вот где настоящая деревня! Ах, крестьянская жизнь так прекрасна в своей простоте», — иногда удрученно добавляла мама. Под вечер мы и правда ходили смотреть, как доят коров. Нужно ли удивляться, что весть о приезде сына полковницы и его супруги была встречена нами с любопытством и воодушевлением.
Сын тоже жил где-то в этих краях и тоже занимался сельским хозяйством, но с гораздо меньшим успехом, нежели мать, к помощи которой он прибегал в затруднительных случаях. С первого взгляда на него становилось понятно, почему это происходит. В нем не было той стра-. сти к земле, которой пылала вдова, он держался с беспечностью, предпочитая управлять своими владениями несколько свысока, на майор какого-нибудь помещик, живущий на своих землях и сам ведущий хозяйство— слова, которые он часто употреблял, — и тратить почти все время на обучение своих охотничьих собак. Всегда в отличном расположении духа, всегда готовый
посмеяться, но был настолько же очарователен в общении насколько скучна и печальна была его благоверная, брюнетка с матово-желтой кожей, отличавшаяся невероятной худобой; казалось, она неизлечимо больна. Будь я более сведущ в супружеских отношениях, я заметил бы, что угрюмость жены была прямо пропорциональна веселому, жизнерадостному настроению мужа, его откровенному желанию нравиться. В подобных обстоятельствах, увы, требуется знание человеческой психологии, и жизнь начинала давать мне первые уроки. Сын и в самом деле был весьма обольстителен и прекрасно это сознавал, как, впрочем, сознавала это и его жена. В нем не было ничего от ветрогона: очень высокий, стройный, темноволосый, с чудесными сине-стального цвета глазами и тонким, с правильными чертами лицом, он к тому же всегда элегантно одевался, словно сошел со страниц журнала мод. Да, если говорить беспристрастно, на него нельзя было не обратить внимания. Я это сразу почувствовал, когда увидел, как он идет через двор в замшевой куртке и рыжих сапогах, впереди трусит веселый шальной пойнтер, а сбоку плетется жена, которая рядом с великолепным своим супругом кажется совсем бесцветной; так выглядит порою самка рядом с нарядным самцом в царстве зверей. Мы вышли на крыльцо и восхищенно смотрели на новоприбывших. Наконец-то и здесь начинается жизнь!
Сын поцеловал свою мать с нежностью, до глубины души тронувшей мою маму. Невестка весьма принужденно поцеловала свекровь и с видимым усилием казаться любезной пожала руку моей маме. Роли таким образом были распределены. Обольститель тут же назвал меня «старина», и собака радостно приветствовала меня.
Впрочем, я преувеличиваю свою проницательность. Впервые в жизни я оказался втянутым в конфликтную ситуацию, возникшую между взрослыми, в чьих отношениях я еще не сумел хорошенько разобраться, хотя уже улавливал некоторые признаки враждебности, которой предстояло только усилиться. Я ощущал напряженность атмосферы, она немного пугала меня, но нас-то с мамой это ведь не касалось, не правда ли? Мама тоже по-своему это почувствовала, но восприняла с радостью, настолько наскучила ей расслабляющая душу пасторальная обстановка, царившая в Эрне. В этот же вечер, когда мы остались одни в. ее комнате, куда я обычно заходил, чтобы
поцеловать ее перед сном, она, с трудом сдерживая охватившее ее возбуждение, сказала:
— Знаешь, сугубо между нами, но мне кажется, что у них не так уж все ладно.
— Откуда ты это взяла?
— Мизинчик мне все рассказал. Ты ведь знаешь, чутье меня никогда не обманывает. Эта бедняжка несчастлива, — заявила мама с сочувствием, которое ввело меня в заблуждение, ведь я привык к тому, что раздоры являются неизбежным уделом всякой семьи и что мама всегда берет сторону женщины, ибо женщина — всегда жертва. Итак, нам предстоит излюбленное развлечение: быть настороже, жадно ловить каждый жест гла'вных действующих лиц и по мере возможности вносить свою лепту в эти раздоры, подливая масла в огонь. Значит, снова начинается настоящая жизнь!
