Старик решил от этой семьи вывести для своей пасеки более зимостойких пчел. Дикари, не видавшие теплого омшаника или отвыкшие от него, лучше переносят зиму. И работают они азартнее. Вылетают за взятком даже в холодную погоду, когда все пчелы пасеки не решаются даже усика высунуть из улья. По утрам дикари не ждут, когда пригреет солнышко и спадет роса. Они чуть свет вылетают на работу и вечером трудятся почти дотемна.
Старик давно мечтал завести у себя на пасеке дикарей, но найти их было не так-то просто. И вот наконец ему повезло.
— Молодец, Ванюша! — осмотрев дупло, похлопал дед Никита по плечу Ваню Курочкина. — Вот уж выручил, так выручил. Это про тебя небось загадка сложена?
— Какая? — хором спросили дети.
Дед Никита раскурил свою трубочку, сел на пенек и сказал:
— Певец-молодец нашел маленький хлевец, а в нем пять тысяч овец. Что будет?
Ребята не долго гадали.
— Дупло с пчелами! — хором ответили они.
— Молодцы, угадали. А теперь марш домой, а то вас уж, наверное, там матери заискались.
— Дедушка, а можно вечером прийти сюда, посмотреть, как вы будете пчел забирать? — робко спросил Ваня Курочкин.
И глушь и тишина. Лишь сонные дрозды, Как нехотя, свое доканчивают пенье; От луга всходит пар... Мерцающей звезды У ног моих в воде явилось отраженье.
А. К. Толстой
Вернувшись на пасеку, дед Никита стал торопливо готовиться к ночной охоте за пчелами. Афанасий, как мог, помогал ему.
За свою жизнь деду Никите много раз приходилось брать по дуплам пчел. Опыт был. Но сейчас он готовился особенно тщательно. Ведь предстояло взять дикарей, которые во много раз злобивее одомашненных пчел, и повадки у них особые. Старик выбрал самую большую и крепкую роевню — лубочную коробку с сеткой, в которую предстояло загнать дикарей. Наточил топор, столярную стамеску, приготовил длинную веревку, вычистил от нагара дымарь, достал с омшаника самые мягкие сухие гнилушки для дымаря.
Дед Афанасий сколачивал две лестницы в одну.
Вскоре на пасеку пришел Ваня Курочкин, одетый в старую отцовскую стеганку и зимнюю шапку.
— Ты что, один? — спросил его дед Никита.
— Ребят дома не пустили на ночь глядя.
— А тебя? Небось без спросу ушел?
— Не! Мамка сама пустила. Я уговорил ее. Ведь интересно посмотреть, как вы будете пчел вынимать.
— «Интересно-то интересно, а не боялся один-то лесом идти? — спросил явно удивленный появлением Вани дед Афанасий.
— А кого мне бояться? Ведь светло еще...
— А вдруг волчишка бы встретил?
— Теперь не зима, — вступился за Ваню дед Никита, — какие теперь волчишки. Сейчас их захочешь, да не увидишь.
В лес пошли далеко до заката солнца.
— Там все засветло надо приготовить, — говорил дед Никита. — В темноте-то дров на костер не наберешь.
Шли молча. Тяжело нагруженным было не до разговоров. Дед Афанасий, согнувшись в три погибели, волочил лестницу. Ваня Курочкин — роевню и корзину с гнилушками. Дед Никита был тоже нагружен достаточно.
Добравшись до места, сели отдохнуть. Дед Никита, набив свою трубочку, стал ходить вокруг липы, что-то прикидывая в уме. Афанасий растянулся на молодой травке и, потягиваясь, восхищался:
— Хорошо-то как!
— Это верно, что хорошо, — согласился с ним дед Никита, -Щ только отдыхать-то нам, други, некогда. Эту семейку взять мудрено. Главное, липу губить нельзя.
Немного отдохнув, взялись за дело. Ваня пошел собирать валежник для костра, а старики принялись за пчел.
Дед Никита развел дымарь, надел на лицо сетку и полез по лестнице к щели, служившей пчелам летком.
Обычно на пасеке стоит только пчеловоду пустить в леток улья несколько клубов дыма, как пчелы успокаиваются и меньше жалят. Происходит это вот почему. В давние времена, когда пчелы жили в дуплах деревьев, их очень губили лесные пожары. У пчел выработался инстинкт: малейший запах дыма считать стихийным бедствием. Сразу же, как только появится в улье дым, пчелы бросаются к своим медовым запасам и набирают полные медовые зобики меду. Этого запасу им хватает дней на десять. Это связано с тем, что, дескать, если улей сгорит, то с запасом меда можно лететь всей семьей куда угодно и устроиться на новом месте. Когда пчелы наберут полные зобики меда — им трудно, почти невозможно жалить. Ведь чтобы кого-нибудь ужалить, пчеле нужно согнуть брюшко, а переполненный медовый зобик не позволяет ей это сделать. На этой биологической особенности построена работа пчеловода. Когда ему Н)жпо посмофеть улей, он, прежде чем открыть крышку улья, сначала пускает в леток несколько клубов дыма, а потом уж спокойно разбирает гнездо.