Нот, я, конечно, по понимал еще тайного хода мами-пых мыслей. Она кружила по комнате, словно что-то искала, и задумчиво бормотала, как будто говорила сама с собой:
— Во всяком случае, лично меня мужская красота совершенно не трогает. Я считаю, что это все пустяки, не стоящие внимания. Приманка, не больше. Тебе не кажется?
У меня на этот счет своего мнения не было, но я с важностью искушенного в жизни наперсника подтвердил ее правоту и со спокойным сердцем отправился спать. Хотя почему приманка?..
И в самом деле, приезд молодых супругов внес в дом оживление. Сын забавлялся со своим пойнтером, равнодушно выслушивал хозяйственные советы своей матери, часто совершал длинные прогулки пешком, натаскивая вышеупомянутого пса, у которого оказались замечательные способности, или вообще ничего не делал, или, в силу природной своей беспечности, играл со мною. Отныне у меня был, как выразилась мама, старший товарищ, и я, обычно сдержанный и осторожный, клюнул на это товарищество, очень лестное для меня и, разумеется, способствовавшее установлению непринужденных отношений «старшего товарища» с матерью его маленького друга. Все это было вполне невинно, но вызывало со стороны супруги моего старшего товарища все возраставшее недоверие. Чутье не обмануло маму. Нелады между супругами скоро выплыли на поверхность, и вечерние посиделки, которые
стали теперь много продолжительнее, утратили, несмотря на усилия госпожи Фрерон и ее любимой микстуры, свою первоначальную безмятежность. «Пейте шоум» — повторяла толстуха с настойчивостью рекламы, словно эта вонючая жидкость могла действовать успокоительно не только на печень. Но сколько мы ее ни глотали, толку не было никакого. Мы явно постепенно возвращались к чреватой бурями атмосфере нашей парижской жизни, с той существенной разницей, что в данном случае мы были не столько участниками сражений, сколько почти что наблюдателями и судьями.
После ужина все чаще стали играть в бридж, в котором полковница была очень сильна, иногда же для разнообразия забавлялись игрой в «чепуху», когда все поочередно пишут по слову, загибая бумажную полоску и пряча написанное от соседа, в результате чего получается очень смешная из-за своей нелепости фраза. Госпожа Фрерон-мать любила вписывать грубейшие непристойности и, когда написанное читалось вслух, умирала от смеха. Однако -весело было далеко но всем. Среди играющих затаилась — приходится теперь произнести это слово, — затаилась ревность.
Во всех этапах игры, в репликах игроков, в улыбках своего мужа, в строчках, которые выстраивались на бумажных полосках, словом, буквально во всем госпожа Фрерон-младшая усматривала некие тайные помыслы, недозревала подвох. Ревность все истолковывает превратно, делает двусмысленным каждый жест, и нужно самому испытать это чувство, чтобы понять, какие страдания оно причиняет. Горе, охватившее меня в Карнаке от измены Андре, было примерно того жо свойства, но была и некоторая разница. Андре пренебрегал мною открыто. Здесь же я чувствовал, что молодая женщина страдает, но причины были мне еще непонятны. Ее поведение могло сойти за странность, за чрезмерную нервозность. Кстати говоря, именно это предположение выдвинули в качестве диагноза моя мама и полковница, и, должно быть, от того, что значение многих реплик и шуток, которыми обменивались за столом, от меня ускользало, я со свойственной детям жестокостью был склонен воспринимать происходящее как нечто весьма забавное. Что за глупость с моей стороны! Да, представьте себе, я с трудом удерживался от смеха, когда во время партии бриджа молодая женщина внезапно швыряла карты на стол и молча, с искаженным
Лицом уходила из комнаты. Тогда начиналось маленькое балетное представление. Игроки обменивались сострадательными взглядами, и через несколько минут муж в свою очередь выходил из комнаты или же в игру вступала моя мама: «Погодите, я ее приведу!» — чтобы с невероятным жаром, ей обычно не свойственным, содействовать примирению. Иногда в комнату возвращались оба супруга, иногда только муж, иногда только мама, и тогда уходил в свою очередь муж; иногда же все попытки оказывались напрасными, и мы сидели вчетвером перед рассыпанными в беспорядке картами, к великому разочарованию госпожи Фрерон, которой не дали доиграть партию и которая в очередной раз принималась сетовать на смешную чувствительность молодого поколения в семейных делах. Принимайте шоум\
Вскоре эта чувствительность приобрела еще более острые формы. Молодая женщина все чаще швыряла в середине партии карты и выбегала, бросая на нас свирепые взгляды. Как-то вечером, войдя в мамину комнату, я увидел, что она стоит, прильнув ухом к стене; она приложила палец к губам и возбужденно прошептала:
— Они ссорятся!