Так решил поступить дед Никита и здесь, но сильно просчитался. Если одомашненные пчелы почти ежедневно встречаются с дымом и древний инстинкт у них не только не погас, а, наоборот, закрепился, то у дикарей он почти пропал. Ведь лесные пожары в наше время — не такое уж частое явление, особенно в средней полосе России. Да если иногда и случится пожар, то не всегда он пройдет именно там, где живут пчелы. Поэтому дикари совершенно отвыкли от дыма, и когда дед Никита пустил в щель несколько клубов, то дым не тольк9 не вызвал у дикарей панического страха, как при пожаре, а, наоборот, лишь раздразнил их. Вместо того чтобы броситься к медовым запасам, дикари набросились на старика. Они ожесточенно жалили деда Никиту* в руки, забивались под одежду. Пришлось ретироваться. Старик сбросил на землю дымарь, а вслед за ним и сам кубарем скатился в траву. Но дикари не оставили его и на земле. Ежась, словно от ожогов, дед Никита побежал кустарником дальше в лес, отмахиваясь от наседавших на него пчел.
За вечер старик еще раза три пробовал подобраться к пчелам, но они всякий раз ловко «ссаживали» его, едва он достигал гнезда.
— Придется ждать ночи, — вытирая со лба пот, сказал он, устало опускаясь на землю. — Запаливай, Ванятка, костер!
Где-то за озером опустилось солнце. По лощинам поплыл белесый туман. На лес опускались сумерки. В ближнем осиннике звонко переговаривались дрозды, укладываясь на ночь, Недалеко над прошлогодней порубкой протянул первый вальдшнеп. Пчеловоды вслушивались в замирающие звуки леса и нетерпеливо ждали ночи
— А что нам даст ночь? — вдруг ни с того ни с сего спросил де, Афанасий. — Засветло не сумели взять, а в темноте разве их возьмешь?
— Возьмем! — уверенно заявил дед Никита. — Похолодает ночью, пчела смирнее будет. Да и темно ночью, не видно, кого жалить...
— Вряд ли так, — недоверчиво покачал головой сторож. — Это не пчелы, а тигры какие-то.
— Дикари, чего же ты от них хотел. Волю-то небось никто не хочет менять ни на какие благи. Ясное дело, вот и лютуют. Чуют, что к чему, даром что насекомые.
Стемнело. В верхушках деревьев кое-где замигали первые звезды. Совсем рядом, в еловом острове, вдруг дико захохотал на весь лес филин, собравшийся на охоту.
— Что это? — вздрогнул Ваня и пододвинулся поближе к огню.
— Птица, — успокоил его дед Афанасий, — филин. Мудреная! Видел небось филина?
— Не приходилось, — сознался Ваня.
— Серая такая, большая, — стал объяснять дед Афанасий. — Голова круглая, как у кошки, и с ушами, а глазищи — во, по кулаку! Днем спит, окаянный, в дуплах хоронится, а ночью шляется по лесу и всех пугает. Как волк, одним словом. Осенью больно лютует, ночи длинные. А сейчас ему трудно. Ночи воробьиные. Не успеет померкнуть закат, уж заря разгорается. А день — год. Посиди-ка такой день в дупле...
Филин умолк, но вскоре снова разразился на весь лес зловещим гомерическим хохотом.
— Страшно, — прошептал Ваня.
— А ты не бойся, — успокоил его дед Никита. — Вся эта тварь только издали пугает да страх нагоняет. К костру небось не подойдет. Хоть и волка взять. Тоже огня боится. Человека все боятся, даже медведь.
— Картошек не взяли — испечь бы, — глядя на жар, пожалел дед Афанасий.
Когда хорошо стемнело, дед Никита снова полез на липу. Он считал, что дикари успокоились, и хотел стамеской потихоньку расширить щель, чтобы можно было руками выломать в гнезде соты, а уж потом перегнать в роевню пчел. Но и на этот раз старику не повезло. Едва он заскрипел стамеской, вдавливая ее в мягкое дерево, как его услышали пчелы и всей семьей набросились на обидчика. В темноте насекомые плохо видели и летели только на запах человека. Поэтому на сей раз досталось не только одному деду Никите, но и другим. Пчелы бросались в лицо, садились на одежду и через разные складки добирались до тела. Снова пришлось удирать в лес, но на этот раз уже всем троим.
— Ну их к черту! — на весь лес кричал дед Афанасий. — Мне за рубашку будто кто лоток углей вытряхнул спасенья нет.
— А ты тише кричи, — насмешливо успокаивал его дед Никита. — А то услышат пчелы, догонят да еще всыпят, тогда узнаешь, как орать. Спрячься за дерево, чтобы не нашли.
— Тебе все смешки,— обиделся дед Афанасий, — а тут хоть реви. Досталось от дикарей не только старикам, но и Ванюшке. Но
он держался, не хотел выказывать себя трусом и, чуть не плача, превозмогал боль.
— Ничего, Ванюша, терпи! — успокаивал его дед Никита. — Настоящим пчеловодом будешь. Из деда Афанасия, ясно, кроме сторожа, ничего не получится, пчел как огня боится, а у тебя все впереди!
— Нет, надо пробираться на пасеку. Ничего мы тут не добьемся, — издали начал агитировать дед Афанасий. —Разве такие дьяволы допустят, чтоб их взять? Разве дадутся? Звери же!
— Ничего, Афанасий. Попытка — не шутка! К утру еще разок попробуем, может, дадутся. Больно уж хочется их добыть.
— Чудной ты, Никита. Ну как же их добыть-то, коль они близко к себе не подпускают? Легче волка добыть, чем их. Волку хоть пасть чем-нибудь заткнуть можно, чтоб не кусал, а им разве заткнешь?
— Попытаем...
Перед рассветом опустился морозец. Он слегка засахарил землю, топким ледком затянул лужи.
— Это нам на руку, — радовался дед Никита.
Когда занялся восток, дед Никита опять полез к гнезду дикарей.
Использовав все известные ему приемы добычи пчел и убедившись, что ни один из них к добыче дикарей не подходит, старик решил поступить иначе. Тихо подобравшись к гнезду, он ловко замазал всю щель глиной. Затем пчеловоды переставили лестницу, и дед Никита стал долбить с другой стороны новый леток. Продолбив крошечное отверстие, он и его замазал глиной. Спустившись на землю, дед Никита закурил, выжидая, когда пчелы успокоятся после его долбежки. Потом он взял дымарь, надел лицевую сетку и, добравшись до гнезда, тихо открыл оба летка и, вставив сопло дымаря в только что продолбленное отверстие, стал прислушиваться. Дикари немного успокоились, гудели тихо, как обычно гудит по ночам пчелиная семья.
Дед Никита рассчитывал на утренний морозец, и он выручил его.
Убедившись, что дикари успокоились, он стал густо дымить в дупло через новое отверстие туда, откуда пчелы никак не ожидали нападения. Клубы едкого, пухлого дыма под напором мехов пошли в дупло, заполняя собой все гнездо. Дикари зашумели, загудели, стали беспорядочно вылетать из щели, но холод быстро скручивал их, не давал лету, и пчелы, сделав крошечный круг над щелью, стали снова возвращаться в теплое дупло. Но туда дед Никита все гнал и гнал клубы дыма. В дупле сидеть стало невозможно, и пчелы, смирившись, поползли с насиженного места на улицу. Летать они уже не собирались, на морозе это было почти невозможно, и пчелы стали скучиваться под толстым сучком. Ведь сидеть клубом, прижавшись друг к другу, не страшно даже в мороз. Дикари сгрудились и повисли под сучком большим клубом. На людей они уже не набрасывались — на холоду трудно расправлять крылышки.
— Чудеса! — восхищался дед Афанасий. — Ну не кудесник ли ты, Никита! Право слово! Я бы на твоем месте еще ночью плюнул на них и ушел на пчельник. А ты — нате вот, добился!
Восхищался зрелищем и Ваня, хотя и плохо еще понимал, что такое случилось с пчелами.
Всходило солнце, морозец креп, но Ваня почти не чувствовал холода. Его восторгу не было границ. Ведь ночью он, как и дед Афанасий, тоже считал, что дикарей не победить и дед Никита только зря ведет время, а тут все оборачивалось иначе.
Когда все пчелы собрались в темный клуб, дед Никита приставил к ним свою лубочную коробку, ловким ударом по сучку сразу же стряхнул туда всех пчел и крепко завязал коробку куском холста.
— Принимай! — весело крикнул он деду Афанасию, подавая роевню. —Довоевались, ерои. Все до единой взяты в полон.