Я тоже прижал ухо к стене и в самом деле услышал голоса и плач, но слов разобрать не мог. Смеяться мне уже не хотелось. Мне вспомнились вопли, долетавшие до моей кровати в раннем детство через закрытую дверь, и поведение мамы удивило меня. Чужая ссора нисколько ее не огорчила, напротив, я чувствовал, что она охвачена тем сдержанным ликованием, с каким иногда люди воспринимают весть о скандале, даже если этот скандал несет кому-то беду.
— Там дела совсем плохи. Что ты хочешь, это можно было предвидеть. Они не подходят друг другу, да и нельзя так рано жениться. Иди, мой милый, спать. Я, может, еще Немного послушаю. Спи спокойно!
Я вышел в коридор, где ничего не было слышно, только храпела в своей комнате госпожа Фрерон. Я был озадачен. Я не понимал, почему маму так интересует молодая пара, и особенно молодая женщина. Несмотря на дикие выходки госпожи Фрерои-младшей, она, по правде говоря, вовсе не казалась мне неприятной. Я даже находил особую прелесть в ее тонком усталом лице с покрасневшими глазами. Ей не хватало спокойствия, только й всего, да еще если бы не эта постоянная гримаса... Но
моего мнения никто не разделял. Мама и толстуха Фрерон именовали ее дворняжкой, и я не понимал, чем вызвано это прозвище. Что за важность! Пусть я останусь в неведении на этот счет. Никогда больше не суждено мне было встретить эту женщину, что так горько рыдала в тот вечер за стеной маминой комнаты. Спокойно проспав ночь, наутро за завтраком я узнал, что она уехала, это было так же неожиданно, как и все ее поведение.
Должно быть, тот факт, что она уехала тайно, не сказав никому ни слова, все по достоинству оценили, и ее отъезд никого особенно не взволновал. Госпоэка Фрерон заявила, что ее повестка ни с кем не может ужиться, мама сказала, что такое поведение смошно и, больше того, совершенно нелепо. Музк ничего не сказал, но было видно, что он раздосадован и раздражен, раздражен этой непредвиденной выходкой жены, которая нарушила наши планы и наше спокойствие, так, во всяком случае, я предполагал, судя по его хладнокровию и его стремлению поскорее забыть события роковой ночи, вернуться к обучению пойнтера и к прочим своим занятиям. Короче говоря, все облегченно вздохнули, потому что никто больше не нарушал доброго согласия и хорошего настроения... Именно так представлялось мне дело, но был ли я прав, утверзкдать не берусь, поскольку все эти люди были мне, по существу, незнакомы. Я излагаю историю в том свете, в каком она мне тогда представлялась; в ней было много для меня неясного, но я считал, что нас с мамой это все не касается. Однако я ошибался. Я был еще весьма неискушен в зкизни.