Освободившись от дымаря и роевни, дед Никита уже без опаски расширил стамеской щель, вырезал в гнезде все соты и сложил их в ведро. «Экспедиция», как назвал этот поход дед Афанасий, торжественно отправилась на пасеку. От усталости и бессонницы у Вани слипались глаза.
Целую неделю дед Никита выдерживал дикарей в холодном и темном омшанике и только после этого посадил их, уже присмиревших и обессиленных, в новый улей. Чтобы дикари не улетели, старик поставил им в гнездо несколько рамок с расплодом: от детки пчелы обычно не улетают.
И дикари прижились.
Дурные мухи
Там на неведомых дорожках Следы невиданных зверей...
А. Пушкин
Старик вел свое пасечное хозяйство разумно и всегда старался улучшить породу местной пчелы: делал он множество различных опытов, и пасека его считалась одной из лучших в районе.
Прочитал он как-то в пчеловодном журнале, что кроме наших лесных пчел есть еще кавказские и если их спарить меж собой, то от этого очень улучшается порода местной пчелы. Такие пчелы-метисы больше собирают меду, лучше строят соты, незлобивые — меньше жалят. Очень все это понравилось деду, и решил он выписать с Кавказа пчел. Сказано — сделано! Посоветовался он в правлении колхоза, написал на Кавказ одной опытной пчеловодной станции большое письмо и выслал задаток.
Не прошло и трех недель, как приносят деду извещение — прибыла с Кавказа посылка с пчелами. Обрадовался дед Никита, надел лучшую свою рубаху и пошел на почту. Случившиеся в это время на пасеке ребятишки подивились, как это быстро, да еще по почте, живых пчел рассылают.
Поселил дед Никита гостей в новый улей, а на стенке улья масляной краской написал, откуда получены пчелы, когда и кем, и ниже поставил свою замысловатую подпись.
Ребятишки спросили старика, для чего это он так расписал улей.
— А для истории, — просто ответил дед Никита. — Вот пройдет лет сто, и, может, заинтересуется кто-нибудь, как это к нам сюда кавказские пчелы попали. Будет гадать и ничего не отгадает. Скажет еще, что лет тысячу назад наш лесной медвежий край Кавказом был. Л теперь все ясно. Прочитает и все узнает.
Задумались ребятишки. Действительно, прав дед. Стали они мечтать, кто это будет тот человек, который через сто лет захочет узнать историю с кавказскими пчелами. Долго раздумывали и дошли до новой загадки: когда в их селе впервые появились пчелы и кто был тот человек, который привез и развел их? Они спросили об этом деда Никиту, и он рассказал им очень занятную историю.
— Давно это было, — начал дед, — еще при царе Горохе. Была у нас в селе Марьюшка-вдова, бедно жила — страсть. Косил я раз с ней по соседству. Она свой угон, я — свой. К обеду, смотрю, собирается Марьюшка домой. Известно, бабье дело. Надо ребятишек проведать, корову подоить, да мало ли по дому работы. Проводил я ее глазами и знай себе кошу. Но не успел и ряд пройти, как слышу, зовет меня Марьюшка:
— Никитка, подойди-ка, тут чудо, ей богу, чудо! Дурных мух собралось со всего свету, страсть!
Смотрю я, стоит Марьюшка на дороге, на окосье оперлась и мне рукой машет. Бросил я косу и — туда. Подбегаю, смотрю, а на обочине дороги огромный пчелиный рой привился. У меня от радости даже дух занялся. Привились-то пчелы на куст полыни, да не вытерпел куст, надломился, и пчелы прямо на дорогу свалились.
Для Марьюшки и вправду это показалось чудом — сроду она пчел не видала. А я-то знал их хорошо. Пришлось мне один год у барина в работниках пробыть. Неурожай у нас случился, ну я и нанялся. А у барина небольшой пчельник в саду стоял. Подружился я с пасечником дедом Иваном. Старый-престарый был дед, еле-еле ноги волочил, а добрый, и дело свое знал хорошо. Кое-чему он меня тогда подучил. И захотелось мне самому пчел развести, только все не приходилось, достатка не было, а без денег кто даст? А тут вижу — целое богатство на дороге валяется.
Марьюшка в село пошла, а я бегом к себе на покос. Был у меня с собой мешок. Вырезал я два тальниковых прута, согнул их кольцом, расправил на них мешок, сделал что-то наподобие роевни и давай ложкой туда пчел складывать. А чтоб пчелы лицо не нажали-ли, обвязался платком, в котором обед из дому носил. Собираю, значит, я пчел да радуюсь: вот, думаю, будет теперь у меня своя пасека. Вижу — бегут из села ребятишки, а с ними пять баб. Догадался я, что они «дурных мух» бегут смотреть. Марьюшка, наверное, послала. Подошли они шагов на двадцать, встали, а ближе подойти боятся. Махнул я им рукой: идите, мол, ближе, поглядите, чего встали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Старик давно мечтал завести у себя на пасеке дикарей, но найти их было не так-то просто. И вот наконец ему повезло.
— Молодец, Ванюша! — осмотрев дупло, похлопал дед Никита по плечу Ваню Курочкина. — Вот уж выручил, так выручил. Это про тебя небось загадка сложена?
— Какая? — хором спросили дети.
Дед Никита раскурил свою трубочку, сел на пенек и сказал:
— Певец-молодец нашел маленький хлевец, а в нем пять тысяч овец. Что будет?
Ребята не долго гадали.
— Дупло с пчелами! — хором ответили они.
— Молодцы, угадали. А теперь марш домой, а то вас уж, наверное, там матери заискались.
— Дедушка, а можно вечером прийти сюда, посмотреть, как вы будете пчел забирать? — робко спросил Ваня Курочкин.
И глушь и тишина. Лишь сонные дрозды, Как нехотя, свое доканчивают пенье; От луга всходит пар... Мерцающей звезды У ног моих в воде явилось отраженье.
А. К. Толстой
Вернувшись на пасеку, дед Никита стал торопливо готовиться к ночной охоте за пчелами. Афанасий, как мог, помогал ему.
За свою жизнь деду Никите много раз приходилось брать по дуплам пчел. Опыт был. Но сейчас он готовился особенно тщательно. Ведь предстояло взять дикарей, которые во много раз злобивее одомашненных пчел, и повадки у них особые. Старик выбрал самую большую и крепкую роевню — лубочную коробку с сеткой, в которую предстояло загнать дикарей. Наточил топор, столярную стамеску, приготовил длинную веревку, вычистил от нагара дымарь, достал с омшаника самые мягкие сухие гнилушки для дымаря.
Дед Афанасий сколачивал две лестницы в одну.
Вскоре на пасеку пришел Ваня Курочкин, одетый в старую отцовскую стеганку и зимнюю шапку.
— Ты что, один? — спросил его дед Никита.
— Ребят дома не пустили на ночь глядя.
— А тебя? Небось без спросу ушел?
— Не! Мамка сама пустила. Я уговорил ее. Ведь интересно посмотреть, как вы будете пчел вынимать.
— «Интересно-то интересно, а не боялся один-то лесом идти? — спросил явно удивленный появлением Вани дед Афанасий.
— А кого мне бояться? Ведь светло еще...
— А вдруг волчишка бы встретил?
— Теперь не зима, — вступился за Ваню дед Никита, — какие теперь волчишки. Сейчас их захочешь, да не увидишь.
В лес пошли далеко до заката солнца.
— Там все засветло надо приготовить, — говорил дед Никита. — В темноте-то дров на костер не наберешь.
Шли молча. Тяжело нагруженным было не до разговоров. Дед Афанасий, согнувшись в три погибели, волочил лестницу. Ваня Курочкин — роевню и корзину с гнилушками. Дед Никита был тоже нагружен достаточно.
Добравшись до места, сели отдохнуть. Дед Никита, набив свою трубочку, стал ходить вокруг липы, что-то прикидывая в уме. Афанасий растянулся на молодой травке и, потягиваясь, восхищался:
— Хорошо-то как!
— Это верно, что хорошо, — согласился с ним дед Никита, -Щ только отдыхать-то нам, други, некогда. Эту семейку взять мудрено. Главное, липу губить нельзя.
Немного отдохнув, взялись за дело. Ваня пошел собирать валежник для костра, а старики принялись за пчел.
Дед Никита развел дымарь, надел на лицо сетку и полез по лестнице к щели, служившей пчелам летком.
Обычно на пасеке стоит только пчеловоду пустить в леток улья несколько клубов дыма, как пчелы успокаиваются и меньше жалят. Происходит это вот почему. В давние времена, когда пчелы жили в дуплах деревьев, их очень губили лесные пожары. У пчел выработался инстинкт: малейший запах дыма считать стихийным бедствием. Сразу же, как только появится в улье дым, пчелы бросаются к своим медовым запасам и набирают полные медовые зобики меду. Этого запасу им хватает дней на десять. Это связано с тем, что, дескать, если улей сгорит, то с запасом меда можно лететь всей семьей куда угодно и устроиться на новом месте. Когда пчелы наберут полные зобики меда — им трудно, почти невозможно жалить. Ведь чтобы кого-нибудь ужалить, пчеле нужно согнуть брюшко, а переполненный медовый зобик не позволяет ей это сделать. На этой биологической особенности построена работа пчеловода. Когда ему Н)жпо посмофеть улей, он, прежде чем открыть крышку улья, сначала пускает в леток несколько клубов дыма, а потом уж спокойно разбирает гнездо.