Ведь мне так горячо хотелось ошибаться. Я часто задумывался об этом, говорил себе, что ошибся, стал жертвою миража, подобного тем, про которые рассказывалось в учебнике географии; но ведь миразки бывают в пустыне, и к тому же в учебнике говорилось, что нам представляется лишь то, чего мы страстно желаем, чего нам не хватает; значит, о миразке говорить не приходится, и надо смириться, надо признать, что так все на самом деле и было...
Вечером мы собрались все вчетвером, точно разбойники, и мое первое впечатление было, оказывается, верным: после бегства нервической особы все свободно вздохнули. Вечера проходили весело и забавно, хотя и без неожиданностей. Вдова от души веселилась, все больше входила, в роль гуляки-мужчины, пела казарменные куплеты, и учила
меня карточным фокусам. Муж, избавившись от супружеских обязанностей, стал снова просто сыном хозяйки и обратил все свое внимание на нас. Он совершенно преобразился, словно сбросил с себя бремя постоянной заботы, и «стал таким, каким был прежде», как радостно утверждала его мать. Нужно признать, что редко кто из взрослых относился ко мно с таким вниманием, как он, с такой готовностью все объяснить, рассказать обо всем, о сельскохозяйственных работах, растениях, охоте, собаках. Он даже но поленился достать с чердака старый стол для пинг-понга и научить меня этой игре. К тому же мой «старший товарищ» сопровождал нас на все прогулки, н я уже начинал считать, что с каникулами мне повезло, а мама, тоже очень довольная, перестала мне говорить по утрам, что я прекрасно выгляжу. Мы привыкли к деревенской обстановке, и семейство Фрерон этим очень гордилось и наперебой расхваливало здешний образ жизни, несравненно более здоровый, чем в городе, и гораздо более занимательный. Мой товарищ даже считал, что деревня — это мое будущее, поскольку я очень люблю животных, и стану подобно ему §еп11етап-1агтег, и у меня будут красивые сапоги и красивый пойнтер. Эта весьма соблазнительная перспектива несколько подорвала мою склонность к медицине. Эйфория длилась до самой молотьбы.
Это важнейшее событие сельской жизни продолжалось два дня при огромном стечении крестьян, некоторые из них были специально наняты для этих работ. Все они суетились вокруг молотилки, огромной, тогда еще деревянной машины, основанной на ручном труде, с приводным рем нем и большими барабанами, которые безостановочно крушлись с ужасающим грохотом, поднимая облака раздробленной в пыль мякины. Было жарко и душно, как перед грозой. Все в поту и в пыли, с пересохшими глотками, люди изнывали от жажды и поглощали невероятное количество вина, цедя его прямо из выкаченной во двор большой бочки. Госпожа Фрерон орудовала вилами, как настоящий мужчина, и хлестала вино наравне со своими батраками, заражая их своим энтузиазмом. Праздник завершился огромным пиршеством: под открытым небом были расставлены на козлах столы, на которых возвышались горы свинины и всякой птицы. Приглашенные накинулись на угощение с чисто брейгелевской прожорливостью, и до глубокой ночи во дворе раздавались шумные песни, шло веселое пьянство.
В разгар всей этой сумятицы произошел один эпизод; я не могу сказать, был ли он продолжительным или коротким, но он, во всяком случае, показался мне странным, потому что вокруг было уже темно, а еще потому, что очень уж он не вязался с окружающей обстановкой. Мы ужинали на краю одного из столов, чтобы не отделять себя от общего веселья, но оставаться при этом в своей тесной компании. Весь уйдя в созерцание подвыпивших крестьян, да и сам немного навеселе, потому что, воспользовавшись случаем, я разрешил себе выпить немного больше вина, чем обычно, я уже почти не обращал внимания на то, что происходит на нашем конце стола, где, впрочем, ничто и не происходило, до той самой минуты, когда и вдруг обнаружил за столом некую пустоту: не было ни мамы, ни моего «старшего товарища». Какое-то время спустя я увидел, как они появились из темноты и каждый снова сел на свое место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43