Так решил поступить дед Никита и здесь, но сильно просчитался. Если одомашненные пчелы почти ежедневно встречаются с дымом и древний инстинкт у них не только не погас, а, наоборот, закрепился, то у дикарей он почти пропал. Ведь лесные пожары в наше время — не такое уж частое явление, особенно в средней полосе России. Да если иногда и случится пожар, то не всегда он пройдет именно там, где живут пчелы. Поэтому дикари совершенно отвыкли от дыма, и когда дед Никита пустил в щель несколько клубов, то дым не тольк9 не вызвал у дикарей панического страха, как при пожаре, а, наоборот, лишь раздразнил их. Вместо того чтобы броситься к медовым запасам, дикари набросились на старика. Они ожесточенно жалили деда Никиту* в руки, забивались под одежду. Пришлось ретироваться. Старик сбросил на землю дымарь, а вслед за ним и сам кубарем скатился в траву. Но дикари не оставили его и на земле. Ежась, словно от ожогов, дед Никита побежал кустарником дальше в лес, отмахиваясь от наседавших на него пчел.
За вечер старик еще раза три пробовал подобраться к пчелам, но они всякий раз ловко «ссаживали» его, едва он достигал гнезда.
— Придется ждать ночи, — вытирая со лба пот, сказал он, устало опускаясь на землю. — Запаливай, Ванятка, костер!
Где-то за озером опустилось солнце. По лощинам поплыл белесый туман. На лес опускались сумерки. В ближнем осиннике звонко переговаривались дрозды, укладываясь на ночь, Недалеко над прошлогодней порубкой протянул первый вальдшнеп. Пчеловоды вслушивались в замирающие звуки леса и нетерпеливо ждали ночи
— А что нам даст ночь? — вдруг ни с того ни с сего спросил де, Афанасий. — Засветло не сумели взять, а в темноте разве их возьмешь?
— Возьмем! — уверенно заявил дед Никита. — Похолодает ночью, пчела смирнее будет. Да и темно ночью, не видно, кого жалить...
— Вряд ли так, — недоверчиво покачал головой сторож. — Это не пчелы, а тигры какие-то.
— Дикари, чего же ты от них хотел. Волю-то небось никто не хочет менять ни на какие благи. Ясное дело, вот и лютуют. Чуют, что к чему, даром что насекомые.
Стемнело. В верхушках деревьев кое-где замигали первые звезды. Совсем рядом, в еловом острове, вдруг дико захохотал на весь лес филин, собравшийся на охоту.
— Что это? — вздрогнул Ваня и пододвинулся поближе к огню.
— Птица, — успокоил его дед Афанасий, — филин. Мудреная! Видел небось филина?
— Не приходилось, — сознался Ваня.
— Серая такая, большая, — стал объяснять дед Афанасий. — Голова круглая, как у кошки, и с ушами, а глазищи — во, по кулаку! Днем спит, окаянный, в дуплах хоронится, а ночью шляется по лесу и всех пугает. Как волк, одним словом. Осенью больно лютует, ночи длинные. А сейчас ему трудно. Ночи воробьиные. Не успеет померкнуть закат, уж заря разгорается. А день — год. Посиди-ка такой день в дупле...
Филин умолк, но вскоре снова разразился на весь лес зловещим гомерическим хохотом.
— Страшно, — прошептал Ваня.
— А ты не бойся, — успокоил его дед Никита. — Вся эта тварь только издали пугает да страх нагоняет. К костру небось не подойдет. Хоть и волка взять. Тоже огня боится. Человека все боятся, даже медведь.
— Картошек не взяли — испечь бы, — глядя на жар, пожалел дед Афанасий.
Когда хорошо стемнело, дед Никита снова полез на липу. Он считал, что дикари успокоились, и хотел стамеской потихоньку расширить щель, чтобы можно было руками выломать в гнезде соты, а уж потом перегнать в роевню пчел. Но и на этот раз старику не повезло. Едва он заскрипел стамеской, вдавливая ее в мягкое дерево, как его услышали пчелы и всей семьей набросились на обидчика. В темноте насекомые плохо видели и летели только на запах человека. Поэтому на сей раз досталось не только одному деду Никите, но и другим. Пчелы бросались в лицо, садились на одежду и через разные складки добирались до тела. Снова пришлось удирать в лес, но на этот раз уже всем троим.
— Ну их к черту! — на весь лес кричал дед Афанасий. — Мне за рубашку будто кто лоток углей вытряхнул спасенья нет.
— А ты тише кричи, — насмешливо успокаивал его дед Никита. — А то услышат пчелы, догонят да еще всыпят, тогда узнаешь, как орать. Спрячься за дерево, чтобы не нашли.
— Тебе все смешки,— обиделся дед Афанасий, — а тут хоть реви. Досталось от дикарей не только старикам, но и Ванюшке. Но
он держался, не хотел выказывать себя трусом и, чуть не плача, превозмогал боль.
— Ничего, Ванюша, терпи! — успокаивал его дед Никита. — Настоящим пчеловодом будешь. Из деда Афанасия, ясно, кроме сторожа, ничего не получится, пчел как огня боится, а у тебя все впереди!
— Нет, надо пробираться на пасеку. Ничего мы тут не добьемся, — издали начал агитировать дед Афанасий. —Разве такие дьяволы допустят, чтоб их взять? Разве дадутся? Звери же!
— Ничего, Афанасий. Попытка — не шутка! К утру еще разок попробуем, может, дадутся. Больно уж хочется их добыть.
— Чудной ты, Никита. Ну как же их добыть-то, коль они близко к себе не подпускают? Легче волка добыть, чем их. Волку хоть пасть чем-нибудь заткнуть можно, чтоб не кусал, а им разве заткнешь?
— Попытаем...
Перед рассветом опустился морозец. Он слегка засахарил землю, топким ледком затянул лужи.
— Это нам на руку, — радовался дед Никита.
Когда занялся восток, дед Никита опять полез к гнезду дикарей.
Использовав все известные ему приемы добычи пчел и убедившись, что ни один из них к добыче дикарей не подходит, старик решил поступить иначе. Тихо подобравшись к гнезду, он ловко замазал всю щель глиной. Затем пчеловоды переставили лестницу, и дед Никита стал долбить с другой стороны новый леток. Продолбив крошечное отверстие, он и его замазал глиной. Спустившись на землю, дед Никита закурил, выжидая, когда пчелы успокоятся после его долбежки. Потом он взял дымарь, надел лицевую сетку и, добравшись до гнезда, тихо открыл оба летка и, вставив сопло дымаря в только что продолбленное отверстие, стал прислушиваться. Дикари немного успокоились, гудели тихо, как обычно гудит по ночам пчелиная семья.
Дед Никита рассчитывал на утренний морозец, и он выручил его.
Убедившись, что дикари успокоились, он стал густо дымить в дупло через новое отверстие туда, откуда пчелы никак не ожидали нападения. Клубы едкого, пухлого дыма под напором мехов пошли в дупло, заполняя собой все гнездо. Дикари зашумели, загудели, стали беспорядочно вылетать из щели, но холод быстро скручивал их, не давал лету, и пчелы, сделав крошечный круг над щелью, стали снова возвращаться в теплое дупло. Но туда дед Никита все гнал и гнал клубы дыма. В дупле сидеть стало невозможно, и пчелы, смирившись, поползли с насиженного места на улицу. Летать они уже не собирались, на морозе это было почти невозможно, и пчелы стали скучиваться под толстым сучком. Ведь сидеть клубом, прижавшись друг к другу, не страшно даже в мороз. Дикари сгрудились и повисли под сучком большим клубом. На людей они уже не набрасывались — на холоду трудно расправлять крылышки.
— Чудеса! — восхищался дед Афанасий. — Ну не кудесник ли ты, Никита! Право слово! Я бы на твоем месте еще ночью плюнул на них и ушел на пчельник. А ты — нате вот, добился!
Восхищался зрелищем и Ваня, хотя и плохо еще понимал, что такое случилось с пчелами.
Всходило солнце, морозец креп, но Ваня почти не чувствовал холода. Его восторгу не было границ. Ведь ночью он, как и дед Афанасий, тоже считал, что дикарей не победить и дед Никита только зря ведет время, а тут все оборачивалось иначе.
Когда все пчелы собрались в темный клуб, дед Никита приставил к ним свою лубочную коробку, ловким ударом по сучку сразу же стряхнул туда всех пчел и крепко завязал коробку куском холста.
— Принимай! — весело крикнул он деду Афанасию, подавая роевню. —Довоевались, ерои. Все до единой взяты в полон.
Освободившись от дымаря и роевни, дед Никита уже без опаски расширил стамеской щель, вырезал в гнезде все соты и сложил их в ведро. «Экспедиция», как назвал этот поход дед Афанасий, торжественно отправилась на пасеку. От усталости и бессонницы у Вани слипались глаза.
Целую неделю дед Никита выдерживал дикарей в холодном и темном омшанике и только после этого посадил их, уже присмиревших и обессиленных, в новый улей. Чтобы дикари не улетели, старик поставил им в гнездо несколько рамок с расплодом: от детки пчелы обычно не улетают.
И дикари прижились.
Дурные мухи
Там на неведомых дорожках Следы невиданных зверей...
А. Пушкин
Старик вел свое пасечное хозяйство разумно и всегда старался улучшить породу местной пчелы: делал он множество различных опытов, и пасека его считалась одной из лучших в районе.
Прочитал он как-то в пчеловодном журнале, что кроме наших лесных пчел есть еще кавказские и если их спарить меж собой, то от этого очень улучшается порода местной пчелы. Такие пчелы-метисы больше собирают меду, лучше строят соты, незлобивые — меньше жалят. Очень все это понравилось деду, и решил он выписать с Кавказа пчел. Сказано — сделано! Посоветовался он в правлении колхоза, написал на Кавказ одной опытной пчеловодной станции большое письмо и выслал задаток.
Не прошло и трех недель, как приносят деду извещение — прибыла с Кавказа посылка с пчелами. Обрадовался дед Никита, надел лучшую свою рубаху и пошел на почту. Случившиеся в это время на пасеке ребятишки подивились, как это быстро, да еще по почте, живых пчел рассылают.
Поселил дед Никита гостей в новый улей, а на стенке улья масляной краской написал, откуда получены пчелы, когда и кем, и ниже поставил свою замысловатую подпись.
Ребятишки спросили старика, для чего это он так расписал улей.
— А для истории, — просто ответил дед Никита. — Вот пройдет лет сто, и, может, заинтересуется кто-нибудь, как это к нам сюда кавказские пчелы попали. Будет гадать и ничего не отгадает. Скажет еще, что лет тысячу назад наш лесной медвежий край Кавказом был. Л теперь все ясно. Прочитает и все узнает.
Задумались ребятишки. Действительно, прав дед. Стали они мечтать, кто это будет тот человек, который через сто лет захочет узнать историю с кавказскими пчелами. Долго раздумывали и дошли до новой загадки: когда в их селе впервые появились пчелы и кто был тот человек, который привез и развел их? Они спросили об этом деда Никиту, и он рассказал им очень занятную историю.
— Давно это было, — начал дед, — еще при царе Горохе. Была у нас в селе Марьюшка-вдова, бедно жила — страсть. Косил я раз с ней по соседству. Она свой угон, я — свой. К обеду, смотрю, собирается Марьюшка домой. Известно, бабье дело. Надо ребятишек проведать, корову подоить, да мало ли по дому работы. Проводил я ее глазами и знай себе кошу. Но не успел и ряд пройти, как слышу, зовет меня Марьюшка:
— Никитка, подойди-ка, тут чудо, ей богу, чудо! Дурных мух собралось со всего свету, страсть!
Смотрю я, стоит Марьюшка на дороге, на окосье оперлась и мне рукой машет. Бросил я косу и — туда. Подбегаю, смотрю, а на обочине дороги огромный пчелиный рой привился. У меня от радости даже дух занялся. Привились-то пчелы на куст полыни, да не вытерпел куст, надломился, и пчелы прямо на дорогу свалились.
Для Марьюшки и вправду это показалось чудом — сроду она пчел не видала. А я-то знал их хорошо. Пришлось мне один год у барина в работниках пробыть. Неурожай у нас случился, ну я и нанялся. А у барина небольшой пчельник в саду стоял. Подружился я с пасечником дедом Иваном. Старый-престарый был дед, еле-еле ноги волочил, а добрый, и дело свое знал хорошо. Кое-чему он меня тогда подучил. И захотелось мне самому пчел развести, только все не приходилось, достатка не было, а без денег кто даст? А тут вижу — целое богатство на дороге валяется.
Марьюшка в село пошла, а я бегом к себе на покос. Был у меня с собой мешок. Вырезал я два тальниковых прута, согнул их кольцом, расправил на них мешок, сделал что-то наподобие роевни и давай ложкой туда пчел складывать. А чтоб пчелы лицо не нажали-ли, обвязался платком, в котором обед из дому носил. Собираю, значит, я пчел да радуюсь: вот, думаю, будет теперь у меня своя пасека. Вижу — бегут из села ребятишки, а с ними пять баб. Догадался я, что они «дурных мух» бегут смотреть. Марьюшка, наверное, послала. Подошли они шагов на двадцать, встали, а ближе подойти боятся. Махнул я им рукой: идите, мол, ближе, поглядите, чего встали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41